Не буди лихо...

      С каждым днем приближение зимы ощущалось все яснее. Этим утром морозный воздух клубами вился возле лица Куницы. Он стоял обнаженный по пояс на краю крутого обрыва. Разгоряченный как после славной схватки, он задумчиво глядел в морскую даль. Холода застанут стаю в пути, или им и вовсе придется зимовать в пустоши. Оба этих исхода грозили тяжкими бедами. Анагаст был терпелив, но Куница больше не мог тянуть. Как только их отряд достигнет стоянки, стая уйдет. — О чем задумался, лохматый? — за спиной скифа возник такой же всполошенный Лютобор. В последнее время он все больше дразнил волка, пытаясь задеть. Куница прощал ему все, что злило ратника еще больше. Вот и в этот раз, лишь им удалось остаться наедине под предлогом охоты, Лютобор затеял свору. Куница обернулся на подошедшего друга и с улыбкой сказал: — Да так, косолапый, ни о чем.        В глазах ратника вспыхнули недобрые огоньки — и не успел скиф опомнится, как уже лежал на холодной земле, прижатый мощным телом боярина. Снова завязалась потасовка. Шуточные удары сыпались градом на волка, некоторые из них были весьма ощутимыми. Куница извернулся, высвобождаясь из хватки Лютобора, и вскочил на ноги. — Довольно! — Куница поднял руку, давая понять, что больше не желает драться. Но ратника было не легко угомонить.        Новый рывок вновь заставил скифа очутиться на земле. Лютобор веселился как дитя, выкручивая запястья волка и заводя их тому за спину. Гневные выкрики скифа не трогали его, и он продолжал истязать друга. Схватка грозила перерасти в настоящую битву, но силы были неравны — и скиф вынужден был признать свое поражение. Лютобор сидел верхом на Кунице, удерживая его руки своей широкой ладонью. Скиф затих, давая понять, что полностью покорился. На мгновение боярин замер над поверженной добычей, внутренний зверь требовал расправы, человеческий же разум просил остановиться, прекратить затянувшуюся шутку. — Брось, боярин, пусти уже, — сквозь зубы злобно выплюнул волк. — А то что?       Лютобор с улыбкой вывернул одну из рук — и в ушах раздался глухой хруст, как будто сухую ветвь сломали под толщей воды. Куница вжался лицом в землю и глухо застонал. Лютобор в тот же миг соскочил с волка. Пораженный, он уставился на корчившегося от боли Куницу, который держался за неестественно вывернутое плечо. Все веселье мигом покинуло ратника. — Прости, Куница, прости друг, — ратник попробовал приблизиться к скифу, помочь, но тот отпрянул от него как от черта. Лютобор сам не верил в то, что натворил. Как мог он такое допустить? Силу не рассчитал? Слабое оправдание для сломанного плеча и волка, что сейчас как затравленный зверь свирепо глядел, держась за поврежденную руку.       Куница начал было подниматься с земли, как ратник, словно пушинку, подхватил того на руки. Не обращая внимания на возгласы протеста, боярин понес волка в лагерь. Перед самым краем стоянки он спустил с рук скифа, но продолжил придерживать за здоровую руку. Куница мягко, но настойчиво отстранился, продолжая смотреть только вперед.       Куница ни разу не взглянул по дороге на Лютобора. То, что произошло, ошеломило его не меньше самого Лютобора. Видел он перемены в боярине, видел же сам, что жестоким стал Лютобор, злым. И злоба та лилась на всех, кто был рядом. То на Ратмира прикрикнет, то девок дворовых шуганет словом бранным. Как медведь-шатун, что посреди зимы проснулся, бродит по стоянке некогда княжеский ближник, справедливый и разумный.       Как только Куница с Лютобором достигли лагеря, к ним навстречу выбежал встревоженный Лис. Лютобор уже был готов отослать того обратно, но Куница не высказывал недовольства при появлении соплеменника — напротив, пошел к тому навстречу. Лис не стал донимать их расспросами, с сосредоточенным лицом он осмотрел плечо Куницы, и вмиг его лицо расслабилось. — Перелома нет, только вывих, — Лис посмотрел на Куницу — и тот едва заметно кивнул.       Без промедления Лис дернул руку, вправляя выбитую кость. Куница сдавленно простонал в прижатый к губам кулак. Лис выверенными движениями растирал больную руку, в его взоре не было жалости или сочувствия. Он просто делал то, что должен. А ведь он знал, что Куница его терпеть не мог, но почему-то Лютобор был уверен, что Куница сделал бы для Лиса то же самое. Ведь они стая. Семья.       Осознание этого чуть не сбило ратника с ног. Он привык видеть волка одиноким, а сейчас вдруг понял, что у него есть целое племя. Лютобор переживал за свою семью, жену да сына, вот и вся его стая. Глупец. В племени почти сорок голов, среди них старики, женщины, дети и только с дюжину воинов. И на каждом из этих воинов лежит ответственность не только за жизнь друг друга, а за все племя.       Лютобор не мог понять, какая нужда заставляет Лиса идти за Куницей. Теперь понял. Долг перед своим народом. Все что осталось от них — это они сами.                            Нафиса суетилась по своему скромному жилищу, бережно укладывая в дорожную суму бессчетное количество разнообразных склянок, сосудов и пузыречков. Девушка была так увлечена своим занятием, что резкий стук в дверь заставил ее вздрогнуть от неожиданности. — Кто там? — прокашлявшись, спросила ведунья. — Янсылу прислала.        Голос был мужской. Низкий, с хрипотцой, он, бесспорно, принадлежал воину. Но воину старому, еще сильному, но уже усталому, утомленному самой жизнью. С тем, кому сама смерть наскучила, пускаться в далекое путешествие опасно. И сам сгинет, и тебя за собой утащит.       Нафиса отперла тяжелый засов и отступила в сторону, впуская гостя внутрь. Мужчина прошел, с любопытством озираясь по сторонам. Про дом этот всякое говорили в деревне. Несметное количество сосудов и склянок, бережно расставленных по многочисленным полкам, выдавало в хозяйке ведунью или, того хуже, ведьму. — Как звать тебя? — Нафиса села за стол, привычно глядя в стену напротив. — Октай, — степняк провел ладонью перед лицом ведуньи, проверяя, правда ли та слепа, как говорят в деревне. Резко повернув голову, ведунья посмотрела белыми глазами прямо в лицо воину. Нафиса уже знала, что не решилась бы пересечь с этим человеком свой двор, не то что половину тьмутараканских земель. — Прости, Октай, не в пору ты мне, — вздернув острый подбородок, отчеканила ведунья. Октай поставил ногу на скамью, сложив руки на колено пред самым лицом девушки. — А чего ж так? Али лицом негож? Иль удали мало? — степняк веселился от души, голосом оставаясь серьезным. Входя в дом, ему пришлось согнуться пополам, стоя прямо — наклонять голову в бок, дабы в потолок не упираться.        Октай слыл умелым и искусным воином. Сам хан ценил его и одаривал щедро за победы в боях. Но это было давно. Много зим прошло с той поры, как сложил он оружие и покинул службу. Чем занимался сейчас — никто не ведал, но был он еще в силе. Честно говоря, отказ этой заносчивой девицы больно ударил степняка по самолюбию. Любая мать доверила бы ему сохранность своего дитя. Когда наложница ханского сынка обратилась к нему, он счел задание предельно простым. Сопроводить слепую, в дороге оберегая — легкие деньги. А сейчас он всерьез задумывался над тем, чтобы уйти немедля, оставив эту ведьму с ее проблемами, да гордость не давала порог переступить. Он решил во что бы то ни стало добиться от этой девчонки, что именно ей в нем не по нраву, и если ответ его устроит, то он уйдет. Только собравшись открыть рот, Октай услышал голос ведуньи. Он лился прямо в голову, минуя уши: — Духом ты пуст. Сердцем, умом да телом ты полон, а душа твоя, как старое покрывало, истрепалась, измызгалась.       Все веселье покинуло взор воина, холодный пот струйкой скатился по лицу, упав тяжелой каплей на рукав. Он вновь ощутил себя мальчишкой, стоявшим перед отцом, повинный в очередной оплошности. Липкий страх проникал под кожу, ледяными иглами впиваясь в тело. Сковывая. Октай, что есть сил, зажмурил глаза, пытаясь унять дрожь в миг ослабевших коленях. Бежать нельзя: отец в два счета догонит — и тогда расправа будет особенно жестокой. В прошлый раз он целую седмицу не мог встать с постели. Мать беспрестанно рыдала у его кровати, но ни чем не могла помочь: отец запрещал. Он говорил, что настоящий мужчина должен сам справляться со своими ранами. Бежать нельзя.       Так и стоял Октай, ожидая первого удара, боли. Бежать нельзя. Молить богов и ждать, когда начнется пытка. Но ничего не происходило. Спустя пару мгновений на его лицо опустилась рука. Октай вжился в стену, непроизвольно выставив руку в защитном жесте, но это был не удар — мягкое и нежное прикосновение несло покой и тепло.       Тугой узел страха в груди стал слабеть, дрожь покинула тело — и Октай решился открыть глаза. Перед ним на коленях сидела та самая ведунья. Ее испуганные белые глаза метались по его лицу, руки гладили, успокаивали, а губы что-то шептали. Сквозь гул в ушах он не мог разобрать слов. С удивлением он обнаружил, что сидит на полу, прижатый к стене, хотя точно помнил, что стоял возле стола в другом конце дома. Поднявшись на ноги, он вылетел из жилища ведуньи, не сказав ни слова.       Стоя в дверях, Нафиса со смешанными чувствами смотрела вслед быстро удалявшемуся воину. С одной стороны, он был как сломанный кувшин без дна, бесполезная оболочка. С другой — столь сильный страх всю жизнь в сердце носит, такую тяжкую ношу не каждый сдюжит. Первый раз она в прошлое человека заглянула, в первый раз огонь души почувствовала и не обожглась, а теплом чужим согрелась. И так ей стало светло и радостно, будто век они знакомы и ближе человека ей нет. — Я пойду за тобой, Октай, — чуть слышно произнесла ведьма, затворяя дверь.                            Лис продолжал растирать плечо Куницы. В походе раненый воин — мертвый воин. Мертвый в бою не поможет, спину не прикроет. Забота друг о друге была не добротой, а расчетом: вместе выжить проще. Волчат этому учили.       Русичи с одобрением смотрели на то, как заботятся друг о друге скифы. «Простодушны эти славяне», — ухмыльнулся Лис про себя. Куница же терпеливо ждал, когда Лис закончит, и, как только ладони Лиса отнялись от руки Куницы, он резко встал и пересел по другую сторону костра. Владимир с Данко удивленно переглянулись, но встревать не стали. Девки тоже держались поодаль, только Татьяна тут же юркнула рядом с Лисом. Что-то зашептала тому на ухо, и скиф даже улыбнулся ей.       Лютобор наблюдал за безмолвным общением в отряде. Никто не проронил ни слова, и казалось, что все заняты только своими делами. Владимир разделывал принесенных Лютобором и Куницей кролей, Данко ставил котел с водой на очаг, Стеша рядом чистила овощи. Лис что-то вырезал из какой-то щепки, Куница был при своих ножах и любимом занятии, а именно — заточке оных. Татьяна ворковала с сыном. К ней-то и направился Лютобор, но стоило ему сделать всего шаг по направлению к жене — как весь лагерь тут же устремил настороженные взгляды в его сторону. Всполошенная Елена тут же подсела к боярыне, а Ратмир повернулся так, чтобы любой момент быть готовым ринуться на защиту хозяйке. Лютобор замер, пораженный реакцией своих людей, но винить он их не мог. Резко развернувшись, боярин скрылся в лесу, погруженный в свои тяжкие думы.       Выйдя к лесной речушке, ратник сел на песок возле куста ракитника. Спустя какое-то время, со стороны лагеря послышались шаги — и из зарослей появился алый плащ Лиса. Он шел, мягко ступая по сухим ветвям и жухлой траве, почти бесшумно передвигаясь, будто боясь спугнуть. Лютобор сам не заметил, как издал недовольный рык — и Лис замер на мгновение, повинуясь древним инстинктам зверя. Убедившись, что большой зверь не высказывает явного недовольства, скиф решился продолжить путь и вновь стал приближаться. Пройдя еще пару шагов, Лис осторожно присел рядом, не спуская внимательного взгляда с Лютобора. — Да что ты со мной как со зверьем диким? — с упреком произнес Лютобор. — Потому как зверь ты и есть, — Лис попытался сказать это мягко, но ратник все равно зло глянул на скифа — и вновь короткий и полный угрозы рык вырвался из горла боярина. Лис был готов сорваться, но усилием воли остался на месте, лишь покрепче сжал рукоять ножа под накидкой. Лютобор, поняв, что рычит на Лиса, в отчаянье вскочил, обхватив голову руками. — Да что же это?! Что же со мной такое происходит?! Может, вовсе шерстью скоро обрасту да на карачки встану?! — Хотел бы — встал бы, — Лис пытался говорить спокойно, но бешено колотящееся сердце мешало дышать, от того речь была дерганой и рваной. — Что? — казалось, смысл сказанного скифом не достиг разума ратника. — И шкурой бы обзавелся, — Лис выжидающе смотрел на Лютобора, давая тому время переварить услышанное. — Как это? — боярин осел на землю, с тупым выражением лица уставившись на наемника.       Лис даже немного осмелел, видя, как глупо сейчас выглядит ратник. Подсев ближе, волк продолжил:  — В тебе дух звериный обитает, таких зовут двусущими, или двоякими. — Да что с того мне? — Лютобор начинал злиться, видя, что Лис что-то знает и нарочно время тянет. — Еще одно название есть. Оборотень. То есть, оборачивающийся, — Лис ликующе глядел на ратника, довольный впечатлением, которое произвел на боярина. Он был удивлен по началу, почему Куница того не поведал русичу. Но, решив, что у того свои на то причины, решил не лезть до поры до времени. А теперь ему стало просто жаль боярина. Чем быстрее он поймет, кем он стал, тем скорее научится с собой в ладу быть. И, наконец, перестанет быть для всех угрозой. Для Татьяны.       Лютобор глядел на бегущую воду в ручье, и в памяти всплывали обрывки сказок, что нянька на ночь рассказывала еще совсем малому боярскому сыну. Отец ее потом шибко гонял за то, что мальчонке голову глупостями такими забивает. Лютобор на следующее утро по двору бегал за псом сторожевым, выкрикивая грозные кличи, грозясь расправу учинить над бесовским отродьем, над оборотнем поганым, за что получил от отца увесистую оплеуху. Копаясь судорожно в памяти, Лютобор пытался вспомнить, что именно говорила бабка Агафья. Что при полной луне сущность их вторая наружу лезет, что с первой кровью, пролитой на охоте, снять проклятье уже нельзя. И что-то было еще, что-то очень важное, что вспомнить ратник никак не мог. Лис терпеливо ждал, готовый ответить на все вопросы боярина, но тот молчал. И волк решился сам заговорить. — Про первую охоту говорить уже поздно, — Скиф горько усмехнулся. — А вот про все остальное тебе лучше послушать. — После. — Лютобор поднялся и быстрым шагом направился в лагерь. Не мог Куница не знать предания своего народа, не мог он их и забыть в нужный момент. Значит, нароком утаивал, а вот оберегал или обманывал — это и намеревался выяснить Лютобор.       Выйдя к лагерю, Лютобор выглядел угрожающе. Все вскочили на ноги, готовые к чему угодно. Боярин глазами искал скифа, заприметив того сидящим как ни в чем не бывало у костра. С лоскутом кожи и ножом в руках он выглядел так обыденно, что Лютобор немного утих и, присев перед другом, заглянул тому в глаза и без слов спросил: «Зачем лгал? По что сразу не объяснил все?». Куница мигом понял, о чем думал боярин. И увидел ратник в глазах желтых волны боли и отчаянья, и тихий голос стал произносить слова, смысл которых отказывался понимать ратник. «На роду у оборотня двоякого написано, что рано или поздно, да сгубит он свою суженную, возлюбленную свою. Да не будет у зверья такого ни семьи, ни друзей, ни надежного соратника. Скитаться такому по миру в тоске и одиночестве». Губами скифа, но голосом бабки Агафьи, скрипучим и старческим, выносил он приговор Лютобору, каждым словом убивая. Скупая слеза скатилась по обветренной щеке, но, не успев на землю упасть, тонкими пальцами подхваченная, к губам алым прижатая, растаяла. Подняв взгляд на Куницу, Лютобор увидел за пеленой боли твердую веру в себя, в него, в мир и любовь. Упрямство мальчишки и непоколебимость мужчины. Прижавшись лбом к макушке волка, ратник твердо решил, что отныне каждый день его будет битвой, ведь видит бог, ему есть за что биться и есть за что умирать.