Не буди лихо...

      На опушке стоял огромный белоснежный волк. Размерами он сильно превосходил своих сородичей. Огромные глаза его светились в темноте алым светом, а из пасти капала кровавая слюна. Между белых клыков гигантских челюстей был зажат кусок мяса. Разжав пасть, он бросил свою добычу на землю.       Скифы мгновенно опустились на колени; уперев головы в мерзлую землю, они что-то зашептали на своём странном, для слуха русича, языке. Их речь была похожа на песню, становясь то громче, то тише. Зверь у леса с любопытством следил за людьми, но не двигался с места, явно выказывая полное безразличие к происходящему. Лютобор не выглядел растерянным или тем более напуганным. Он стоял, и все его тело говорило о готовности к прыжку, к атаке: колени согнуты, руки свободны, взгляд устремлен на противника. Всё его животное нутро просто кричало. Зверь внутри боярина рвался наружу, причиняя реальную боль, но Лютобор терпел и не давал ему воли. Разумная часть ещё оставляла за собой надежду, что дело обойдётся без драки, выжидая. — За коим лешим сюда приперлись?.. — Лис прервал свои песнопения и робко приподнял голову. — Заткнись, — зашипел Куница, так же прекратив ритуальную молитву. — Тебя сюда волоком, что ли, тащили? — Вас пусти одних — так ищи потом кости по лесу.       Лютобор вдруг неожиданно раскатисто рассмеялся, оглашая округу своим богатырским смехом. Наёмники ошарашено уставились на него, забыв и про гигантского волка, и про цель своего визита. Ратник взглянул на их растерянные рожи — и засмеялся ещё сильнее, согнувшись пополам. Белоснежный зверь напротив сел, облизывая розовым языком окровавленную пасть и с тоской глядя на кусок нежного мяса, который, видимо, съесть в ближайшее время не удастся. Коротко рыкнув, привлекая к себе внимание, волк поднялся и побрел в чащу, виляя задом. Мужчины переглянулись и пошли следом. Лис ворчал, отряхивая одежду, Куница оглядывал окрестности цепким взглядом, Лютобор резво вышагивал впереди.       После недолгого пути по лесу перед ними вдруг выросла избушка, старая, но крепкая. Замерев перед дверью, боярин нерешительно замялся, ожидая, что кто-то выйдет им навстречу и пригласит войти, но шли минуты, а дверь так и не открылась. Ратник, глубоко вздохнув, шагнул к дому. — Заждался уж, по что толпились у околицы? — стоило переступить порог, донесся голос.       В доме было тепло и сухо, мягко озаряла тёплым светом просторную комнату лучина. У широкого окна сидел старик. Седая борода его, казалось, была белее снега, ярким пятном выступая на фоне тёмных одежд старца. Он с любопытством разглядывал своих непрошеных гостей. Трое вошедших во все глаза разглядывали хозяина, словно мальчишки толпясь у входа. — Ну, что уставились? Поглядеть зашли? — дед рассмеялся, показывая полный ряд белоснежных зубов. У стариков таких не бывает — к почтенному возрасту сохранить пяток уже было удачей.       Лис вновь принял коленепреклонную позу, с грохотом рухнув на дощатый пол. Куница с удивлением уставился на соплеменника, как его посетила страшная догадка о том, куда подевался белый волк и откуда взялся этот странный дед. В избе стало душно, Куница сглотнул вязкую слюну. Ужас происходящего не укладывался в его голове. Все сказки и предания, все легенды и небылицы были правдой, наяву являя себя, чуть стоит приоткрыть глаза. Дрожавшим голосом Лис снова читал заговор на милость князя лесного. Куница с мгновение раздумывал, свалиться рядом или выбежать наружу: вести бой, все же, лучше на открытой местности. Решив отступать к двери, скиф бросил взгляд на Лютобора, точнее на его могучую спину. — Лютобор, идём, — прошипел Куница, пытаясь привлечь его внимание. — Лютобор? — чуть громче позвал наёмник.       Боярин медленно повернул голову к зовущему его скифу — и Куница отпрянул, прильнув к двери, которая неожиданно оказалась запертой. Вслепую шаря по доскам, наёмник пытался найти ручку или засов, но их там не было. Дверь стояла намертво, как ни пытался он её сдвинуть.       Тем временем Лютобор уже полностью повернулся к скифам. По-животному пригнувшись, он мягко ступал в их сторону, а его глаза, что так напугали видавшего виды воина, не были человеческими. В самом страшном приступе ярости, в самой отчаянной борьбе со своим зверем его глаза были его глазами. Но сейчас в них не было ничего, кроме голода дикого зверя. Зрачки заполняли чернотой весь взор, лишая людского облика.       Куница бросил попытки выбраться через дверь и стал вдоль стены пробираться к окну, попутно таща с собой за ворот Лиса. От ужаса тот не мог стоять на ногах. Отдаляясь от ратника, Куница осмелился отвести от него взгляд, ища хозяина избы, силясь понять, что же произошло. Лис поднялся-таки на ноги, всё ещё бормоча заговоры бледными губами.       У окна сидел огромный зверь, он задумчиво глядел в окно. В его взгляде читалась скука: так выглядит пёс, которого бросил хозяин. Одинокий и печальный. Скифы замерли, в аршине от окна. Волк повернул на них морду — и Куница с ужасом осознал, что загнал их с Лисом в ловушку между озверевшим ратником и гостеприимным хозяином. Наёмник не сомневался в том, что эта зверюга и есть тот самый старик, что так приветливо им улыбался.       Лис резко замолчал, уставившись на Лютобора. С подбородка боярина капала слюна, он плотоядно оглядывал своих когда-то соратников — сейчас они были жертвами, добычей, лёгкой ко всему. Куница внимательней пригляделся к облику друга, выискивая хоть что-то, что могло объяснить такие перемены. И нашёл! За распахнутым воротом рубахи, вышитой заботливо Татьяной, что-то тускло сияло. Знак! Звериное клеймо — старец оказался ко всему ещё и жрецом. Куница обернулся к еле живому Лису: — Что знаешь о лесных ведунах? Как знак снять? — Убить. Он сам спадёт.       Куница подумал, что Лютобор до Лиса не доберется — он сам его удавит. — А ещё?       Тут зверь в облике ратника решил напасть. Мощный выпад — и когти полоснули воздух в вершке от головы Куницы. Слава Аресу, скиф был быстр. Перекатившись в угол, наёмник вскочил на ноги. Лис был зажат в другом углу, Лютобор, качаясь, стоял между ними. Волк все так же сидел у окна, не проявляя и капли интереса к тому, что происходило в его доме. «Не помогает, да хоть не нападает», подумал скиф. Куница следил за ведуном, но основное внимание сосредоточил на ратнике. Как знак снять? Об этом в скифских легендах не было и слова, придётся самому способ искать.       Лютобор тем временем, выбрав жертву послабее, двинулся в сторону оцепеневшего Лиса, что так и остался стоять в углу, бормоча бесполезные слова. Куница терпеть его не мог, от всей души желал ему погибели, но не может он смотреть, как падёт он от рук Лютобора. Сам ратник себе такого не простит, когда в себя придёт. Если придёт. Куница осторожно сделал шаг за спину боярина, вынимая нож из левого рукава. Причинять сильный вред он не собирался, но вывести из строя или хотя бы ослабить боярина было необходимо. Не медля ни секунды, наёмник прыгнул на спину ратнику, целясь клинком в правое плечо.       Взмах мощной руки выбил дыхание у скифа. Удар был такой силы, что Куница пробил своим телом окно и вылетел на задний двор. Хруст рамы перемежался со звуком ломающихся костей. Куница лежал на сырой земле. Раскинув руки в стороны, наёмник пытался понять, сколько целых костей ещё осталось. Из дома доносился шум борьбы: рычание вперемешку с криками Лиса. Спустя несколько мгновений все стихло. Куница попробовал сесть, но острая боль пронзила грудь, отдаваясь в плечо и кисть. Схватившись невредимой рукой за раздробленное плечо, скиф, охая, попытался встать, как вдруг чьи-то руки вновь уложили его на землю, грубо стискивая больную руку. Чей-то злобный шёпот раздался в ушах, но из-за вспышки боли Куница не мог разобрать ни слова. И свет погас. Последнее, что услышал волк — «За Марфушу». Дальше была тьма.                     Нафиса по своему обыкновению сидела за столом в своем маленьком доме. Возле неё были разложены в ей одной известном порядке несколько предметов: свеча, нож и небольшая, но глубокая тарелка. Взяв в руку нож, ведунья стала водить острием по столу, оставляя царапины на потертой столешнице, негромко приговаривая. Затем, отложив нож в сторону, ведунья зажгла огнивом свечу — и горячий воск, капая на стол, заполнял собой следы ножа, образуя рисунок. Следом настала очередь тарелки. Перевернув её вверх дном, ведунья принялась водить по столу. Заговор стал громче, отдельные слова произносились особенно чётко. Оговориться во время такого сильного заклятья было бы весьма не кстати. Пламя непогашенной свечи заплясало, отбрасывая на стены причудливые блики. Речь ведьмы становилось жестче, руки все крепче сжимали плошку, круги над столом, описываемые перевернутой тарелкой, все шире, пока свеча не вспыхнула ярко и не погасла. В абсолютной темноте ведьма аккуратно поставила посуду на стол, медленно, будто из последних сил, встала из-за стола, и, немного шатаясь, прошла к постели. Упав без чувств, Нафиса забылась крепким сном. Ворожба отнимала все больше сил.       На другом конце деревни, где обосновались степняки, метался по кровати Октай. Сон не шёл. Думы одолевали воина, навевая забытые образы матери и тирана-отца. Сбросив одеяло, степняк натянул меховой опашень и вышел на крыльцо. Привалившись устало к балке крыльца, Октай задумчиво глядел в непроглядную темень ночи. Морозный воздух успокаивал, освежая мысли. Воин думал о молодой ведунье, вспоминая, что произошло в её доме.       Столько времени ему понадобилось, чтобы восстановить душевное спокойствие. Как схоронил мать много лет назад, так отца он больше не видел. Он ушёл из деревни, не соизволив даже попрощаться с сыном. Болезнь жены вывернула его наизнанку, и Октай не видел больше сильного и жестокого воина, а только раздавленного жизнью старика. Отец не мог позволить, чтобы его видели таким. Больше Октай о нем никогда не слышал. Жив ли? Или сдох, собака? Степняк зло сплюнул под ноги и, резко развернувшись, вернулся в дом. Через мгновенье вышел полностью одетым, он быстрым шагом направился в сторону, где одиноко стояла изба ведуньи. Выяснить, что стало с отцом, вдруг оказалось жизненно важным. Но чем ближе он подходил к жилищу ведуньи, тем надуманней ему казался повод, по которому он собирался к ней явиться. Несколько раз Октай замирал прямо посереди дороги.       Ночное небо было усыпано мириадами звёзд. Свежий ветер трепал седеющие, но густые ещё волосы, клубы пара с шумом вырывались из лёгких. Воин стоял перед самой дверью, пытаясь заставить себя сделать шаг и постучать. За окнами было темно и тихо. Октай хотел было заглянуть в одно, как вдруг в доме послышался шум, глухой стук, звон склянок на полках — и снова все стихло. Степняк вихрем ворвался в дом, силясь что-то разглядеть во мраке. Спустя пару мгновений он обнаружил заплаканную ведунью, сидящую на полу. Она крепко прижимала колени к груди, пытаясь унять дрожь, побелевшими пальцами вцепившись в одежду. Воину пришлось приложить силу, чтобы оторвать её руки от ночной рубахи. Послышался треск ткани, завязки возле ворота лопнули, обнажая тонкие смуглые плечи. Девушка была так напугана, что не могла даже открыть глаз, только шептала беспрестанно: — Надо спешить. Нет больше времени. Можно не успеть. — Куда? Куда не успеть? — Октай тряс девушку, широкой ладонью утирая крупные капли слез с побледневших щёк.       Нафиса вскочила на ноги, заметалась по дому, натыкаясь на мебель, роняя на пол посуду. Звон бьющейся утвари заставил её очнуться. Она замедлилась, но не остановилась. Осторожно обходя осколки босыми ногами, ведунья схватила суму и тёплую одежду. Ворот рубахи совсем сполз с плеча, обнажая молодую налитую грудь.        Октай отвернулся, пряча взгляд. Жар в груди от увиденного поднялся в, казалось, стылом сердце. Ему нестерпимо захотелось прижать к себе эту испуганную девчонку, спрятать в своих крепких руках от всех земных невзгод и хранить покой её души, лаская тело. Ведунья вновь уронила какую-то плошку со стола, вернув Октая в настоящее, возвращая ему ясность ума. Схватив девушку за руку, он притянул её к себе, прижимая к своей груди. Как раненая птица, та забилась в сильных руках, но через мгновенье затихла. — По утру пойдём. Сейчас отдых нужен.       Октай потянул её к постели, намереваясь уложить девушку спать, но Нафиса боялась уснуть, боялась, что кошмар опять повторится, или боялась, что увидит пустоту, мёртвую. Сон её, что так резко оборвался, был ни чем иным как видением. Опять жёлтые глаза показывали ей то, что творилось за много вёрст отсюда. Страшный зверь. Дикий ужас. И тьма, что расползалась из чёрных душ.       Октай бросил попытки довести упирающуюся девушку до кровати. Сев прямо посреди комнаты, он усадил её к себе на колени, стиснув в своих объятьях, стал наплевать что-то — и Нафиса уснула. Больше ни один сон её не тревожил.       Ранним утром двое всадников покинули деревню. Отправляясь в дальний путь, Октай не мог не думать о судьбе отца, который так же, много зим назад, покинул эти земли. Вернётся ли степняк обратно? Или суждено ему сгинуть? И будет ли кто-то горевать о нем? Ведя под уздцы лошадь Нафисы, степняк вдруг вспомнил, как в ночной тишине, сидя на стылом полу, прижимал стройный стан к своему горячем телу; как волны тепла разливались по измученному сердцу — и вдруг осознал, что неважно все это. Путь будет долгим — долгими будут и ночи.