Не буди лихо...

      Ратмир нервно мерил шагами пространство поляны. Данко исподлобья следил за передвижениями воеводы, угрюмо глядя из-под русой челки. В ставке царило напряжение, все были на взводе, это ощущалось кожей. Женщины, тихо переговариваясь меж собой, суетились по мелким делам и старались не попадаться воеводе на пути. Старший остановился напротив Татьяны, тяжело глядя на хозяйку. — Что сказал Лютобор?       Татьяна устало подняла на него ясный взор. — Вернутся к утру… — с десяток раз боярыня говорила эти слова, но Ратмир продолжал её об этом спрашивать, видимо, надеясь получить иной ответ. — Сядь, Ратмир, утра дожидаться все одно придётся, — Данко чувствовал тяжесть ноши, что легла на плечи Ратмира, и старался всеми силами облегчить её.       Старший дружинник нервно опустился на сваленное бревно, сцепив жилистые руки перед собой. Как мог боярин оставить их одних посреди недружелюбного леса, когда вокруг рыщут эти степные собаки? Забрать с собой лучшего бойца? Скрипя сердцем, Ратмир признавал Куницу таковым. А после заметили и пропажу Лиса. Вот чей поступок окончательно выбил из колеи Ратмира, ведь неотлучен тот был от хозяйки. А зачем ушли и куда — никому в отряде не поведали.       Но, несмотря на уход мужа и друга, Татьяна стала чувствовать себя намного лучше. Разум её как будто освободился от тяжкого гнёта — и она стала прежней Татьяной. Осмысленный взор её радовал всех в отряде. Сын теперь был обласкан до того безразличной к нему матерью; будто бы после долгой разлуки боярыня не отнимала от сердца дитя, воркуя с ним беспрестанно.       Данко подсел к старшему, вполголоса заговорил: — Как думаешь, вернутся?       Ратмир зло глянул на воина: — Вернутся. — и уже тише, что даже молодой русич напряг слух, добавил: — Или нам прям здесь помирай.       Горестно вздохнув, Данко хлопнул по плечу воеводу и встал. — Утро вечера мудренее. Я в дозор, а ты иди отдыхать. Утомилися все.       Ратмир нехотя поднялся со своего места и подал руку Татьяне, которая весело улыбалась, будто не осознавая всю горестность их положения. Если её муж не вернётся, то пути к пустоши им вовек не отыскать. Иным путем вели их скифы, и здешних мест никто из русичей не узнавал. Но в одном была права боярыня: судьбу свою по утру все узнают. И в ставке все затихло до рассвета.                     Первые лучи рассветного солнца пробивались сквозь щели сарая. Куница проснулся, сладко потянувшись и разминая затекшие после сна мышцы. — Вставай, засоня. Так все просишь.       Лютобор открыл один глаз. — Что ж ты неуемный такой? — ворча, простонал боярин.       Волк шутливо пихнул ратника под ребра, стягивая с него потрепанное одеяло. Лютобор поднялся, так же потянувшись, представ во всей своей могучей красе. Огромные мышцы бугрились под кожей, боярин будто бы раздался в размерах, став ещё шире в плечах и груди. По сравнению с ним Куница выглядел мальчишкой. В глазах скифа зажглись озорные огоньки — и он провел рукой по крепкому торсу ратника. Лютобор перехватил его ладонь, резко притянув к себе, и заключил в тесные объятья. Прошедшая ночь была сновидением, подарившим двум воинам короткую передышку от бед и горестей жизни. Всё казалось небылью за худой дверью этого сарая, но в лесу их дожидаются люди, что вверили ему, Лютобору, свои судьбы и жизни. Возвращаться следовало немедля.       Одевшись, Лютобор с Куницей прошли в дом. Боярин старался не смотреть на кровавые следы на земле, на впитавшуюся в сухую почву кровь Куницы, на место, где он так безжалостно оборвал жизнь Прова.       У дома их встретил заспанный Лис. — Где хозяин? Уходить надо, — Куница оглядел Лиса с макушки до пят, ища раны и увечья, что мог оставить на нем боярин. Ведь слышал он крики Лиса, что доносились из избы, прошлым днём, но скиф был цел, здрав и в добром настроении. — Ушёл ещё до рассвета. Просил дождаться. — Нет времени ждать. В лесу Татьяна с дитем. Или забыл? — Лютобор с укором глянул на вмиг поникшего волка. — Я помню, — тихо, но твердо ответил волк. — Но Лесъяр крепко бранился, что уходить надумали. Зачем, говорит, тогда к нему тащились, беспокоили, — Лис поднял взгляд на боярина, ожидая, какое решение примет Лютобор. Куница также выжидающе смотрел на ратника. Ведь и правда, пришли к нему неспроста. Сон, что накануне привиделся Лютобору, был чётким. Ждал их князь лесной, звал. Белоснежный волк говорил в том сновидении людским голосом, просил с ним повидаться. И Лютобор пришёл, но так и не вышло у них разговора, а вопросов была уйма. — Ты с ним говорил? Что рассказал он тебе? — Много чего, тебе бы самому послушать.       Лютобор в отчаянии провел рукой по лицу и, будто решившись, проговорил:  — Вот что. Вы отправляйтесь к нашим, ведите сюда, а я останусь хозяина лесного дожидаться. — Лютобор, ты уверен? Не лучше ли всем вместе уйти? — Куница встал возле ратника, тревожно вглядываясь в суровое лицо боярина. Ратник попробовал вымученно улыбнуться, но волка не удалось провести. Куница продолжал настаивать. — Идём все вместе, опосля вернёмся.       Лис испуганно вскинул голову: — Нельзя уходить. Вы что? Просил ведь.       Куница схватил Лиса за грудки, со злобой жгучей глядя в жёлтые глаза соплеменника: — Ты что, собака блудливая, забыл, кому службу несёшь? Я твой вожак и ты, позорное семя, отца своего проклятого, меня слушать будешь! — Будет вам грызться, — с опушки послышался голос Лесъяра. — Вы, зверятки, ведите остальной люд, куда вели. А друг ваш вас догонит позже, — двуликий прошёл в дом мимо застывших в недоумении скифов, попутно поманив Лютобора за собой.       Боярин обвел взглядом скифов и коротко кивнул. Растерянные волки замерли, не смея перечить решению Лютобора. Ворот рубахи Лиса так и был зажат в руках Куницы. От напряжения костяшки пальцев волка побелели, и, видя оглушенный словами ратника взор Куницы, Лис не решался проронить и слова. Дверь пронзительно скрипнула, скрывая в недрах избы Лютобора с лесным оборотнем. — Что делать будем?       Голос Лиса был хриплым — и Куница взглянул на него, будто впервые его видит. Потом перевёл взгляд на свои руки и оттолкнул волка от себя так, что тот чуть не рухнул на землю. Резко развернувшись, скиф пошёл прочь, не обронив ни звука. Лис, с тоской глядя на старый, но такой уютный дом, поплелся следом.               — Так куда мы едем? Ты мне путь только указываешь, да всего не говоришь. — К другу мы едем. Там врага будем дожидаться. — Друг, враг. Ой, чудна ты девка, — Октай улыбнулся в густые усы и больше ничего не спрашивал, молча продолжая неспешно править лошадь.        Позади послышался топот коней и крики стражников, что встретились им на выезде из села. Громко ругаясь, им кричали вслед, приказывая немедленно остановится. Октай вынул меч из ножен, готовясь к встрече с преследователями и развернув коня так, чтобы быть к ним лицом. Нафиса дотянулась до него, чуть не упав с лошади, и крепко сжала рукав его куртки. — Бежим!       Отчаянный крик ведуньи пронзил слух воина своим страхом, и он, с мгновенье колеблясь, все же повернул их коней и пустился в галоп. Крики за спиной стали громче — и ужас, что застыл на лице Нафисы, красочно говорил о том, что она ведает, зачем за ними гонятся. — Что им надо? — перекрикивая шум ветра в ушах, спросил Октай, но ведьма лишь сильнее вцепилась в круп лошади и с мольбой глянула на степняка. «Ничего хорошего», — подумал Октай, отвечая на свой собственный вопрос. Чего бы ни сделала Нафиса, отдавать им без боя Октай её не собирался. Раз взял на себя за жизнь её ответственность, раз решился с ней в путь опасный отправиться, так чего же теперь спрашивать?       Погоня была недолгой: кони стражи настигли их у холма, за которым простирался лес. Октай надеялся достигнуть его и скрыться в чаще, но тому не суждено было случиться, и, спрыгнув с коня, степняк принял бой. Один против целого отряда опытной дружины, вооружённой до зубов. Но Октай ещё раз доказал, что он есть и остаётся лучшим бойцом, что когда-либо были у хана. Мертвые тела вокруг были тому доказательством.       Девушку трясло как в лихорадке. Она медленно сползла с лошади, шатаясь, прошла к телам изувеченных стражников. — Будет тебе, хозяйка, не гляди на… — Октай осекся на полуслове, вспомнив, что его госпожа слепа от рождения. То, что дальше сделала ведунья, чуть не заставило его вернуться назад и заодно волоком притащить её к хану.        Она прошла к каждому из тел, низко нагнувшись, оставила на каждом из стражников долгий, любовный поцелуй. Даже на том, лицо которого своим клинком перерубил в клочья, превратив его губы в кровавое месиво, Октай. Вытерев кровь со своего лица, Нафиса, как ни в чем не бывало, вновь уселась на своего коня и смирно стала дожидаться, когда они продолжат путь.       Замерев возле своей лошади и задумчиво глядя на проплывающее над головой облака, степняк раздумывал, как ему поступить. Но от чего-то мысль о том, чтобы вернуться или того хуже, бросить девушку одну в лесу, отдавалась тупой болью в висках. И чем сильнее было желание оставить свою госпожу, тем сильнее сдавливало голову в сильном приступ мигрени.       Нафиса слышала, как сопел в стороне Октай, как тяжело ему давалось решение. Возможно, не стоило оставлять печати на телах этих презренных, но она решила подстраховаться. Если тела останутся лежать на открытой местности, то за ними, ей и Октаем отправят другой отряд. И намного многочисленней, чем этот.       Да, ритуал, что провела она накануне ночью, сработал. Степняк не сможет оставить её в опасности, да и в миру не сможет — слишком отчаянно было желание Нафисы, которое вложила она в свою ворожбу, чтобы остался этот воин подле неё. Сама себе не признавалась ведьма, но ей нравился звук голоса Октая. Нравился его запах, мимолетные прикосновения. Нравилось, что возле неё есть кто-то, кто сможет о ней позаботиться. Всю свою жизнь она была одна, наедине со своим страшным даром. Наедине с самой собой. И пусть ворожба её была причиной тому, что он рядом был, да так тому и быть.       Обернувшись на Нафису, Октай принял решение — и острая боль в голове не могла его остановить. Прежде чем уйти, он хотел знать лишь одно: — Зачем? — Что зачем? — короткий вопрос ранил страшнее громкой брани. Лучше бы кричал и обзывал проклятой ведьмой. Но девушка сохраняла невозмутимость, не подавая виду, что готова разрыдаться от обиды, но не на него. На себя, на весь белый свет, на богов, что сотворили её таким чудовищем и не оставили ей право выбора. — Зачем ты их… — степняк не мог произнести в слух то, что сотворила ведьма. — Кого — их? — девушка разговаривала с ним, как с неразумным дитя, которое доказывало ей, что под кроватью баба яга сидит.       Широким жестом воин указал в сторону, не отрывая взгляда от холодного лица девушки. Казалось, на нем застыла маска, ледяной взор её белых глаз окатывал Октая с макушки до пят то ли презрением, то ли жалостью. Ведунья приподняла бровь, безмолвно вопрошая. Осознав подвох, воин медленно повернул голову в сторону, куда ранее указывал рукой. Девственно чистая трава, местами истоптанная копытами только их лошадей, простиралась на невысоком холме. — Как? Как ты это сотворила? Что за колдовство? Кто ты?       Выслушав поток такой долгожданной ругани, девушка только улыбнулась. Если злится, то есть шанс, что, успокоившись, сможет разумно с ней все обсудить. Скрывать свои способности ведунья не намеревалась: в долгом пути ей придётся не раз свои умения показывать. Жаль, что так скоро — теперь шарахаться будет, пока обвыкнет. Янсылу, вон, до сей поры с опаской к ней относится, хоть и терпит сестру свою названную: не раз полезной Нафиса ей была. Но воин не девка, силой духа покрепче будет, а значит, и стерпится быстрее.       Отойдя от потрясения, Октай все же сел на коня и продолжил путь, разумно рассудив, что хан его немилостью своей встретит. Скрыть тела, как бы ей это ни удалось, было мудрым решением. Выиграла время для них ведьма: ждать вестей хан будет долго, за то время они уже будут далеко.       Октай вдруг подумал о том, что и его тело сгинет ворожбой в чужих землях, безвестно пропавшим. И некому будет оплакать его, чарку хмеля за упокой ополовинить, да добрым словом вспомнить. — Я тебя буду оплакивать.       Конь воина дернулся, всполошенный резкой дрожью наездника своего, что будто молнией пронизанный, сжал коленями крепкие бока скакуна. Сильные руки сжимали до боли поводья. Никогда в жизни после смерти матери он не испытывал такого ужаса, как сейчас. Образ отца всплыл из потревоженной чувствами памяти — и тонкая смуглая ладонь легла на стискивающие поводья руки Октая. — Не тревожься понапрасну. Худого в мыслях не держу. На все вопросы твои отвечу, но поспешать бы нам надо.       Мысли о жестоком родителе тут же улетучились из истерзанного разума — и мнимый покой наполнил сердце. «Вновь ворожит», — подумал Октай, но поторопиться и впрямь следовало. Будто не он, опытный воевода да боец, а слабая девица полжизни в походах провела. Ещё раз обведя взглядом девушку, что мерно качалась на спине поджарого коня, степняк оставил попытки о чем-либо додуматься самому и решил дождаться объяснений ведьмы. А сейчас пора бы уже убраться подальше от места, что когда-то было его домом. Вернуться туда ему уже не суждено.