Не буди лихо...

- Ну, иди уже. - Погоди, вдруг что. - Да что «что»? - А мало ли?..       Лис нерешительно топтался у края просеки, с опаской выглядывая из-за кустов. Лесъяр величаво, будто на княжьем троне, а не на скамье грубо срубленной, восседал с недоплетенной сетью в руках. Казалось, будто и не замечает он гостей незваных, пряча улыбку в густую бороду. - Идешь, нет? – Данко терял терпение, глядя на терзания скифа. - Да щас... Лис еще раз глянул в сторону старика, как вдруг сильный толчок в спину направил его тело вперед. Не успевающие за туловищем ноги запутались в густо переплетенных ветках кустарника - и волк плашмя рухнул на землю. Обернувшись лежа, Лис зло глянул за спину: в кустах приветливо, скалясь во весь рот, ему махал Данко.       Лесъяр поднял голову и постарался придать своему лицу суровый вид. Но смотреть, как из кустов вываливается его недавний гость, а попутчик волка так ловко его дразнит, не было ни каких сил - и старец от души рассмеялся своим молодецким раскатистым смехом. Он был в какой-то мере рад гостям. Человек в нем радовался людскому общению.       Данко вмиг насторожился. Всю дорогу этот желтоглазый проныра вещал как на духу, что старик совсем немощен и худого не учинит, но голосища был о-го-го у этого малохольного старичка. Да и выглядел он в разы младше, чем описывал его скиф. - Доколе мне малину ломати будете? Давайте в хату, – отсмеявшись, двуликий поднялся со скамьи и направился в дом. - Постой Лесъяр, сказать что хочу.       Старик обернулся, начиная всерьез хмурить брови. Что ещё удумал этот странный паренёк с пронзительными глазами и такими знакомыми Лесъяру звериными повадками? Именно из-за этого оборотни средь людей не живут: сразу виднеется их животная сущность. Но эти скифы так искусно их прятали, оставляя лёгкую рябь на самой поверхности, что об их истинной природе можно было только догадываться. - Говори. – речь его стала резкой и короткой, как удар хлыста. От былого дружелюбия не осталось и следа. Взгляд его обдал ледяной водой Лиса с головы до пят. Волк уже пожалел, что влез тогда в ссору русичей со своим дурацким предложением. А лесной князь продолжал давить тяжёлым взглядом. Он, как и любой представитель его племени, чуял ложь и страх за версту. - Нас немногим больше, чем двое. - Это ж сколько? – лесной князь сложил руки на груди, раздаваясь в размерах на глазах. Видел он, что не случаем это произошло, а заранее удумано, что вёл к нему людей этот лис намеренно. После разговора с Лютобором Лесъяр думал о том, но решил, что нечего тут чужим делать. Да и дозволения тут жить покамест хозяин не давал. От того и пришел в ярость старый оборотень.       Данко отступил на шаг, кладя руку на рукоять меча. - Не поможет, – не глядя в его сторону, проговорил оборотень. - Ты куда нас привел, пес шелудивый?! – прошипел Данко, вынимая с металлическим скрежетом меч из ножен. Старик? Слаб и убог владелец избушки в чаще лесной? Ещё по дороге думалось молодому русичу, с какой стати старику жить так далеко от людей. Вот и ответ.       Лис в панике бросился к русичу: – Убери, всеми богами молю, убери! – наемник буквально повис на руке Данко, вынуждая того отступать все глубже в лес. Взгляд голубых глаз молодого воина был устремлен за правое плечо Лиса. По широко распахнутым в ужасе глазам Данко, Лис понял, что сейчас происходит за его спиной.       Воздух вокруг завибрировал, время на миг остановило свой ход. Ветер вихрем пронесся у них над головами, срывая листву с веток деревьев. Скиф медленно обернулся, продолжая крепко держать руки Данко. Перед ними стоял огромный волк. Белоснежная шерсть его развивалась на ветру, огромные клыки выступали на фоне черной пасти, с которой капала вязкая слюна. Волк скалился и рычал подобно раскату грома. Огромные лапы бесшумно ступали по жухлой, местами вытоптанной, траве. Медленно приближаясь, зверь ловил носом ветер, принюхиваясь и прислушиваясь. Да порази их, названных гостей, гром. Лесъяр готов был растерзать пришедших за такую вольность.       Ноги скифа подкосились, губы сами собой зашептали оберегающий заговор, от которого в прочем не было толку в прошлый раз, не будет видимо и в этот. Данко не мог отвести взгляд от великолепия представшего перед ним животного. Пусть то смерть его пришла в обличие зверя, но он не мог не любоваться плавностью движений и мощью дьявольского создания. Первобытное благоговение наполнило душу молодого мужчины - и он в приступе почти святого преклонения опустился на колени. Данко на вытянутых руках держал свое оружие, в знак почтения и уважения к чудесному зверю. Пересохшие губы сами зашептали слова: – Прости князь, что потревожили твой покой. Не с дурным к тебе явились, за помощью. Не оставь нас, детей своих нерадивых, в нужде.        Опустив голову, Данко с бешено колотящимся сердцем ждал своей судьбы. Православие давно крепко укоренилось в умах и сердцах русичей, но старые поверья и сказания еще рассказывались добродушными бабками своим внукам в темноте сонных горниц под треск одинокой лучины. С трепетом внимали несмышленые дети своим седым и мудрым предкам, про русалок и колдунов, про великанов и леших, а также про лесных князей - великих и могущественных хозяев леса. Но дети вырастали - и предания становились легендами, а легенды - сказками. И вот одна из сказок, услышанная в далеком детстве еще совсем крохой Данко, сейчас с невиданной грацией и смертоносной силой двигалась к нему. Если в сказаниях его тетки была хоть капля правды, то не тронет их зверь. Не может он в просьбе отказать, да зла причинить, по доброй воле пришедшему да покорно просящему.       Волк остановился в паре вершков от протянутого русичем оружия и огромной лапой наступил на клинок. Меч с лязгом опустился на землю, жалобно звякнув о камни. Данко спрятал руки за спину, оставаясь совсем беззащитным. Зверь провел влажным носом по щеке воина и замер. Минуты тянулись как смола, растягивая полотно времени в бесконечность. Горячее дыхание зверя обжигало кожу, с шумом вырываясь из приоткрытой пасти. Данко молил всех известных ему богов, христианского, языческих, о помощи и удаче. Какой из них ему ответил - неизвестно, но волк резко развернулся, махнув пушистым хвостом по лицу растерянного и до смерти перепуганного воина, - и побрел к дому.       Русич осмелился поднять взгляд и успел разглядеть огромное количество шрамов на человеческой спине, прежде чем одежда скрыла тело Лесъяра.       Лесъяр обернулся и сквозь зубы процедил: "Ведите", – после чего скрылся в недрах своего жилища, не забыв громко хлопнуть дверью.       Данко счастливо улыбался, радуясь, что избежал погибели. От напряжения все мышцы тела свело страшной судорогой. Лис ошалело смотрел во все глаза на русича и хлопал ресницами, не понимая, что же сейчас произошло. - Как это? Ты с ним, что? Договорился? – голос предательски дрогнул на последнем слове, съехав на девичий писк. - Договорился, – Данко сокрушенно покачал головой, а после зло глянул на скифа и от всей души приложил того кулаком в лицо. Из разбитого носа хлынула кровь. Наемник зажал рукой нос, но и не думал отвечать. Заслужил: не поведал о том, к кому путь держат. А ведь знал, как есть знал, и это Данко сразу понял. Если бы не смекалистый ум русича - лежать им сейчас грудой мяса на околице.       Обратной дорогой Данко много думал. У князя лесного как за пазухой у Христа они будут, но довериться двуликому было страшно. Хоть в чем-то нехристь скифский не обманул: не сыщут их степняки, вовек не сыщут - ни костей, ни вестей… Молодой русич горько вздохнул. Как могли они с Ратмиром доверить отряд такому прохвосту? Не зря его Лисом нарекли. Он, конечно, был ловок и смел, но дюже хитёр, а ума ещё не нажил.                     Лесъяр же, как только переступил порог дома, вновь перекинулся и выпрыгнул в так и не починенное окно. Крепкие лапы неслышно касались земли. Привычный свист ветра в ушах был подобен музыке. Мощное тело никогда не подводило своего хозяина, не подведет и в этот раз. Он должен знать наверняка. Простого взгляда издалека недостаточно. Он должен знать.                     Октай смотрел на спящую ведьму и не мог не любоваться её плавными чертами лица, черными как смоль и мягкими как шелк волосами. Чуть приоткрытые губы манили, призывно алея на белоснежном лице. Октай встряхнул головой, прогоняя дурные мысли. Они скакали весь день и всю ночь, уносясь как можно дальше от поселения степняков и места, где остались лежать, скрытые от посторонних глаз древним заклятьем, тела тех несчастных, что имели неосторожность попасться им с Нафисой на пути.       Ведьма обещала с ним поговорить, рассказать о своих умениях и, наконец, поведать, куда и зачем они едут, но, непривычная к длительным и выматывающим путешествиям, уснула прямо в седле, рухнув на руки Октаю. Укладывая ее на подстилку, степняк заметил огромные кровавые мозоли на нежных ладонях девушки. «Страшно подумать, как остальное натерла», - Октай бросил взгляд на бедра Нафисы.       Степняк встал и направился к своей лошади. В одной из дорожных сумок должна лежать мазь на такой случай. Воины в походе часто получали подобные увечья, и в походе это сильно мешало. Найдя нужную склянку, мужчина вернулся к спящей крепким сном ведьме. Осторожно, боясь потревожить, взял тонкую ладонь в свои крепкие руки, и стал аккуратно наносить целебную мазь, плавно растирая поврежденную кожу. Нафиса что-то бурчала протестующе сквозь сон, потревоженная неприятными ощущениями от прикосновений к ссадинам, но продолжала спать. Октай быстро управился и закупорил банку деревянной пробкой. Нафиса попыталась перевернуться на бок и скривилась от боли, сжав крепко бедра. Степняк с минуту колебался, а после задрал подол зеленого сарафана ведьмы. Из-под одного бедра сочилась алая струйка крови. «Вот дура-то», - в сердцах ругал Нафису Октай. - «Что делать то теперь?».        С сомнением глядя на склянку в руках и на раны ведьмы, воин пытался принять верное решение. Будить и заставить самой обрабатывать свои повреждения? Девушке, да еще слепой, будет тяжело это сделать. А самому лезть к колдунье нехорошо. Переведя взгляд на свою руку, что высоко держала подол сарафана девушки, Октай усмехнулся своей скромности. Снова откупорив зубами пробку и осторожно, одной рукой, зачерпнув мази, степняк медленно стал подносить руку к смуглому и гладкому бедру девушки. Благо знал, в каких именно местах натирает обычно седло.       Нафиса видела странный сон. Будто несет ее большая река. Ведьма медленно качается на ее волнах, как вдруг падает с огромного водопада и летит, летит вниз. Но падение ее не пугает, напротив: она радуется, как дитя, расправляя в полете руки подобно крыльям. И мягкие теплые волны окутывают ее и уносят дальше. В её ладонях огонь, в ее чреслах огонь - и вода дарит прохладу, накатывая и отступая, унося боль.       Её сарафан совсем намок, не защищая от вод реки, и её бедра обдает холодом. Но ледяная вода вновь становится теплой - и огонь из чресл уходит, уступая место иному. Жар поднимается из нутра, окутывая с бедер и выше, по животу и груди, он прокладывает себе дорогу к самому сокровенному, задевая те частицы души, что, казалось, похоронены в сердце девушки. Нафису пугало и манило невиданное чувство. Она не желала просыпаться.       Октай почти закончил накладывать мазь, как слабый стон донесся до его слуха. Он опустил подол и увидел лицо девушки. Алый румянец заливал все щеки. Девушка металась по лежанке, кусая губы и сжимая руками траву вокруг. Сначала он решил, что причиняет Нафисе нестерпимую боль, но, приглядевшись, заметил, что ее терзания имели иной характер.       Похоть накрыла его с головой - и степняк, отринув лишнее, скользнул рукой выше, нащупав мягкие волосы у основания длинных и стройных ног ведьмы. Медленно массируя большим пальцем нежные складки девичьего тела, степняк с жадностью впитывал стоны Нафисы. Как она в нетерпении закусывала губу, как угольная смоль волос разметалась по траве и лежанке, как вздымалась упругая девичья грудь. Октай никогда в жизни не испытывал такого. Так он не желал еще ни одну девушку. Здравый смысл просил остановиться: девушка была в беспамятстве и это сочлось бы насилием, а насильничать Октай никогда не мог и в отряде своем пресекал такое. Но еще пару мгновений - и он овладеет ведьмой прямо на земле.       Испугавшись нахлынувшей страсти, Октай отдернул руку и в порыве спрятал ее за пазуху. Крепко зажмурив глаза, степняк на ощупь оправил зеленый сарафан и побрел в лес. Глубоко вздохнув, воин привел мысли в порядок. Наваждение от близости тела ведьмы отпустило. «Да что такое? Как юнец безусый впервые девку увидавший». А в паре шагов от него, на лежанке, растирая слезы по раскрасневшемуся лицу, бесшумно захлебывалась в рыданиях такая могущественная и такая одинокая ведьма.                     Татьяна сидела, крепко обхватив себя за плечи. Хворь ее вернулась, забирая по крупицам ее разум и силы. Истощенная и ослабшая, боярыня тряслась как осиновый лист. И ни два опашня, ни девки дворовые не могли унять лютый холод в душе Татьяны. Боялась признаться она, что ей до ужаса страшно терять рассудок и ничего не помнить, ведь рядом с дитем она находилась. Вдруг худое ему учинит? Да как простит себе это? И как ни рвалось материнское сердце, как кровью ни исходило в тоске по сыну, но держалась Татьяна как можно дальше от дитя, переложив все заботы на плечи Елены.       Но смотреть издали, как твой родной сын чужую грудь сосет, как ручонками не твои волосы тянет, не было сил. Боярыня порывисто встала, слегка качнувшись, и направилась к ручью. Стеша тут же вскочила следом. Татьяна глянула на нее, но останавливать не стлала: ей необходимо было людское присутствие, иначе совсем одичает. Да и Стефания сейчас страдала, за Данко переживала. Тот скиф, что с надоедливой заботой и удушающей опекой ходил за ней по пятам, повел Данко к какому-то старцу. Татьяна сильно рассердилась, узнав, что супруг ее со зверенышем остался в лесу и их отряд разделился. Уж и кричала она, и ругала Ратмира, а вести ее к Лютобору тот на отрез отказался. И сам, говорит, не пойду, и тебя не пущу и что хошь со мной то и делай. А после такое сказал, что ни ушам, ни глазам не верила боярыня. Ратмир думал, что приступы Татьяны от супруга ее происходят, мол, только когда он рядом ей дурно становится. После таких слов крамольных смотреть на него больше боярыня не могла.       Отойдя от стоянки недалече, боярыня присела на поваленное дерево и что есть мочи зарыдала. В голос, задыхаясь и глотая слезы, плакала гордая русская девушка. Так жалко ей себя никогда не было. Все оплакивала Татьяна: себя, мужа, сына, дружину и девок. Родню, которой на век придется позабыть о ней. Рядом бесшумно плакала и Стеша. Прижавшись к дереву, комкая платок в руках, заходилась дворовая девка, но с пустыми утешениями не лезла к госпоже. Ни к чему это было. Бабьи слезы, как дождь - прольются и пройдут, а на небе ярче станет.       На стоянке вновь царило тягостное молчание. Ратмир с Владимиром, сидя возле костра, не вели своих серьезных, по обыкновению, зрелых разговоров. Елена не улюлюкала с дитем. Тишину нарушали только треск поленьев в огне да шум леса, потому крик Стефании заставил вздрогнуть всех. Резкий и громкий, он, как молния ночь, пронзил тишину. Владимир первый сиганул в направлении шума, позабыв даже вынуть меч. Ратмир бежал следом, но уже вооруженный.       Елена бросилась в другую сторону. Как можно крепче прижимая к себе сверток с дитем, неслась она, не разбирая дороги. «Бежать… Бежать, как можно дальше…» Отчаянное желание оказаться в безопасности, проснуться от реальности, как от страшного сна и с облегчением осознать, что все привиделось. Все не взаправду. Слезы крупными каплями стекали по лицу, на руках истошно вопил ребенок. Елена удалялась все дальше от отряда. Лес услужливо скрывал ее бегущий силуэт, пряча от всего мира.