Не буди лихо...

«Октай»       Тот язычник, что именовал себя Куницей, еще раз проверил своего друга и отправился спать. Октай вызвался покараулить возле костра. Было видно, что ему не доверяют, но усталость, что темными кругами залегла под глазами, взяла свое и молодой мужчина все же оставил лагерь на гостя, рухнул на лежанку, где мгновенно уснул. Степняку же сон был неведом. Даже если он сейчас ляжет и закроет глаза, то видения обезображенной головы Нафисы встанет перед мысленным взором, прогоняя всякую дремоту. Ему до сих пор не верилось, что его загадочной спутницы больше нет в живых. Будто вновь осиротел. Хотелось выть как животное и бросаться на стену от отчаянья. Возвращаться в поселение не хотелось. Да и хан его скорее всего не простит, вздернет как беглого преступника. Октай еще раз оглядел спящих мужчин. Куда они направляются? Оба были воинами, скорее всего наемниками. Причудливые ножи Куницы были тонкой работы. За такие купцы брали только золотом. Оружие второго было попроще. Короткий меч, острый, но с простой рукоятью. С таким не жалко расстаться в случае чего. Возвращались с очередного задания? Но желтые глаза язычника, что без раздумий пустил его к огню и даже еды не пожалел, были слишком печальны. Может товарища в бою потеряли? Нет. По другу так не горюют. Любимая сгинула? Такие молодые, а уже какого лиха хлебнули?       В далеке заухала сова. Под кустом возились какие то мелкие грызуны. Лес продолжал жить своей жизнью, не обращая внимания на беды и радости людей. Со второй лежанки, что занимал неизвестный Октаю язычник, послышались шорохи. Скинув шкуру, проснувшийся наемник огляделся вокруг и заметив у огня Октая, потянулся к мечу.       — Не пужайся, меня друг твой пустил, погреться. — Степняк кивнул в сторону второго наемника. Мужчина недоверчиво посмотрел сначала на спящего, потом на Октая.       — Что то не верится.       — Как знаешь. — Октай понял, что пора собираться. — Спасибо за приют, но пожалуй пойду я. Вижу тебе лучше, теперь уж ты пригляд веди.       — Да куда ты на ночь глядя пойдёшь. — Ни с того ни с сего вдруг махнул рукой наемник. — Сиди уж. А пожрать там ничего нет?       Октай с улыбкой протянул порцию мяса. Ох чудны были его новые знакомые. В лесу недружелюбном, а словно и не опасаются ничего. Хотя, степняк бросил быстрый взгляд на могилу колдуньи, чего еще бояться, после пережитого.       — Звать то тебя как?       — Октай. Бывший нукер хана.       — Кто?       — Ближник.       — А почему бывший?       — Ушел со службы. Сам. — Опережая новый вопрос пояснил степняк. — А тебя как кличут?       Язычник замялся, но ответил. — Лисом назвали.       Октай чуть не поперхнулся. И этого животиной зовут. Что за племя такое диковинное, где детям такие имена дают.       — Вы какого роду будете? Глаза у вас уж больно странные, да имена непонятные. — Октая рад был беседе. В последнее время, он даже в деревне ни с кем не общался. А в походе только с ведьмой и разговаривал. Но все их беседы напоминали разговор старика с внуком хворым. Про зверей, что мир порушат, да видения, что во хмеле не привидятся.       — А тебе зачем? Глаза какие боги послали. Именами не сами себя одарили, то больше прозвища.       — Значит ты плут. А второй какой? Мелкий, да ловкий? — Мужчины засмеялись, чем чуть не разбудили Куницу. Сквозь сон наемник что-то невнятно пробурчал на притихших мужчин и перевернулся на другой бок.       Тугой ком внутри каждого понемногу ослабевал. Простое общение двух таких разных людей, в свете пляшущего пламени, на краю лесной чащи, сближало. Как передышка, как глоток чистого воздуха, после душной клети. Из зарослей за ними, меж тем, наблюдали две пары алых глаз.       — Идем. Пусть отдохнут. Пригляжу за ними.       — Как приглядишь? — Лютобор обернулся на нагого Лесъяра. Оборотни имели колдовские силы, многое умели и ведали. Но сохранить одежу, во время полного оборота, к сожалению не могли даже они. Лесър лишь загадочно улыбнулся, как несмышленому дитю.       — Вот когда станешь князем, там сам узнаешь. — Двуликий нарочно умолчал, каким князем должен стать боярин. Потому как свое княжество он отдавать не намеревался. У него появилась надежда на счастье и он не готов был с ней расстаться. Не смотря на любые предсказания.       -Чур меня. Не надо мне такой чести. — Лютобор показался Лесъяру забавным. Добродушный здоровяк, с по детски наивным взглядом. Не смотря на все невзгоды, что выпали на его долю, он еще сохранял чистое сердце и душу. Не опускался до предательства и не испачкался в грязи. Чего нельзя было сказать о самом князе. Его душу терзал один проступок. Он смалодушничал тогда, не смог довести до конца одно дело. И теперь все эти люди столкнулись с последствиями того деяния.       Был он тогда молод, ещё только учился быть правителем. Жил в ладу с природой и зверьми, был хранителем порядка, коим его воспитывал отец. Его отец был восемь сотен лет Лесным Князем. При нем лес процветал, был мир, и среди животных, и среди людей. Лесъяр очень хотел походить на него. Видом, нравом. Быть достойным приёмником своего отца, но надеялся, что этот день настанет ещё не скоро.       Но однажды все изменилось. Из деревни, что была аж в тридцати верстах, пришла она. Красивая как закат, страстная как пламя, ослепительная как полуденное солнце. Она пленила Лесъяра с первого мгновения. Украв его сердце и завладев душой. Намного позже он узнал, что есть заклятья, способные лишать мужчин воли и разума. Двуликих пленить было сложнее и морок спал сам собой, но было уже слишком поздно.       Что за цену платит тот, кто решился продолжить род колдовских созданий? Обретая сына, его мудрый и сильный отец подписал себе смертный приговор. Не может быть у леса двух князей. И когда новый князь входит в силу, прежний угасает. Будто молодой Лесъяр крал годы жизни у своего родителя.       Возлюбленная убедила молодого волка, что он по праву должен быть князем. И в тот самый миг, как решил он что готов, отец стал угасать. Столько лет они жили счастливо, трудились на благо родного леса. Каждому обитателю этих мест заступой были. О каждой букашке пригляд вели, каждой травинке счет. А скольких заплутавших путников вывел его отец из чащи, не счесть.       Но все кончилось. Одним мигом вся прежняя жизнь сгорела в пламени колдовской страсти, оставив после себя только вкус тлена. И даже поняв, что произошло, у совсем юного Лесъяра, не хватило духу оборвать жизнь ведьмы. Отец учил его беречь любую искру, каждый даже самый сумрачный уголек жизни.       Он велел Еле убираться из его леса, пообещав, что все же прекратит её существование, если ещё раз встретит. Искра отца погасла на руках сына. Ушёл родитель тихо, в своей постели, как человек. Молодой волк почувствовал, как стал Князем Леса. Как будто глыба каменная рухнула на плечи, придавив к земле в тот же миг. Отец все последние дни говорил, пытался рассказать все, что не успел. Говорил из последних сил, повторяясь и путаясь, сбиваясь и начиная вновь. Лесъяр не перебивал, просто кивал держа за руку и ни на миг не покидал своего поста, возле постели умирающего. Сколько раз он проклинал свою глупость и Елю. Сколько времени провел в попытках понять, зачем она так поступила. Но ответа не было. После смерти отца, он даже отправлялся в деревню и неизменно возвращался с пол пути. Не в силах ещё раз увидеть прекрасные черты бывшей возлюбленной. Гнев перемежался с отчаянием, но ему вверили целый лес и он не мог сдаться.       Постепенно, входя в роль хозяина зелёных угодий, Лесъяр узнавал свой родной лес по новому. Будучи лишь княжичем, он не имел той крепкой связи с землёй, что была у отца. Не чувствовал движения силы, не понимал всего, что происходило у него под носом и чему он не придавал значения ранее. Вот тогда и пришли в его лес люди. Они срубали деревья, убивали зверей, отстреливали острыми стрелами птиц. А он мог лишь наблюдать, захлебываясь рыданиями, оплакивая погубленные жизни, не в силах защитить или прогнать. Ведь не мог он губить жизни, магия внутри противилась этому. Однажды он даже выходил в зверином обличие к людям, но чуть не поплатился жизнью за такую глупость. Человек крайне жесток к тому, чего не понимает и чего боится. И крайне упорен в попытках это истребить. Бесконечные облавы и травли, что длились почти семьдесят лет, вот что получил Лесъяр. А людей меж тем становилось только больше.       Новые поселения произрастали в деревни, деревни в города. Княжество лесное становилось все меньше, неизбежно уступая людскому напору. Тогда князь решил править по своему. И в лесу стали пропадать люди. Целыми семьями Лесъяр приносил в жертву своему гневу всех, кто попадался ему на пути. Его жилище стали обходить стороной звери, не летали над ним больше птицы и казалось, солнце не желало более светить на крышу его дома. Вместо рощи живой, встала проклятая топь, а князь обрёл облик старца, дряхлого и злого. Сверх срока потеряв свою молодость. Лес не желал делится своей силой с тем, кто чужие жизни пил.       Так минуло несколько десятков лет, складываясь в века, пока на пороге его дома вновь не появилась она, его Еля. «Куница»       Проснувшись, скиф был не мало удивлён, обнаружив у костра степняка. Но белее его удивил Лис, сидящий во здравии напротив. Мужчины вели беседу, как два старых приятеля. Октай рассказывал какую то непотребную историю, с кучей подробностей и Лис то и дело заливался молодецким хохотом. Будто и не он тут ранее грудой мяса лежал, да с Аресом встречу планировал. Куницу это неимоверно злило.       -По что, бесы, так гогочите? — Наемник поднялся и хмурясь направился по нужде. Сидящие у огня в молчании проводили сердитого наемника растерянными взглядами. Но уже спустя пару миг снова раздался хохот и разговор потек прежним руслом. Мужчины обменивались походными историями, смешными и грустными. Весь день напролет проговорили, стараясь уталить жажду простого общения.       Кунице было тошно от этого веселья. Он казался лишним в этой компании, чуждым. Ломая ветки скиф прокладывал себе путь в чащу. Просто хотелось побыть в одиночестве. Может тело боярина отыщется? Или то, что от него осталось. Скиф в отчаянии рухнул на колени. Беззвучные слезы катились по заросшим щекам. Хотелось кричать. Больше не было сил. Всю ночь ему снились голубые глаза, что меняли цвет в проклятый алый. Всю ночь его терзали видения огромных волков, пожирающих друг друга. Крепко зажмурившись, Куница пытался прогнать воспоминания о сне, а когда открыл, то стоял сон на яву. Огромный коричневый волк замер в аршине от него и с тоской глядел на заплаканное лицо скифа. Из-за мокрых ресниц Куница не смог точно разглядеть что произошло далее. Но вот уже стоит перед ним голый ратник. Даже сил удивляться не было.       — Мучать явился, мороком теперь ходить по пятам будешь? — Брызгая слюной и размазывая слезы по лицу Куница выплескивал всю боль криком, что копилась годами в сердце. Рухнув лицом вниз, наемник издал не человеческий вопль, царапая ногтями землю. Тело била мелкая дрожь, плечи свело болью, выгибая от адских мук. Сердце рвало на части от нескончаемого горя. Вся жизнь состояла из бесконечной череды потерь и лишений. Вспышка радости, а за ней полная лишений полоса. И так по кругу, как извращенная игра высших сил. — Тебе придется отпустить меня, я уйду к богам. И там обрету свой долгожданный покой. — Поднявшись на ноги наемник продолжал стоять с опущенной головой. В руке предательски блеснул клинок и глаза ратника в ужасе расширились.       Лютобор в два шаг сократил разделявшее их с Куницей расстояние и в одно смазанное движение выбил нож из слабых рук скифа. Огромные шершавые ладони обхватили лицо скифа с многодневной щетиной. Серое, с большими, чуть впалыми жёлтыми глазами, оно казалось крохотным в огромных руках оборотня.       -Запомни, волчонок, я никуда тебя не отпущу и никто не заставит меня отказаться от тебя. Я не могу и не буду жить в мире, где не звучит твой хриплый голосок. — Нежность, с которой зашептал Лютобор, ни как не вязалась с грубым голосом, что больше походил на рычание. Горячий рот накрыл губы скифа. Требовательный язык проникал с мощностью тарана, сметая все возражения и преграды на своём пути. Еще влажные ресницы скифа затрепетали под напором боярина. Восприятие было обострено, после всплеска чувств, каждое прикосновение отдавалось молнией внутри. Руки боярина были повсюду, гладили плечи, мяли упругий зад, обтянутый кожей штанов, терзали грудь. От грубых, но с тем же, ласковых прикосновений, сводило скулы.       — Ты жив? — Куница наконец поднял глаза на ратника. С недоверием разглядывая лицо друга, скиф принялся исследовать тонкими ладонями лицо Лютобора. Спустился вниз, на грудь, оглаживая каменные мышцы, задел ненароком напряженный сосок. Издав шипение ратник прижался обнаженным пахом плотнее к Кунице, вновь завладев губами наемника. До сознания скифа наконец дошло, что не морок мучает его и не злой дух издевается над бедной душой, а его друг жив. Горячая ладонь легла на пах Куницы, обжигая даже сквозь выделанную кожу штанов.       -Ну приятель, так не пойдёт. — Рванув на себя, Лютобор в одно касание освободил наемника от портков. Грудой тряпок упал на землю и кожаный зипун скифа.       Кунице было плевать, он был счастлив. Голубые глаза друга взирали с родного лица и искрились теплом и лаской.       -Так то лучше. — Хитрый прищур скрыл всплеск алого зарева в глубине глаз. Куницу пронзила вспышка похоти, яркой волной накрывая разум. Ноги наемника стали ватными, а кожа пылала огнем.       -Это ты творишь?       -Я теперь много чего могу. — От разговоров отвлекла новая вспышка похоти, казалось член пульсировал и болезненно требовал прикосновений. Одной рукой Лютобор уже во всю ласкал себя, издавая стоны вперемешку с рычанием прямо в приоткрытые губы наемника. И скифа заводило это ещё больше. Он уже перестал осознавать себя, весь превратившись в прикосновения. Сузив свой мир до ладони ратника на своей ягодице. Как пальцы, в его же смазке, терзают упругое кольцо мышц, проникая с каждым толчком все глубже. Как со стороны доносились собственные стоны и рычание двуликого. Жар, что исходил от тела ратника проникал насквозь, согревая душу и опаляя сердце.       Лютобор осторожно уложил свое хрупкое счастье на мягкий мох, предусмотрительно выбранный им как их ложе. Он очень старался, что бы Куница не отвлекался от него ни на миг. Оборотень дрожал от нетерпения, но приказал себе быть осторожным. Прошло то время, когда все можно было списать на берендея.       Закинув ноги себе на плечи, Лютобор стал медленно погружаться в тело скифа, с трепетом ловя любой признак волнения на лице Куницы. Разметав волосы по лицу наемник лишь стонал и сквозь закрытые веки закатывал глаза от наслаждения. Не сбавляя скорости, ратник ублажал рукой Куницу, жалея что поза не позволяет почувствовать вкус белесой жидкости, от которой блестела головка члена скифа. Громко вскрикнув, тот излился семенем в руку дружинника. Не удержавшись, Лютобор отправил еще горячую жидкость в рот, надеясь, что наемник этого не заметит. Странное пристрастье объявилось в нем недавно. Но бороться с ним не было никаких сил, а главное желания. Наконец, войдя на всю длину, ратник активно задвигал бедрами, доводя себя до разрядки. Сжимая до синяков, целуя так глубоко, что оба начинали задыхаться, оборотень исступленно вбивал свое тело, с каждым движением приближая себя к пику наслаждения. Весь мир вокруг перестал существовать, Куница открыл глаза, взял в руки лицо Лютобора, вынуждая взглянуть в ответ. Яркий алый свет лился из-под опущенных век. Ратник попытался отвернутся, но ладони наемника не позволили это сделать. Он продолжал с любовью смотреть прямо в алые всполохи, что являли собой очи ратника сейчас. И в момент когда Лютобор излился в его нутро, продолжал держать взглядом, добавляя остроты к и без того бурной разрядке.       Обняв разгоряченное, влажное от пота тело друга, Куница блаженно прикрыл глаза. Мышцы нещадно болели, судорогой сводило ноги, что были долго в неудобном положении, но чувство покоя было всепоглощающим. В этот миг Кунице не хотелось смерти. Он был сам себе удивлен, как мог даже подумать о таком. Пока есть в нем хоть капля жизни, он будет бороться. Даже сам с собой. А ради Лютобора, так и во все из-за грани вернется. Бывший княжеский ближник, а ныне двуликий дух лесной почти целиком закинул на себя тело скифа, обняв с двух сторон огромными руками и мерно засопел, убаюканный пением птиц и шелестом листвы. Куница так же закрыл веки, но краем глаза уловил быстрое движение за одним из деревьев. То был Лис, он быстро оповестил степняка, что нашел Куницу и, что волноваться не о чем. Мол, животом ему худо стало, за версту мол, лучше обходить. Раздался очередной взрыв добродушного хохота и голоса стали удаляться. Куница был до слез благодарен соплеменнику, за предоставленное уединение. Лис был благороднее чем многие из тех, кого знал Куница. Хорошего сына воспитал Яр.