***
– Слушай внимательно, Буйвол, у меня есть идея, – заговорщически прощебетала Детка-5. День был в самом разгаре: солнце вскарабкалось высоко и распалилось не на шутку (хотя теплом делилось всё неохотнее с каждым днём в преддверии холодного времени года). Миновало время завтрака, который члены семьи Донкихот сегодня были вынуждены организовывать себе самостоятельно, и обеденный час тоже остался позади, а Буйвол и Детка-5 уже переделали все свои шкодливые дела на сегодня (как оказалось, не все). Скука одолела двух маленьких членов пиратской семьи, пока мозг их дуэта – Детка-5 – не спасла ситуацию оригинальной идеей для развлечения. Она предложила скрасить свой день, испортив его одной беспечно забывшей о них служанке. – А может, не будем её сегодня трогать, дасуян? – нерешительно предложил Буйвол, сомневаясь не только в том, что хочет упускать веселье, но и в том, что подруга поддержит его инициативу. Однако что-то вдруг, спустя столько лет, заставило мальчика наконец-то спросить себя: а зачем вообще они с таким рвением ищут возможность напакостить этой девушке? Ведь, во-первых, разозлить они её своими выходками так и не разозлили, и, кажется, вряд ли у них когда-нибудь это получится, а во-вторых, она же... вроде бы хорошая. Хорошая ведь? Детка-5 с изумлением выпучила на него глаза. Буйвол объяснил своё неожиданное отступление: – Ну, вчера она нам столько купила, взяла всё, что я попросил, дасуян: и конфеты, и шоколадный зефир, и огромный рожок мороженого, и много-много фруктовой жвачки. Комбинезон такой красивый подобрала, мне нравится, – Буйвол раскинул руки в стороны и улыбнулся, сверкая двумя сильно выступающими передними зубами. – Ты что, совсем ку-ку! – отчитала его девочка, уставив руки в бока на манер недовольной учительницы. – Она тебя задабривает, а ты уши развесил, дурак. И вообще, что такого страшного я предлагаю? Просто пошутим, посмеёмся и всё. Как всегда делали. – Ладно, – без особой охоты сказал Буйвол. Но потом он ободрил сам себя, чтобы отогнать любое чувство вины, которое сегодня вдруг почему-то решило пощипать его гусиным клювом за бока: – В конце концов, молодой господин её за это не убьёт. Дети по-шпионски выглянули из-за своего укрытия – из-за поваленного наземь большого старого бревна, которое положили здесь, чтобы обозначить линию широкой тропы. Отсюда было очень хорошо видно маленькую пустую полянку и девушку, что очень любила проводить свободное время в обществе приглушённого гомона морских волн под ногами одиноко возвышающегося над берегом утёса. Совсем недавно, лишь когда получила важное задание от Дофламинго, Детка-5 прознала про любимое место отдыха Юки, куда та ускользала втайне от посторонних глаз. Быть может, кто-то из лидеров замечал её здесь, догадывался, знал, но Детка-5 никогда не обращала внимания на Юки и её дела, пока именно это не стало её задачей. На третий день своего маленького отпуска Юки уже охотно уживалась с отсутствием хозяйских обязательств и наслаждалась ни к чему не обязывающими минутами приятного безделья, пускай совесть время от времени и колола её за это коротким испугом, что обжигал на мгновение, а затем отступал. Ей всё больше и больше нравилось проводить много времени за чтением новой книги, которую она позаимствовала с полки в комнате молодого господина на прошлой неделе. Рассказ, что не из числа весёлых и не из числа романтичных, повествование сухое, мрачное, а финал печальный – «ИСТОРИЯ ФЛЕВАНСА». Именно на жёлтых страницах этой старой книги и была запечатлена трагичная судьба одного оскалившегося на весь мир мальчика, и именно эти страницы и хранили секрет его злобы. Юки хотела знать, что же ведёт Ло по его чёрной тернистой и извилистой дороге, полной разочарований и боли, но она всё ещё полагала, что он ничего не станет ей рассказывать о своей родине – о месте, навсегда стёртом со всех мировых карт. Город Флеванс прослыл «белым» из-за его богатого месторождения белого свинца, которого было так много, что вскоре эта руда стала не только ядром экономики страны, но и ключевым элементом быта горожан. Красивый редкий белый свинец был высоко оценён жителями Флеванса и вскоре стал использоваться во многих практиках: в косметике, ювелирных украшениях, интерьере, красках, изготовлении посуды и оружия; им украшали дома и улицы, из него строили городские объекты. Белый свинец сделал страну Флеванс одной из самых богатых стран континента. Но именно он её и сгубил. Проведённые мировым правительством геологические исследования показали что жемчужина Флеванса – белый свинец – ядовит при взаимодействии с человеческим телом. Добычу свинца следовало немедленно остановить и обезопасить людей. Но, если бы так и произошло, Трафальгар Ло сейчас не оказался бы в рядах пиратов Донкихота, а его тело не покрывали бы быстро разрастающиеся белые пятна. Король страны и мировое правительство умолчали об опасности, сохранив секрет о смертельном вреде белого свинца от жителей Флеванса, лишь по одной явной и такой тошнотворной причине – удержать баснословную прибыль от экспорта белого свинца. Но даже ребёнок знает – тайное всегда становится явным. И уже скоро правда о белом свинце всплыла на поверхность, где её узрели жители не только Флеванса, но и соседних с ней стран. Напуганные слухами о заразности так называемой «бело-свинцовой болезни», главы соседствующих с Флевансом стран перекрыли границы, отрезав страну от мира. Мировое правительство объявило Флеванс «карантинной зоной». Изоляция вынуждала некоторых жителей Флеванса прорываться и сбегать, и именно тогда человеческие страхи и эгоистичность положили начало трагедии – бегущих жителей «умирающей страны» отстреливали, как прокажённых, а жители Флеванса, используя остатки белого свинца, начали изготавливать пули и отвечать своим обидчикам огнём. Началась война. И война та погубила Флеванс. Бесчисленное множество ни за что убитых мирных жителей, мужчин и женщин, детей и стариков, километры охваченных огнём земель, тысячи ревущих голосов и... лишь один выживший – чудом спасшийся мальчик, для которого теперь месть мировому правительству стала навязчивой идеей-фикс, целью его существования, смыслом жизни. Юки дочитывала последние абзацы, в которых автор книги рассказывал о явлении «бело-свинцовой» болезни, и теперь, когда эта жуткая и грустная история заканчивалась, девушка наконец-то поняла: Ло обозлён вовсе не на весь мир, как он сам утверждает. То, что он так ненавидит, – мировое правительство, жители святой земли Мариджоа – теньрьюбито. Вот, почему он примкнул к пиратской команде, ведь только пираты в этом мире не связаны душными законами правительств, королевств, стран, городов. Пираты никому не подвластны и делают лишь то, что сами желают. Пираты – сама свобода. Юки закрыла книгу в серебристо-бирюзовом переплёте, оставив её на коленях. Потребуется время, чтобы она переварила мысли о том, какой же настоящий ад пришлось пройти десятилетнему ребёнку, чтобы всё же остаться стоять на ногах не сломленным духом, пусть и с изрядно раскуроченной психикой. Боль в сердце, кажется, теперь снова стала ощутимой, как в тот самый день, когда на пороге пиратского штаба появился маленький голодранец, и Юки заглянула в его плещущиеся ненавистью глаза: ей снова стало нестерпимо жаль несчастного Ло. «Вот бы... он хоть раз позволил обнять себя, – вздохнула про себя Юки, наблюдая за тревожностью моря. – Он кажется таким колючим. Но я уверена, я бы вытерпела боль вонзающихся в моё тело иголок. Ведь его собственная боль, боль, с которой пришлось столкнуться десятилетнему ребёнку... – она подняла книгу, ещё раз пробежалась глазами по её названию, – больше, чем все вместе взятые пять морей нашего мира». Может быть, Юки соскучилась по теплу. Может быть, ей важно было отдавать кому-нибудь своё тепло. А может быть, она просто видела в этом мальчике свою маленькую копию, такую же измученную, но более храбрую. Что бы ни оказалось причиной её особой тяги к Трафальгару Ло и его истории, очевидное было не утаить: для Юки Ло с каждым днём становился всё дороже. – Эй, Юки! Юки! Нам нужна твоя помощь! – Мы испачкались и не знаем, что делать, дасуян! Звонкие голоса Буйвола и Детки-5 вытолкнули Юки из беспечных мечтаний об объятьях с Ло и поставили её перед ужасающим фактом: кто-то из членов семьи нашёл её место! В надежде, что ветер мог принести детские голоса издалека со стороны завода, и что на самом деле её место уединения с собой (и кое с кем ещё) по-прежнему остаётся тайным, Юки резво обернулась. Дети стояли уже прямо за её спиной, грязные, как поросята, и счастливые, как нализавшиеся сметаны коты. «Как вы меня нашли?» – хотелось бы спросить ей. – Где вы умудрились найти грязь? – но на деле пришлось спросить это. Детка-5, улыбающаяся так широко, будто на её милом платьице вовсе не было этих отвратительных комьев густой грязи, хихикнула: – Мы гнались вдоль западного берега за большущим раком, не смотрели под ноги и рухнули с оврага прямо вниз. – Западного? Боже мой, там же сточные воды! – ужаснулась Юки, осмотрев чёрно-зелёные пятна на новеньком комбинезоне Буйвола. Только вчера ведь купили! – Вашу одежду нужно срочно постирать. Юки немедленно повела своих «поросят» к заводу, чтобы заставить их снять грязную одежду и переодеться. Она совершенно забыла про свой нерабочий день и про обещание Дофламинго, стоило ей только увидеть эти кошмарные пятна.***
Прачечная на минус первом этаже старого заброшенного завода, где раньше располагался сортировочный цех, а теперь – помещение, откуда все грязные вещи выходили по-новому чистыми и приятно пахнущими, уже загудела мерным дребезгом заведённой техники. Ещё года три назад служанке всё приходилось стирать на руках, и в те дни Юки верила: ещё немного и от кожи её рук не останется ничего, кроме стёртой красной плёнки, натянутой на кости. Но стоило только в их штабе появиться этим чудо-машинам, как стирка перестала быть для Юки такой большой, отнимающей много времени и сил проблемой. И всё это он... Капитан пиратов Донкихота, что великодушно дарил простой служанке столько своего внимания и заботы. Дети переоделись в свежие наряды и испарились из прачечной так быстро, что Юки теперь даже боялась с уверенностью утверждать, что они точно были здесь с ней. Одна секунда, чтобы выпрыгнуть из грязной одежды, ещё одна, чтобы облачиться в чистую, и одна секунда, чтобы, радостно смеясь, испариться в конце коридора за дверью. «Как всегда, энергичны», – улыбнулась сама себе Юки. Она закинула испачканную одежду Буйвола и Детки-5 в одну из стиральных машин, установила режим стирки и взглянула на переполненную корзину белья у входа. Гора сваленных друг на друга грязных вещей пьяно покачивалась в уже не выдерживающей натиска корзине, а прочая одежда устилала пол вокруг, как большие зелёные листья кувшинок на поверхности пруда. И это только по прошествии всего лишь трёх дней! Юки подумала, что, раз уж взялась стирать, может прицепом закинуть и пару вещей из той страдающей корзины, но она тут же отогнала эту мысль. Практичность идеи уступала предосторожности: платьице и комбинезон Юки сумеет незаметно высушить на каком-нибудь неприметном месте, а вот целый штат перестиранного белья точно не останется незамеченным. Именно с этой мыслью к ней вдруг и вернулись воспоминания о том, что ей не следовало так беспечно относиться к приказу своего господина. Юки и вправду забыла о Дофламинго, но она никогда не признается ему в этом. Ведь иначе... заглянет в дуло пистолета? Так? Нет-нет, не бывать этому! Что за чушь! Это ведь был тот самый Дофламинго, которого она любила и уважала, который всегда был в её глазах несокрушимой стеной, за которой для девушки было уготовлено самое надёжное укрытие, и ни один ночной кошмар этого не изменит. Он не станет убивать её за какую-то стирку, он поймёт её поступок, он простит ей маленькое непослушание. Быть может, отчитает, но обязательно простит. Ведь он был... (чудовищем...) ...человеком, что спас её медленно угасающую жизнь. Но что, если он сделал это лишь для того, чтобы однажды отобрать у неё эту жизнь? Что, если пять лет назад Юки на самом деле угодила в паутину огромного ядовитого паука и сама же запуталась в липких нитях? Сердце Юки от испуга чуть было не катапультировалось из груди прямо в забурлившую воду стиральной машины, когда вдруг раздался негромкий скрип входной двери. Ей конец! – Вот и попалась наша злостная нарушительница приказов капитана. Теперь в том, что ей точно конец, не сомневалась даже та груда грязного белья, которая в эту секунду с шумом повалилась на пол, когда вибрации раскачивающейся в работе стиральной машинки доплыли по полу до едва держащей равновесие корзины. Бух! И башня грязного белья упала к ногам вставшего на пороге Донкихота Дофламинго, что опирался плечом на косяк и жадно глядел на перепуганную девушку. На нём были белая, плотно прилегающая к телу рубашка, чёрный галстук, брюки тёмно-малинового цвета, цепляющиеся тонкими лямками подтяжек за широкие плечи мужчины, чёрные туфли и чёрные перчатки. Без привычной шубы в этот раз. Юки залепетала, сама себя не слыша, какие-то невнятные звуки – обрывки всевозможных фраз, пролетающих в голове новостной строкой, – срывались с губ, призванные собраться в убедительное оправдание. Но складывалось это всё лишь в убедительное самозакапывание. – Неужели ты забыла, что я обещал последствия за невыполнение моего приказа об отдыхе? – спросил Дофламинго. «Узнаю, что ты в эти дни занималась какой-либо чёрной работой, накажу», – таким два дня назад было предупреждение Дофламинго. И, судя по всему, слова с делом у него не разойдутся. Юки задрожала, хотя, может быть, это дрожал лишь вибрирующий из-за усилий стиральной машины пол под её ногами. – Чт-что вы тут делаете, молодой господин? – это было совсем не то, что надо было сказать в этот момент, но Юки вдруг почувствовала душащий её вопрос, а как вообще Дофламинго оказался на этаже, где располагалась только прачечная? Что ему тут делать? Почему именно сейчас? – Шум этой машины разбудил меня, – ответил Доффи, неизменно сверкая оскалом. Нет, он врал, не дребезг стиральной машины спустил его на минусовой этаж. Это сделали те двое, чьи любопытные довольные мордашки торчали из-за угла в конце коридора, и это были лица затаивших дыхание зрителей театра прямо перед сценой казни главного героя спектакля. Юки заметила лица Буйвола и Детки-5, что притаились в тени в ожидании расправы над нарушившей приказ служанкой. Вот оно что... Так значит, Юки здесь не для того, чтобы выстирать грязную одежду детей. Она здесь для того, чтобы им на потеху получить наказание от молодого господина. Снова обманута и снова вынуждена расплачиваться за свою доброту (за свою наивность). – Простите меня, Дофламинго-сама. Я... ослушалась вас. – Оправданий Юки не нашла (рассказы о том, как была вновь обведена вокруг пальца детьми, не умаляют её поступка, ведь факт остаётся фактом – она забросила одежду в машинку и запустила процесс стирки), поэтому виновато склонила голову, переминаясь с ноги на ногу. – Я лишь надеюсь, что ваше наказание не будет слишком суровым для той, которая всего лишь хотела помочь детям. – Несмотря на твой ангельский вид, моя милая Юки, ты всё чаще показываешь мне свой характер: вставляешь слово поперёк, идёшь вразрез с моими приказами, прячешь что-то важное от меня... – Нет, прошу вас, я не!.. – Тш-ш, – Дофламинго приложил палец к губам, призывая к тишине. Он говорит, значит, она должна молчать. Юки нервно сглотнула, а Дофламинго перешагнул через сваленную у порога гору белья и оказался в помещении. – Даже если бы я сильно захотел, я бы не смог наказать тебя. Я лишь припугнул тебя, но ни секунды не сомневался, что ты не нарушишь установленного мною правила. И ты снова меня удивила, – он довольно оскалился, словно на самом деле гордился её поступком. – Я не стану тебя наказывать, – и плотно закрыл за собою входную дверь. Тёмный коридор чуть было не взорвался ошарашенными криками Буйвола и Детки-5. Но именно за тем, чтобы избавиться от их присутствия, Дофламинго и закрыл дверь. Удивления, которое могло бы последовать после проявления такой щедрой доброты капитана пиратов, Юки не почувствовала. Точнее сказать, она не могла позволить себе удивиться: её господин добрый и никогда её не обидит, нужно помнить об этом. Но облегчённый вздох всё-таки вырвался из её груди (её бы просто разорвало, если бы она попыталась сдержать внутри себя этот огромный шар скопившегося воздуха). – Я не стану тебя наказывать, – повторился Дофламинго, а затем добавил «но». То самое недопустимое «но», которого Юки так боялась. – Но ты кое-что сделаешь для меня, исполнишь моё маленькое желание, – и ухмыльнулся, зная, что это, определённо, смутит девушку. Юки растерялась, мерный шум работающей стиральной машины завибрировал в висках. Ей показалось, что за дверью она слышала какой-то топот. – Желание? Какое? – спросила она, не сумев сдержать волнения в голосе. – Скажем, ты... станцуешь для меня. – Что? Станцевать? – опешила девушка, скрывая за своим смешком искреннюю надежду на то, что молодой господин попросту шутит. – Прошу вас, Дофламинго-сама, я ведь совершенно не умею танцевать. Когда я двигаюсь под музыку, то выгляжу нелепо. – Я не знаю. Ведь я никогда не видел, как ты танцуешь. – И лучше бы никто никогда не видел... – Никто и никогда. Кроме меня сегодня. Ты ведь не думаешь, что я отступлюсь, верно, Юки? Он серьёзен. Он куда более чем серьёзен! Если бы он не был по-настоящему серьёзен, то не приготовился бы наблюдать за желаемым танцем, опустившись в стоящее в углу старое кресло и вальяжно закинув ногу на ногу. Юки нервно сглотнула, почувствовала жар на щеках и звон учащённого сердцебиения в ушах. Её колени подрагивали, и где-то глубоко внутри она всё ещё ждала, когда Дофламинго обернёт всё этой шуткой или передумает. Но он смотрел на неё, подперев лицо рукой, уставленной локтём в изодранный подлокотник кресла. Он ждал. – Но ведь... здесь нет музыки, – последний аргумент, призванный воззвать к милости молодого господина; последний шанс на спасение растерянной девушки, лихорадочно перебирающей ткань своего платья меж пальцев. – А разве в твоей голове не играет музыка? – удивился Дофламинго. – Та самая мелодия, которая оглушает тебя, затмевает голос разума, сбивает с верного пути и заставляет нарушать мои приказы. Танцуй под неё, Юки. Танцуй под эту порочную музыку. Всё верно, так надо. Даже если она не хочет, даже если это смущает её и пугает, она всё равно должна подчиниться. Ведь она виновата, она совершила недопустимое – ослушалась приказа молодого господина, и теперь должна понести наказание, которое он смягчил ради неё. Да, Дофламинго милосерден, ведь меры могли быть куда жёстче. Юки прекрасно знала, как он поступал с подчинёнными, которые нарушали даже самый маленький его приказ. Если она так и продолжит стоять, трястись и уповать на снисхождение, с ней случится то же, что случалось с теми бедолагами. Она должна показать, что не боится, должна доказать свою верность, она должна... (не поймать лицом ту пулю, пробивающуюся сквозь призрачную дымку рассеивающегося сна) ...любить своего капитана. И Юки начала двигаться взад-вперёд-влево-вправо, несуразно выкидывать руки и ноги в ломанных движениях, спотыкаться о собственные ноги, кружась вокруг себя. Назвать это танцем вряд ли кто-то рискнул бы, ведь, когда Юки заявила, что совершенно не умеет танцевать, в слове «совершенно» она не скрыла ни капли преувеличения. Если говорить откровенно, в привязанном к потолку цепью, раскачивающемся бревне можно было найти больше пластики, чем в танце Юки. И дело вовсе не в том, что у её движений не было чёткого музыкального сопровождения, а лишь воображаемая мелодия, которую девушка впопыхах достала из закромов памяти и совершенно позабыла, где её слышала. Единственной реальной музыкой для неё сейчас стал лишь дребезжащий гул стирающей машины и... тихие сдержанные смешки капитана Донкихота. Доффи до последнего не хотел смеяться, он запрещал себе. Сначала он улыбался, прикрывая предательски растягивающиеся губы ладонью, но взгляда не отводил. Пускай её танец был нескладен, пускай она была похожа на деревянную марионетку, которую дёргает за ниточки неумелый кукловод, пускай не было в её движениях никакой эстетики и красоты. И всё же это было так прекрасно. Нет, не танец, а сама Юки и её попытки угодить ему, стать в его глазах послушной девочкой, которая готова принять наказание за свой проступок, даже несмотря на перспективу сгореть со стыда перед ним в этой комнате. Она так умиляла его, так забавляла, заставляла его ощущать радость от того, что он находится здесь и сейчас, от того, что гремит эта стиральная машинка, и от того, что солнечные лучи, пробивающиеся сквозь маленькое окошко под самым потолком, танцевали на лице самой прекрасной девушки на свете, танцующей лишь для него. Дофламинго рассмеялся, потому что был счастлив. Дофламинго часто смеялся, но не так, как в эту самую минуту. Те звуки, что он издавал периодически, были ухмыляющимися смешками, насмешками или же, в редких случаях, безумным хохотом. Но сейчас это был не его привычный смех. Он смеялся мягко и по-настоящему, голос его лился теплом, и улыбка его в этот момент уже не была его будничным звериным оскалом, а живой доброй человеческой эмоцией. Юки на мгновение опешила, увидев, как сильно изменился Дофламинго под наблюдением за её танцем, а затем стыд мигом накрыл её с головой, точно цунами. Она остановилась, лицо её загорелось с новой силой, захотелось провалиться под землю и больше никогда в жизни не показываться на глаза Дофламинго. – Я же говорила, что не умею, зачем вы меня заставили! Зачем?! – воскликнула она, заслонив раскрасневшееся лицо руками и бросившись к двери. Одежда, которая свалилась к порогу перед тем, как мужчина вошёл в прачечную, замедлила споткнувшуюся девушку и выиграла время для Дофламинго. В то время, когда Юки протянула руку, чтобы взяться за ручку двери, её руку перехватил Донкихот и чуть одёрнул девушку подальше от двери, отрезав ей путь отступления. – Постой, Юки, подожди! – спешно позвал он, и даже голос его в этот миг стал другим. Юки могла поклясться, что позвал её вовсе не её господин, пускай тембр голоса и был точь-в-точь как у Дофламинго. Но этот голос говорил с ней мягко. – Прости, что засмеялся, но ты неправильно истолковала мою реакцию. Твой танец поразил меня. – Прекратите! – она отвернулась, спрятала лицо, смущаясь пуще прежнего, потому что её рука угодила в его большую тёплую ладонь. А ещё Юки злилась, и злость эта непроизвольно заставила её сжать руку мужчины. Она крепко сдавливала его пальцы, но даже не замечала этого из-за свистящего гама в висках. – Это было ужасно! – Нет, ты не права. Неумело – да. Но не ужасно. Будь это ужасно, разве был бы я так доволен? – Вы хотели посмеяться надо мной, – её сдавленный голос стал исчезающим шёпотом. Пена взбитых эмоций немного осела, Юки перестала сжимать руку мужчины. Но теперь она порывалась её высвободить и вновь потянулась в сторону выхода. – Я хочу уйти. Пожалуйста, позвольте мне уйти. Её холодный обиженный тон ударил по Дофламинго, точно тяжёлая кувалда по раскалённой наковальне. Почему она не смотрит на него? Она не хочет показывать ему своё расстроенное лицо или же так сильно ему случилось её обидеть, что она не хотела видеть его лицо? «Что же я сделал не так?» – спрашивал сам себя Дофламинго, крепко сжимая в руке тонкое запястье выскальзывающей руки. Разве проявил жестокость? Разве был груб? Ведь всё, чего он хотел, – лишь увидеть её танец. Он ни минуты не сомневался в том, что его дорогую служанку это может смутить, но лишь смутить и не более. Он должен был рассмотреть все варианты, и лишь потому, что он этого не сделал, допустил ошибку. Допустил... отрешённый вид и ледяные слова, брошенные из-за плеча, той, что была всегда так улыбчива и мила с ним. Или то была вовсе... другая Юки? Та, что не хранила тайн. Та, что не сближалась с его братом. Та, которую он... уже потерял? Отбросив всё, что так или иначе держало его в определённых рамках, Дофламинго притянул к себе девушку, заставил её сделать широкий шаг навстречу ему, чтобы перешагнуть гору сваленного на пол грязного белья, и крепко обнял. Его руки вновь дотянулись до неё, словно из той позавчерашней ночи на корабле, обвились вокруг её плеч, упрямо прижали к груди, и для Юки мир снова перевернулся с ног на голову. – Нет, – негромко сказал Дофламинго, согнувшись над её ухом и прижав её голову к своему плечу. Юки дрожала. Она чувствовала его величие, покорно склоняющееся к ней, чтобы нашёптывать эти хрупкие слова, и дрожала. – Не уходи. Побудь со мной здесь ещё немного. Я... так устал. Я хочу спокойствия. Но могу найти его лишь рядом с тобой, Юки. Останься со мной. Подари мне немного своего тепла. То, что Юки довелось сейчас услышать, и то, что она смогла почувствовать, вновь угодив в объятия этого мужчины, чей голос исчезал за завесой горечи и немых извинений... Любовь. Точно, это чувство было для неё не новым. Она любила своего капитана, любила, хоть страх перед ним и не переставал идти по пятам. Она ведь не обманула его две ночи назад, когда он спросил её, и в её ответе была лишь правда, пусть и смазанная толикой сомнений. Обида ушла, злость ушла, стыд ушёл. Всё ушло, остались лишь голые привязанность и страх, которые вкупе своей образовывали чувство неоплатного долга, висящее неподъёмным камнем на шее Юки. Маленькая девочка выбежала на освещённый лунным светом берег и прибилась к ноге высокого мужчины, пока за спиной полыхал кострами город. «Я была спасена». Высокий мужчина оскалился и пригласил девочку на свой корабль. «Я вверила ему своё сердце». Великодушный и милосердный, он принял в семью неспособного бойца, подарил крышу над головой, подарил защиту. «И обратно его получить уже не смогу». Остаётся только сделать так, чтобы Дофламинго бережно держал в руках вверенное ему сокровище. Юки приподнялась на носках, обвила руками шею Дофламинго и произнесла ласково и безмятежно, как произносит мать, успокаивая своего ребёнка: – Конечно, молодой господин, я останусь. Золотящаяся полоса солнечного света на стене на секунду пропустила две чёрные тени. Где-то наверху у маленького окна промчались две пары детских ног, гулко топая по залитым цементом дорожкам. «Эй, я была на сто процентов уверена, что эта дурында выхватит наказание, а он просто взял и пощадил её!» – возмущённо трещал голос Детки-5. «С молодым господином что-то не так, дасуян. Мало кому удаётся избежать наказания за неподчинение», – с каким-то странным облегчением звучал голос Буйвола. Эти двое двигались куда-то в сторону берега, и их голоса уплывали всё дальше. Стиральная машинка всё ещё работала, то буйно раскачиваясь и подпрыгивая, пуская по полу волны вибраций, то успокаиваясь и периодически замолкая. Холм сваленного грязного белья вместе с корзиной так и остался лежать нетронутым у входа в прачечную. Дверь была заперта на щеколду изнутри. Никто не должен был войти. В том кресле, где пару минут назад сидел Дофламинго, довольно наблюдая за корявым танцем своей служанки, теперь сидела Юки, и в бледном золотисто-розовом свете, льющемся из узкого окошка, рядом с ней мерцала россыпь пыли. Молодой господин, опустив голову на её колени, сидел у её ног на полу. Никогда прежде она ещё не смотрела на него с этой стороны. Не задирать голову вверх, чтобы увидеть его возвышающуюся над ней скалящуюся фигуру, а опускать голову и видеть, как он почти что беспомощно прильнул к её ноге, будто это было его единственным спасением. Это был другой Дофламинго. Для другой Юки. – Тебе снятся кошмары? – спросил Дофламинго, медленно, задумчиво скользя ладонью по ноге девушки, вниз от колена и обратно вверх, нарочно проникая под ткань юбки, желая касаться её кожи, чувствовать её тепло, дрожь от его прикосновений. Юки забралась пальцами в его светлые волосы, ласково перебирала их, порой задевая кончиками пальцев уши, и совершенно не смотрела на Дофламинго. Её отрешённый взгляд примёрз к наугад выбранной точке в пространстве. – Да, – ответила она. – На протяжении долгих лет по ночам меня преследует один и тот же кровавый сюжет. К сожалению, это не сон, а воспоминание, очень давнее и очень болезненное. Оно похоже на твоё болезненное воспоминание: языки пламени, истошные крики людей, кровь и боль... Только в отличие от твоего, у моего воспоминания нет шанса на счастливый финал. Твои люди кричат, потому что умирают в огне, а мои кричат от гнева и ненависти, пока пламя до смерти пугает двух маленьких мальчиков и одного... идиота. – Это что-то из вашего детства? – Юки приглушила свой голос, мягкий, ровный... безликий. Дофламинго сделал тяжкий вздох и на мгновение перестал гладить ногу своей утешительницы. Он чувствовал, она не вздрагивала от его прикосновений, и это становилось досадой. – Знаешь, почему Коразон не говорит? – спросил он и вот тогда-то наконец почувствовал разряд дрожи, прокатившийся по её коже. Эмоция наконец-то поглотила фарфоровое лицо Юки, эмоция горькой смеси удивления, страха и непозволительного любопытства. «Мою неспособность говорить придумал именно Доффи и сам решил, что я немой», – аукались в её голове слова Коразона в тот день, когда она без собственного на то желания стала носительницей его маленького секрета. – Потому что он видел, как я убил нашего отца. Из-за которого озлобленные деревенщины чуть не убили нас, – ответил на свой вопрос Донкихот и вновь повёл задержавшейся на колене рукой вниз по ноге, которая теперь не переставала дрожать ни на секунду. – У нас было всё, и он лишил нас всего. Из-за него умерла наша мать. Рос... – он запнулся, поправил себя: – Коразон был слабым. Только я мог всё исправить, только я один. Когда-то Дофламинго тоже был ребёнком, таким же, какой была Юки пять лет назад, таким же, как Ло, Буйвол и Детка-5, и Юки с трудом могла себе представить, что он мог бы быть обычным мальчиком, который играл с другими детьми, пачкал лицо мороженным, смеялся над обезьянкой вместе с родителями в зоопарке или делал ещё что-нибудь, чем занимается большинство счастливый детей. Но стоило только ей представить его с пистолетом в руках с дулом у затылка собственного отца, как всё сразу же вставало на свои места. Так всегда и было, верно? Она всегда это знала, держала в голове картинку, но нарочно расфокусировала взгляд, чтобы не видеть изображения. Но более зрение её не подводит. Теперь Юки видела всё чётко, как в самый ясный день. Нельзя быть хорошим для всех, точно так же, как и нельзя быть для всех плохим. Мир не чёрно-белый, он серый. Эта непреложная истина, которая всегда выступала для Юки отрезвляющим компонентом сыворотки её концентрированных сомнений и опасений, теперь трещала по швам. Она всё ещё верила в это, но вдруг поняла, что больше не может прятаться от правды, забиваться в угол, закрывать голову руками, дрожать и явственно повторять, точно священную мантру: «Молодой господин хороший, потому что спас меня. Молодой господин добрый, потому что любит меня...» – Почему вы... рассказываете всё это... мне? – сорвалось с её губ. Кажется, теперь она начала понимать, в чём причина... Ведь в этом сером мире, где добро и зло носят одежды друг друга, как закадычные друзья, любовь нужна всем и каждому. Даже самым страшным чудовищам. Руки Дофламинго больше не скользили по её ногам. Он поднялся на ноги, выпрямился, несколько секунд смотрел на дверь и вслушивался в звуки вокруг. Дребезг стиральной машинки, шум прибрежного ветра, отдалённые фантомные крики чаек. – Закрой глаза, Юки, – попросил Дофламинго, развернувшись и взглянув на девушку. Смотреть на него снизу-вверх было куда привычнее. – Закрой, не бойся. Страх, что держит её за шею всё то время, что она находится в этой комнате с капитаном, вогнал концы длинных острых когтей в тонкую белую кожу. Юки сглотнула, но глаза всё же закрыла. Она так боялась увидеть приставленное к лицу дуло пистоля, так боялась, что её собственный треск станет оглушительно громким, так боялась, что выпадет снег... Когда Юки открыла глаза с позволения Дофламинго, всё вокруг стало кроваво-красным: свет из окошка, плывущая в воздухе пыль, стены и потолок прачечной и лицо мужчины, склонившегося над ней. Лицо... которое она, казалось, видела впервые. Она смотрела в чуть прищуренные от улыбки каре-красные глаза через красные линзы изогнутых, точно клюв фламинго, очков. Точнее, в один правый глаз, левый был плотно сомкнут, кажется, он зарос и не открывался. От шока Юки ничего не могла сказать, лишь приоткрыла губы в попытках издать хоть какой-то внятный звук. До этого мига никогда в жизни, ни разу она не видела Дофламинго без его излюбленных очков. – Помнишь, когда я брал тебя в семью, я сказал, что хочу, чтобы ты выросла в нужного мне человека? – произнёс он, протянув руку и коснувшись большим пальцем щеки служанки. Он смотрел на неё с любовью и покровительством, а ещё с самой искренней благодарностью. – Так и произошло. Ты единственная, в ком я могу найти утешение, Юки. Утешением для Дофламинго была вовсе не Юки, а греющая мысль о том, что он ещё может быть любим, что ещё имеет право рассчитывать на чьё-то тепло, закрыть глаза, забыть всё то, что вопит предсмертным воплем за его плечами, и быть прощённым за всё, что приходится и придётся совершать. За реки пролитой крови, за эгоизм, за упивание властью, за безумие... Он желал отпущения грехов в объятиях самой доброй и чистой девушки, которую он когда-либо встречал. Ведь её руки были крыльями ступающего по бренной земле ангела. Юки сняла с лица очки, что он на неё надел. Её сердце плакало и кричало, разрываясь, мечась, треща по швам, но от чего именно, она ещё не знала. Она скатилась вниз с кресла, опустилась на пол напротив своего господина, ещё раз заглянула в его глаза, которые совершенно не были похожи на глаза его младшего брата. И крепко обняла его за шею. Обвила мягкими ангельскими крыльями, чтобы отпустить ему все грехи, как и было начертано его желаниями. – Я люблю вас, Дофламинго-сама, – прошептала Юки. Её глаза были широко раскрыты, взгляд застыл в ужасе. Она знала, что сейчас он не хотел слышать ничего, кроме этой красивой лжи.***
Волны отсчитали время до вечера, когда море окрасилось багрово-фиолетовыми разводами предзакатного неба. Но лишь морская пена, выбрасываемая на берег, даже в этом сумасшедшем игрище цветов оставалась посеребрённая. Деревья на холме вдалеке и даже старый непрезентабельный сталелитейный завод стояли тёмно-синими зловещими тенями, испуская мистическое красное свечение, которое на деле было лишь отголосками полыхающего на несколько километров дальше городского праздника. Что-то сегодня происходило там. Этот живописный вечер непозволительно хорошо подходил для возвращения к той, по кому так сильно тосковал в разлуке. Три дня – слишком долгий срок для сердца, взятого в плен бушующей влюблённостью. Небольшой корабль пришвартовался у причала, чтобы высокий мужчина в массивной шубе из чёрных перьев сошёл на берег по трапу, а затем, не смея задерживаться, отчалил и направил гальюн в сторону прячущегося за горизонт солнца. Коразон вернулся к побережью Спайдер Майлс позже, чем планировал. Дела задержали его, хоть он и приложил все усилия, чтобы быстро со всем разобраться и вернуться на остров в Норт Блю как можно скорее. По правде говоря, его командировка (будем называть это так) могла бы продлиться ещё целые сутки, если бы только ему снова не пришлось пустить в ход свой самый искромётный талант – талант лжеца. Он хорошо постарался и вполне заслуженно мог себя за это похвалить, ведь за одну вылазку сумел выполнить не только поручение брата, но и... уладить кое-какие свои «личные» дела. Но теперь он наконец-то здесь, там, куда ненавидел возвращаться раньше, но куда мечтал вернуться на протяжении последних трёх дней. Как бы сильно Коразону ни хотелось с первым шагом на остров броситься к Юки, он старался держать желания и мысли в отрезвляющем холоде. По крайней мере, так было ещё примерно полчаса, перед тем, как младшему Донкихоту случилось потерять голову. Первым делом он навестил капитана, сообщил ему о выполненных заданиях, отданных ему на поруки три дня назад. Семья Донкихот ужинала, но Коразон к трапезе не присоединился, сослался на усталость и спешно ушёл, закончив рапорт. Он даже не обратил внимания на цепляющихся к нему Буйвола и Детку-5, которым все эти три дня категорически не хватало остроты ощущений. Как ни странно, кажется, эти два маленьких мазохиста обрадовались возвращению их мучителя. Вероятно, Кора-сан попросту не услышал их: голова теперь была занята мыслью о том, что в столовой Юки не присутствовала, а значит, они спокойно смогут встретиться сейчас, не думая о том, что кто-то из членов семьи увидит их вместе. Тоска, что сжимала смертельными тисками его сердце целых две ночи, уничтожила бы Коразона, если бы за ней следовала ещё одна такая же невыносимо долгая ночь, когда он ни на минуту не мог отдаться снам, лишь только и думал о любимых искристых карих глазах и медовом жаре рыжих волос. Порой Коразон осуждал себя за это легкомыслие, как раз в такие ночи, когда мысли о служанке занимали каждый миллиметр его сознания. Он ведь не мальчишка, чтобы тонуть в бушующем урагане собственных чувств! Он понимал, что, если ничего с этим не сделает, всё, что он усиленно возводил несколько лет, рассыплется, точно карточный домик, под натиском новых ошибок, которые он непременно натворит. Но самое страшное: Коразон понимал ещё и то, что совершенно ничего делать с этим и не хочет. Пускай будут ошибки, пускай рушится карточный домик... Он со всем справится, пока эта чудесная девушка рядом с ним. Юки могла бы быть на кухне, делать заготовки на завтра или прибираться после подготовки к ужину. Но её там не было. Более того, оставлен был и беспорядок, которому обычно не находилось здесь места. Юки могла бы быть в прачечной, готовиться к завтрашней большой стирке, ведь за несколько дней отпуска корзина с бельём явно преобразовалась горой грязной одежды. Но девушки там не было. Коразон даже отважился сунуться в её комнату на чердаке, заранее приготовившись выхватить тумаков за это. Но тумаков получить оказалось не от кого: Юки в комнате не было. Как не было её и в других помещениях штаб-квартиры, на заднем дворе, на берегу и даже на излюбленном ею месте – на утёсе за лесом, в последнем месте, где Коразон надеялся её найти. Как сквозь землю провалилась! Идея о том, что лидеры или младшие офицеры могут подсказать ему, где находится служанка, была сразу же отринута Коразоном: они почуют неладное, нельзя сеять ещё большие подозрения, он и без того слишком неосторожен в последнее время. И тогда потерявший от тревоги голову Коразон бросился искать её по всему острову. Долго искать не пришлось, в конце концов, город был единственным местом, куда могла отправиться девушка. Обыскав все улицы, несколько раз навернувшись на ровном месте и даже напугав этим пару-другую людей, Коразон вышел к ярморочной площади, откуда лились голоса звонкой волынки, флейт и джембе*, и множество людей вокруг веселилось под их гулкий мелодичный звон. Мужчины и женщины пели, плясали, улыбались, выпивали, отовсюду раздавался задорный детский смех. Общественные праздники в Спайдер Майлс были редким явлением, но праздник сбора урожая был чем-то святым для местных жителей, а потому проводился даже в самую нелётную погоду. Потому что только в этот день раз в году абсолютно у всех без исключения горожан было хорошее настроение. Самый ожидаемый вечер в году для жителей Спайдер Майлс. Самая долгожданная встреча для влюблённого мужчины. В густеющих сумерках расползались длинные языки костров. Вокруг кружились длинные цветастые юбки женщин, цокали каблуки мужских сапог, выплясывающих самые дерзкие танцы. Чуть поодаль, там, куда даже с трудом дотягивался свет костров, на пустых деревянных коробках сидела девушка, которая безучастно, но поистине заворожённо наблюдала за праздником уже около часа. Сама же Юки не помнила, сколько уже сидит здесь, она потеряла счёт времени, лишь только празднующие закружились в танцах. Она с особым интересом наблюдала за одной парой: за женщиной в большом расписном платке, который она раскидывала в стороны, точно крылья, и мужчиной, что аккомпанировал ей хлопками и кружил её время от времени. Их танец был таким удивительно слаженным, и Юки задавалась вопросом, точно маленький ребёнок: как они понимают, что нужно делать в следующую секунду, и как предсказывают движения друг друга? Может быть, они договариваются заранее? Или они общаются посредством сверхъестественной телепатической связи? А они вообще знакомы? Они супружеская пара, которая за годы долгой совместной жизни научилась быть единым целым, или же они случайные прохожие, не знающие даже имён друг друга, которых сегодня впервые свёл вместе этот безумный танец на этой шумной площади? Любой из вариантов поражал сознание Юки. Скоро её настигли неторопливые шаги, а затем кто-то молча сел на рядом стоящий ящик. Юки не обернулась: какая-то неведомая и очень влиятельная сила не позволяла ей отвести глаз от танцоров. Но она знала, кто пришёл, знала, кто опустился рядом с ней. – Почему ты не сказал, что уплываешь? – спросила девушка без ожидаемой обиды или злости в голосе. Прежде чем насторожиться её отстранённостью и холодностью голоса, Коразон был согрет тем фактом, что она впервые обратилась к нему на «ты». Но затем он угодил под толстый купол стыда за свой поступок. Да, он думал о том, что забыл сделать перед уходом, предполагал, что Юки спросит его об этом и, вероятнее всего, будет держать обиду. Но ведь, если так... разве это не значит, что ей было важно знать, куда он направляется и как долго пробудет в своём путешествии? Значит ли это, что она переживала и, возможно, так же, как и он, скучала? Эта мысль его успокаивала, но вины не умоляла. – Прости, – негромко сказал Коразон, опустив взгляд под ноги и сняв солнцезащитные очки с глаз. – Я знаю, я не должен был отправляться, пока не попрощаюсь с тобой. Просто я... уже в ту минуту, когда шёл к причалу, думал лишь о том, как бы поскорее закончить все дела и вернуться обратно. Но это сейчас звучит, как глупое оправдание, да? – Верно. Коразон почувствовал себя неуютно, потому что Юки сегодня вела сегодня немного странно, и вовсе не такую Юки он надеялся встретить по возвращении. Он взглянул на неё, увидел лицо, на котором танцевали блики праздничных огней, и в этом лице была одна лишь пугающая задумчивость. Она сейчас говорила с ним, но мыслями находилась будто бы в сотнях и тысячах миль отсюда. Неужто он, Коразон, тому виной и один его маленький проступок? Или же, с ужасом подумал мужчина, что-то плохое случилось, пока он был за морем? Она бы рассказала ему, он точно знал. Если бы он спросил, она бы не стала скрывать. Но почему-то Коразону казалось, что своими расспросами сейчас может сделать только хуже. Да что же это такое! Он так мечтал вернуться, заключить эту девушку в свои объятия, быть одаренным её улыбкой, но вновь столкнулся с невидимой стеной, непозволяющей ему подступиться к Юки. Она наконец-то была рядом, но одновременно с тем – так далеко. – Кора-сан, – позвала она, всё ещё широко распахнутыми, по-детски восхищёнными глазами наблюдая за веселящимися на площади людьми. – Я хочу научиться танцевать. Видимо, было в этом что-то колоссально важное для неё, раз она сказала об этом сейчас. Коразон удивился, но не выбранному для откровения времени и не странному желанию, а тому, что Юки сказала это с немного пугающим неподвижным лицом. Желание расспросить её о том, что её тревожит, становилось всё сильнее. И в следующий миг её глаза наконец-то оторвались от площади, взгляд перестал быть таким одержимым, и Юки сказала, уставившись в свои колени: – Но одна я не справлюсь. Ты мне поможешь? – Ну, вообще-то... – Коразон смущённо усмехнулся и нерасторопно почесал затылок. – Я тоже не умею танцевать. Вряд ли из меня выйдет хороший наставник. И тогда она наконец-то взглянула на него, и глаза её светились добротой и умилением, а на губах растягивалась самая тёплая улыбка, в тысячу раз прекраснее той, какую воображал себе Коразон все эти три дня. Всё то, что пугало Коразона в её лице, вдруг исчезло и вернуло ему ту самую Юки, к которой он бежал, сломя голову. Его лицо начало пылать, словно празднующие горожане развели на нём ещё один костёр, и Коразон в смятении забегал глазами вокруг, начал неловко заикаться. И вправду, она сегодня была до жути странная! Но даже до жути странная она всё ещё пленила его, и, кажется, только в этом плену Коразон и чувствовал себя живым. Музыканты задули в волынки новую песню, а из флейт засвистели новые мелодичные сюжеты, которые хор мужских и женских голосов превратил в повествование новой истории. Юки поднялась на ноги, схватила растерянного Коразона под руку и потянула его туда, где головокружительная музыка танцевала с языками пламени устремляющихся в небо костров. Чёрная шуба слетела с плеч мужчины и осталась лежать у двух пустых ящиков. Этому дивному вечеру ещё не скоро суждено было закончиться. Пускай льются песни, пускай музыканты нещадно дуют в трубы волынок и флейт, пока у них не закружится голова! И пускай влюблённые кружатся в танцах в этот самый прекрасный день в году!