***
У рваных краёв неба ранним-ранним утром среди разлитой смеси красного, жёлтого и фиолетового клубились вязкие иссиня-чёрные дымовые призраки рассеивающегося тумана. Они медленно поднимались с покоящейся глади воды к облакам, чтобы раствориться где-то выше, там, куда взору обычного человека не дотянуться, но куда каждый мог попасть, закрыв глаза и приоткрыв портьеры воображения. Солнце не спешило подниматься из-за горизонта, вдалеке за недосягаемой чертой виднелся лишь пылающий жаром яркий полукруг макушки, отбрасывающей на зеркальное покрывало моря длинный дрожащий луч. Голосистые чайки – ответственные часовые – несли свой утренний пост над волнами: кружили близ берега над волнами с одной лишь миссией – разбудить обитателей старого особняка, гордо возвышающегося на холме у берега. Ещё недавно всё это было бесполезно: некому было просыпаться в комнатах за заколоченными окнами. Но теперь доски были сняты, и в этих окнах по вечерам горел свет. Заброшенный особняк вдруг ожил, воскрес, зашумел множеством чужих голосов, и теперь этот живой мертвец с закружившими над его крышами гогочущими чайками пугал местных жителей, щекотал воображение и становился причиной рождения новых страшилок, которыми родители пугали своих падких до приключений детей. Больше никаких игр на берегу! Теперь там пристань – пиратская пристань. Из густого леса, что забором огораживал особняк от населённых пунктов, выполз ветер. Розовые волны заволновались, зашептались пенными перекличками. На невысокий пригорок, расположенный на склоне у фасада леса, по тропинке, выложенной деревянными досками ступенек, поднималась молодая девушка. Ветер запустил пальцы в её рыжие недлинные волосы, локонами падающие вниз, слегка касаясь плеч, он трепал подолы её платья и уносил вдаль отголоски её тихо напеваемой под нос неторопливой мелодии. Девушка держала под рукой уставленную в бок большую корзину с бельём. Её фигура, подсвечиваемая сизо-красным магическим свечением в лучах рассвета, оказалась наверху, на маленькой зелёной полянке, где между двумя парами стоящих друг напротив друга столбов были натянуты верёвки. Девушка окинула взглядом открывающийся отсюда вид на море. Приходить сюда к рассвету, пожалуй, было одной из лучших её идей. Солнце всё ещё просыпалось, тянуло голову из-за горизонта, пока Юки развешивала постиранное бельё. Она никак не могла перестать напевать приевшуюся мелодию, которую услышала недавно из хозяйских покоев. Патефон уже который день проигрывал старую пластинку, найденную на антресолях в забытых прошлыми хозяевами вещах, и мелодия та увлекала молодого господина на целые часы. Было в ней что-то одновременно успокаивающее и волнующее, думала Юки. Одна за другой бельевые прищепки прикусывали на верёвке простыни и наволочки. А Юки всё напевала. Песнь прервал резиновый мяч, стукнувшийся об ноги девушки. Юки отвлеклась, присела на корточки и взяла мяч в руки. А подняв голову, увидела и хозяина игрушки, который прятался, но не шибко старательно. Из-за дерева из теней чёрного ещё не проснувшегося леса на неё смотрела пара робких, но любопытных зелёных глаз. – Привет, Алик, – улыбнулась Юки своему знакомому и мягко запустила ему мяч, так, чтобы он попал точно в руки мальчику. Его ответная улыбка порадовала её. – Снова ушёл из дома тайком от родителей? Юки познакомилась с этим мальчишкой, который доставлял немало хлопот родителям своим пытливым любопытством, на прошлой неделе на этом же месте. В тот день она так же, как и сейчас, развешивала бельё, а он так же играл в мяч, который вскоре, будто бы обзавёдшийся разумом, ускользнул от него в самое сердце леса, а потом вывел на полянку для сушки белья. – Мама с папой ещё не скоро проснуться, – ответил Алик, выходя на залитую светом розовеющую поляну немного нерешительно. – Это единственное время, когда я могу сходить за лес. – Ты очень смелый и упрямый мальчик. Я знаю одного такого же. Отец ведь снова будет тебя ругать. – Папа говорит, что в том доме поселились злые люди, поэтому теперь мы не можем ходить на этот берег. Это правда? Алик указывал пальцем на большой дом на утёсе. Юки выпрямилась, вздохнула, взгляд её обратился к ещё спящему особняку. В этот час, обливаясь алым золотом заката и отбрасывая величественную чёрную тень, этот дом и впрямь выглядел зловеще. Но Юки знала: как только солнце взойдёт, этот дом вновь наполнится её любимым детским гомоном. И мелодиями, что срываются из-под звукоснимателя старого патефона. – Может, и правда, – ответила Юки, не совсем уверенная в своих словах. Честно сказать, врать этому мальчику с таким умным и внимательным взглядом она не хотела, но и пугать его – тоже. – Что я могу сказать тебе наверняка, мой любознательный маленький друг, так это то, что тебе действительно не стоит туда ходить. – Но ведь ты тоже там живёшь, я знаю, – настаивал Алик. Глаза его горели упорством, вцепившись в Юки. – Верно, юный детектив. – И что, значит, ты одна из тех злых людей? Ты плохая? – А как ты сам думаешь? Алик замялся, он не ожидал встречного вопроса. Мальчик покрутил свой резиновый мячик в руках, собрав всю грязь с его боков в своих ладонях, а затем ответил: – Я думаю, что ты хорошая, не злая. Ведь ты мне ничего плохого не сделала. – Вот видишь, – Юки улыбнулась, потрепала мальчика по волосам и подняла свою корзину, которая уже была пуста. – А люди, которые живут теперь в том доме, ничего плохого не сделали мне. Поэтому я не считаю их злыми. Но если они вдруг сделают что-то плохое тебе, тогда я очень сильно разозлюсь на них. Потому и прошу тебя сторониться. Люди там живут не злые. Но и хорошими их назвать трудно. Беспокоясь за мальчика, Юки попросила его скорее возвращаться домой и не давать родителям повода посадить его под домашний арест. Она попрощалась, уже развернулась, готовая уходить, но Алик вдруг отважился на громкое заявление. – Там живут пираты, – голос его зазвенел громкой отвагой. – Я знаю, мне друзья рассказывали, они слышали от родителей. Мы не боимся пиратов! И вообще... сами мечтаем ими стать, вот! Юки остановилась, замерла, едва ступив на спускающуюся к дому тропинку. Слова этого мальчика сначала отдались в её сердце тревогой, но потом она улыбнулась. То, как целеустремлённо он звучал, то, как смело он заявил об этом ей – одной из обитателей «ужасного дома со злодеями». Юки развернулась к Алику, и контуры её фигуры на фоне красно-фиолетового неба засияли. – Тогда, возможно, когда-нибудь мы увидимся с тобой в море, – улыбнулась она и, махнув рукой на прощание, исчезла внизу за линией холма. Ветер колыхал развешанные белые простыни. Яркое блюдце уже до половины поднявшегося солнца раскинуло руки над кронами деревьев. Мальчик юркнул обратно в лес и скрылся за толстыми стволами многовековых деревьев, а Юки спустилась вниз по тропе, ведущей к старому особняку у пристани. Скоро начнут просыпаться лидеры семьи. Пора приниматься за подготовку к завтраку.***
Минуло два года с тех пор, как к пиратам Донкихота присоединился преисполненный ненавистью ко всему миру мальчик по имени Трафальгар Ло, заражённый смертельной болезнью, стремительно забирающей его жизнь. Два года назад остался позади тот день, когда служанка, некогда презирающая и недолюбливающая одного из лидеров семьи, взяла на себя смелость хранить секрет Донкихота Коразона и навсегда изменила своё к нему отношение. Два года исполнилось её невыносимым душевным терзаниям, расколовшим её сердце на часть, отданную Коразону, и часть, отданную Дофламинго. Теперь она стояла не просто рядом с Дофламинго, но между двумя братьями Донкихот – между чёрным и розовым пером. Полгода назад, когда штаб-квартира пиратов Донкихота оказалась рассекречена и потерпела налёт флотилии Морского Дозора под командованием вице-адмирала Цуру, семья покинула берег Спайдер Майлс и, скрывшись от преследования властей, осела на новом месте – в старом особняке на юго-востоке Риверс-Маунтайн. Место это не было выбрано спонтанно: пираты Донкихота облюбовали заброшенный бесхозный особняк ещё до того, как приняли решение сделать его своим новым домом, они иногда останавливались здесь по пути и держали под домом пару охраняемых подвалов с награбленным добром на непредвиденный случай. Если верить словам Дофламинго, то в этом доме раньше жил правитель этого острова, который был изгнан двадцать лет назад. Особняк после его ухода остался нетронутым, здесь никто не жил, но на дорогую мебель и предметы искусства быстро нашлись желающие наложить руки. Особняк разграбили, но не изувечили. И он остался возвышаться одинокой тенью на холме за лесом у берега, откуда открывались волшебные, поражающие сознание виды на море, пока к прилегающей пристани не причалил пиратский корабль. Непомерно удивительным для Юки всё ещё оставался тот факт, что никому не нужный трёхэтажный особняк в пригодном для жилья состоянии никто из местных жителей так и не прибрал к рукам. Может, люди, живущие в глубине острова, за лесом знали об этом месте больше, чем пираты Донкихота, и потому не сунулись сюда. Но даже если так, ей здесь, определённо, нравилось больше, чем на старом сталелитейном заводе. Вместо унылых и мрачных гор металлолома – чистый белый песок и зелёная трава. Вместо коптящихся высоких труб – великаны-деревья, такие старые и величественные, что невольно склоняешь перед ними голову, как перед могущественным императором здешних земель. И вместо тесной, мрачной комнатки на чердаке под потолком – свои собственные отдельные покои на одном этаже с другими членами семьи. Хоть порой Юки и приходилось скучать по Спайдер Майлс, за многие годы ставшему ей родным, но она знала, что очень скоро привыкнет и к Риверс-Маунтайн. Ведь её дом был там, где была семья Донкихот. Дети взрослели и становились сильнее с каждым днём. Сегодня Буйвол, Детка-5 и Трафальгар Ло были уже полноправными членами семьи, пиратами, подчинёнными Дофламинго, получающими от него задания и награды за их выполнение. Юки радовалась их достижениям вместе с юными членами команды, но особенно сильно – за Ло. Бело-свинцовая болезнь понемногу пожирала его, но мальчик будто бы не замечал её, он упорно тренировался и шёл вперёд на пути своего становления пиратом, ведь времени у него было слишком мало, чтобы тратить его на справления о себе. Трафальгар точно знал отведённый ему срок, и приговор было ничем не умалить – смерть ждала двенадцатилетнего мальчика через год. Ло спешил свершить свою месть, поэтому как можно чаще просился на задания вместе с пиратами. Юки наблюдала за ним, и сердце её из раза в раз всё сильнее обливалось кровью. От одной мысли о том, какое печальное будущее ждёт Ло, ей хотелось не просто рыдать, но кричать от злости, обиды и отчаяния, от собственного бессилия. Однажды молодой господин обмолвился о неких «Дьявольских фруктах», которые способны сотворить чудо, и о том, что такие плоды теперь будут очень часто проходить через его руки. «Среди них может оказаться тот, что исцелит тебя, – сказал Дофламинго мальчику. – Оставайся с нами, и мы найдём лекарство от твоей болезни». Этими словами Дофламинго дал надежду не только Ло, но и Юки. Узнав о том, что спасение всё же существует, и что сам капитан заинтересован в выздоровлении Ло, Юки принялась искать информацию о Дьявольских фруктах в библиотеке, которая сохранилась в старом доме. Книги никто не тронул, все они остались дожидаться пытливую девушку под слоем пыли в огромном зале на первом этаже нового штаба пиратов. Юки открыла для себя совершенно новый мир, о котором ранее могла лишь слышать маленькие отрывки, – мир, в котором люди могут приобретать суперсилы, съев тот или иной плод, называющийся «Дьявольский фрукт». Но пока что в этом новом мире, на страницах книг она не нашла ни одного фрукта, который, помимо наделения Ло нечеловеческой силой, мог бы вырвать корень его болезни. И всё же отчаиваться было рано, ведь глаза Ло горели усердием и уверенностью. По правде говоря, Юки думала о возможности его чудодейственного исцеления Дьявольским фруктом гораздо больше, чем сам Ло. Он не полагался на наивные надежды, а продолжал жить идеей о том, что до своей скорой смерти должен успеть убить как можно больше людей из мирового правительства. Лишь это стремление двигало его вперёд. Что ж, подумала тогда Юки, пускай, ведь она готова бороться за его жизнь вместо него. Она сделает для Ло всё, что в её силах, и даже больше. Потому что он был мальчиком, который заслужил прожить долгую жизнь. И потому что она любила его всем сердцем. И Юки знала: она не единственная, кому не безразлична судьба мальчика, пережившего кровавую трагедию. Некоторые члены семьи лишь делали вид, что сердечно пекутся о детях, некоторые – даже и не пытались. Но молодой господин Дофламинго, Юки была уверена, искренен в своём желании найти для Ло исцеляющий Дьявольский фрукт, ведь он не перестаёт говорить об этом снова и снова. Но мысль об этом радовала её недолго, ровно до того момента, пока её не развернули и не показали другую сторону этого факта. «Доффи и вправду хочет найти для Ло Дьявольский фрукт, но исцеление мальчика волнует его в последнюю очередь. Прежде всего, Доффи нужны фруктовики для укрепления своей боевой мощи, и Ло с его всеобъемлющей жаждой мстить и убивать становится идеальным кандидатом на роль оружия, – однажды Коразон поделился с ней правдой. – Эти дети, которые тебе так дороги, все они просто живые оружия, с помощью которых в скором будущем мой брат совершит ещё ни одно преступление. Десятки и сотни точно таких же городов, как тот, из которого тебя забрал Доффи, будут полыхать кровавыми пожарами. Это неизбежно». И всё же Ло излечится, даже если станет гордостью боевого арсенала Дофламинго. Даже если так, он... проживёт дольше, чем несчастные двенадцать месяцев, и лишь это могло позволить Юки принять эту горькую правду куда мягче. Удивительно, с какой лёгкостью теперь она верила словам Донкихота младшего, и какими нереальными сегодня казались те дни, когда она ворчала на него, презренно косилась и даже – не дай Бог кому из лидеров семьи узнать! – грозилась убить в порыве ослепляющего гнева. Если подумать, Коразон стал единственным членом семьи, от которого Юки нечего было скрывать. Доверие, установившееся между ними всего за два года, порой и за десять лет не могли сыскать даже самые близкие друг другу люди. И всё же у Коразона оставались от неё секреты, не замечать этого в его неумело завуалированных недосказанностях было не трудно. Пока что она ему это спускала с рук, но уже очень скоро, обещала себе девушка, если Коразон и вправду дорожит их дружбой, то будет вынужден рассказать ей обо всём, о чём бесстыдно молчит. Отношения Юки и Коразона вполне смело теперь можно было описать, как «лучшие тайные друзья». Или же... всё-таки больше, чем друзья? Иногда Юки думала об этом, иногда, когда засыпала и просыпалась, когда готовила и когда стирала, когда коротала время в одиночестве и когда рядом с ней был её тайный друг. И в те моменты Юки казалось, что эту быстро растущую волну жара в её груди ещё можно остановить, зафиксировать на уровне безобидной симпатии и оставить в покое. Но то были лишь обречённые на провал надежды на спасение. Под её ногами уже зияла бездна. Юки больше не могла не думать о Коразоне, не думать о его милых попытках удивить или развеселить её, о его забавной неуклюжести, о плавном движении сигареты в его больших руках, о его голосе, о его глазах... Ни с кем и никогда ей не было настолько спокойно и тепло, как было с Коразоном. Никто и никогда не отдавал ей столько, сколько отдавал он. И, сидя однажды на берегу под сенью угасающего дня, Юки поправила на своих плечах огромную чёрную перьевую шубу, взглянула на лицо сидящего рядом и наблюдающего за горизонтом Коразона и подумала, что хочет провести так всю свою жизнь. Чтобы шумело у ног море, чтобы небо поражало яркими красками, чтобы приятный тёплый ветер ласкал кожу, и чтобы рядом сидел человек, в которого она влюблена. А Дофламинго оставалось лишь смотреть. Молча наблюдать за тем, как самое драгоценное сокровище, которое он когда-либо заполучал в свои руки, из этих рук выскальзывает. Налёт Морского Дозора полгода назад отвлёк его от самого важного, заставил на непростительно долгое время ослабить бдительность и сконцентрироваться на безопасности своей команды. Он терял Юки, терял своего бескрылого ангела. В попытках это исправить Дофламинго зачастил со «срочными» заданиями для Коразона, он отсылал брата подальше от штаба на как можно большие сроки. Но почему властный и эгоистичный капитан просто не мог взять то, что желал, как и привык действовать всегда? Почему Дофламинго продолжал отпускать Юки, зная наверняка, к кому она пойдёт; зная, что в любой день он может и не дождаться её обратно? Вопросы эти сыпались градом на голову, а ответ растекался под ногами зеркалом чёрной воды, в котором отражался человек, не имеющий права запрещать что-либо девушке, и без того преданной ему до своего последнего вздоха. Ведь так она ему всегда говорила. Ведь так... всё и осталось?.. Эта нетипичная беспомощность... Дофламинго просто тошнило от неё! И одинокими вечерами, когда отголоски очередной сплетни про Коразона и служанку когтями разрывали грудную клетку, эту злобу в полной мере ощущала на себе вся мебель, попавшая под горячую руку господина. Тогда в дверном проёме появлялась она, и глаза её были полны искреннего испуга и беспокойства. «Что случилось, молодой господин?» – спрашивала Юки, но Дофламинго никогда не отвечал. Он припадал к ней, обнимал, опускал голову на грудь и просил говорить с ним. Он хотел слушать её голос, магическим образом успокаивающий его, дарующий прощение. Голос ангела, вибрирующий в её груди под его ухом. Хотел держать её в своих руках, чувствовать жар фарфоровой кожи, слышать учащённое дыхание в голой тишине. В её объятиях он забывал об услышанных сплетнях, забывал о разорванной в клочья грудной клетке, о разбитых вазах и торшерах. Забывал о лжи. А потом она опять улетала от него, и всё повторялось вновь: безмолвное наблюдение, отвратительное бессилие и невидимая стена, не позволяющая протянуть руку и взять желаемое. Но у основания той стены уже поползли трещины, а камни стали рыхлыми и осыпались. Смотреть осталось недолго. С минуты на минуту молчание разобьётся.***
Большой банкетный зал, спустя три дня, сегодня в обеденное время вновь наполнился лязгом ложек и вилок о тарелки, хлюпаньями, чавканьями, резвящимся детским смехом и деловыми разговорами. Лидеры семьи вернулись в убежище из своего очередного маленького путешествия. Рядовые офицеры сейчас отбуксировали корабль причудливой формы розового фламинго, его белые паруса и развивающийся на ветру пиратский флаг ещё пару минут назад можно было разглядеть из окна столовой со второго этажа, но сейчас уже корабль скрылся за деревьями, отчалил к южному берегу острова. Там его будут прятать до следующего круиза в пещере под скалой, охраняемой рифами. После налёта Морского Дозора капитан Донкихот вновь запасся осторожностью в вопросе, касающемся секретности их места базирования, и впредь больше не собирался ослаблять бдительность. Тот случай напомнил ему: в его команде есть люди, которые с трудом могут сами себя защитить, но люди эти слишком ценны, чтобы избавляться от «балласта». Он больше не допустит того, что случилось в Спайдер Майлс. Рядовые спрячут корабль, а после отправятся на введённые недавно круглосуточные патрули. И тогда Дофламинго вновь станет чуточку спокойнее. Все члены семьи разместились за длинным обеденным столом, укрытым белой скатертью с кружевными краями и сервированным дорогой посудой. Детка-5 и Буйвол, как всегда, энергичные и шкодливые, за столом кидались друг в друга оливками, которые загружали в самодельные катапульты из ложек и запускали друг другу в лоб. Обстрел прекратился лишь после того, как одна из оливок Буйвола угодила в лоб Лао Джи, и старик чуть не скрутил этих пакостников морским узлом. А затем вновь присоединился к обсуждению дел, которые вели старшие офицеры и лидеры семьи. Трафальгар ел тихо и молча, внимательно слушая разговоры Диаманте, Требола, Гладиуса и Лао Джи о грядущих поставках ценного товара и о строительстве какой-то тайной фабрики в соседнем море. Его, как и прежде, ничуть не увлекали развлечения его товарищей-сверстников, но ему приходилось время от времени обращать на них внимание, чтобы недовольно отчитать за шум и ребячество, когда ему случайно в нос прилетал локоть крутящейся, точно юла, Детки-5. – Ты растёшь достойной заменой дура-Юки, – высокомерно фыркнула девочка, скривив губы. – Такой же невыносимый зануда. Фу! Да даже помирать будет веселее, чем сидеть с тобой за одним столом. Скучный, скучный, скучный Ло! Нам с тобой не повезло! Фу-у-у-у-у! – Заткнись, бестолочь! – рассердился Ло. Взгляд его серых глаз искрой метнулся из-под козырька белой пятнистой шапки на девочку. – Я вообще-то и не претендую на роль главного шута команды. Вы с Буйволом с этим прекрасно справляетесь. – Что?! Ах ты козёл! – И не обзывай Юки, сама ты дура! – Хочешь, чтобы я тебе глаз на вилку насадила?! – Ха! Ну, попробуй. Тонкий писклявый голос молчаливого громилы Пики прозвенел над столом и велел расшумевшимся детям закрыть рты. И рты они действительно закрыли, зажали двумя руками плотно-плотно, да так, что глаза чуть из глазниц не повыпрыгивали, чтобы, не дай бог, не полился из них разрывной смех, который наполнил Ло, Детку-5 и Буйвола до краёв, как наполняют гелием воздушные шарики, и как те воздушные шарики, дети чувствовали, что вот-вот лопнут. Их лица покраснели от напряжения, губы тряслись и прятались между передних зубов. Они бы точно не сдержались, если бы Пика ещё что-нибудь сказал, они бы точно потом целую неделю собирали по кусочкам свои напоренные задницы, но всё обошлось. А Ло и Детка-5 моментально забыли о своей перепалке перед лицом общей опасности. Стул, на котором обычно возвышался глава семьи, и стул, стоявший рядом, на котором сидел его брат, сейчас пустовали. Дофламинго присел на подоконник, с привычной ехидной ухмылкой на губах глядя в окно. Его правая рука медленно покачивала бокал, по стенкам которого кольцевало алое вино. Дофламинго отпил из бокала, чувствуя маленькие покалывания тревоги в груди. Почему-то он знал, что должен сейчас неотрывно смотреть в окно. Ведь Юки снова не осталась с ними на обед. Ведь Юки снова «не голодна». Если она собралась покинуть особняк, то Дофламинго должен это увидеть сам лично, отсюда, из окна столовой, откуда открывался отличный обзор на обе калитки, ведущие из двора. От наблюдения за улицей капитана на мгновение отвлёк инцидент за столом, когда его ухо уловило едва слышимый треск смеха изо рта всегда плохо сдерживающегося Буйвола, после того как прозвучал голос Пики. Никто из детей не позволил себе засмеяться, это порадовало капитана. А они стойкие, за два года ещё лучше научились контролировать себя, особенно после того, как ужесточились наказания за нарушение «правила крови». Дофламинго хмыкнул и довольно оскалился, его согрела гордость за своих воспитанников, да и за тех, кто успешно лепит из детей достойных членов семьи. А в следующий миг, когда его взгляд вернулся к патрулированию, молодой господин уронил ухмылку и нахмурился. Алкоголь перестал кружить по дну его бокала. Между бровями залегла чёрная тень. – А где у нас Коразон? – спросил Дофламинго, перебив Диаманте, который устал от бесконечных разговоров о делах и расчехлил свой арсенал с пошлыми анекдотами. – Сказал, что ему нездоровится, – ответил Сеньор Пинк, вытирая уголки рта салфеткой, и потянулся за бокалом вина. – Он собирался отлежаться в своей комнате, так он сказал, когда я позвал его к обеду. – Вот как... – протянул глава семьи, неестественно улыбаясь. Правда, неестественность его бесконечно широкой ухмылки мало кто смог рассекретить. Дофламинго смотрел через окно вниз, во двор, где, неумело прячась под козырьками пристроек и навесов, к калитке юркнула высокая фигура младшего брата в чёрной шубе. А следом за ним, озираясь по сторонам, проплыли в воздухе подолы розового платья, и рыжеволосая голова скрылась за оградой. Тот, которому «нездоровится», и та, что «не голодна», снова ускользнули вместе. И Дофламинго вновь почувствовал фантомный удар прямо по лёгким. Грудь оказалась забита, контроль над дыханием снова отошёл навязчивому страху. Он вновь позволил этим двоим выставить себя дураком. Размяк... Так бы лидеры семьи ему и сказали: «Наш бескомпромиссный капитан размяк». И правда уколола бы Дофламинго глаза.***
Узкой, поросшей по краям высокой травой тропинкой тянулась дорога к северу от особняка. Склон медленно катился вниз и опускался к берегу, большой дом оставался торжественно возвышаться на холме рядом с горящим в небе белым солнечным глазом. Ближе к воде становилось прохладно, а трава тянулась выше и щекотала локти. Эту часть пути беглецы преодолели быстро, не боясь попасться патрульным рядовым офицерам: всегда можно было просто присесть на корточки и с головой скрыться в траве. Юки уже делала так, не сомневалась, что её-то уж трава сможет спрятать, но вот насчёт своего сегодняшнего спутника была не уверена. Чтобы спрятать такого высокого парня, потребуются исполинские заросли травы! Там, где заканчивалась трава, и начинался белый пляжный песок, ступенькой вниз рвался обрыв, пронизанный многочисленными нитями торчащих из твёрдой земли корней. Не сильно высокий, если прыгать сверху, но довольно проблематичный, если лезть на него снизу. Коразон спрыгнул первым, угодил в плен густого песка по щиколотку и выпрямился, задрав голову вверх (при его росте верхушка обрыва была ему почти что на уровне глаз). – Я удивлена, что ты удержался на ногах, – хихикнула склоняющаяся над своими коленями Юки. – Да ладно тебе, я всё это время всего лишь притворялся неуклюжим, – сказал Коразон, сделал шаг и сей миг споткнулся об подкарауливший его камень, угодив лицом в песок. Сначала Юки охнула, обеспокоенная, а затем, взглянув на забавно распластавшегося на песке Коразона, тихо захихикала, прикрывая рот ладошкой и извиняясь за то. Всё как всегда – милый огромный ребёнок! Как только Юки присела на край обрыва и собралась прыгать вниз, Коразон тут же очухался, отряхнулся, вскочил на ноги и потянул к ней руки, предлагая помощь. – Ну вот ещё! – ту это будто бы даже рассердило. – Я уже сто раз тут спрыгивала, и ничего со мной не случалось. Только вот Коразон её всё-таки ослушался, слишком уж переживал, да и не мог позволить себе безучастно стоять в стороне, пока девушка силиться спуститься. Юки спрыгнула и угодила в объятия Коразона. Того, чего она опасалась, и почему не спешила принять его помощь, не случилось: они оба не рухнули на песок. Краснея и улыбаясь, Юки отстранилась, быстро выпутываясь из больших сильных рук, поправила платье и двинулась вперёд. У Коразона прям камень с души упал, когда он понял, что Юки не будет сердиться на него за упрямство, и он пошёл следом за своей провожающей, которая начала рассказывать, как, впервые найдя это место, спускалась с обрыва, зацепилась платьем о торчащий сучок и порвала один из своих любимых нарядов. – И это я-то неуклюжий, – усмехнулся Коразон, за что поймал резво запущенную в него ветку. Прикосновения его широких ладоней ещё лежали на предплечьях Юки приятными мнимыми ощущениями, и от ощущений этих её бросало то в жар, то в холод. У Коразона, думала Юки и сходила с ума от одной лишь мысли, прикосновения были особенными, но в чём именно было тут дело, она не могла сказать. Его большие руки были тёплыми, осторожными, но прикасались к ней редко, кажется, лишь тогда, когда Коразон чувствовал прилив смелости и давал волю желаниям. Она знала, что он боится, она видела, что ему важно быть уверенным в согласии девушки. И она бы уже давно сказала, что не против его объятий и простых прикосновений, если бы только не находила эту его робость невообразимо милой, а потому такой будоражащей. Это так по-джентельменски, так по-рыцарски. Юки несдержанно улыбалась всякий раз, так и не решаясь лишить себя этой волшебной и трепетной вибрации в груди, которая запускала все её чувства в полёт. Не сразу, потребовалось некоторое время, но Юки всё-таки нашла себе в Риверс-Маунтайн такое же тихое и уединённое место, как её любимый утёс около Спайдер Майлс, где можно было посидеть в одиночестве. Или... с другом, с которым не можешь спокойно поболтать у всех на виду. Это заветное место лежало за холмом, на котором возвышался особняк, за густыми зарослями высокой травы, которая грубо отсекалась обрывом, за несколькими метрами, покрытыми бежевым кристаллом песка, и за чёрным буреломом, часть которого падала с обрыва на берег. Там, куда Юки сегодня и привела Коразона. – На утёсе в Спайдер Майлс было светлее, чем здесь, да и вид на море был куда красивее, – будто бы извиняясь за то, что на её личный тайный закуток пляжа падают тени возвышающегося на холме особняка и нависшего прямо над головой бурелома, сказала Юки. Она словно бы привела его в свою комнату и извинялась за беспорядок. – Здесь просто прекрасно, – опроверг Коразон. Конечно же, он отчасти врал. С утёса в Спайдер Майлс и впрямь открывались виды куда живописнее, только вот отсутствие захватывающих пейзажей не делало этот пляж хуже утёса. Потому что для Коразона любое место, где была Юки, автоматически становилось прекрасным, и поэтому этот тёмный уютный песчаный уголок ему понравился. Она его выбрала. Она сделала это своим местом. Юки усмехнулась, не поверив ему. Она опустилась на песок, сняла шнурованные сапоги на небольшом каблуке, вытянула ноги. Коразон присел рядом с ней, когда девушка постучала ладошкой по песку, без слов говоря: «Ну же, хватит стоять, садись уже». Он снял солнцезащитные очки, его медовые глаза устремились вдаль. Вдвоём они сидели и наблюдали за ходом облаков и качанием волн, ловили взглядами танцующие на воде блики и вдыхали растопленный солёный ветер с моря. Здесь было хорошо, но и Юки, и Коразон знали: даже не плескайся у их ног море, не свети солнце и не дуй приятный ветер, им бы всё равно было хорошо. Для этого нужно было лишь одно условие: их присутствие рядом друг с другом. Молчание на некоторое время было необходимой мерой, пока мужчина и девушка вслушивались в песню дуэта ветра и моря, но вскоре стало некомфортным. Коразон спросил у Юки разрешения закурить, и та ответила, что больше не станет ругать его за никотиновый дым, она привыкла, поэтому впредь он может закуривать, когда пожелает, в её присутствии. И он тут же ловким движением выудил из пачки одну сигарету и чиркнул зажигалкой, спешно затянувшись, так, словно не курил уже целую вечность, и это была его последняя сигарета перед смертной казнью. – Как твоё плечо? – поинтересовался Коразон. С этим вопросом в ушах Юки вновь громыхнул оглушительный взрыв разрывающегося снаряда. Чёрное блестящее ядро ударилось в землю в пяти или семи метрах от спасающейся бегством девушки. Прежде чем Юки поняла, что её взрывной волной отбросило к быстро собирающемуся кораблю, она на мгновение потеряла слух, все звуки от неё ускользнули, остался только режущий ножом нервы непрерывный ультразвук – тонкая ниточка покидающего сознания. А затем – адская боль от вонзившегося в правое плечо почти до кости осколка снаряда. Она закричала, превозмогая все возможности своего голоса, из глаз прыснули слёзы. Юки не слышала себя, не слышала голосов подбежавшего к ней Гладиуса и зазвеневшего через какое-то время голоса Дофламинго, даже их силуэты казались ей размытыми, так как её организм все силы бросил на борьбу с болью, с щиплющим жаром, который охватил всю правую руку и плечо. Рука горела, точно намазанная перцем. И в тот момент девушка уже не могла надеяться, что сохранит конечность. Сегодня Юки уже казалось, что это произошло вовсе не с ней. До того снаряда она получала серьёзные ранения лишь в возрасте тринадцати лет, когда тренировалась под началом пиратов Донкихота, пытавшихся сделать из девочки боевого члена команды, и один раз – удар по лицу, о котором старалась больше никогда не вспоминать. Юки скользнула левой рукой по правому предплечью, задержалась на ране, которая, ей вдруг показалось, стала горячить под платьем. – Всё в порядке, – она улыбнулась. – Уже почти не болит. Мой личный врач по имени Трафальгар Ло сказал, что повреждённые ткани быстро восстанавливаются, и что до свадьбы заживёт. – Интересно, до чьей же? – усмехнулся Коразон и сделал короткую затяжку. – Я сказала, что до нашей с ним. А он раскраснелся, разнервничался и начал бурчать. «Бу-бу-бу, что за чушь ты несёшь. Бу-бу-бу, Юки, прекрати». – Вот, значит, как. Так ты собралась замуж за Ло? – Ну не за тебя же мне замуж идти. Они рассмеялись, стараясь не расплёскивать смех, чтобы у ветра не было возможности донести его до окраин особняка. Но смешно Коразону было не долго. Его беспокойство оказалось сильнее, чем заразительная лучезарность девушки. – И всё же... – он вернулся к своему вопросу о ране. – Могу я взглянуть? – Зачем? – вскинула бровями Юки, внимательно наблюдая за реакцией Коразона. Снова провоцировала его милую нерешительность, знала, что сейчас случится извержение неловкостями. – А? Что? Зачем? Ну... – Донкихот-младший тут же растерялся, выронил сигарету изо рта прямо на рубашку, принялся хлопать себя по чуть было не загоревшейся одежде и попутно изрекать какие-то непонятные объяснения. – Я просто... Ты не подумай ничего, что, мол, я извращенец какой-нибудь и хочу поглазеть на твои оголённые плечи. Это вовсе не так! В смысле, не то, что бы я не хочу увидеть твои плечи, или они у тебя некрасивые. У тебя самые красивые плечи из всех, что я видел! Правда, я не видел твои плечи... Чёр-р-р-рт, не в плечах дело! Прости, Юки-сан! Прости, столько ерунды наговорил! Теперь уже сдерживать смех в пределах пляжа было просто невозможно для Юки. Она упала на спину, схватилась за живот и извергалась смехом. Как же Коразон её веселил своей контрастирующей с его внешним видом умилительной застенчивостью! А потом, насмеявшись, она всегда сгорала от стыда, ведь понимала, что поставила парня в неловкое положение. – Я просто переживаю, – собравшись наконец с мыслями, сказал Коразон. – Хочу увидеть, насколько там всё плохо. – «Плохо» это если бы я осталась без руки. А там всего лишь шрам. Юки не хотела показывать плечо Коразону вовсе не из-за того, что стеснялась или ещё чего-то подобного. Настоящая причина крылась в другом. В том, что и произошло, когда она всё-таки решилась успокоить душу своего друга и спустила короткий рукав-фонарик по руке вниз. На оголённом плече в фарфоровую кожу вгрызался тёмно-коричневый затягивающийся рубец, на котором ещё виднелись следы недавних швов. Такая прекрасная тонкая рука с таким неприглядным следом, который мог бы никогда у неё не появиться, если бы... если бы не... Коразон помрачнел, отвернулся. С усердием вдохнув и выдохнув, он будто бы освободил грудь от осевшего на неё слоя пыли и тихо произнёс виноватым, исчезающим голосом: – Это всё... – Даже не вздумай! – ... моя вина. Юки быстро подняла рукав, прикрыла шрам, закатила глаза с уставшим стоном. – Ты опять? – она всплеснула руками, в очередной раз не понимая причин такого упрямого возложения на себя вины за случайное стечение обстоятельств, при которых Юки оказалась слишком близка к взрыву. – Прекрати уже вечно повторять «Это моя вина, это моя вина». Это ведь не ты привёл дозорных к порогу нашего бывшего штаба, Кора-сан, и это не ты бомбил по нам с правительственных фрегатов. Уж кто и виноват в том, что я не смогла сама за себя постоять, так это я сама. – Ты же говорила, что в тот вечер будешь в городе. Почему... – в лице Коразона отпечатался ужас. Он будто бы говорил сам с собой. – Почему ты оказалась на заводе? Нет, в словах Юки была лишь неоправданная вера. Что бы она ни говорила, как бы ни пыталась утешить его, поддержать и переубедить, Коразон точно знал, кто был виновен в том, что его любимая попала под волну взрыва и едва сумела уцелеть. О своей вине он ничуть не врал. Правда разрывала ему сердце. Правда жгла костры из чувств и надежд. Правда ядовитой пылью бросалась в глаза, когда он видел этот шрам на плече Юки. И время от времени Коразон просил её показать ему плечо лишь для того, чтобы напомнить самому себе, к чему в скором времени приведёт его игра в немого мрачного брата. Больше такого никогда не должно повторяться. Он больше не возьмёт в свой багаж ещё один грех, за который Юки в ближайшем будущем будет его ненавидеть. «Я уже близок к тому, чтобы пересечь черту, – громыхало в голове Коразона. – Я должен всё это прекратить, чтобы... чтобы больше не пришлось врать Юки-сан, чтобы она не смотрела на меня так... настороженно». А до того момента нельзя себя скомпрометировать, пока ещё ничего не готово к церемонии обличения гнусного лгуна и предателя семьи. Вспомнив об этом, Коразон мигом отряхнулся от налипшего чувства неизгладимой вины, прогнал озабоченность с лица, улыбнулся, превозмогая тонны отвращения к себе, извинился и стал выглядеть прежним Коразоном, тем, с кем Юки пришла на своё тайное место. Тайная встреча с тайным другом в тайном месте. Одни сплошные тайны!***
Богатое убранство обеденного зала внимательно вслушивалось в разговоры пиратов, подслушивало, вбирало в себя секреты новых хозяев. После вопроса капитана о Коразоне среди обедающих членов семьи поползли тревожные толки, сначала – о самом факте частого отсутствия Донкихота-младшего за одним столом со своими накама, а затем всё это переросло в высказывание куда более интригующих подозрений. Коразон и его странное поведение уже давно волнуют членов семьи, но особую остроту в размышления об этом внёс инцидент полугодовой давности. Содержимое огромной тарелки Махвайза пропадало в его рту за считанные секунды, пока Детка-5 и Буйвол подливали в его бокал с вином ананасовый сок и тихо хихикали в предвкушении. Вряд ли из этого выйдет стоящая шутка: Махвайз не разбирался во вкусе, для него главное, чтобы было съедобно и сытно. Поэтому, осушив бокал, он не почувствует, что пьёт специфичную бражку из красного вина и ананасового сока. – У Коразона нет причин предавать нас, – вслух размышлял Требол. Содержимое его носа стекало прямо на тарелку, благо кусок его стейка был наколот на вилку и в тарелку не опускался. – В конце концов, он один из лидеров семьи и брат Доффи. – Ха! С чего бы вдруг это веские причины? – не согласился Диаманте, вальяжно развалившийся на своём стуле. – Он всегда был странным. Неожиданно пропал, а потом неожиданно появился спустя хренову тучу лет. Лично я не знаю, что у него на уме. И в тот день, вы все помните, его не оказалось в штабе, когда нас накрыла Цуру со своей свитой. Мы все были там. Все, кроме него. Подозревать в чём-то собственного брата, который и без того бездумно тянул руки к тому, к чему не следует, было чертовски неприятно, и Дофламинго чувствовал этот горьковатый привкус отрицания правды на губах, пока вслушивался в разговоры своих подчинённых. Ему больше не было нужды наблюдать за улицей, но он всё ещё сидел на подоконнике и бесцельно смотрел в наугад выбранную в пространстве точку. И в этой точке, точно на холсте, кровавыми красками рисовалась ему картина того дня и той минуты, когда сердце Дофламинго вновь оказалось растерзано ужасом и страхом. От старого сталелитейного завода, в котором ещё буквально час назад был накрыт стол к ужину, осталась лишь полыхающая груда камней. Небо заволокли рваные клубы чёрного дыма. Загруженный всем, что успели спасти, корабль, который, по счастливой случайности, сегодня решили пришвартовать с другой стороны острова, а не у главной пристани, ждал на безопасном берегу. Семья отступала, никто из лидеров семьи, старших офицеров и детей не погиб. Только вот... Юки... Когда над обстрелянной, задыхающейся пылью местностью раздался её истошный крик, Дофламинго решил, что потерял её навсегда, что тот ужин, который она накрыла час назад, был последний. Но скоро её, раненную, плачущую и истекающую кровью, но всё же ещё живую, на руках принёс Гладиус. Пираты Донкихота спешно садились на корабль. Диаманте вёл под руки кашляющую и хромающую Йолу, Махвайз тащил подмышками детей, Требол спасал сокровища. Растерянные, застигнутые врасплох, всклокоченные и злые... И голос Сеньора Пинка, подсчитывающего поднимающихся на борт, который спешно доложил капитану: «Одного не хватает». Коразон не уплыл тогда с ними. Времени на поиски пропавшего члена команды не было: дозорные уже высаживались на берег, а пираты Донкихота были совсем не подготовлены к обороне. Поэтому, смотря с борта своего корабля на отдаляющийся обстрелянный берег, усыпанный горящим металлоломом, Дофламинго подумал, что похоронил брата под завалами старого штаба, под грудой костей заброшенного завода. Но он вновь восстал из мёртвых, снова вернулся к нему, спустя каких-то пару дней, когда никто уже и не надеялся на его возвращение. И на Коразоне, в отличие от других членов команды, зализывающих свои раны, не было ни единой царапинки. «Я НАТКНУЛСЯ НА ВРАЖЕСКОГО ШПИОНА, – гласила надпись на листке бумаги, быстро нацарапанная Коразоном. – Я ЕГО УСТРАНИЛ». Тогда Коразон сумел убедить брата в том, что отсутствовал в штабе во время атаки потому, что разбирался с лазутчиком, который, как рапортовал сам Коразон, и привёл флот вице-адмирала Морского Дозора к порогу пиратского убежища. Тогда Дофламинго был рад увидеть живого Коразона. Тогда Дофламинго ему поверил. Но сегодня на груди лежала тяжёлая бетонная плита горьких сомнений. – Что же это получается, – подытожил Диаманте, – никто из нас не верит в то, что отсутствие Коразона в штабе во время атаки Дозора было случайностью? И мы до сих пор не собрали семейный совет, чтобы это обсудить? – Ну почему же «никто»? – Йола отхлебнула из бокала. Она выглядела так, будто знает какой-то секрет. – Юки верит. На секунду в обеденном зале повисло потуплённое молчание. Все с удивлением взглянули на женщину, аккуратно вытирающую накрашенные губы краешком салфетки. Но Йола знала, о чём говорит. – Что за чушь! – фыркнул нахмурившийся Ло. – Юки ненавидит Коразона. Она будет последней, кто ему поверит. – Глупый мальчишка, – Йола потянулась за бутылкой и наполнила свой бокал уже в третий раз. Ло клацнул зубами: терпеть не мог, когда она так его называла. – То, что Юки ненавидит Коразона, это уже старая песня, которой никого не удивишь. Все ведь заметили, что весь её враждебный запал, который был ещё года два назад, как-то сам собой рассосался? Она ведь раньше могла даже из-за стола его выгнать или и вовсе не пустить к обеду, когда он обижал детей. Она пресекала курение за столом, а теперь и слова ему не говорит. Не знаю, как именно, но эти двое умудрились подружиться. – Само явление дружбы между ними странное, ведь Юки по-прежнему очень любит самых маленьких членов семьи, а Коразон по-прежнему – их самый большой ночной кошмар, – Гладиус сел в задумчивую позу, пытаясь отыскать прорехи в утверждениях Йолы. Всё-таки слишком странно всё это звучало. – Может быть, она попросту притерпелась и смирилась? Поняла, что ничего не сможет изменить, и сдалась? – Бхе-хе-хе, не-е-ет, в вопросах, касающихся детей, сдаваться – это точно не про нашу Юки, – Требол заглотил оставшийся кусочек стейка и загундосил. – Они с Коразоном что-то скрывают от нас, да, точно говорю. Видел пару раз их вместе, а как только меня замечали, сразу глазки в пол и расходятся, будто не знают друг друга. Люди, которым нечего скрывать, так себя не ведут. – Вот и я говорю – странные они! – Йола перекинула через плечо конец своего красного боа, сложила большие красные губы трубочкой и отпила ещё вина. – Ладно, Коразон – у того вообще в голове чёрт ногу сломит, без бутылки не разберёшься, как говорится. Но Юки... Того, глядишь, и она начнёт какие-нибудь фокусы выкидывать и пропадать в самый ответственный момент, как её новый дружок. И потом: как-то раз я видела, как Юки и Коразон вместе... Оглушительный резкий треск отскочил от стен обеденного зала. Бокал молодого господина лопнул и рассыпался осколками на пол из обагрённых красным вином рук.***
Он так долго хотел это сделать, так долго боялся попросить разрешения, полагая, что просьба его прозвучит глупо, и так долго гадал, какие же они наощупь. А сегодня, здесь, когда они наконец-то вновь за долгую неделю остались наедине, чтобы поговорить и помолчать рядом друг с другом, он наконец-то вновь преисполнен смелостью. Юки сидела и увлечённо следила за процессом перебирания песчинок между пальцев собственных ног, уголки её губ чуть-чуть приподнимались. А Коразон, некоторое время наблюдая за тем, как затанцевали на тёплом прибрежном ветру её огненные локоны, протянул руку и коснулся её волос. Мягкие, как он всегда и думал, тёплые, густые, немного тяжёлые. Ветер вплетал в волны её локонов запах пихты и морской соли. – Я давно хотел сказать, мне очень нравятся твои волосы, – он признался, хотя до конца не верил, что когда-нибудь наберётся смелости сказать это вслух. Перебирая меж пальцев волосы Юки, он уже и не помнил, что чего-то боится. – Как и твоя новая причёска. – Правда? – её глаза распахнулись при взгляде на мужчину, заблестели, а затем Юки смущённо улыбнулась. Она вздрогнула и покрылась мурашками, почувствовав, как пальцы Коразона нечаянно прикасаются к её пылающему жаром правому уху. – А молодой господин говорит, что я зря обрезала волосы. – Да что он понимает! Даже если бы ты сделала «ёжик», он бы всё равно мне нравился. – Врёшь! – Конечно, вру. Юки насупилась, боднула смеющегося Коразона плечом, а потом ещё смачно хлопнула ладошкой по его ноге, чтоб неповадно было, а сама улыбалась сквозь показательную скуксившуюся гримасу. Коразон смотрел на неё и смеялся, давясь сигаретным дымом. Она очень любила эти беззаботные моменты, когда они с Коразоном просто дурачились, забывая об опасностях, которыми они себя окружили. Этими моментами Юки восполняла вырванные страницы из книги своего детства, которого у несчастной девочки, оторванной от семьи и лишившейся свободы, вовсе и не было. И вести себя так она могла лишь в компании Коразона, который всегда смеялся вместе с ней, веселил её, поддерживал шутки. Только рядом с ним Юки дышала полной грудью и чувствовала себя так, как могла бы чувствовать себя, будь она обычной мирной девушкой, а не служанкой пиратов. Забывать о своём положении и обязанностях, об образе жизни, который когда-то её реабилитировал, оказалось... очень приятно. Но за тёплыми лучами солнца нередко тянулась ленивым следом чёрная туча... Когда смех утих, и шум умывающих берег пенных волн вновь взял себе главенствующую роль на одиноком пляже, Юки заметила промелькнувшую тень в лице Коразона. Хоть на его губах и была вытатуирована широкая улыбка от щеки до щеки, но уголки губ были опущены. И Коразон сказал, тихо и виновато: – Послезавтра вечером я снова отплываю. – Что? – Юки вздёрнула плечами, обернулась к нему. – Но ты ведь вернулся только вчера! Сколько можно! – Неужели ты будешь скучать по мне и плакать у окна, высматривая горизонт? – Вот ещё, размечтался. А иногда бывало, что Коразон шутил, но Юки было далеко не до смеха. Так, например, как сейчас. Она смотрела на него с немой мольбой, и в глазах её читалось: «Пожалуйста, не уезжай, давай ты в этот раз останешься на острове». Но если бы только он мог на это повлиять, не сидеть бы им тогда на этом пляже с опасением быть услышанными. – Дальше всё будет только хуже, – Коразон упёрся локтями в свои колени и опустил голову. Лицо его скрылось под капюшоном и торчащими из-под него вьющимися светлыми волосами. Он собирался испортить идиллию их сегодняшней встречи. – Я слышал, что Доффи ищет человека, которому доверит надсмотр за недавно захваченным островом в Саут Блю. Кого-то на роль наместника. Думаю, это буду я. Он не упустит возможности отослать меня подальше. Он знает... про нас. И он не позволит нам продолжать. Юки не знала, какая новость глубже всего вогнала её в ужас: о том, что Коразона могут на неопределённый срок отправить очень далеко от неё, или о том, что Дофламинго считает правильным запрещать ей общаться с членами семьи. В чём дело? Почему? Ведь Коразон такой же лидер семьи, как и Диаманте, как Требол, как Пика, но на тех не скидывают бесконечные разъезды в наказание за общение со служанкой. Или же... Дофламинго сумел разглядеть между ними больше, чем просто приятельское общение? Сумел разглядеть... правду, о которой Юки порой и себе-то самой запрещает думать. Две большие красные линзы солнцезащитных очков внимательно смотрели на неё из тени, провожали каждый её шаг. Но Юки лишь сейчас ощущала на себе этот пристальный взгляд, преследующий её уже два года, если не дольше. Вот бы взять Коразона за руку, вот бы эгоистично заявить, что он никуда не поплывёт, ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо ещё, больше никогда, и теперь – только этот пляж, и это море, и этот песок, пронырливо пробирающийся в обувь и забивающийся между пальцев ног. Юки хотела сказать слишком много, но одновременно с тем не могла подобрать ни единого слова. Она смотрела на Коразона так, словно ждала от него какой-то очень важной ремарки, которая бы разогнала тревогу, но тот молчал. Положив горечь под язык, Юки резко отвела взгляд, когда Коразон коснулся краем глаза её раздосадованного вида. – Я тоже этого не хочу, – но Коразон всё понимал и без слов. – Точнее, я... – он запнулся, подумав, что тут обязательно должен себя поправить. Но не должен был. – Я не знаю, что буду делать, если он и вправду отдаст мне такой приказ. Я не смогу его выполнить. Я просто... не смогу. Не смогу и всё. – Тогда тебя накажут. Коразон грустно усмехнулся и сказал с мягкой улыбкой: – Я не знаю наказания страшнее, чем разлука с тобой, Юки-сан. «Вот дурак! О серьёзных вещах же говорим!» – отругала его про себя Юки, когда, покрасневши, спрятала глаза и принялась смущённо зачесывать за ухо прядь волос. Время сейчас было совсем не подходящее для улыбок, но всё же Юки улыбалась, поджимала губы, чтобы улыбка не расползалась шире. Может быть, именно такой ремарки она и ждала: чего-то такого, что заставит её вспомнить о чувствах Коразона и о том, что чувства эти они делят на двоих. То, что Коразон сказал ей, она могла сказать и ему. Но её по-прежнему что-то держало. Красные блики... следящих из темноты изогнутых солнцезащитных очков... всё ещё неусыпно смотрели. – Если он действительно так решит, – пообещала Юки, – я буду уговаривать его передумать. Не хотелось бы сидеть на этом острове и переживать, не спалил ли ты себя там, в очередной раз неудачно подкурив сигарету. – Коразон хотел было возразить и попытаться вновь выдать свою профессиональную неуклюжесть за реалистичную постановку, но не стал. Из них посыпались тихие смешки. – Чего бы мне это ни стоило, я заставлю Дофламинго передумать. Коразон обеспокоился. Ему не понравилось выражение «Чего бы мне это ни стоило», как не понравилась и перспектива того, что Юки будет просить за него у Дофламинго – у человека, от которого они хранят столько секретов. – Да... – без уверенности сказал Коразон, словно размышляя вслух. – Да, вероятно, он прислушается к тебе. Будь это кто-нибудь другой, даже один из лидеров семьи – нет. Но ты... – «Слишком дорога ему»? Нет! Язык не повернётся сказать об этом! Коразон сглотнул неожиданное волнение и почувствовал жар, заметавшийся в полости рёбер. – Ты особенная, Юки-сан, и это вижу не только я. Особенная ты и для Доффи. Поэтому нет никаких сомнений в том, что, если ему выпадет возможность отослать меня куда подальше, мой брат непременно ею воспользуется. – Раз уж я такая «особенная», то не воспользуется, если я попрошу. – Нет! Прошу тебя, не нужно, – вдруг встрепенулся Коразон. – Я знаю Доффи достаточно хорошо, чтобы предположить, что твоя просьба, скорее всего, обернётся сделкой, условия которой не обрадуют ни тебя, ни меня. Ты и без того несёшь на своих плечах груз сокрытия моего секрета, который я эгоистично на тебя взвалил. Не хочу, чтобы ты чем-то жертвовала ради меня. Ты ведь... ничем не жертвовала, да? – О чём это ты? – вопросительно вскинув бровью, Юки чуть нагнула голову влево. Под её пристальным взглядом Коразона начало лихорадить какой-то странной необоснованной тревогой. Прямо на её глазах его лицо прополосили тянущиеся со лба дорожки пота, глаза забегали, на щеках проступил румянец, как у смущённого ребёнка. И даже когда он отвернулся, чтобы спрятать лицо, Юки слышала, как натянулся и затрещал в панике его голос. – Ну, знаешь, твои отношения с Доффи... – залепетал Коразон, глубоко внутри испытывая нетерпеливую надежду прямо сейчас оказаться над внезапно зазиявшей пропастью в бесконечно густом песке и провалиться под землю. – Да, ничего, забудь. – Эй-эй-эй, так не честно! – Не заставляй меня, Юки-сан, прошу. – Сказал «А», говори и «Б»! – Юки схватилась за свисающие концы бордового капюшона и потянула трусливо отворачивающегося Коразона на себя. Ему пришлось сдаться. – Ладно-ладно! Я просто пытаюсь спросить у тебя... Я не могу перестать об этом думать... Насколько далеко уже зашёл Дофламинго? То есть, я знаю наверняка, по другому и быть не может, он уже протянул к тебе руки. И... как много эти руки уже... Нет, то есть, есть ли предел у того, что ты ему позволяешь? Если ты позволяешь... и вообще... – Коразон вдруг безнадёжно застонал, спрятал пылающее спелым красным лицо в своей большой ладони. – Ты не подумай, что я переживаю о том, что Доффи тебя трогает, вовсе нет! Я всего лишь... – и вздохнул, отчаявшись выпутаться из паутины той несуразицы, которой уже наговорил, – переживаю о том, что Доффи тебя трогает. Долгие два года, бесконечно длинными одинокими ночами Коразона преследовала голодная удручающая мысль о том, что Юки вовсе не его, даже несмотря на то, что именно с ним, и ни с кем другим, она смеётся, обсуждает свои любимые книги, бегает на городские праздники и плескается по ночам в море. Она – Дофламинго. Горькая, но всё же правда. Между тем, Коразон и не пытался сделать Юки своей, потому что мыслил здраво, хоть в сердце и бушевал ураган слепых эмоций: принадлежать кому-то может лишь вещь. И, так как Юки живой человек, она в праве сама решить, кому из братьев отдаст своё предпочтение. Всё указывало на то, что сердце её больше тянется к младшему брату, или же, по крайней мере, Коразон так думал и хотел в это верить. Но статус Дофламинго давил на неё, а совесть не давала забыть, как мужчина в розовой шубе спас ей жизнь семь лет назад. Поэтому Коразон ничего не пытался от неё добиться до этого момента: знал, что ответов для него у Юки нет. Выслушав тот шквал едва связанных между собой рванных предложений, Юки застыла без какой-либо реакции в лице, лишь опустила глаза под углом в бок. Скоро и голова её медленно опустилась, она стала похожа на мечтательную поэтессу, задумавшуюся над новой строчкой. А после она неожиданно вновь подняла голову и медленно подобралась к Коразону. Упёрлась руками в его ноги, приблизилась. От неё пахло цитрусом, цвета которого были её волосы. Сердце Коразона разлетелось по грудной клетке дикими обезумевшими птицами. Дыхание скрутилось в комок, забилось под горло. Он ничего не понимал, но ничего и не хотел понимать. Лицо Юки всё приближалось. А потом он получил от неё пощёчину.***
Эхо разлетевшегося на осколки фужера пробежало по стенам обеденного зала, который замолчал на секунду, а затем взорвался сокрушающимися извинениями. – Ох, мама дорогая! – охнула перепуганная Йола, схватившись за сердце. – Простите нас, пожалуйста, молодой господин! Простите, бога ради! – Дофламинго-сама, вы не ранены? – встревожился Гладиус. – Что-то больно мы разболтались, – виновато произнёс Диаманте, опустив на лоб свою шляпу. Оставшиеся в руке осколки медленно посыпались вниз, брякнули о керамический пол. Дофламинго глядел в свою пересечённую маленькими порезами ладонь так, будто сам не понимал, что только что сделал и откуда эти порезы вообще взялись. Однако разум его был яснее безоблачного неба, он отдавал себе отчёт: терпение его лопнуло, как и стенки его бокала. Губы Дофламинго кривились ещё несколько секунд, пока подчинённые глядели на него, как мамаши на поранившееся дитя, а затем – вновь привычная ухмылка, сквозь которую стучался тихий странный смех. Дофламинго скользнул взглядом по лицам своих подчинённых, своих товарищей, своей любимой семьи. Одиннадцать пар в ужасе вытаращенных глаз были направлены только на него и ждали хоть слово. В сопровождении этих настороженных взглядов Дофламинго подошёл к столу, взял салфетку, вложил её в раненную ладонь, сжал в кулак. И обратил свой взор на мальчика в белой шапке. – Ло. – Услышав своё имя в эту неоднозначную минуту, Трафальгар нервно сглотнул и вздрогнул. Его ладони вдруг стали горячими и влажными. – Сходи, приведи Юки к нашему столу. Ты ведь знаешь, где её найти, не так ли? Ты быстро справишься. И если ты вдруг случайно встретишь Коразона, то приведи и его. Не только Ло, но и многие присутствующие уловили уличительную каверзную нотку в словах «Ты ведь знаешь, где её найти», а потому их ничего не понимающие, ещё больше удивлённые лица теперь обратились и к нему. Детка-5 повернулась и взглянула на него с жалостью, не с насмешливой, а с самой искренней, и Ло даже стало как-то не по себе от этого. Ножки отодвинутого стула скрежетнули по полу. Пройдёт ещё несколько минут, Ло покинет обеденный зал, спустится во двор, пройдёт несколько шагов к северу от особняка и угодит в заросли высокой травы, прежде чем поймёт, что значила та загадочная ухмылка Дофламинго, с которой он посылал его за служанкой: он и вправду знал, куда должен идти, знал где-то на уровне неочевидного подсознания, что найдёт Юки не где-нибудь, а именно в том месте, которое она показала ему пару дней назад и где они нашли просто невероятно красивую ракушку, переливающуюся голубым и жёлтым перламутром. Только вот... Дофламинго об этом... откуда знать? Дверь почти что бесшумно закрылась за спиной Трафальгара Ло. Члены семьи остались вертеть головами друг на друга, продолжая парад молчаливого замешательства. Но, как выяснилось в следующую секунду, их коллективному непониманию ещё было, куда расти: почти ничего не объясняя, Дофламинго попросил их всех остаться и не покидать зал, пока не придёт Юки и он не сделает кое-какое важное объявление. Сегодня всё наконец-то встанет на свои места. Все точки над «i» будут расставлены. Дофламинго больше не допустит обманов. Шахматная доска, раскинувшаяся между ним и его братом, наконец-то избавилась от пешек, пора играть по-крупному. Пришло время сделать ход конём. Дураком сегодня эти двое выставили его в последний раз.***
Пощёчина оказалась совсем не болючей, Юки не вкладывала в этот удар много силы. Но лицо Коразона пылало жаром сильнее, чем могло бы пылать, ударь она его по щеке хоть тысячу раз самыми яростными шлепками. Он сидел, приложив горячую ладонь к такой же горячей щеке, растерянный, ошеломлённый и сбитый с толку, а Юки отвернулась, замерла и не произносила ни слова. И оба сгорали от стыда. – Прости меня, Юки-сан! – воскликнул Коразон, упав на колени и провалившись лбом в песок. – Я не должен был ничего такого спрашивать, хоть ты и настаивала, я должен был промолчать. Я дурак, я такой идиот! Прости, прости, прости! Пожалуйста, прости меня! Юки была смущена и потому сердилась, совсем немного, но достаточно, чтобы ничуть не жалеть о том, что сделала. Ей нравилось из раза в раз чувствовать эту осторожность Коразона по отношению к ней, его трепетное с ней обращение, точно с экзотическим комнатным цветком, который требовал к себе особого внимания, точно с дорогим хрустальным сервизом, вокруг которого нужно ходить не иначе как на цыпочках. Никто и никогда так к ней не относился, никто и никогда не был так обходителен с её чувствами. Когда Коразон оступался, он рассыпался в бесконечных извинениях и выглядел просто непозволительно милым. Его просто невозможно было не прощать! Вот, почему Юки улыбнулась сама себе. Но улыбка быстро ускользнула. Даже несмотря на то, что спрашивать у неё подобное он и впрямь не должен был, Юки почему-то захотелось ответить. Помолчав ещё несколько секунд и послушав трещавший по швам от чувства вины голос Коразона, Юки сказала негромко, без уверенности: – У нас ничего не было, – и от одной лишь необходимости произнести это вслух, её щёки вспыхнули дикими розами. Она не обернулась. – Дофламинго-сама действительно прикасается ко мне. Но ничего не было. Как правило, разрешение ему не нужно, он не спрашивает, просто... касается. Но лишь касается! – и тут её лицо наконец-то обратилось к взволнованному их откровенным разговором Коразону, а потом вновь опустилось, но не отвернулось. – Это всё, что бывает, когда он зовёт меня к себе, не более. Я не вру. – Ну что ты. Ты не должна оправдываться. Ты вообще не должна ничего мне говорить. Кто я такой... – Ой, да будет тебе прибедняться! – Юки раздражилась, но наконец-то выпрямилась и не прятала от Коразона своё всё ещё краснеющее лицо. Теперь на её губах плясала игривая ухмылка. – Хочешь развести меня на «Ты мой самый лучший друг, Кора-сан, ты так дорог мне» и прочие лестные слова? Вот уж не угадал. Выдохнув смешок и улыбнувшись, Коразон сделался каким-то грустно задумчивым. Он ведь и вправду хотел услышать от неё нечто такое, что моментально бы взорвало его огненным коктейлем из радости и смущения. Наверное, каждый из них всё прекрасно понимал и без лишних слов, и устное подтверждение ничего бы не дало, кроме пятиминутной радости. Всё уже давно подкреплялось действиями. И взглядами, которые ни с чем не спутать. – А ещё Дофламинго-сама говорит со мной... – сказала Юки, зачерпнув рукой белый песок и пропустив его между пальцев. И на ладони её осталась маленькая белая плоская ракушка с источенными морем краями. Коразон обернулся к ней, взглядом задавая вопрос: «О чём ты?». Юки собиралась с мыслями. За два года она никак не набралась смелости рассказать об этом Коразону, а сейчас пошла на это без плана, решилась (хотя решительностью это было трудно назвать, скорее уж необдуманной ситуативной ошибкой) наконец-то поговорить о чём-то очень важном со своим другом, который, как уже давно замечала Юки, почти ничего не рассказывает ей о своём прошлом. – Однажды он рассказал мне о вашем детстве. Он... снял очки... и показал мне свой шрам. Не знаю, зачем, я не просила об этом. Но, видимо, ему это было нужно. Он рассказал и о причинах твоего «молчания», и тогда я поняла, что Дофламинго действительно ничего не подозревает о твоей игре в немого. – Ты всё это время думала, что я врал тебе? – Нет, – Юки взглянула на него мягко, снова, как и прежде. Больше она не сердилась, не раздражалась, не смущалась, а щёки её всё ещё были нежно пунцовыми. – Верила, конечно. Просто боялась, что он может подозревать неладное. Но я тебя недооценила. – Ты недооценила силу фрукта Наги-наги. – А потом он рассказал, что убил вашего отца. Сам не понял, почему, но это привело Коразона в шок. Он замер, глядя на Юки, и ждал, что, может быть, последние её слова как-то сами собой растворятся в воздухе, исчезнут, будто никогда и не звучали; что им не придётся продолжать этот разговор, а ему не придётся отвечать на очевидно зреющий вопрос. Который и прозвучал в следующий миг: – Это правда? – Да. Правда. – Ты мне не расскажешь? Почему Дофламинго так ненавидел вашего отца? Почему он винит его в смерти вашей матери? Ты ничего мне не рассказывал о своём прошлом, о настоящей семье Донкихот, о том, что произошло и что вывело вас обоих на путь пиратов. Будь Коразон куда грубее и неучтивее, он бы сказал: «Не твоё дело» – и не обременял бы себя лишними откровениями. А будь он всё тем же молчаливым угрюмым детоненавистником, каким был для неё два года назад, она и вовсе не спросила бы его об этом. Кто знает, может, ради того, чтобы сегодня не подбирать слова, мрачно хмуря лоб, стоило и дальше притворяться немым для всех без исключений? – Просто наш отец хотел жить, как обычный человек. – И Коразон, закурив уже третью сигарету, принялся рассказывать: – Мы с Доффи были ещё совсем детьми, когда с семьёй переехали в обычный маленький городок, в котором отец собирался начать новую жизнь, лишённую всех привилегий. Но там нас возненавидели за наше происхождение. Мы вынуждены были бежать, скитаться, и в итоге из-за жизни в ненадлежащих условиях мама тяжело заболела и умерла. Озлобленные жители поймали нас, подвесили на стене и поквитались за все грехи, которых мы не совершали, но которые им ничего не мешало повесить на нас. Там Доффи и лишился глаза. После всего этого мой брат пустил пулю в затылок нашего отца. Он ненавидел отца за то, что тот отрёкся от своего титула и утащил за собой на дно всю семью. – Привилегий? Титула? Вы что, выросли в какой-то королевской семье? – Я скажу тебе, но ты вряд ли мне поверишь, – усмехнулся Коразон, выпустив между губ струю сигаретного дыма и сбросив пепел с кончика сигареты. – По происхождению мы с Доффи... знать мирового правительства, теньрьюбито. Действительно, поверить ему Юки смогла не сразу. Первые пять секунд она переваривала услышанное и сама себе задавала какой-то глупый назойливый вопрос: «Теньрьюбито? Те самые? Или другие? Нет, нет, может, всё-таки другие? Не те, о которых все знают? Но что за «другие теньрьюбито» такие?». Затем ещё три секунды, чтобы угодить под обрушившийся потолок шокирующего осознания: никаких «других теньрьюбито» нет, лишь те, кто возвышается над обычными людьми, над лордами, принцами и королями, над царями гор и владыками морей. Над всем живым и мёртвым. Глаза Юки округлились, нижняя челюсть повисла. Он что, действительно сидел перед ней – один из тех, в чьих жилах текла кровь людей, стоящих у руля этого мира, и людей... высокомерных и эгоистичных, по вине которых часто страдают невинные люди... дети. Дети, которые теряют всё и смотрят на мир глазами, полными ненависти и злобы. – Значит... теньрьюбито, да? Вы с Дофламинго? – задумчиво переспросила Юки, всё ещё разгребая бардак, взлетевший на воздух в стенах её разума. В голове всё звенело, всё дребезжало половниками о кастрюли. – По рождению – да. – Для Коразона было важно это уточнение. – Этого статуса нас лишили из-за отца. Мы родились в семье теньрьюбито. Но сейчас, как видишь, мы пираты. – То есть сейчас, как и все пираты, вы ненавидите мировое правительство, в которое входят в первую очередь теньрьюбито? – Ты ошибаешься. Не все пираты ненавидят мировое правительство. Есть группа пиратов, которая работает на Морской Дозор. – И ты думаешь, что я так просто поверю в эту историю про твоё знатное происхождение? – Зачем мне врать о таком? – Не знаю. Может, чтобы произвести на меня впечатление? – А тебя что, можно впечатлить статусом короля мира? – Какой же ты хитрый, Кора-сан, – на губах Юки пробежала ухмылка, и Коразон заметил её, прежде чем девушка вдруг оказалась прямо перед его лицом и нырнула взглядом в его глаза, сощурилась. – Ни на один мой вопрос не ответил чётко и ясно. Вернувшись в прежнее положение, Юки ещё пару секунд наслаждалась оторопело бегающим взглядом вновь смущённого мужчины. А после она чуть помрачнела и сказала: – Значит, Ло всё-таки не просто так тебя ненавидит. Наверное, что-то на подсознательном уровне подсказывает ему, кто ты такой. – Ему не нужно лезть так глубоко за причинами, чтобы меня ненавидеть. А тебе – за причинами, чтобы мне не доверять. – Коразону было грустно от этих слов, но он всё равно улыбался, правда, неестественно и вяло. – И то верно, – Юки важно задрала подбородок, щурясь от солнечных лучей, плясавших на её лице. – Уж я-то лучше всех знаю, какой ты злостный обманщик, – и, улыбнувшись, тыркнулась плечом ему под бок, да так, что Коразон чуть внутренние органы не выплюнул. Посторонний, но хорошо знакомый голос из-за спины ответил ей: – Да, такой же, как и ты. Вмиг облившись холодным потом, Юки резво обернулась, и ужас сомкнул на её горле свои ледяные пальцы. Она вдохнула и забыла выдохнуть, подскочила на дрожащих коленях и почувствовала себя лосихой под дулами дюжины охотников: её поймали, загнали в угол, и бежать вокруг было некуда. Возле бурелома стоял и широко раскрытыми от ошеломления глазами на неё смотрел окаменевший Трафальгар Ло. – Так это что, получается, всё правда? То, что говорят о вас взрослые... правда? Коразон в ужасе подскочил на ноги, попутно, конечно же, споткнувшись из-за суетливой спешки, и теперь они с Юки были двумя загнанными лосями, топчущимися на месте, совершенно не знающие, как правильно смотреть в дуло направленного на них ружья. По коже бежал холод у всех троих. Глаза Трафальгара полнились шоком, заледенели, онемели. Онемела и сама Юки, она совершенно потеряла дар речи от неожиданности и стала похожа на куклу, которая открывает рот, если её наклонить. – И ты... – Ло вдруг перевёл испуганный взгляд на Коразона. Вот, что больше всего ошарашило его, когда, подойдя к бурелому, он услышал, как Юки с кем-то разговаривает. – Ты... Какого чёрта ты говоришь?! Игры кончились. Мышкам больше не спрятаться ни от одной кошки.