***
День близился к закату, но самое страшное ещё было впереди. Юки знала об этом, поэтому не могла сомкнуть глаз. Она устала, она хотела хоть немного поспать, но это было невозможно. Всё, что она могла, это одиноко сидеть в постели в своей комнате и наблюдать, как солнце понемногу начинает опускаться за горизонт, и как на подоконнике гнездится стайка суетливых воробьёв. У этого кошмара, думала она, нет ни конца, ни края, но кто-то должен положить всему этому конец. Никто не избавит её от страданий, кроме неё самой. Понадеяться на добросердечность Дофламинго и сказать ему правду? У этого шага только один результат – наказание, для неё и для Коразона. Это риск, ровно такой же, как и побег. Поэтому в данной ситуации альтернатив не было. Йола приходила к ней несколько раз за последние два-три часа. Она приносила ей разные наряды – всевозможные платья для невесты молодого господина, кружила с ними по комнате, словно в вальсе, рассказывая о своих неудачных браках и таких красивых нарядах, в которых ей довелось ходить под венец. Нужно было показывать заинтересованность, но Юки с трудом справлялась с болью, что сдавливала ей грудь. Не нужны ей были платья, как и не нужна была эта свадьба. Только вот Йоле об этом нельзя было знать. В какой-то момент Юки притворилась, что уснула. Тогда женщина оставила все платья на диване и удалилась. Но одиночество принесло за собой ещё более жгучую боль и невыносимое копошение мыслей в голове. Комната заполнялась предзакатным золотом, залитые янтарным свечением стены давили на и без того расшатанные нервы. Но скоро скрипнула дверь. В комнату вошёл Коразон. И когда его высокая фигура в огромной перьевой шубе показалась на пороге, Юки поняла, что именно его и ждала. Его появление мгновенно вызвало на губах улыбку. Однако сам Коразон был мрачен. Он почти не смотрел на девушку, отводил взгляд в сторону. Прежде чем Юки успела спросить у него, в чём дело, он подошёл ближе, сел на стул возле её кровати. Как и всегда, в опасном для его тайны месте – немногословный и сдержанный. Он хранил загадочное молчание несколько секунд, сидя, упёршись локтями в свои длинные узкие колени. Потом достал листок с маркером и быстро написал: «Я ПРИШЁЛ ПОПРОЩАТЬСЯ». Юки прочитала, но ситуацию это не прояснило, наоборот – только запутало её. Она, ничего не понимая, взглянула на мужчину, взгляд её требовал объяснений. Тогда Коразон принялся писать, сменяя листы один за другим: «Я НЕ ДУМАЛ, ЧТО ТЫ ПРИМЕШЬ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ДОФФИ». «Я НЕ МОГУ ЗДЕСЬ ОСТАВАТЬСЯ». «ТЕПЕРЬ – ТОЧНО НЕТ». «ПОЭТОМУ...» У Юки просто не укладывалось в голове то, что Коразон и впрямь мог понять всё, что произошло, так неправильно. Уж кто-кто – но только не он! Уж он-то должен был прочитать её намерения между строк! Юки не дала ему дописать следующую записку: рассерженная, она выхватила лист и маркер из его рук. Захотелось кинуть их ему в лицо, но она сдержала этот порыв (учитывая то, каким раскалённым добела сейчас было её состояние, вынужденное спокойствие можно было смело считать успехом). На листе, которым она ткнула ему в лицо через пару секунд, было написано нервным почерком: «ДУРАК! ТЫ ИДИОТ, КОРА-САН! ДУРАК! ДУРАК! ДУРАК! ДУРАК!» Коразон и вправду почувствовал себя полным дураком, прочитав это. Юки требовательно протянула руку раскрытой ладонью вверх. Растерянный Коразон вложил в неё ещё один лист бумаги, надеясь, что он не будет исписан новыми гневными обзывательствами. Юки принялась усиленно писать. От волнения путала слова и портила бумагу, выбрасывала скомканные листы и просила новые. И вскоре наконец-то донесла до Коразона суть своего негодования: «Я СОГЛАСИЛАСЬ НЕ ПО-НАСТОЯЩЕМУ. ХОТЕЛА ВЫИГРАТЬ ВРЕМЯ. ДУМАЛА, ТЫ ПОЙМЁШЬ. НО ОН СРАЗУ ДОСТАЛ КОЛЬЦА. Я ИСПУГАЛАСЬ. И НАРОЧНО УПАЛА В ОБМОРОК». В этот миг Коразон понял, что все её «дурак» и «идиот» были вовсе не ругательствами, а констатацией фактов. Он и впрямь был круглым дураком, раз вместо того, чтобы включить голову и поразмыслить логически, поддался порыву чувств и решил, что девушка, которая была так искренна с ним, может в одночасье забыть о том, что происходило между ними последние два года. Всё верно, во всём, что касалось его взаимоотношений с этой прекрасной девушкой, он моментально становился идиотом, неспособным здраво мыслить, слепцом, думающим только об одном – хотя бы об ещё одном взгляде, который эта девушка может ему подарить. Коразон стыдливо спрятал лицо в ладонь, несколько раз без жалости стукнул себя по лбу. На чистом листе он написал и показал Юки: «И КАК ТОЛЬКО ТЫ МЕНЯ ТЕРПИШЬ, ТАКОГО БОЛВАНА». Потом – с обратной стороны листа: «ПРОСТИ МЕНЯ, ЮКИ-САН». Юки вздохнула. Как и сегодняшний обморок, эта её злость на Коразона была ненастоящей. Ну, по крайней мере, отчасти. Юки быстро успокоилась и вновь улыбнулась не в силах долго на него злиться, хотя бы потому, что могла понять его беспокойство. «Он так разнервничался, потому что испугался, что потеряет меня», – эта догадка вызвала трепетную радость, похожую на стайку вспорхнувших с ветки зябликов. – Кора-сан... ты предлагал убежать, – сказала Юки. Она больше не хотела пользоваться листочками и маркерами, но ей приходилось говорить полушёпотом. – Когда... Когда мы убежим? Сегодня? Растянувшаяся улыбка Коразона выдала его несдерживаемую радость. Он только что получил ответ на своё предложение, тот ответ, который он желал услышать. Коразон кивнул, отвечая на вопрос девушки, затем, кое о чём подумав, взялся писать: «НО НАМ НУЖНО БУДЕТ ВЗЯТЬ С СОБОЙ ЕЩЁ КОЕ-КОГО». Но не успел он показать написанное девушке, как она озвучила свою просьбу, которая в дальнейшем стала условием: – Только, пожалуйста, давай возьмём с собой Ло! Я знаю, он не захочет нас даже слушать. Но мы должны забрать его с собой. Наверное, я звучу эгоистично... – она стыдливо опустила глаза и нервно сцепила пальцы. Коразон замотал головой, чуть приблизившись к ней (он собирался прикоснуться к её руке, но так и не смог). – Но если Ло останется в этой семье, случится непоправимое, я не знаю, как это объяснить, я просто чувствую это. И мне страшно за него, очень страшно. Я люблю Ло. Я хочу ещё о стольком с ним поговорить, но времени не просто мало – времени совсем нет. Я просто не могу уплыть без него. Не могу. Коразон мысленно поразился: они думают об одном и том же. Она права, временем сейчас они практически не располагают, поэтому он оставит рассказ об их с Ло разговоре на потом. «ХОРОШО. Я ПРИДУМАЮ, КАК ЗАБРАТЬ ЛО С НАМИ». Юки широко благодарно улыбнулась, и в свете этой улыбки её лицо стало восхитительно красивым, даже несмотря на усталость. Всеми мыслями и чувствами она уже была далеко в море, где-то там, где она никогда раньше не бывала наяву, но где ни раз гуляла в своих мечтах. От одной лишь маленькой мысли о том, что совсем скоро она, Ло и Коразон будут далеко отсюда, на глаза наворачивались слёзы, и в груди от нетерпения всё вспыхивало. А ещё ей хотелось... прикоснуться к Коразону. Просто почувствовать кожей его кожу, ощутить, какая она тёплая, просто спрятаться в этом тепле хотя бы на короткий миг, чтобы стать чуточку смелее перед предстоящим испытанием. Необходимость решительных быстрых действий не даст им сейчас побыть вдвоём, они оба это прекрасно понимали. Коразон поднялся, сообщив на последнем имеющемся у него при себе листке, что немедленно займётся подготовкой к отплытию. «Он что, уже уходит?» – эта мысль вдруг испугала Юки сильнее, чем обручальные кольца в руках Дофламинго. И она окликнула Коразона, прежде чем он коснулся ручки входной двери. Зачем? Что ему сказать? Что она хочет его объятий? Это сейчас так неуместно и глупо! А ещё по-прежнему очень смущающе. К чему сейчас эта детская, никому не нужная наивность? Лучше дать ему уйти, лучше подождать, набраться терпения. Если у них всё получится, скоро она сможет быть с ним столько, сколько они сами захотят. Если получится... Коразон заметил эту тревогу в её глазах и вернулся к её постели. На этот раз он сел не напротив, а рядом. Кровать чуть провалилась под его весом, рукава чёрной перьевой шубы раскинулись по одеялу, невесомо и заботливо обнимая девушку с обеих сторон. Коразону нужно было сказать Юки ещё кое-что, но листы кончились. Тогда он наклонился ближе к её лицу. Кровать жалобно скрипнула под ними. Уши Юки вспыхнули жаром, ей показалось, что она непроизвольно издала короткий глупый писк. Коразон оказался у её правого уха, послышался щелчок пальцами, а затем – его голос, по которому она успела соскучиться: – Пожалуйста, Юки-сан, не волнуйся. Завтра утром мы уже будем далеко, на каком-нибудь тихом острове, которого нет на Лог Посе Дофламинго. Ло будет с нами, я обещаю. За следующим щелчком пальцев его голос вновь исчез, словно задутое пламя свечи. Он так близко... Просто протянуть руки, обвить шею и прижаться щекой к его лицу. Просто убедиться, что он действительно здесь, что его голос не прислышался ей в бреду, что его запах – не галлюцинация. Но сейчас не место и не время, даже если сердце колотится, как обезумевшая дикая птица в клетке, нельзя позволить себе всё разрушить в шаге от воплощения их замысла. Кто-нибудь мог в любой момент войти в комнату и увидеть их, так что им лучше вообще не разговаривать в уединении, учитывая сложившуюся ситуацию. Ими двигали чувства, но эти же чувства могли сейчас их погубить. Взять себя в руки. Остудить голову. Скоро всё будет иначе. Легонько кивнув, Юки подавила в себе это несвоевременное желание близости. И проводила Коразона.***
Думать об этой встрече им обоим пришлось ещё долго, но, к сожалению, уже порознь. Воспоминания о том, каким тяжёлым и неконтролируемым стало дыхание Юки, когда он опустился над её ухом, чтобы успокоить её взволнованное сердце, мешали Коразону сосредоточиться на подготовке своей лодки к сегодняшнему побегу. Но даже так, он не пытался прогнать эти сладкие воспоминания. Они кружили голову, они будоражили, они обволакивали грудь приятной густой плёнкой и одновременно с тем пронзали тысячей самых острых лезвий саму душу. Коразон собирался сделать сегодня всё, чтобы этот миг повторился вновь, чтобы всё, что произошло с ним и Юки за эти два года, наконец-то обрело смысл. Иногда он останавливался, чтобы позволить себе секундную слабость и пропустить через себя некогда выпавшее ему счастье прикасаться к любимой девушке или ощущать её прикосновения (самым трепетным моментом для него по-прежнему оставался тот случай, когда Юки зашивала его рану, которую оставил Ло два года назад), и тогда у него всё валилось из рук, молоток падал ему на ногу, а тросы вылетали из рук, как скользкие змеи, и хлестали Коразона по лицу. Тогда он приходил в себя и возвращался к работе, к своему заданию – самому важному из когда-либо доверенных ему. На западном берегу Риверс-Маунтайн по обыкновению было солнечно и ветрено. С трёх сторон золотистый пляж окружала зелёная равнина, позволяющая влажному ветру, гонимому с моря, резвиться в своё удовольствие. Никакой пристани или даже мало-мальски оборудованного причала здесь не было, но Коразон оставлял здесь свою лодку, потому что у западного берега лежала самая короткая литораль, которая облегчала отчаливание. Песчаный пляж усложнял задачу швартовки лодки без причала, но кое-какую лазейку всё же оставлял – неширокую твёрдую полосу каменистого грунта в том месте, где цветущая равнина начинала перетекать в прибрежную зону. Именно на этом участке Коразону и приходилось вбивать несколько колышков, к которым протягивал длинные буксирные тросы от лодки, отдаляющейся почти на десять метров к воде. Тяжело будет при таком расстоянии быстро отвязать лодку. Остаётся либо уповать на то, что за беглецами не пустится погоня, либо пожертвовать тросами (не отвязывать, а просто обрубить их). Решив, что можно попробовать сейчас отбуксировать лодку под скалу к восточному берегу, Коразону пришлось тут же от этого варианта отказаться. Со стороны главного порта на юге донеслось мягкое громыхание ударившегося бочиной о пристань корабля. Судно с провиантом, подумал Коразон, эти безрукие идиоты уже могли бы научиться грамотно подводить корабль к пристани, но постоянно задевают её бортами. Плыть к восточному берегу, огибая остров по северной дуге слишком долго, а самый короткий путь лежит через главный порт, где сейчас будет слишком людно для тайных манёвров. Понемногу наступал закат. Небо озарялось лиловой желтизной, пока солнце расплавленной золотой монетой катилось всё ниже к чёрной линии горизонта. Закончив с проверкой креплений паруса, Коразон присел на край борта своей лодки, и ему вдруг вспомнилось, каким дураком он себя почувствовал, впервые заговорив со служанкой семьи Донкихот. Нет, не первое написанное для неё слово на клочке бумаги, а то, как звучал его голос в тот день, за который ему по-прежнему жутко стыдно и вина за который никогда не утихнет в сердце глупого влюблённого лжеца. Подумать только, он тогда и вправду совершенно не позаботился о последствиях! Не взвесил все «за» и «против» безумной идеи раскрыть ненавидевшей его служанке свою тайну, не подумав о возможных вариантах ей реакции. То, что Коразон сделал в тот день... тот удар, нанесённый не той, кому он предназначался... Это выбило его из равновесия, разрушило шаткий маятник собранности и осторожности, застелило глаза голыми эмоциями. И вот, где он теперь со всеми этими сантиментами, сидит на бортике своей лодки, выкуривает последнюю в пачке сигарету, смотрит на медленно угасающий день и готовится сделать его самым важным днём в жизни той, кто всё-таки, несмотря на противоречивые чувства, всё же смогла тогда принять правду глупого влюблённого лжеца. Точнее, половину правды. «Я по-прежнему боюсь, – признался сам себе Коразон, печально улыбаясь тлеющей меж его пальцев сигарете. – Мне страшно подумать, что когда-нибудь – а скорее всего, очень скоро, если мы всё-таки сбежим сегодня – наступит время, когда мне придётся рассказать Юки-сан остаток правды обо мне. У неё самое большое и доброе сердце... но даже в нём не найдётся столько места, чтобы смириться с тем, кем я был все эти годы на самом деле. Она вновь возненавидит меня, но я не буду сопротивляться этой ненависти. До тех пор, пока я что-то могу сделать для неё, пока она позволяет мне защищать её, я буду нарушать все мыслимые и немыслимые законы этого мира лишь ради неё одной. Я хочу жить и умереть рядом с Юки-сан. Это всё, чего я хочу». За спиной послышались шаги. Коразон немедленно обернулся, напрягся всем телом. К лодке, крадучись, подбирался незнакомый Коразону зеленоглазый мальчик с тёмно-русыми волосами, одетый в старую затёртую жилетку на вылинявшую белую рубашку. Уловив на себе метнувшийся в него взгляд большого мужчины в странной шубе, мальчик испуганно застыл, но не сбежал. «Что за чёрт! Он подобрался так близко, но я заметил его только сейчас!» – удивился про себя Коразон. Несколько секунд они потуплённо смотрели друг на друга. Коразон ждал, пока ребёнок бросится удирать, а мальчик – пока этот страшный дядька с раскрашенным лицом напугает его до такой степени, чтобы можно было хватать руки в ноги и улепётывать. Ни того, ни другого не произошло. – Вы... пират? – спросил мальчик. Заговорить с ним стоило юнцу недюжинной смелости. Коразон не мог разменивать своё время на разговоры с залётными мальчишками, которым тут вообще нельзя было находиться (зато мог разменивать время на ностальгию, самоистязание и бесцельные внутренние разговоры с самим собой). Он спрыгнул на берег, принялся водить маркером по листку бумаги. Дописав, приблизился к мальчику (тот держался стоиком, и хоть его колени дрожали, он стоял ровно, как отважный воин перед лицом зловещей опасности, когда над ним нависла отвратительно длинная чёрная тень), сунул ему в руки лист. И вновь взялся натягивать тросы. «УХОДИ» – прочитал мальчишка на всученном ему листе. Но уходить он и не думал, любопытство не позволяло. Ведь ему выпал такой редкий шанс – поговорить с настоящим пиратом! – Меня зовут Алик. Я живу в деревне за Чёрным лесом с мамой и папой. Продолжая заниматься своими делами, Коразон, даже не обернувшись, настойчиво махнул мальчику рукой мол «Проваливай, кому сказал!». Игнорируя смысл этого жеста, Алик подошёл к Коразону на два шага, заулыбался, словно тот его не отгонял, а наоборот подзывал. Глаза мальчика, увлечённо наблюдающие за перемещением рук Коразона по буксирным тросам, искрились и блестели. – Это ваша лодка? А тот большой розовый корабль тоже ваш? Терпение давало трещину. Коразон быстро завязал трос (чуть не привязав себя вместе с ним) к колышку, вбитому в землю, обернулся и зашагал к незваному гостю. Перед приблизившимся к нему пиратом Алик дрогнул лишь на мгновение и сделал маленький шажок назад. Коразон присел напротив него на корточки, выхватил из его рук недавно врученный ему лист бумаги, развернул надписью прямо перед глазами мальчика и ткнул пальцем в единственное написанное слово. Он поразился, не увидев в его лице страха, только безобидное любопытство. – Вы тоже живёте в доме на холме, как и та девушка? Много времени не потребовалось Коразону, чтобы понять, о ком говорит этот малец. «Та девушка» могла быть только одна. И если этот ребёнок знает Юки, значит... стоит относиться к нему снисходительнее? Наверняка Юки, как и всегда, не упустила возможности познакомиться со встретившимся ей ребёнком, ведь её, точно магнитом, тянуло к детям, а детей – к ней. Словно это было её особенной силой, каким-то сверхъестественным даром. Можно и потерпеть любопытство этого мальчишки – как его, Алик? – ведь, в конце концов, он не то, что бы слишком мешался под ногами, скорее просто создавал Коразону лишний повод для беспокойства. Много болтал, да, но даже на задаваемые им вопросы не требовал ответа. Коразону не нравилась заинтересованность Алика тем фактом, что он разговаривает с пиратом. Ничего хорошего в детской одержимости пиратами он не находил. – У вас крутая лодка, дяденька, – решился-таки сказать Алик, долго тая в себе причину, по которой он подобрался так близко к пирату, вместо того чтобы продолжать свою тайную слежку из укрытия. Не мешая Коразону опускать парус, Алик несмело ощупывал гладкий деревянный корпус. – А моя лодка, точнее, лодка моего отца уже старая и в море давно не выходила. «И чего ему только надо. Для его же блага, пускай возвращается домой», – Коразон не понимал, присутствие Алика и его дружелюбные расспросы его то ли донимают, то ли смущают. Может, и у него внутри есть какой-то магнит, как у Юки, который притягивает детей? – Папа называет нашу лодку «старушкой», но любя. Мама не любит, когда он рыбачит на ней, боится, что с отцом что-нибудь может случиться. «Старушка» стоит там, на восточном берегу, у заброшенного пирса. Раньше мы часто ею пользовались, но теперь отец запрещает туда ходить, хотя лодку не забирает. «Старушка»... Если подумать, лодка Коразона тоже довольно старая, но он всегда добросовестно относится к её состоянию, вовремя ремонтирует, не даёт механизмам заржаветь, а парусу – износиться. Коразон слегка улыбнулся – впервые отреагировал на слова Алика, и мальчик, заметив это, и сам заулыбался. Но в следующий миг улыбка стёрлась с лица Коразона. Внезапно он подумал: теперь он знает, где стоит лодка отца этого мальчика, а Дофламинго... знает и всегда знал, где стоит лодка его младшего брата. И если капитан пиратов Донкихота догадается о побеге (а он догадается, он далеко не глуп, как Коразону, возможно, хотелось бы), велика вероятность, что он что-нибудь сделает с лодкой Коразона или устроит засаду на западном берегу. Этот мальчик оказался здесь неспроста, подумал Коразон, а по велению невидимого магического перста судьбы, в который он в последнее время начал охотно верить. Не просто потому, что наивное любопытство вывело его к опасному для него человеку, к которому родители наверняка строго-настрого запретили ему приближаться, и не просто потому, что ему хотелось увидеть вблизи понравившуюся ему лодку с блестящим полированным корпусом. Нет, у этого мальчика, Алика, была особая роль в грядущей постановке, пускай он об этом и не знал. Коразон решился на хитрость. На быстро выуженном из-под шубы листке бумаги он написал: «ЭЙ, ПАЦАН, ГОВОРИШЬ, ТЕБЕ НРАВИТСЯ ЭТА ЛОДКА?» Алик прочитал и ответил с выливающимся за края энтузиазмом: – Конечно! Она же вон, какая! Лебёдки и закрутки парусов подкручены не слишком туго, парус выглядит прочным и плотным, киль приделан к корпусу и держит лодку ровно и устойчиво. Эх, была бы у меня такая лодка, мы с друзьями точно смогли бы исполнить нашу мечту! Не успел Алик закончить свои восторженные речи, как Коразон уже портил новый лист бумаги. Ему не нужен был его ответ, чтобы догадаться о том, что чувствует этот мальчик с завидущими глазами. И скоро он развернул к Алику листок с заманчивой надписью: «ТОГДА ДАВАЙ МЕНЯТЬСЯ?»***
Корабль с провизией пришёл сегодня как нельзя вовремя. Если проводить все общепринятые свадебные ритуалы (Дофламинго не то что бы очень хотел этого, но он отдавал себе отчёт, что определённый размах заявит о его серьёзных намерениях), то надо было бы закатить пир, да не абы какой, а королевский. С такой задачей лучше всего справится Диаманте, и Дофламинго поручил ему это, когда они вдвоём направились встречать пришвартовавшийся в их порту корабль. Как и всегда, сперва ему пришлось «раскачать» самолюбие Диаманте, прежде чем тот, набив себе цену, согласился взять ответственность за столь важное мероприятие как свадьба капитана. – Я могу поручить это только тебе, Диаманте. Ты лучше, чем кто-либо справишься с этим. – Да брось, Доффи. Ты так говоришь, как будто я твоя незаменимая правая рука. – Так и есть. Ты – мой самый первый помощник. – Да ладно тебе, я ж не гений какой-нибудь. – Ты гений, Диаманте. – Ты преувеличиваешь, Доффи, я же не... – Ну, раз ты настаиваешь, так и быть. Поручу это Треболу. – Ладно! Я гений! Я организую тебе самую отпадную свадьбу, уж будь уверен! Всё, чего касалась рука Дофламинго, всегда приходило в движение. Особенно, если речь шла о мотивации такого ленивого, но такого сильного и верного его подчинённого, как Диаманте. Сейчас Дофламинго стоял рядом с ним под высокой каменной аркой, вид из которой катился по склону к пристани, а за их спинами вглубь тянулся пустой тёмный коридор, упирающийся своим началом в подземелья особняка. Предзакатное красное солнце подсвечивало золотом их чернеющие силуэты. Опершись локтём на стену, Диаманте вслух считал бочки с вином, которые перетаскивали рядовые из трюма провизионного судна. В какой-то момент он жадно усмехнулся, выразив сомнения в том, что привезённого алкоголя хватит на грядущий праздник. Дофламинго охотно согласился, подметив, чего стоят одни только аппетиты «гения». Диаманте предложил ограбить несколько подчиняющихся им портовых городов, но Дофламинго ему в этом предпраздничном развлечении отказал. Свадьба должна состояться как можно быстрее, а всё, что её задержит, будет исключено. Она уже попыталась отсрочить неизбежное. Попытка была неплохая, но всё же провальная. Бедная несчастная малышка Юки, она так боится стать счастливой! Думая об этом, Дофламинго не мог удержаться, спускал тихие смешки себе под нос в предвкушении. Никто не смеет водить его за нос. Никто не сумеет его переиграть. Он был первым. Он! Не Коразон подобрал маленькую девочку на пепелище и принял в семью, не Коразон на протяжении семи лет был её великодушным покровителем и защитником, дающим ей всё, чего она пожелает. И это её благодарность? Просто немыслимо! Юки всегда была послушной, безропотной и преданной, никто из пиратов Донкихота ни разу за пять лет не усомнился в её верности семье. Что же с ней случилось? Что случилось с Коразоном? Что у них обоих творится в головах? Словно маленькие дети, они играют с огнём, не осознавая опасности, не думая, что лизнувший кожу даже самый крохотный язык пламени может оставить неприятный ожог. Рядовой подчинённый Диаманте принёс две чарки с вином из вскрытой бочки новой партии провизии. Диаманте отпил от поданной ему чарки, осушил её в два глотка, громко выдохнул с наслаждением. Вторая чарка была для молодого господина. Дофламинго попробовал и невольно тоже опустошил всю чарку до дна. Вино в этот раз было выше всяких похвал, опять же – как раз вовремя. – Эх, не терпится мне увидеть малышку Юки в свадебном платье! – хохотнул Диаманте, привалившись плечом к стене. – Йола носится, как в жопу ужаленная, а когда она так носится, значит, из кожи вон вылезет, чтобы всё было по высшему разряду. Уверен, она превратит нашу милую кухарочку в самую величественную королеву. Юки сейчас находится под присмотром Йолы, вспомнил Дофламинго, и эта мысль немного успокоила его. Лишь немного. – Мы и тебя приоденем, женишок! – увесисто гоготнул Диаманте, толкнув капитана кулаком в плечо. – А то ты на фоне королевы совсем смотреться не будешь. – Не перестарайся. На свадьбе самой красивой должна быть невеста. – На этой свадьбе самым красивым будет Коразон. Если принесёт с собой такую же рожу, с какой он стоял, когда ты попросил его обручить вас с Юки. Ха-ха-ха! Дофламинго тихо рассмеялся в тени громкого хохота Диаманте. Но смешно ему не было, смех рвался из него скорее нервозный, чем искренний. – Хорошая была шутка. Он поверил. Да и мы все тоже. – Почему ты думаешь, что я пошутил? – Дофламинго взглянул на Диаманте, и крошечный солнечный блик отрекошетил от красных линз его солнцезащитных очков. – Срань господня, Доффи, да он же немой! Как ты себе это представляешь? Бедолагу так перекосило, жуть. Поверить не могу, он и вправду решил, что ему что-то светит с Юки. У него что, винегрет вместо мозгов? Чем он думает? – Я верю в благоразумие своего брата. Он отступит после сегодняшнего дня. Коразон не тот человек, который будет делать глупости, идя на поводу у своих чувств. Прямо сейчас Дофламинго... обманывал сам себя? Он разговаривал с Диаманте, но не мог избавиться от ощущения, будто ведёт этот диалог сам с собой и сам себе задаёт вопросы. Пошутил ли он, когда подозвал Коразона помочь ему с церемонией венчания? Была ли то злобная издёвка в целях надавить на больное и поставить брата на колени? Может, да, а может, и нет. Действительно ли он верит, что произошедшее наконец-то заставит Коразона одуматься? Где-то в глубине души, может, так и было, но на поверхности, там, где формировалось вязкое предчувствие чего-то нехорошего, Дофламинго ставил эту вероятность под сомнение. Он не желал видеть Коразона своим соперником, тем более, в вопросах, касающихся женщин. Он дорожил своим младшим братом, своей единственной кровной роднёй. Он любил его. И лишь потому, что он любил его, Дофламинго собирался причинить ему боль. Ведь только через боль познаются жизненные уроки. Это самый лучший способ познать истину и запомнить элементарные правила, чтобы никогда больше не возвращаться к своим ошибкам. Они оба усвоили это ещё в детстве, но один из них начал забывать. Теперь долг Дофламинго как старшего брата – напомнить Коразону, каким бывает вкус боли от неусвоенных уроков. За спиной послышалось катящееся по стенам эхо шагов. Не сразу, Доффи и Диаманте поняли, что слышали шаги, уже после того, как из густой темноты раздался жутко приторный звонкий девичий голосок, почти до инфаркта перепугавший несчастного Диаманте. Это была Детка-5 и она звала молодого господина. – Маленькая мерзавка, ты смерти моей хочешь?! – вопил разозлённый Диаманте, держась за сердце. Ну и напугала же его эта девчонка с её неожиданным появлением. – Теперь, чтобы успокоить нервы, мне нужна ещё одна чарка вина. – Думаю, ещё одна бочка нуждается во вскрытии и дегустации, – подначивал Дофламинго. – Я же сказал, Диаманте, никто не справится с организацией банкета лучше тебя. – Доффи, ну хватит, ты так говоришь, будто я первоклассный сомелье. – Это правда, ты самый лучший сомелье. – Тебя послушать, так я просто незаменим среди всех лидеров семьи. – Как хочешь. Тогда я отправлю... – Решено! Я самый лучший незаменимый сомелье, и я попробую всё привезённое вино! И пока раззадоренный Диаманте полетел к пристани, громко возвещая грузчиков о своём намерении отпить из каждой бочки, чтобы попробовать «чем они там собираются напоить молодого господина в день его свадьбы», Дофламинго обернулся к Детке-5. Сейчас Диаманте выпал шанс надраться ещё до начала торжества лишь потому, что Дофламинго заранее знал, зачем к нему пришла его маленькая подчинённая. Девочка вышла из-за завесы подземельного мрака, поравнялась с молодым господином, который был на пять или семь голов выше неё. – Ты сегодня очень грустная, Детка-5, – подметил Донкихот, когда на её лицо упали лучи предзакатного зарева и очертили её лицо грубыми чёрными тенями. – Что такое? Ты не рада за нас с Юки? Она вся сморщилась, как кусочек чернослива, отвернулась и ответила без искренности, с особым трудом переступая через себя: – Я рада за вас, молодой господин. – Вот как? Тогда порадуй и меня. Ты ведь что-то узнала, верно? Поэтому ты пришла ко мне? Решив игнорировать сердечные терзания маленькой девочки, Дофламинго перешёл к сути их уединённого разговора. Если Детка-5 пришла без ценных новостей, это будет значить, что он зря отправил Диаманте облагораживать винные бочки. Доффи опустился на корточки, чтобы девочке было удобнее разговаривать с ним, да и в общем-то, таким жестом он любил показывать своё расположение к детям. Среди самых младших членов семьи Донкихот считалось, что если молодой господин присел перед тобой на корточки и смотрит тебе прямо в глаза, значит, ты его заинтересовал. А для счастливицы Детки-5 такой щедрый знак внимания от капитана уже перестал быть редкостью. – Кора-сан о чём-то говорил с Ло тайком, когда мы были на Цельсе, – доложила Детка-5. – Какие у Ло могут быть секреты с тем, кого он с такой страстью ненавидит? – задумчиво скалился Дофламинго. – Ты не видела, что писал Коразон? – Нет. Он не пользовался бумагой, как обычно. Мы с Буйволом подглядывали, а эти двое беззвучно открывали друг на друга рты, как в какой-то дурацкой игре. – Беззвучно открывали рты? У тебя фантазия разыгралась или это какая-то метафора? – Я говорю правду! – почувствовав, что молодой господин видит в её словах подвох, Детка-5, хоть и сама не понимала, что видела сегодня в портовом городе на Цельсе, решительно настаивала. – Не знаю, зачем они так делали, но я видела, как они как будто бы ругались. Но я не смогла услышать, что они говорят, вообще ни звука. И Буйвол тоже ничего не услышал, мне не показалось. – Что? – у Дофламинго нервной судорогой дёрнулась левая мышца лица. – Но Коразон же не... Сомневаться в словах Детки-5 ему не приходилось. Его маленькая певчая птичка была слишком предана своему хозяину, ему было хорошо об этом известно, а кроме того, Дофламинго не видел ни единой причины ей врать о подобном. От напряжения у него прострелило левый висок так сильно, что из глаз, казалось, сейчас посыплются искры. В голове запульсировало вспененное масло кипящего сознания. В этот момент Дофламинго перестал понимать, как ему продолжать удерживать ускользающую от него грань реальности. Ничего не злило его так сильно, как неспособность удержать мысленное равновесие. Только что эта девочка сказала ему, что прямо перед его носом происходит что-то из ряда вон выходящее, и это разрушило хрупкий баланс гнева и смирения в его сердце. Нет, Дофламинго наконец-то открыл себе глаза, никаким благоразумием тут и не пахло. Верить было не во что. Коразон что-то задумал. «Что-то» он уже приводит в действие прямо сейчас, в эту минуту. И это «что-то» скоро... прогремит над их головами.***
Мелодия падающих и разбивающихся в хрустальной тишине капель – отголосок жизни в непроглядной чёрной пустоте, в которой Юки увязла, после неудачной попытки не уснуть. Она закрыла глаза, сломалась под натиском изнурения, и оказалась в ловушке своего сознания, которое сейчас выглядело как огромная пустая чёрная коробка без дна и потолка. И лишь мерный звук разбивающейся воды, доносящийся не справа и не слева, а буквально отовсюду сразу, разжижал этот мрак. Следующим, что вторглось в вязкую бесформенную черноту, стал голос. Бестелесный, бесполый, мягкий и бархатистый голос, что звал Юки из темноты где-то очень далеко, где-то, казалось, будто бы даже за пределами этой коробки. Она двинулась в сторону этого голоса, она не чувствовала физически, что двигается в каком-то направлении, это были скорее ощущения на мысленном уровне: она просто знала, что двигается, плывёт в воздухе, и может, потому эта уверенность имела место быть, что голос, мягко произносящий её имя, становился всё ближе. Из ниоткуда потянуло тёплым ветерком и горьковато-сладким запахом луговых цветов. Юки открыла глаза (Так темнота была лишь под опущенными веками? Достаточно было просто открыть глаза, чтобы вернуться в реальность?), и обожглась об яркий солнечный свет. Прикрыла глаза ладошкой, осмотрелась вокруг, щурясь, давая глазам привыкнуть. Она стояла посреди бескрайнего поля, упирающегося со всех сторон в матовое голубое безоблачное небо, в траве по пояс высотой, лёгкий ветер играл с подолами её платья и запускал пальцы в волосы. А вдалеке мутнел чей-то силуэт. Юки пошла навстречу, силуэт приближался дольше, чем, ей могло показаться, она шагала. Грубая земля и заросли кололи босые ноги, но бархатные верхушки вытянувшегося пырея приятно щекотали локти. Силуэт оказался женским. Юки не смогла понять, кто стоит перед ней, пока женщина не улыбнулась, обернувшись к ней, и сказала: – Наконец-то ты пришла. Прекрасная своей наружностью, женщина с приятным медовым цветом недлинных вьющихся волос с любовью смотрела своими добрыми карими глазами на подошедшую девушку так, словно ждала её здесь целую вечность. И отдалённые ощущения, уколовшие Юки, сложились в утерянное воспоминание. Юки поняла: она знает эту женщину. – Мама? – с сомнением спросила она. – Я что... умерла? – Подойди, понаблюдай со мной за лошадьми. Юки подошла ближе, встала рядом и увидела, что её родная мать, лицо которой она практически забыла, но почему-то вдруг сейчас вспомнила, с интересом смотрела, как гуляет внизу по примятой траве табун лошадей. Следующим воспоминанием стала ферма, на которой, будучи совсем маленькой, Юки росла, и, вероятнее всего, этой фермой был тот домик вдалеке за белым густым туманом, который стоял обособлено, как недоступное воспоминание, слишком далёкое, чтобы дать чёткую картинку. Уверенности в том, что Юки действительно видит утерянные обрывки воспоминаний из своего детства, было совсем мало, и всё же находиться здесь было приятно, спокойно и тепло. – Ты так выросла, Юки, – улыбнулась рыжеволосая женщина, взглянув на дочь. – Стала такой красавицей. – Что ты тут делаешь, мама? Я думала, ты давно... – Ты помнишь, что сказал тебе Донкихот Дофламинго, когда принял тебя в свою семью? – Что? – Юки вздрогнула. – Почему ты?.. Откуда ты знаешь?.. – Ты помнишь, что он сказал тебе, Юки? – настаивала женщина. Происходящее здесь, высокая прохладная трава, солнце, лошади и успокаивающая материнская улыбка – всё это было лишь иллюзией, сном, галлюцинацией. И только поэтому Юки смогла без труда отыскать в своей памяти слова, которым никогда с того самого дня, как попала на пиратский корабль, не придавала особого значения, но которые были сказаны семь лет назад именно для сегодняшнего дня. И Юки процитировала, дословно, словно читала реплику из книги: – Если ты захочешь убежать, сможешь... А договорил за неё уже другой голос: – ...сделать это в любой момент. Голос Дофламинго. Возникший за её спиной, вибрирующий томной претенциозностью, он запустил по спине Юки гурьбу ледяных мурашек. Она резво обернулась, покрываясь холодной испариной. Улыбка матери, лошади и призрачный домик исчезли вместе с запахами травы и утренней росы. Теперь Юки стояла посреди каюты, обставленной дорогой мебелью, перед Дофламинго, который сидел перед ней в своём кресле тогда, семь лет назад, когда пираты Донкихота подобрали с пылающего острова безродную девчушку, мечтающую вырваться на свободу. Капитан пиратов, что сожгли остров, был одет, как в тот день, ухмылялся, как в тот день. Но говорил о том, что происходило сегодня. – Ты можешь попробовать, Юки, – процедил сквозь зубы Дофламинго, не сбрасывая своей фирменной сумасшедшей ухмылки. Его правая рука, одетая в чёрную короткую кожаную перчатку, лежала на пистоле, указательный палец, точно в нетерпении, постукивал по золотой отделке ствола. – Это будет хорошая попытка. И хороший урок для тебя. Мне интересно посмотреть, что выйдет из твоих глупых и таких смешных попыток переиграть свою судьбу. Но тогда, ты уж не серчай, мне придётся напомнить тебе... Странный, но приятный сон превратился в кошмар. Юки в ужасе пятилась назад, желая скорее проснуться, убежать из этого места, сделать всё, чтобы сердце перестало так оглушительно бухать в голове. – ...каково это – потерять то, что тебе дорого. Дофламинго облизнул губы, пальцы правой руки сжались на пистоле. В эту секунду Юки больше не имела права лгать себе: она боялась Дофламинго, боялась так сильно, что всякий раз, когда ей доводилось осознавать его злобу и коварство, ей хотелось рыдать, как маленькая девочка, разбившая коленку. Не только от страха, но и от обиды, разочарования, от самой настоящей печали. Ведь она так долго верила (она действительно всем сердцем верила!), что Донкихот Дофламинго никогда не причинит ей вреда, что её молодой господин самый добрый и справедливый человек на свете. Как же больно оказалось падать с небес на землю. Как же горько оказалось ошибаться. Кроваво-красные линзы крепко держали её в своём тошнотворном плену. Упёршись спиной в стену, Юки наткнулась на нечто, похожее на дверную ручку. Не раздумывая ни секунды, обернулась, схватилась за неё, открыла дверь и выскочила наружу. Она стояла посреди мрачной заснеженной пустыни. Щёки уколол мороз, а босыми стопами ног она почувствовала скрип холодного снега. Из повисшего над головой иссиня-чёрного пространства (Юки не бралась утверждать, что в непроглядной темноте там всё же было небо) медленно падали пышные снежинки, они опускались на волосы и лицо девушки и растекались мокрыми пятнами. Устеленная снегом земля, грязно-лиловая, сизая, как дым, зловеще молчала. Юки боялась идти ещё куда-то, боялась открывать и закрывать глаза, оборачиваться через плечо – она так не хотела оказаться в ещё более худшем месте своего «Зазеркалья». Несколько тяжёлых вязких капель упало ей под ноги, кажется с её собственных рук. Юки машинально опустила глаза и взглянула на свои ладони... обагрённые кровью. Свежая, густая кровь, словно она только что вытащила эти руки из разделанной оленьей туши, стекала по локтям, оставляя крупные грязные пятна на белом платье. А под ногами по испачканному алому снегу были разбросаны крупные чёрные перья. Юки отскочила назад, почувствовав, как на миг дыхание перехватило, и она чуть было не задохнулась от ужаса. То, что падало с формального неба, больше не было снегом – теперь вокруг вместо снежных хлопьев летели чёрные перья. Где-то вдалеке прогремел глухой хлопок выстрела, расколовший тишину. А затем из пустоты навзрыд закричал знакомый голос. Надломанный голос рыдающего ребёнка. Голос... Трафальгара Ло. – Нет! Ло! Нет, пожалуйста! Не надо! Не трогай Ло! Не трогай его! Юки бросилась бежать туда, откуда раздался выстрел и откуда изливался плачем измученный детский голос. Юки никогда не слышала, чтобы Ло так плакал, так... отчаянно, так безутешно. Она должна была успокоить его, защитить, и желание это душило её, разогревало страх на крутом огне. Под ногами шуршали чёрные перья, которых навалило уже достаточно, чтобы белое пространство вновь стало чёрным, непроглядно чёрным, без конца и края, без пола и потолка. Ло плакал всё сильнее. Словно ему одновременно причиняли и физическую, и душевную боль. – Ло! Пожалуйста! Ло, где ты?! Ты слышишь меня! Мой мальчик! Ло! Ло!!! Юки срывала горло в крик, не могла нормально дышать, хрипела и задыхалась. Ноги налились тяжестью, бежать дальше становилось невыносимо больно. Что-то щёлкнуло в лодыжках, ноги девушки подкосились, она упала на колени, почувствовала холод. Все эти перья, все они до единого были липкими, руки от них становились грязно-красными. Юки встала, побежала вновь. Из глаз прыснули слёзы. – Ло! Ло! Не плачь! Я иду, Ло! «Ты слышишь её?» – спросила пустота искажённым свистящим звуком испорченного патефона сквозь хрип и треск. Голос раздался резко и так же резко замолчал. Юки вновь споткнулась и упала, поскользнулась на склизких чёрных перьях. Всё её платье от подола до рукавов было грязным и тяжёлым. От бессилия она уткнулась лбом в землю и зарыдала, словно это должно было разрушить окрепший кошмар, словно это должно было как-то помочь страдающему мальчику, словно это могло прекратить этот кровавый перьепад. «Кричи громче. Ты должна услышать», – требовал низкий тяжёлый голос. От рыдающего крика голова Юки готова была разлететься тысячью осколками боли. Она перестала ощущать себя чем-то материальным, она – живая манифестация крика, сгусток страха и сожалений. И она сливается с этой вязкой чёрной кровью, растекающейся под ногами, сливается со своим ужасом. «Слышишь?» Скрип потустороннего голоса – изломанная частота радиовещания, громкость которой становилась всё выше и выше. Истошный детский плач. Гремящая внутри тела и повсюду вокруг собственная агония. «Это...» И вдруг всё это разом замолкает, и в опустошённой тишине звучит только измученный охрипший крик девушки. «...Песнь свободы». Взрыв!..***
...Прогремел далеко не во сне. Он раздался наяву, на улице, за окном и донёсся откуда-то из района северных складов. Этот взрыв и вырвал Юки из холодных когтистых лап кошмара. Не успела она в ужасе подумать «Что это было? Неужели опять набег дозорных, как два года назад?», как дверь в комнату стремительно отворилась, с такой силой, что гулко стукнулась о стену. Юки готова была упасть в настоящий обморок от неожиданности. Её сердце уже из последних сил справлялось с напряжением этого дня. На пороге её комнаты стоял запыхавшийся Коразон. Его губы открывались беззвучно, будучи под действием «Тишины», но Юки смогла всё прочитать по его губам с первого раза. Нет, кажется, она вовсе даже и не всматривалась в движения его губ, ей это было ни к чему – она просто знала, что он ей говорит. «Юки-сан, скорее! Мы уходим! Сейчас!» – торопил Коразон и протягивал ей руку. Мгновение, чтобы осознать осязаемость происходящего. Это реальность, она больше не спит. В этом моменте больше не существуют сомнения, а все гложущие её вопросы сгорели вместе с ненужными ответами. Скинув с себя одеяло, Юки спрыгнула с кровати и со всех ног кинулась к Коразону.