Одно имя

- Агацума, да ты весь извелся, - Нисей по-кошачьи бесшумно ворвался в замкнутое пространство взволнованного сознания. Как Соби не почувствовал его появления? Хотя, сейчас он вряд ли заметил бы и обрушившиеся вдруг стены. – Сей на тебя безумно хорошо влияет, - издевается, но в звуках страшного имени тихо проскользнуло и его беспокойство, даже больше – скрытое отчаяние. В любом другом случае Соби не упустил бы возможность надавить на больное место. Жаль, что сейчас он был слишком разбит. - Что тебе здесь нужно? – холодность, стальная выправка. Это что-то, напоминающее рефлекс, что-то, что бесконтрольно выравнивает спину, убирает любые внешние эмоции, это почти как бой. Впрочем, возможно, это он и есть. Борьба за жизнь, и единственный, с кем ему по силам тягаться – это Нисей, или даже так: единственный, на ком можно отыграться – это Нисей. Тот, кто может заплатить по счетам, тот, кого Соби в состоянии победить, сладкое, липкое, вкусное и горячее предвкушение жестокости. Именно этого так не хватает. Как воспрял, вылез из гадкой трясины безумной пульсирующей боли, чтобы получить и причинить новую. - Агацума, ты меня разочаровываешь, – короткий смех. – Теперь я буду здесь жить. Я же Боец. Настоящий, с именем, так что твою судьбу подкидыша мне не повторить, - эта улыбка, такая самодовольная, что Соби сглотнул вожделение вырвать ее вместе с губами. Конечно, можно развернуть систему прямо сейчас, но Сеймей точно это почувствует, а если он вмешается, то Соби точно не выстоять. Вот если пустить в ход банальные кулаки... Гибкий и сильный. С первого взгляда не скажешь, что Соби столько ярости может вкладывать в один удар. Он быстр и ловок. Возможно, это то состояние, когда больше нечего терять и нечего защищать, а чувство вины так велико, что хочется, чтобы тебя наказали, твоей же кровью смыли тот позор, который сотворил своими руками. Больше нет границ, осталось только неистовая физическая потребность выпрыснуть, выкинуть, выгнать боль. Оставить ее, чтобы получить новую, другую. А может, выпустить не получится. Тогда, пусть на время, но заменить, отвлечься. Размашистое движение. Тонкие пальцы собраны в изящный кулак, и он попал в скулу своего соперника, останавливая поток насмешек и хвастовства. А дальше, в большей мере алый туман. Соби не смог бы остановиться, даже если бы и попытался. Он махал руками без остановки, снова и снова врезаясь в когда-то красивое лицо Нисея, погружая руки уже в месиво. И там, за кровью и слезами, и просьбами, на полу, в мольбах о пощаде, он, Соби, просто расплачивался за свою душу, за то, что ее забрали. Напор, агрессия и отсутствие здравых мотиваций, поэтому у Акаме не было ни одного шанса на спасение, ни одной возможности, чтобы ответить. Слепая ненависть с обоих концов, такая же зависть, но теперь у Соби было чувство превосходства, и он не прекращал усиливать его, вколачивая руки. Кто-то кричал. Поначалу Боец был уверен, что это Нисей, но потом ужаснулся, осознав, что этот голос принадлежит ему. Он это понял тогда, когда хриплый крик «Рицка» остужающе полоснул по спазматично сжимающемуся сердцу. Воспаленное, встревоженное, больное, то самое, которое трепыхалось и захлебывалось, то самое, что распухло до немыслимых размеров, раздулось чистым, абсолютным страданием, лишь когда это колыхнулось, растягиваясь за пределы возможного, обещая вот-вот лопнуть, только тогда Соби смог остановиться. Он сидел на полу, верхом на Нисее, тот еще каким-то чудом дышал. Весь перепачканный в странно-красную кровь, с израненными, разбитыми руками, запыхавшийся, с мокрыми и солеными подтеками на собственных щеках. Он постоянно повторял «Рицка», даже сейчас беззвучно твердил его имя, умолял о прощении пересохшими губами. В горле драло, будто он не пил много дней, а потом засыпал туда песка вперемешку с мелкой каменной крошкой. Эта вспышка. Неожиданно, так на него не похоже. Пожалуй, она застала врасплох обоих. Только Соби даже и не пытался думать, чтобы об этом сожалеть, наоборот, смотря на всю эту жестокую, живую грязь, он чувствовал некое нездоровое облегчение, что-то наподобие восторга, воспаленного, отупляющего безумства. Он и вправду лишился остатков рассудка. Так дико, так нетипично, так безупречно невозможно. Кто он, Соби? Что от него осталось? Или что теперь в нем появилось? Желание бороться или желание доказывать? Может, наконец, он стал человеком? Настоящим человеком, с чувствами, с желаниями, с обидами? Неужели он больше не машина? Не просто механизм? И все это благодаря Рицке, только ему. Упертому, абсолютно непоследовательному и такому милому, чистому, ранимому Рицке. Соби уже смеялся, так истерически, неистово хохотал, обливаясь слезами, омывая неизбежность, неотвратность всего, что случилось и случится. «Что бы ты сказал, если бы увидел? Если бы знал, что я такой?» Раскаяние. Только от того, что это не понравится ему, только из-за того, что он это не одобрит, не примет, осудит. Да, он бы разозлился, если бы увидел, точно так и было бы. «Жаль, что этого не случится!». Соби отполз, и теперь облокачивался спиной о дверцу шкафчика кухонной стенки. Слезы, растертые окровавленной рукой, тело ныло, не столько физически, сколько просто изнемогало от душевных перипетий. Все иссякло. Осталось бессилие и пустота, гулкая, обременяющая, одинокая. Страх смирения и выпад, глухой последний крик, он только внутри, только для него самого, эти отголоски неутоленного желания, пробудившейся нежности. Соби. Кем бы он ни старался быть, чем бы он ни хотел казаться, а все равно останется Бойцом, только Бойцом. И Боец никогда не сможет пойти против Жертвы, бывшей или настоящей, ему просто не в пору с ней тягаться. Боец только против Бойца, а Жертва с Жертвой. Затихающее, ноющее знание этой острой, правдивой истины. Все настолько ясно, что от этого тошнит, от этой безликой очевидности, несносной правдивой неизменности, предвиденности. Осталось только опустить руки и ждать. Просто ждать, когда все закончится, когда Сеймей прикажет уйти и больше не возвращаться, или просто убьет его. Да, так было бы существенно легче, даже больше, это было бы просто здорово, превосходно. «Может, стоит попросить его об этом? Да он и сам разозлится, когда увидит это». Соби безразлично взглянул на подрагивающее истерзанное тело в стороне. «А мы ведь с тобой похожи, твое лицо и моя душа». Цинизм, еще один порок человечности. Оказывается, такая уместная штука. Смеяться над собой весело, особенно когда больше ничего не остается. Потому что действительно ничего не остается, кроме этого больного утомляющего смеха. Он опустил голову на одно согнутое колено, достал из кармана лежащего на полу пиджака сигарету, закурил. Медленно втягивал дым, горячий, терпкий табачный дым. Обреченно ждать, вот его удел. Ночь тлеет за белыми занавесками, так темно и холодно. Там зима. Без снега, но, наверное, с ледяным ветром, а может, нет и его. Грузные пятна вытянутых деревьев, еле различимых в сумраке, их размашистые, кривые кроны, голые спящие ветки, их хруст в соприкосновении с колеблющимся воздухом. Это так нормально, когда один сезон сменяет другой, когда из холода рождается тепло и наоборот, когда свет перетекает в темноту, чтобы заново восстать спустя время. Наверное, это тоже правильно, для Соби, что однажды он получил Рицку и теперь пришел момент, когда он должен его отдать. Нужно с этим смириться. Только жаль, что не получится. Единожды попробовав хмель запретного яблока и райского сада, больше никогда не сможешь вкусить ничего другого. Это так же очевидно, как течение закономерностей в природе, или так же естественно, как необходимость воздуха в легких. Что с этим делать? Мысли в бездумье. «А как тебе будет лучше, Рицка? С кем тебе будет лучше? Точно не со мной. Я тебя не стою». Разувериться. Боль. Осознанное, голодное понимание. Интересно, давно Соби так неподвижно сидит? В пальцах до сих пор зажат уже остывший и истлевший окурок. Апатия. Разбитый опустошенный антураж, и он, как гурман, смакует эту полупрозрачную лепету пыток, растягивает пожирающие мысли, отдается им, чтобы окончательно сгореть, до самого тла. Утро не хотело наступать. Слишком долго. Очень долго. А может, это ночь не хотела заканчиваться, может, это все она? Она не хотела уходить, не хотела обнажать, раскрывать свои тайны, не хотела, чтобы и остальные увидели, что она скрывала под своими крыльями? Рассвет и шаги. Медленные и уверенные, по деревянному полу, равномерным эхом, тонкой, едва уловимой вибрацией, звуком. Их нельзя спутать ни с чьими больше. Сеймей, черт его бы побрал. - Агацума? – теперь он вошел в комнату и, наверное, взирал на своего родного бойца. Наверное, потому что сам Соби не хотел поднимать головы. – Это ты сделал? - Да, – свистящий и хриплый голос. Может, от выкуренной за это время пачки сигарет, а может, из-за не спадающего напряжения. А может, из-за того, что он больше ничего не ждет и ни на что не надеется. Даже почти не сожалеет, так как уже нашел себе оправдание, нашел в себе что-то наподобие сил, чтобы признать, что Рицка обойдется без него, что ему так будет лучше. - Ты меня удивил, – это восторг? Или показалось? Сей неопределенно хмыкнул, потом безразлично переступил через израненное тело, которое по определению должно было вызвать в нем намного больше эмоций, и уселся на стул. - Соби, нельзя трогать чужие вещи без разрешения, ты же это знаешь. Теперь тебя ждет наказание. - Да. - Ты, как всегда, покорный. Соби, я даже в какой-то мере скучал по тебе, – Сеймей облизнулся. – Но ты не стоишь этого. Как жаль. - Сеймей, я... - Замолчи! Я не разрешал тебе ничего говорить, – встал, наверное, решил отпихнуть его, но остановил занесенную ногу на полпути, скорее всего, не желая пачкаться. – Соби, ты ничтожество! Что ты делал с Рицкой? Кто разрешал тебе к нему прикасаться? Молчание. - Теперь отвечай. - Ты оставил меня Рицке, он был моим хозяином. Хохот, громкий и раскатистый, он шумно растянулся по всей комнате, вламываясь в пустующие стены, втыкаясь в Нисея, лежащего на полу, ударяя Соби, который не слишком отличался от другого Бойца. - Ты привязался к нему? Соби, тебя стоило бы убить за это. Но ты недостоин смерти. Знаешь, это даже хорошо, что ты так к нему прилип, так мое наказание будет еще существеннее для тебя. У меня есть на тебя планы, – теперь Сеймей расхаживал по комнате, в очередной раз переступая через неподвижного, растрепанного Нисея. – Рицка, он ведь тоже проникся к тебе? Он такой милый, слишком добрый для всех вас. Он не видит правду, не видит, какие вы все жалкие. Хорошо, что теперь у него есть я. Соби, ведь теперь я вернулся навсегда. Ты рад? - Да. - Конечно, ведь ты не можешь не любить меня, – эта улыбка, она так раздражала, вызывала такие оглушительные волны ненависти, такие высокие и мощные, но их никак нельзя было выпустить. Каждое слово, каждый звук, каждое движение губ, оно взывало уничтожить, но Соби не мог. Хотел, безумно, безудержно хотел, но не мог даже рукой шевельнуть. Он привязан, всегда в тугом ошейнике, всегда на коротком поводке у его ног. Так было всегда, и так будет всегда. Соби не может сопротивляться, он слаб, он жалок, он действительно ничтожество. - Хватит болтать, ты и так отнимаешь у меня слишком много времени. Слушай внимательно, потому что это приказ. Когда Рицка проснется, ты должен сказать ему следующее... Слова кружились, и голова, и комната, все в безумном пульсирующем танце, в дурмане запаха конца. Представить такое, помыслить о подобном. Даже для Сеймея это было уже слишком. Впрочем, разве может для него быть что-то слишком? Остатки фраз, ошметки, огрызки того ужасного, того, от чего кровь застыла и больше не двигалась, тело немело с каждым мгновением все больше и больше. Как такое может быть? Как? Зачем? Да, есть причина. Конечно, есть. Хотелось крикнуть «Нет». Хотелось кричать это все время, постоянно, не переставая, не останавливаясь, так хотелось воспротивиться и больше не подчиняться. Бинты на шее окрасились в красный, струйки тягучей жидкости стекали по ключицам, находя свое убежище на воротнике когда-то белоснежной рубашки. Соби до сих пор оставался в той одежде, в которой ходил на похороны. Это было кстати. А Сеймей все говорил, приказывал, выбивая свои желания прямо на теле. Не разрешал не слушать и не слышать. В бреду, в плену, и с острой болью. На самом краю себя и пола. - Отвечай! Соби, ты уяснил приказ? - Я... лучше убей меня. - Нет, я не настолько жесток. Это может ранить Рицку, это может заставить его ненавидеть меня. Разве я могу так поступить? Соби, тебе придется жить, потому что я так хочу. Осознаешь? - Да. - Вот и молодец. Знаешь, я даже почти жалею, что не смогу оставить тебя себе, я бы хотел видеть, как ты расплачиваешься за непослушание, – улыбка. – Да, кстати, я обменял тебя на свою свободу. Ты отправишься в Семь Лун, и будешь подчиняться Рицу. Но, Соби, - самодовольная улыбка. – Я не разрешаю тебе перестать меня любить. Я хочу, чтобы ты думал обо мне, вспоминал меня все время. Каждую минуту ты должен помнить, что я – твой хозяин, что я – твой возлюбленный. Соби, ты понял меня? - Да. Что осталось? Что? Горстка отчаянья? Потому что ничего другого нельзя было увидеть, даже рассмотреть нечем. Темно. Как омерзительно темно. Как оглушительно противно от себя самого. А Соби, наивный, думал, что хуже быть не может. Зря. Может быть, намного, действительно намного хуже. Даже тогда, еще несколько минут назад, он лгал себе, врал о смирении и опустошенности, потому что еще грел надежду, маленькую, почти угасшую, померкшую, он сохранял ее свет, плотно укутывая в ладони, трепетно и бережно прятал ее хрупкое и робкое сияние. Где-то в самой глубокой и свистящей дыре своей души он надеялся, что, возможно, Рицка не отпустит его, что он сумеет заставить его остаться. Теперь все рухнуло полностью, потому что эта надежда утонула в крови от открывшихся старых ран. Все, больше нет Соби, его нет, осталась только оболочка, только тело, только кожа, только кости, суставы и хрящи, а его внутри больше не существует. - И сделай что-нибудь с ним, – говорит про Нисея. - Я не хочу, чтобы Рицка это видел. Хотя... Лучше вылечи его. Это будет забавно. Ты ведь можешь, Соби. А еще приберись, здесь слишком грязно. Утро. Знакомая теплая постель. Глаза распахнулись резко, быстро и слишком неожиданно. - Соби?! – полушепотом. Трудно отличить, сон ли это был, но в груди до сих пор болит. – Соби? – уже громче, еще не проснувшимся голосом. – Соби! Дверь открылась, вошел Сеймей. - Ты уже проснулся? Как ты себя чувствуешь? Рицка выпучил глаза, пару раз моргнул, проверяя, что он действительно не спит. Сглотнул. - Где Соби? - Ты забыл сказать: «Доброе утро». Если начинать день с этого, то можно сделать меня счастливее. - Где он? – испуганный шепот. Рицка до конца не понимал, что именно вселяло в него такой ужас. Широкая, открытая, белозубая улыбка? Или крадущийся, мелодичный голос? Может, небрежность позы? Или фактическое наличие брата перед ним? Что же? - Перестань задавать глупые вопросы и иди умываться. Потом я ожидаю тебя к завтраку. Я как раз собирался приготовить для тебя что-нибудь. Рицка, я так мечтал о том, что мы будем завтракать за одним столом, как настоящая семья. Не разочаровывай меня, и, пожалуйста, поторопись. - Я... - Я люблю тебя больше всех, Рицка. Не задерживайся, я жду. Нет ответов, только тревога, паника, и осознание того, что тебя снова обманули. Вопрос в том, где именно. Сложно никому не верить, даже тем, кому хочется, даже тем, кому просто необходимо доверять. Все впустую. Себя не заставить, не перебороть тугую струю необузданных сомнений. «Соби. Что с ним? Где он?» Рицка чувствует, что ему плохо, он зовет его, мысленно, тянет за нить связи, только Соби молчит, не реагирует. «Почему?» «Это Сеймей его заставил или он сам этого хочет?» Постоянные знаки вопроса, они как наваждение, преследуют каждую возникшую мысль. Как определиться в своих ощущениях? Рицка знает, что такое радость, он испытывал ее раньше, знает, что такое грусть и тягость потери, через это он тоже прошел, но что, если и то, и другое возникает одновременно? Ты не можешь быть счастлив, потому что теряешь что-то необычайно важное, и, в то же время, ты не можешь убиваться горем, потому что есть весомый повод испытывать восторг. Невозможно что-либо изменить, даже нет права двигать собственные крайности. Как можно выбирать между важным и очень важным, между дорогим и драгоценным, между частями себя? Это не дилемма, это пытка, и от этого больно. А может, и не стоит думать о том, что вообще существует возможность этого выбора, может, все предопределено, может, в этом треугольнике лишним звеном является сам Рицка? Как тяжело и сложно, как невыносимо переносить все это, испытывать, держать, постоянно прятать, накапливая и накапливая, чтобы, возможно, однажды просто взорваться. Встал. Да, нужно это сделать. Побрел в ванную. Вода холодная, это отрезвляет, но не дает освобождения от волнения. «Соби... Соби?», « Сеймей». К чему все приведет? Что будет дальше? Что будет с ними? Вот уже натягивает удобные домашние штаны, запихивает руки в неудобно узкую футболку, продевает сквозь спутанные волосы пальцы, пытаясь расправить. «Соби!..» Ступеньки и кухня, та самая. Еще со вчерашнего дня она стала непреднамеренным свидетелем чего-то большего, чем встреча или разговор, она увидела, как кто-то ломался, как кто-то уходил, как уходил Рицка, как бросал его Соби, но Жертва уже простила, через боль, через страх, но простила. Потому что, независимо от своих желаний, он понимает, очень четко осознает, что Соби не мог поступить иначе. - Рицка, ты почти вовремя. Мне нужна еще пара минут, и все будет готово. Садись и подожди немного, – Сеймей нежно улыбался, оглядываясь через плечо. Идиллия, мечта, именно так Рицка представлял раньше счастье. Что же изменилось сейчас? Он сам? - Где Соби? - Предполагаю, что у себя дома, – сквозь зубы, но тем же обворожительно заботливым тоном. - Почему?! - Потому что здесь ему не место. - Он любит тебя! - Я знаю. Рицка, я не хочу о нем говорить. - Но... - Хватит, - вот он, Сеймей, немного надменный, но уже намного реальней. Опасность, сквозящая во взгляде, поджатые в ухмылке губы, приподнятые в предупреждении брови. Как же он менялся в своем гневе, в своем удушливом раздражении. Для него Соби – помеха, для него Соби – соперник или нет? Самоуверенности Аояги-старшему не занимать. - Я хочу его видеть! Я знаю, что, возможно, он этого не хочет, но я... Мне нужно сказать ему, что... - Хорошо, – сухо и просто. Согласился. – Я все для тебя сделаю, Рицка. Запомни это. Почему уют не может пробрать Рицку? Ведь он прямо здесь, он есть, он настолько очевиден, настолько ощутим... Но только глазами, не телом, не душой. Смятение. И свалка мыслей. Рицка знает, что где-то в ворохе всего этого спрятано то необъяснимо важное, но как его найти? Быть связанным, именно так Рицка понимал себя сейчас, он словлен собой, своей верой, своей кровью, своими убеждениями, разумом. Рациональность, логика, усыпляющие поползновения неосознанных порывов. Сдерживал ли он себя? Ради чего? Ради Соби? Или ради Сеймея? Может, он сам – причина? Может, Рицка сам ищет возможность быть отвергнутым, чтобы потерять боль, чтобы лишить себя альтернативы на санкцию причинения боли? Кто даст ответы на все? Кто будет принимать решения? Кто определит полюса крайности, сможет разобраться, что правильно, а что нет? Вот только страх неутолим, кажется, что он не пройдет никогда, и будет вечно преследовать и донимать, навязываться, опустошать, подгибая колени, вызывая неопытную слабость. - Когда? – нетерпеливый, потому что больше невмочь, потому что он сам не может ничего сделать. Он лишний, он навязывается, он требует и не в состоянии остановиться, даже вопреки недавно созданному распределению ролей. Рицка не может игнорировать свои привязанности, он не может отказаться от своей зависимости. Соби. Все всегда сводится к нему, с их первой встречи, он – смысл. И как бы Аояги-младший не отрицал этого, сейчас он ослеплен только этой больной нуждой. - Вечером. Это будет последняя ваша встреча, – раздражение. Это понятно. Это понятно! Только что-то хрустнуло в центре груди, будто кость сломалась от очень глубокого вдоха, или слишком сильного удара сердца, потому что оно действительно резво барахталось, отбивая отбойным молотком быстрый ансамбль цокота, как бы оторвалось от всего, что его держало, только от слова «последняя...», теперь налетая пинками на ребра, еще трепыхаясь в былом волнении. Неужели это действительно конец? Неужели это будет прощание? Рицка сжал зубы, до треска, и кулаки, все бессознательно, не замечая своей злости, своего желания сопротивляться. «Может... Может... – робко, – я могу не отдавать?» Тарелка на столе, брат напротив. Все как-то наигранно, что ли, будто спектакль, именно театральная постановка, где Рицка выступает в одной из главных ролей, и сейчас его задачей является изобразить счастье. Кусок в горло не лезет, а запах, который должен вызывать аппетит, почти болезненно бьет в ноздри. Волнение не скрыть, даже если очень стараться. - Тебе не нравится то, что я приготовил? - Не в этом дело. - Тогда в чем? - Я просто не хочу есть. И снова это прикосновение. Оно из прошлого, из того, что уже забыто. Не определить эмоции от него. Ладонь, теплая, излучающая заботу, трогает щеку, затем скользит по шее, медленно, плавно захватывает, не успокаивает, а будоражит движениями мягких пальцев. - Рицка, я волнуюсь за тебя. - Не нужно, – поразительная способность Сеймея быть абсолютно невозмутимым и стирать грани тревог. Своим взглядом он проникал в пульсирующее сосредоточение натянутых нервов, обдавая их мирным дыханием, голосом ласкал, убаюкивал. Что-то не так. Рицка вскочил и отпрянул. Испуганный еще больше. - Ну почему ты меня боишься? Это же я. Ничего ведь не изменилось. Я – твой брат. Я буду тебя защищать, буду оберегать. Ты – самый дорогой для меня. Рицка, ты мой единственный. Разве я не такой для тебя? Не мог говорить, просто не мог. Слова, даже те, что молниеносно подпрыгнули на языке, так и остались на нем, не смея двигаться дальше. Дрожь и предчувствие. Странный бегущий холод по позвоночнику, и зуд на затылке. Что менялось? Подобие протеста, только телом. Никак не мог объяснить свою реакцию. - Прости, я буду в комнате, – уже развернулся для попытки убежать, скрыться, отступить. - Ты не хочешь идти на последнюю церемонию? А ведь он и забыл, действительно забыл, что сегодня день прощания с Мисаки. - Ты тоже пойдешь? - Конечно. - Я буду готов через полчаса. - Хочешь, я помогу тебе? - Нет. Дверь закрыта, времени не так много, а нужно разобраться в стольких вещах. Даже смотря правде в глаза, Рицка понял, что его брат для него изменился. Может, дело в том, что его воспоминания о нем были... детскими. Он сам был другим тогда. Рицка больше не любит Сеймея? Ложь. Тогда в чем причина? Неужели Соби? Возможно, он настолько важен, что все остальное по сравнению с ним теряет смысл? «Что с тобой, Соби? Я не хочу с тобой прощаться». Невольно Рицка рассматривал себя в зеркале. Все тот же костюм, все тот же черный и мягкий материал, так же серый свет из окна, только вчера на сейчас пустующем месте за его спиной стоял еще его Боец. Теперь этого не хватает, и не только поддержки, не только обволакивающего раздражающего взгляда, в котором утопаешь, забывая себя, еще не хватало его самого, не как Бойца или как друга, не хватало именно Соби. Рицка еще не сформировал это, не оформил в слово, не облачил названием, но игнорировать боль от недостачи еще одного куска в себе было невозможно. Смятение в неопределимом факторе дразнящего действия, и ограничители, которые заставляют быть невольным узником обстоятельств. А потом больше на ощупь выйти, спуститься, закрывая себя, создать намек на умиротворенность и понимание. И перед самым выходом спросить то, о чем не успел задуматься раньше: - Сеймей, а как ты объяснишь свое присутствие другим родственникам? – и можно делать вид, что это как-то заботит. - Не беспокойся об этом, это моя проблема, - возможность контролировать сознание других, навязывать, подчинять и менять их восприятие мира, даже подчинять в некотором смысле – умение, которое вполне заслуживает уважения, правда, если обращаться с ним, полагаясь на корыстные цели, забывая о честности, можно приобрести дурную славу. Все прошло относительно гладко и своеобразно быстро. Размеренно, без происшествий. Ветреная погода, тишина просторной местности, усыпальница и урна с прахом близкого человека. Печально. Тяжело. Неизменно. День, чье течение медленно-растянутое, изнурительно-отягощающее, скованное тоской и нетерпением. Рицка не мог думать о том, чтобы смириться, чтобы анализировать, сложившиеся обстоятельства, просто отдаваясь во владения вороватых и тревожных колыханий остатков того, что он именовал своей жизнью. Сигаретный дым и пробирающий ветер, мокрый снег в рваном стремлении свалиться вниз, Соби провел не минуты, а часы, стоя на этом балконе, прячась от приказов, притупляя холодом свою искреннюю печаль, свое неисчерпаемое страдание. Вес предвкушения, его полнота и сочная мясистость - выматывали, выжимали. Такого безразличия, такого глобального соцветия блеклой каллиграфически правильной боли Соби еще не чувствовал и, пожалуй, впервые, со времени знакомства, он действительно не хотел видеть Рицку, не хотел ему говорить то, что не сможет не сказать. «Рицка...» Так противоречиво желание, так ненадежны рвения и все безлико, бесформенно, все окрашено красным, размазано. «Есть ли выход? Нужен ли он?» Сказать, поставив точку, не сказать и все равно будет конец. Знак бесконечности, замкнутой в мертвой петле, собственно, поэтому она и нескончаема, она вечна, а Соби больше не стремится к тому, что не имеет конец. Рицке будет лучше с Сеймеем? Да. Да и сжать зубы, определяя порог своей чувствительности, убеждаясь, что все правда, что это совсем не дурной сон, а дурная действительность. - Агацума? – сбитый оклик из комнаты, Соби предпочел бы его не слышать. Не обернулся. - Агацума, ты же слышишь меня. Иди сюда. - Какого черта тебе нужно? – вполголоса, всматриваясь в странный желтый лист, который совершенно неимоверным образом умудрился остаться висеть на черной ветви. Его края, высохшие и подкрученные, даже в некоторых местах потрескавшиеся, но чем ближе к тому месту соединения с веткой, тем более свежим и живым он выглядел. Жаль, что это обман, и на самом деле он мертвый, мороз не смог бы его пощадить, только сохранить, сберечь оболочку, внешность. Так грустно, потому что стоит закончиться зиме, и лист все-таки упадет, смешается с общей сырой и грязной массой когда-то таких же представителей дерева и то, что он прожил немного дольше их, не будет иметь никакого значения. Хотя это и сейчас не имеет значения. - Ты должен за мной ухаживать... – Нисей собирался продолжить, но сам себя остановил, прикрывая рот рукой. Сейчас он чувствовал себя лучше, но от «нормально» было еще очень далеко. Вообще дикое зрелище. Акаме в кровати Агацумы. Такое и в страшном сне не каждому приснится. Соперники. Или нет? Но аура обоюдной ненависти пропитывала воздух с избытком. Соби все-таки вернулся в комнату. - Принеси мне воды. - Обойдешься. - Напомнить... - Заткнись. - Ты грубый. - С чего мне быть милым? - Потому что я в паршивом положении. - Тебя пожалеть? - Хочешь, я тебя могу пожалеть? Соби не ответил. Он вообще не искал ни общения, ни компании, но после случившегося он непреднамеренно стал лучше относиться к бойцу Любимого, даже не желая этого, даже не до конца понимая. - Держи, – протянул чашку, наполовину заполненную водой. - Ты любишь его? - Тебя не касается. - Да, ты прав. Мне все равно, – губы разбиты, опухшие щеки, отеки под глазами, темно-коричневая корка запеченной крови возле уха. Соби не очень старался, когда ему пришлось мыть Нисея. Эти двое чем-то похожи. У них и вправду много общего, а детальнее – одно большое и общее, кому они должны, обязаны, вот только они по-разному его воспринимали. Для Соби Сеймей был подобием бога, но кто сказал, что боги живут на небесах? Зато для Нисея боль быть отвергнутым и ненужным, быть вещью, которую достают при необходимости, было невыносимо. Он просто еще не привык. Циничная ирония, надменный ужас, страх. Лестница вниз, ступень за ступенькой, а потом еще ниже, и еще ниже, так, чтобы было темно и душно до слез, до смелого осознания, до желания остаться в этом месте и не двигаться, не шевелиться. - Знаешь, Агацума, - Нисей, казалось, подбирает формулировку мыслей. - Ты жалок. - В той ситуации, в которой ты оказался, я бы держал рот закрытым. - Это угроза? – вызывающе, со скрытым смехом, спрятанным в резкости хриплого голоса. - Да. - Хуже не может быть. Для меня – точно. - Может. - Ты снова набросишься на меня с кулаками? - Да. - Меня это не пугает. - А если я убью тебя? - Ты не можешь. - Хочешь проверить? - Нет. Соби оторвался от созерцания в окне все того же яркого листочка, который теперь нежадно подвергался нападкам ласкового, острого ветра, подошел к столу, выдвинул ящик, достал оттуда резинку и связал волосы, собирая их в высокий растрепанный хвост, потом вынул из кармана сигарету, закурил и обернулся. - А может, все же хочешь проверить, на что я способен? – Соби не шутил. Жестокость и необходимость деть куда-то себя, занять хоть чем-нибудь, не давали покоя. Ему все время казалось, что он вот-вот развалится, рассыплется, казалось, что отпадут ноги или руки, и голова, наверное, и лучше бы так и было. Так было бы легче. - Не нервничай так. Скоро все закончится. - Для кого? - Для нас, - уточнил. – С Сеймеем. - Для вас? Скорее для нас. Для тебя и для меня. Акаме, ты так же не нужен ему, как и я, и как кто-либо другой. - Я ненавижу Рицку. Как порыв ветра, и Нисей уже чувствовал на себе безумно горячее дыхание другого Бойца, его ярость, его стихийное неистовство. Взгляд, оставляющий следы, ожоги, и внушающий страх, ужас. Слишком близко, слишком очевидно, слишком понятно. Все на лице, и не стоит сомневаться, что Соби не убьет, не сотрет в порошок, чтобы осталась только память. Это Соби, и Рицка очевидно значит для него слишком много, даже больше, чем можно об этом думать. Соби не предупреждает, он угрожает, он ставит перед фактом. - Не смей даже думать о нем, – напряженно, сквозь зубы, проталкивать слова. Вминая их в лицо, выплевывая, прижимая. Может, Нисей и любил язвить, но в данной ситуации не стал. - Отпусти меня. Соби швырнул его на кровать, брезгливо вытирая правую руку о собственную штанину. Его ноздри все еще раздувались в яростном отчаянии, взбешенный румянец показывал, как горяча его кровь, как тверды убеждения, и насколько его стоит опасаться. Каждый из них понимал, почему Нисей до сих пор жив. Каждый это понимал. И кто-то сказал этой причине спасибо, а другой ее в очередной раз проклял. Зависимы, без выбора и права, они просто тени, пятна, размытое отражение в холодном зеркале. Они никто и ничто. - Отрекись, сбрось имя, ты ведь чистый Боец, ты можешь изменить своей Жертве. - Я не могу, – «Я не могу! Не могу!» Так больно, что слюна шипит. Сплошная пытка. Все пытка. Сейчас здесь стоять. Сейчас думать. Думать о том, что будет. Думать о том, что могло бы быть. Представлять, что можно сделать, планировать, чтобы еще больше причинить себе боли. Соби недостоин ничего, кроме боли, кроме мучений, кроме той агонии, той серой, черной, любой, главное, чтобы она не заканчивалась, потому что он не смог отстоять, он сдался, он даже не попытался бороться. Ничего не сделал, чтобы остаться с Рицкой. Ничего. - Может, ты не хочешь? Может, тебе нравится тешить себя мыслью, что ты его Боец? Или ты еще на что-то надеешься? – зачем только Нисей лез на рожон? Зачем провоцировал? Сжатые кулаки Соби хрустнули, плотнее собираясь в побелевший комок. Он разворачивался медленно, наверное, еще уговаривая себя остановиться. Не то что бы эта фраза его особо задела, но врожденная неприязнь подталкивала еще раз сделать из Акаме нечто вроде временного обезболивающего. - Успокойся, не отвечай. Знаю я, что ты не можешь ослушаться. Дикое знание, нелепое, неестественное, оно родилось из ненависти и соперничества. И как так случилось, что абсолютно чужие, противоположные, несовместимые недруги, по своей природе, они понимали друг друга лучше, чем кто-либо другой? Телефон завибрировал, разряжая взрывной накал, расфокусируя внимание Соби, перенимая его. Привычная, здоровая бледность вернулась к его лицу. - Да, Сеймей, - пауза. - Думаю, он уже сможет, - злое отвращение, вмешанное в подергивание губ. - Я понял, - безропотно и больно. А потом глаза расширились, и даже, наверное, покраснели от мгновенно лопнувших нескольких сосудов. Так сильно повлияло на него услышанное. - Я люблю... тебя, - Нисей видел, как сказал это Соби, как заставил себя это произнести, как он ломался с каждой буквой, как врал, тянул, как не мог не делать то, что ему приказывают. Что это? Сеймей показывает, напоминает, кто над ними главенствует, играет с ними, дергая за ниточки своих марионеток. Агацума захлопнул крышку телефона, обреченно-глубоко втянул воздух и монотонно отчеканил: - Вставай. Нам уже пора. Что изменится? Вот сейчас, совсем по-детски вилять хвостом, нервно сжимать во вспотевшей ладони покрывало, комкать, мять и ждать. Все встало с ног на голову, слишком кардинально, резко. Ведь, если подумать, то всего несколько дней назад все было действительно замечательно. Плохо, что тогда этого не знал. Было здорово рядом с Соби, все это время, так же с сомнениями, даже с постоянно ноющим недоверием, в его плену, в его необходимости. И те прикосновения, которые не к месту опаляли кожу в воспоминаниях и тихий шепот, пробирающий и дарящий волнительную истому, и робость и стесненность, и неловкость с ним и без него. Неужели все закончится сегодня? Неужели он сможет его отпустить, даже если все, что было, это только ложь? Это приказ. Как надоело маяться, разрываясь от противоречий, от скребущего отсутствия правды и понимания того, что же на самом деле происходит. Отпустить? Эта мысль, это допущение истязало, вонзаясь и расшатываясь, причиняя все новые вариации мук. А хочет ли он, Соби, уходить? Да, наверняка. Рицка почти уверен в этом. Почти. «Я должен спросить, я обязан! Только тогда я смогу отпустить тебя». Смириться, надеясь, укрывая стремительные векторы утомленных внутренних пререканий. Убеждаться в своем успокоении, в мечте, хрупкой и ненадежной, и в воспоминаниях, которые сменили свои ориентиры, которые стали драгоценными, которые наполнили до самых краев. Рицка нервно сглотнул, ощущая возбуждение в паху. Для него не было открытием, что мысли о Соби иногда вызывают такую реакцию, но в данной ситуации это было не совсем уместно. Невольно он прикрыл глаза, воспроизводя в памяти ту последнюю ночь вместе, ту жадность, с которой его ласкали холодные длинные пальцы. Порывисто встал, глубоко вдохнул, и несколько раз мотнул головой. Это абсурдно. И печально, потому что дело так и не нашло своего логического конца. «Это я о чем?» Эти метания, стремления не пойми куда и зачем, лабиринты, чья витиеватость сбивает с толку, овладевает, ловит в плен. Неразбериха. Страх. Желания. Подойти к балконной двери и упереться лбом в стекло. Всматриваться в свет угасающего дня. Осталось совсем немного и станет темно. На улице пасмурно. Снег идет. В последнее время он часто идет, но сегодня как-то по-особенному. Большие хлопья размашисто парят, рассекая своей белизной накатывающий мрак, а потом ровно укладываются в один большой и чистый ковер, скрывая всю грязь и скопившийся мусор, все изъяны, облачая ночь в нечто девственное, прекрасное. Вот бы и Рицке так притвориться, чтобы его не смогли обнаружить, чтобы не распознали, чтобы Соби не мог увидеть, что с ним творится, чтобы он не нашел все обнаженные и выпяченные наружу слабости. «Ты же скоро придешь? Ты будешь рядом, и я обязательно тебе скажу! Соби...» Звать его внутри, звать постоянно, уже невзирая на то, что, наверное, это бесполезно, и останавливаться лишь тогда, когда доходит, что, наверное, ему больно от этого, и, возможно, он страдает. Кто больше, кто меньше, а может, ему все равно? Нет. Не может такого быть! ...Или может? Почему, если насильно передвинуть стрелку на часах, время не пойдет быстрее? Сеймей тихо постучался. - Входи, – не стал дожидаться, когда брат полностью появится в проеме. - Он уже пришел? – ушки торчком, щеки покраснели, сухие губы, горячие, приоткрылись в нетерпеливом ожидании подтверждения. - Да. Рицка сглотнул. Будто совсем не это «да» он хотел слышать. Ноги становились ватными, и было все труднее на них держаться. Паника. Возникшая опустошенность смутила, руки стали дрожать. Он закрыл глаза на несколько секунд, чтобы собраться с духом. Почти получилось, по крайней мере, внешне. Сеймей недовольно хмыкнул и подошел ближе. - Рицка, все в порядке? Может, не стоит вам встречаться? Ты уверен, что ты этого хочешь? Потому что тебе эта встреча не понравится. Правда очень жестока. - Я хочу! – выпалил. - Тогда пойдем. Сердце все колотилось и колотилось. Гулко, сильно, быстро. Стремительно предвещая что-то важное и неизбежное. Страх затворником обосновался в самом центре беспокойного стука, он подталкивал и давал повод. «Соби...» Какой же он был бледный. Даже будто исхудал. Такой изможденный, затравленный, прижатый к стене возле окна. Рицка больше ничего не видел, только его опущенную голову и сжатые в кулаки белые руки. «Наверное, замерз? Или нет? Что происходит?» - Соби... - такой трусливый шепот. «Почему ты молчишь?!» - Соби... - виновато сделать шаг к нему, пугливо втягивая воздух. Внять попытке протянуть руку, одернуть себя, враз собраться. – Посмотри на меня, Соби, – настойчиво. И вот он поднимает голову, упирается в Рицку остекленевшим взглядом. Хуже, чем предполагал, намного хуже. Оказывается, видеть его таким еще больнее. Уже невозможно было себя контролировать, сдерживать. Рицка подскочил к Соби и крепко прижал его податливое тело к себе. Стало на мгновение спокойнее. - Соби, что с тобой? Соби, скажи... - Все в порядке. Со мной все хорошо, – неживой голос, Рицка его не узнает, осипший, немного дрожащий. Рицка жмется к нему, стараясь прильнуть плотнее, обхватывает руками за спину. Утыкается носом в воротник пальто. Соби не отвечает. Как каменный - не шевелится, не отталкивает, такой, будто беспомощный, нуждающийся в защите. Связь почти оглушила, так громко зазвенела нить, которая их соединяла. - Рицка, - Сеймей где-то за спиной, словно пытается влезть между тесно сплетенными телами и душами. Рицка не хочет слышать, он не хочет замечать, что тут есть еще кто-то, кроме них двоих. Оказывается, он скучал намного больше, чем думал. Оказывается, он так нуждался в том, чтобы прикоснутся к Соби, что прямо кости болели, и теперь все то, что когда-то покрылось жесткой холодной коркой, сейчас забурлило и закапало, возрождая теплую глубину негласного единства. - Соби, ты уйдешь? – вполголоса, почти на самое ухо, и вздрогнули оба. Потому что не хотел спрашивать, не хотел, но как иначе. И почему нет ответа, почему молчание? Почему в груди щемит, и застывает... – Соби, я не хочу... - Рицка, - Сеймей не приближался, только окликал, настаивал, вмешивался, уже нетерпеливо, раздраженно. Но это не имеет значения. Рицка обязан услышать ответ от Соби, он должен сказать, он обязан сказать «Нет». – Рицка, иди сюда, – шероховато, наигранно, с заботой. Что-то не так. - Нет, – суетливо вдохнул, дожидаясь реакции. Рицка понял, что он сказал, и зачем это сделал. Он не отпустит Соби просто так, он не отдаст его никому, если только он сам не попросит. – Соби, ответь, ты хочешь уйти? – оторваться, приподнять лицо за подбородок. Пытливый взгляд, а Соби отводит глаза. – Хочешь?! – истерично, гневно, и так жалобно, так просяще это отрицать. – Ответь, - не просьба, мольба. Молчит. Застыл, примерз, возможно, не дышал, но так красноречиво лицо выражало боль. Рицка увидел, понял, прижался. - Пожалуйста, не уходи. - Я люблю тебя, Рицка, – он сказал это так тихо, почти без звука, только колыхнул воздух, отдал ему, чтобы принес и передал тому, кому это предназначалось. Услышал. - Я говорил тебе. Я отговаривал тебя, Рицка. Я предупреждал, но ты сам захотел, – Сеймей сложил руки на груди и картинно оперся о косяк. - О чем ты? – Рицка сделал попытку обернуться и вскользь заметил еще одного человека, сидящего в кресле. – Ты?! – Рицка задохнулся в своем возмущении. Он был настолько шокирован, что не мог заставить себя пошевелится. Он с диким изумлением и ненавистью уставился на Нисея. - Ты, ты убил... – Рицка хотел ринуться к нему, но Соби успел придержать его за рукав. Испугался. Будто ребенок схватился за подол юбки матери. Так виновато, так нехотя. - Ты не все знаешь, Рицка, - этот успокаивающий, нежный настойчивый бархат, который совершенно неимоверным образом подавляет агрессию. Чувствуешь себя тряпичной куклой в руках творца. – Ведь Соби не настоящий, а он - Нисей, мой природный Боец, у него есть мое имя. Аояги-младший инстинктивно помотал головой, протестуя против того, что слышат его уши, так же непроизвольно попятился спиной к Соби. - О чем ты? - Соби - чистый Боец. Он может выбирать себе Жертву. Обернулся через плечо, внимательно изучая снова опущенную голову. Длинные пряди белых волос нависали, закрывая Агацуму даже от Рицки, но он все так же продолжал держать краешек его рукава. - К чему здесь это?! Он, – ткнул в Нисея, - убил нашу мать, - с такой открытой ненавистью, с бессловесной, неприкрытой злобой. - Значит, ты тоже к этому причастен?! – сам испугался того, что озвучил, судорожно глотнул. - Нет. Ты не совсем верно истолковал. Рицка, Нисей приходил, чтобы тебя защитить. Я послал его, чтобы тебя защищать. - Ты врешь. Он сам сказал! – ярость. - Рицка, разве я могу тебя обманывать? Я ведь люблю тебя, ты самый важный для меня человек. И я не хочу, чтобы ты заблуждался. Нисей здесь ни при чем. Рицка, не знаю, как сказать, чтобы ты понял, – Сеймей немного смутился, или просто сделал вид, что так произошло. – Рицка, тебе это не понравится. Он был так взбешен, так сердит, что, казалось, совсем немного, и он взорвется. Рицка был рассержен, он не понимал брата, он не совсем понимал Соби, он не мог поверить в то, что Нисей сейчас спокойно сидит в комнате и невозмутимо смотрит ему в глаза. Это казалось совершенно невероятным. На какую-то долю секунды он даже допустил мысль, что все это абсурдный сон, но нет, это не так. Потребность разобраться во всем этом заняла главенствующее место. - Что ты хочешь этим сказать? - Лучше будет, если объяснит Соби. - А он здесь причем? - Соби, - Сеймей предупреждающе произнес его имя. - Да, – покорно, сквозь зубы. Он не поднял голову, он просто заговорил. – Рицка, прости меня. - За что? - Прости меня, Рицка, - казалось, он плачет. Хотя нет, он на самом деле плакал, потому что Рицка увидел, как большие капли выскользнули из-за льняного полотна, как достигли пола, как утонули в ворсе ковра. Он потянул руку, желая дотронуться до лица, желая стереть ту печаль, которую чувствовал. Соби отпрянул, но все равно не отпустил тот кусочек материи на рукаве, который их как бы соединял. – Это я сделал. Прости, – этот надлом, это рыдание, очевидное излияние боли. Пауза застывающего осознания. - Что ты сделал?! - Я убил твою маму. - Ты лжешь! – без придыхания, резко и быстро. – Ты лжешь! Это ложь. Ты бы не смог! Звук его медного голоса разбрызгивался, тревожил, а потом разбивался о барабанные перепонки, с той внутренней стороны, где уже все было затоплено липкой и вязкой холодной кровью. - Это сделал я, Рицка, – стеклянные глаза. Стеклянный он сам, весь, везде. Сложно шевелить губами, сложно создавать звуки, сложно формировать их в слова. - Нет. Нет, – он, наверное, кричал. – Я не верю. Ты ведь всегда врешь! Ты всегда врешь! И сейчас тоже, – Рицка схватил его похолодевшую руку, потом вторую, ныряя под бледную гладь длинного каскада. – Ты же обманываешь, Соби. Зачем? – Он смотрел ему прямо в глаза, ловя щеками драгоценные слезы, ощущая их горячий пыл, их раскаяние, их правдоподобность, пробуя на вкус их соль и жидкую горечь. А воздух просто отказывался проталкиваться сквозь сдавленное горло, сквозь прилипшие ноздри, он тонул, захлебывался в лавине подкатывающих чувств. - В этот раз я говорю правду, – он заставлял себя. Не правильно, не заставлял, это просто был не он, это был не Соби, это не его голос, это не его мысли, это не его ложь, потому что он на это не способен, потому что, если бы это был он, он бы просто умер, здесь, перед ним, в его руках. Он не мог не плакать, он не мог перестать повторять это злополучное и режущее «Прости». Он бы просто не выдержал эту зарождающуюся ненависть в смотрящих на него глазах. - Зачем? – тихо, через силу. - Я не хотел, чтобы кто-то причинял тебе боль. - Но это была моя мать. - Для меня это не имеет значения, – он умирал, с каждым слогом, с каждой секундой, с каждой прибавляющейся толикой веры и разочарования, он чувствовал, ощущал кожей, он видел это в Рицке, сейчас. Сеймей подошел близко. Положил руки на плечи к брату и плавно потянул его на себя. Обнял, прижал, поцеловал в макушку. - Вот видишь, Рицка, только мне можно доверять, потому что я по-настоящему тебя люблю. Ты создан для меня, ты рожден для меня, и я никогда тебя не брошу, я не предам тебя. Верь мне, Рицка, и я всегда буду твоим... А ты – моим. Теперь и Рицка плакал, он все смотрел на Соби, и смотрел, прокручивая, вспоминая сказанное, сопоставлял, анализировал, и, самое страшное, что верил. Он верил. Он не хотел. - Рицка, поступай с ним как хочешь, тебе решать, что с ним будет. Ты можешь убить его, именно для этого здесь Нисей. - Нет. - Чего ты хочешь, Рицка? - Ничего, – он не мог отвернуться. Он не мог произнести его имя, он больше не мог пенять на ложь. Как загнанный в угол, он часто дышал, давясь воздухом. Или всхлипы, или возмущение, поток, разбавленный слезами. Там все: и разочарование, и неверие, боль, страшная боль, она укрывала все другие чувства. Слепой, в слезах и с болью. - Ты уверен, что хочешь, чтобы он жил? Смотри, что он сделал с Нисеем, чтобы он не рассказал тебе правду. - Уходи, Соби. Пожалуйста, уходи. И не возвращайся. ___________________________________________________________________________________________________ Моя Мипуро, ты трудяжечка))) и я тя обожаю))))) ___________________________________________________________________________________________________ Очень жду комментариев )))