Одно имя

Открыть глаза, тут же вскочить на ноги. Дыхание само собой становилось все рваней. Вчера. Да, это было, наверное, вчера, потому что сегодня слишком ярко светит солнце, упорно сочится сквозь легкую ткань светлых занавесок. Оглядеться больше для того, чтобы найти свою одежду. Стол, кровать, шкаф... Все это знакомо. Все это он уже видел. Свод потолка неосознанно заученный, но... Раньше здесь было угрюмее, а может, это вовсе не то место. Нет, то. Трещина, маленькая, теперь стала больше, ее нельзя не помнить, потому что сам Соби ее и оставил. Ночь, та, что была до пробуждения, разговор с Рицу, а потом зов Рицки. Рицка позвал, а Соби не пришел. Что случилось? Почему, зачем Рицка захотел его видеть? Как стонет голос в голове, как будоражит, как не дает успокоиться. Схватить рубашку, накинуть на плечи, нетерпеливо перебирая мелкие пуговицы, упрямо проталкивать их в несоизмеримо маленькие петельки. Торопливо подойти к дверям, смахнуть волосы со лба, заметить, что забыл очки. Вернуться, сминая в руках хрупкий необходимый предмет. Взглянуть в окно, на обманчивый пейзаж, на мертвый заснеженный сад, на угрюмость низких, массивных зданий, на сочетание металла и стекла, на безысходность. Быстро, еще быстрее, обратно. Успев прихватить черный ворох мятого плаща, закинуть его на плечо, так и не найдя времени, чтобы надеть. Дернуть за ручку, открывая перед собой протяжность убогого коридора. Это больше не страшный кошмар, это место больше не вселяет ужас. Теперь все по-другому. У Соби есть цель, у Соби есть то, ради чего он живет. Ради Рицки он сделает абсолютно все, даже забудет, где находится. Спальный корпус при школе в Семи Лунах, переделанный в полигон для тренировок. Это почти собственность директора, вернее, это она и есть. Место, где сам Рицу дрессирует своих Бойцов, где делает их идеальными, место, где нет правил, но есть бог. Соби мог находиться здесь неделями, барахтаясь в боли и крови, зализывая раны, испытывать благодарность за это. Скромные комнаты, тихие коридоры и одиночество вокруг. Минами говорил, что это закаляет, что это позволяет уйти от суеты и ненужных мыслей, Минами говорил, что так Соби сможет освободиться и достичь совершенства. Теперь быть здесь слишком иронично. Так много было, так часто. Наказание – в этих стенах оно нашло свое начало, свое оправдание, свое продолжение и понимание. Тут боль была счастьем, тут был совсем другой Соби. Торопливо, почти бежать по коридору, бежать к заветной лестнице. В здании только один вход, только один выход, только одна дверь позволяет выбраться из застенок этого, скрытого от посторонних глаз, ада, от упоительного и поглощающего безумия. К Рицке. Зачем? Ведь он приказал больше не появляться перед глазами, он больше не хотел видеть Соби... Но ведь позвал же. Значит, есть причина. Соби обязан проверить, он хочет этого. Осталось немного. Совсем чуть-чуть, и он окажется в нужном месте, а переступив порог, он быстро сможет переместиться прямо к заветной цели, прямо к его маленькому хозяину. Треск и звон стука, исходящего из тягучих и сокрытых недр грудной клетки. Возбуждение, скованное нетерпеливо-опрометчивым страхом не за себя. Постепенно живописность вчерашнего дня, его ломкий горький привкус, осаждающая жесткость навязчивости, пропитывала настоящее время, обесцвечивала перспективы грядущего будущего. Свод из крепких потемневших балок, дерево, пропитанное запахом времени, оно уже не раз видело Соби. Там, за углом, есть дверь. Невзрачная, но с изумительной резьбой на старом массиве, немного затертая, немного потрепанная. Такой она была раньше. Там, за ней, была спальня Рицу. Мимо неё нужно пройти. Соби не сможет избежать этого, не сможет не оказаться перед этой дверью ещё раз. Агацума даже подумать не мог, что его оставят без присмотра, что его бросят или разрешать сбежать, что ему предоставят хоть шанс на то, чтобы сделать так, как хочет он сам. Между страхами, но окруженный ореолом стремительного желания, необходимости преодолеть любое препятствие ради своего смысла жизни. Убери его, и Соби больше не будет. Шаг, еще, непроизвольно сердце пропускает несколько ударов, а дыхание ужимается в неслышном шепоте. Страх отступает под напором вездесущего разочарования. Он почти готов. Почти... Снова посмотреть сенсею в глаза, снова оказать сопротивление, снова бороться, ведь он больше не тот Соби, и никогда им не будет. Свернуть за угол, унять брезгливую дрожь в руках, сглотнуть ком, осаждающий горло. Миг для решения, миг для решительности. Во что бы то ни стало, нужно увидеть Рицку, нужно посмотреть на него, хотя бы со стороны. Оглянуться, втягивая живот и ровняя спину, вскинуть подбородок выше обычного, чтобы встретится лицом к лицу с тем, кто показал Соби это место. Увидеть, и остановить нестерпимое желание отвернуться. Рицу не видно. Но эта чертова дверь. Холодная мягкость плавного великолепия. Так старательно сделанная вещь, так... до неприличия красива. Слишком кропотливая и тонкая работа, и то, сколько отвращения она вызывала, сколько трепета, сколько больных и несгибаемых воспоминаний. Много, до невозможности, до крови, до животного страха. Что будет, если их открыть, если не Рицу, а сам Соби их откроет? Если войдет, то что почувствует? Сможет он справиться с собой, совладать с эмоциями и леденеющими пальцами? Там. За плотно закрытым массивом из дерева. Топь памяти, болото, разнящееся насмешками и плевками. Так зыбко трогает то, что было безумно давно. Тогда Соби впервые узнал вкус наказания, его боль и его кровавый оттенок. Розги и плач, и холодность отдаленного, чужого голоса. Вот первое воспоминание, которое навеяли эти стены. Был ли он наивным, или так безумно нуждался хоть в ком-то? Знал ли, что такое любить? За кроткостью старых дверей скрывалось то место, где происходили самые значимые события. Там Соби в первый раз испытал близость. Так мерзко теперь, так... что хочется себя ненавидеть. Оставив там свои ушки, он лишился и детства, и идеалов, и холеной надежды на то, что мир вокруг хоть немного милостив, но тогда он убедил себя, что это более чем нормально, тогда он приравнивал боль к счастью, тогда он сказал Рицу спасибо за это. Он был глупцом. Он просто не знал, что может быть по-другому. Хладнокровие – единственный урок, единственная польза. Соби научился не показывать свои мысли, не обращать внимания на чувства. Сдерживать себя, чтобы разучиться чувствовать вовсе. Покориться, подчиниться, гордо называя себя Бойцом. Преданность как кредо. Не знал обмана, потому что не видел его раньше, потому что никто не объяснил, что это такое. Вот какие уроки преподавал Рицу, вот что осталось шрамами на спине Соби. Стоять перед этой дверью, не шевелиться, потому что не может, потому что бессилен. Так четко выгравированное слово, так однозначно определенная суть. И не отказаться, и не забыть, и не суметь отбросить. Боец. Во что бы то ни стало – Боец. А с другой стороны на чаше весов уютно свернулся в клубочек Рицка. И ведь у Соби нет выбора, и нет права на то, чтобы выбирать, но суть не исправить, и, после своего появления, Рицка неоспоримо перевешивает любые ценности. Говорить или делать, отталкивать, скрывая жажду прижать, все равно у Соби появились действительно значимые принципы. Любить... Остро сжимается сердце, и глаза раскрываются шире. Оторвать себя от страхов, высвободить новую сжигающую волну близкой воодушевленности. Идти к Рицке. Вот что главное. Потому что есть слабая вероятность того, что он ему хоть зачем-то нужен. Развернуться на пятках, быстро и резко, так, что растрепанные волосы хлестнули по щеке, и побежать прочь, без оглядки или сожалений, без тяжести, и, кажется, с легкой удачей. Соби ослушался, Соби готов нарушить приказ, Соби действительно может ждать свободы. Воля ради нового плена. Содрогнуться себе, почуять лепет восстанавливающейся, напоминающей боли, судороги, ознаменовывающей нарушение запрета. Действия чреваты ответственными последствиями. Но терять нечего, все и так уже утеряно, растерзанно собственными руками. Беспечно сбежать по ступенькам, легко двигая ногами. Тяжесть реальности теперь давит немного слабее, прошлое вынужденно отступает. Почти успех, почти у желанной цели, почти у дверей... - Соби-кун, – насмешливый, довольный. Рицу. Соби уже надеялся забыть о его существовании. – Ты куда-то уходишь? - Да, - прямо, четко, не тая своего стремления. - Так быстро, я надеялся, что ты пробудешь здесь дольше, – закусить губу, чуть-чуть кокетливо, почти игриво. А потом источать предельное дружелюбие со вкусом выдержанного превосходства, не давать менять роли и склонять к подчинению. Ведь кто-то всё же находится дома. - Простите, что разочаровываю вас, – уже занес руку, чтобы открыть дверь, чтобы впустить свет и освободить себя, чтобы спастись и успокоиться, чтобы убедиться в достоверности эфемерных выводов, заключений касательно Рицки, касательно силы, касательно надобности. - Почему ты хочешь уйти? - Сенсей, разве вы не знаете ответа на этот вопрос? А если знаете, зачем его задаете? – зачем-то обернулся, зачем-то посмотрел на того, с кем говорил, на того, кто будто застал его врасплох. Он все так же держит Соби, не в прямом, но в очень ощутимом смысле. Он привязывает, он связывает Соби и это место, он заставляет прошлое восстанавливаться, делать новые попытки, дабы сломать того, кто сейчас здесь стоит. - Ты слишком напорист. Тебе эта черта пригодится. Мне не нравится ломать твои планы, но... - он дал понять, насколько способен манипулировать Бойцом. – Но удели мне несколько минут, прежде чем оставишь меня и нарушишь приказ своей Жертвы, - акцент на слове Жертва. Как катализатор, как удар в область горла, как удушье, как вихрь, заставляющий задохнуться от своей грязной густоты. – Ты же можешь мне оказать такую услугу, Соби-кун? Не оставить и возможности для отказа. Пленить только взглядом, только тембром спокойного голоса. Показать, насколько слаба одна половина без второй, насколько беззащитен Соби без его Жертвы. Соби кивнул. Ему это не нравилось, слишком не нравилось. Подчиниться, хоть и не хочешь этого. Знал же, что будет именно так, знал и избегал любых встреч. Теперь он не может ничего решать, но и уповать на милость не будет. Как бороться? С чего начать? И образ Рицки в голове, его трогательные глаза, нежность рук, а потом обидная вера. «Почему ты поверил мне, Рицка, именно тогда? Почему именно тогда, когда я действительно врал?» Разорваться на части. Отрицать и принимать. Быть спокойным, когда знаешь, что такое настоящее мучение, когда уже бывал в глубинах багровой преисподни, когда от нетерпения ломит кости. Быть рассудительным это жестокость. Искать долгоиграющий выход – это блеф. Любой ценой, любым путем, не остановиться ни перед чем, только бы получить свободу. Рицу был прав, как бы мерзко это не звучало. Соби действительно нуждается в том, чтобы сбросить гнетущие оковы от Сеймея. Как это сделать? Самостоятельно у Соби не получится. Он даже думать об этом не может, и, скорее всего, он умрет раньше, чем сможет перебороть те психологические барьеры, который поставил Аояги-старший. Тогда кто поможет? Кто настолько сильный, что сможет справиться? Рицу? Нет, это даже не вариант. Тогда?.. Рицка. Его потенциал, его несоизмеримая сила, она как вино дурманит рассудок, она такая яркая, что её возможно даже потрогать. Но Рицка... он не поймет, он не согласится и... На тихом сорванном вздохе... «Он ненавидит меня». Соби до сих пор еще не ушел только потому, что, сбежав, он будет обязан вернуться, но, если его отпустят, он сможет... он думает, что сможет попробовать... сделать хоть что-то... Чтобы быть не так беспросветно далеко от Рицки. - Иди сюда, Соби–кун, – сенсей дружелюбно махнул ладонью. Так безобидно, так по-приятельски. – Смотри, - приоткрыл ту дверь, из-за которой появился. Она старая и ветхая, грязного, почти черного цвета. Соби знал, что за ней, он не раз бывал в той комнате. Подавил в себе приступ панического сопротивления. Такой чужой здесь, даже не верится, что Соби настолько забыл, кем был раньше. Подошел. Повернул голову. Забыл как дышать. Моргнул суетливо несколько раз, подался вперед не больше, чем на полтора сантиметра. Отшатнулся. - Я полагаю, ты узнал, кто новый Боец, которого я тренирую. Соби открыл рот, то ли пытаясь втянуть воздух, то ли пытаясь выдавить из себя ответ. - Представить тебя? Обледенело стоял. Вид уже более спокойный, сумел совладать с собой, но еще не обрел способность говорить. Сказать, что поражен? Нет. Он знал, точнее, догадывался, но старательно отметал эти мысли, не разрешал себе даже думать об этом. Теперь очевидность отрицать бессмысленно. Смириться? Так сразу? Не может быть. Откуда новое препятствие, откуда очередная преграда? Ну почему именно между ними? Так сложно, так невзрачно. Будто ловушка. Именно попасть в капкан и не уметь выбраться. Вот Соби узнал, что такое любить, а теперь мучается от этого внезапного осознание, теперь не может представить себе, что любовь может быть не такая болезненная и безысходная. Почему ему и Рицке нельзя быть вместе? Почему нельзя быть ну хоть немного счастливее? Зачем эти испытания? Неужели Соби придеться сдаться, отступить? Агацума не успел покачать головой, как Рицу уже распахнул дверь, чтобы крикнуть имя стоящего в отдаленном углу комнаты Бойца. - Сенсей, не нужно. Я не... - Ты боишься, Соби? – издевательское удивление. - Нет. - Тогда в чем дело? Это твоя плата за выход отсюда, – Рицу чуть склонил голову, от чего его очки угрожающе сверкнули. – Я отпущу тебя, и ты сможешь уйти, если конечно захочешь, – удовлетворенно, игриво покачивая дверь. Чуть влево, чуть вправо, но так бесшумно. Злость. Ярость. Желание не останавливаться ни перед чем. Сковывающая потребность в исполнении приказов и ненасытная горячая любовь к Рицке. Гордости нет. Как только у Соби получалось не меняться в лице? Глаза только горят. Темное пламя, гнусное. - Рицу-сенсей, чего вы хотите на самом деле? – уподобиться Минами. Через свирепую, растущую ненависть, сквозь дикую необходимость сейчас же уйти. - Я полагаю, ты хочешь честный ответ? – когда держишь в руках горячую кружку с ароматным чаем, и точно знаешь, что выпьешь его, сполна насладишься вкусом, утолишь жажду, но сперва стоит чуть притронуться к нему губами, проверить, достаточно ли он готов к тому, чтобы принести максимальное наслаждение. - Естественно. - Тогда... Тебя. - В каком смысле? - Во всех. Я хочу, чтобы ты принадлежал мне, – подбрасывать слова, катать их на языке, наблюдать, к чему оно приведет. Не обязательно неоднозначность является ложью. - Вы решили отказаться от своего Бойца в мою пользу? – это игра стоила дорого, и цена все росла. - Нет. Как я могу пойти на такое? - Тогда, сенсей, неужели вы любите меня? – наигранное удивление. Щекотливая ситуация. Соединить любовь и Рицу в одном предложении обошлось Соби в приступ тошноты. Он все еще держится, все еще правильно играет. Кто же задает тон, чья эта манера, что за русло? Это издевательство с поприщем бездумного отчаянья. Соби и так уже запутался, Соби сник в беглом желании быть достойным. Жар желания, стон осуждения, блеск новизны, и ее свирепствующее унижение. - Я? Тебя? Ну... Любовь это не самое подходящее слово. Соби-кун, любовь – это слабость, это одно из самых уязвимых мест бойца. Я бы не хотел, чтобы ты был знаком с этим словом. - Тогда что, сенсей? Что вы имели в виду? Может... - Хватит гадать. Я хочу, чтобы ты был самым сильным для меня, раз уж у тебя не получилось для других. Моя ошибка, что я выбрал тебе неподходящую жертву, но теперь я смогу ее исправить. Я найду достойного для тебя. - Достойного для меня? – это задело. Вкус и осадок, и дрейфующая злость, жидкая и липкая, угрожающая вот-вот перелиться через плоский край натянутого внешнего равновесия. – Кто же по вашему мнению достоин меня? Какая Жертва? Если не вы, то кто? - Соби-кун, ты давно хотел, чтобы я был твоей Жертвой. Я знаю это, но я думал, ты все понимаешь, ты знаешь, почему я не смогу никогда ей стать. Ты до сих пор не можешь мне это простить? Ты был так привязан ко мне с самого детства... Но ты неправильно интерпретируешь мое отношение к тебе. Соби сжал зубы настолько, что, вместо запланированной улыбки получился довольно жалкий оскал. - Отпустите меня, сенсей. Я все равно уйду, и вы это знаете. Вы научили меня всегда идти к тому, чему я предан. Какой же смысл сейчас меня останавливать? - Рицка. Что ты в нем нашел? - Больше, чем вы. Я не ошибаюсь в том, что вы тоже в нем заинтересованы. - Я уже говорил тебе. - Так же я помню, что вы говорили несколько лет назад. Сенсей, вы не оставляете дела незавершенными. Улыбнулся, но получилось надменно. - Соби, когда ты стал таким? - Каким? - Своенравным. - Вы ошибаетесь. - Ты слишком явно мне перечишь. - Я обожал вас, – признание, которое далось неожиданно легко. Может, потому, что сейчас это не больше, чем просто слова? - Теперь, как я полагаю, нет? - Вы правы. - И всё этот ребенок. Мне действительно интересно его увидеть. К тому же есть столько поводов наконец-то нам с ним встретиться. Я думаю, ты не будешь возражать, если я его сюда приглашу. - Нет, - запал и ярое отрицание. – Рицке здесь не место. - Ты не хотел бы, чтобы он узнал о своем настоящем Бойце? Он и так уже от тебя отказался, так что тебе уже нечего терять. Твоя пресловутая «любовь» не взаимна. Смирись, и дай мне повод тебя утешить, – Казалось, Рицу выходит из себя. Всегда спокойный голос стал ощутимо раздраженным. - Я не боюсь, если вы об этом. Благодаря вам этот порок мне чужд. - Твоя благодарность не очень дружелюбна. - Как и ваши намерения относительно Рицки. - Это интерес. - Рицу-сенсей, вы обманываете. Мы ведь давно знакомы. И я не отдам Рицку в ваши руки. - Любой ценой? - Именно. - На все готов? - Да. - Тогда забудь его, и я не стану его трогать. Соби замолчал. Сомнения, сор и мишура этого остервенелого чувства. Отголоски забытого, глас нового, перекличка между ощущением и здравостью. Опять отказаться, опять придать? Нет. Ни за что. Рицка звал, Соби должен прийти. - Я ухожу, сенсей. - Ты готов ослушаться? Ты ведь должен подчинятся мне. - Вы разве приказывали мне остаться здесь? Разве вы хотите удерживать меня против моей воли? – Соби во всей красе, в амплуа жесткой несгибаемой воли. Существо без страха. Невменяемый в своей одержимости, почти больной. Он пугал даже Рицу. Больше не идеален, потому что достиг совершенства в своем существе. Собака, превзошедшая того, кто занимался дрессурой, сумевшая предугадать следующую команду, готовая перегрызть любое горло за своего хозяина, за того, кого признала хозяином. - Что ж, раз так... Ты можешь идти. - Но... - Что, но? - Какие условия? – дерзко, глупость сейчас не могла найти себе оправдание, как и опрометчивость или чрезмерная горячесть. Соби слишком опекал Рицку в любой ситуации. - Они тебе нужны? - Они нужны вам, – презрение. - Ты предсказуем. - Вы тоже, - каков наглец. Прямо в глаза, не моргнув и не содрогнувшись. Взгляд насквозь, взгляд, который не одарял ничем кроме желания поскорее спрятаться от него. Знал ли Агацума, что именно делает? Да. Он делал это специально. Провоцируя и уподобляясь своему творцу. Противоречить себе ради своей же увлеченности. Рицу рассмеялся. За закрытой дверью послышался грохот, потом жалобный писк, даже, наверное, плач. Шаги. Приближение неизбежного. - Прощайте, – Соби быстро оказался у выхода. - Вернись к вечеру, – так буднично, лицемерно, так, как будто и не было всего этого разговора, как не было разлуки, не было времени, которое они провели не вместе. Сенсей и ученик, вот как говорил Рицу. Соби успел выйти еще до того, как дверь рядом с Рицу открылась. Успокоиться можно, если отпустить все то, что тебя тревожит. А если нет сил на то, чтобы отпустить? Если не знаешь, как это сделать? Если элементарно этого не хочешь? Есть ли выход тогда? Разговор более чем бессмысленный, и Сеймей, распинающийся перед ним даже в какой-то степени смешон. Кому какое дело, что случится с Рицкой, какая разница, где он ходит, что делает? Ведь ему всё равно. Он больше не в состоянии о себе заботиться. Полностью отключенный инстинкт самосохранения. Так разочарован, так подавлен, что дальше уже некуда, больше ничего. Пустота без определенности и временных рамок, сплошная, неугомонная безразличность. Боль уходит в двух случаях: если на смену приходит счастье, или если её уже нечем чувствовать. У Рицки кроме оболочки ничего не осталось, так что можно назвать его свободным. Несносно находиться рядом с собой, в себе. Что случилось бы, если бы Сеймей его не нашел, не забрал? Что будет, когда он отвернется, оставит его одного? Даст возможность почувствовать уединенность с проголодавшейся шаткостью, с ненавистью, с безумной, сверхсильной ненавистью к себе? - Я тебе нужен? – заставляет вздрогнуть, безжизненность глаз, не глубина фиолетового омута, а бездонность мертвого опустошения. - Рицка? – опять, испуганное удивление. – Конечно, да. - Зачем? – улыбнулся так, что даже Сеймею захотелось плакать. - Потому что я люблю тебя. - Что такое любить? - Это когда ты принимаешь человека таким, какой он есть; это когда ты способен простить его за все, что бы он ни сделал. Любить – значит не видеть никого другого. - А я думал, что это значит – страдать, – отвернулся. Сеймей подошел сзади, положил ладони на сутулые плечи, немного сжал. - Время поможет тебе избавиться от печали. А я помогу создать новые радостные воспоминания, которые затмят все старые. Я научу тебя быть счастливым. - Я не хочу, – слышать, но не слушать. Слова проходят мимо, не удосуживаясь даже задеть, дотронуться. Это не похоже, на то, когда ты стоишь на обрыве и смотришь вниз; это то, когда ты уже лежишь внизу, и еще смотришь, откуда ты упал. - Не говори глупостей, – слишком солнечный день, слишком ярко на этой маленькой кухне, слишком наигранно, отличается от того, что видят глаза. Немая судорога, блик отпустившей дрожи. Просто рефлекс, просто слепое существование. – Рицка, там много всего, что я хочу тебе показать, еще столько мы должны вместе пережить. Я же рядом, – попытка приободрить, но оба чувствуют в ней сквозные дыры. Сказать: «Мне все равно?» Будет ли это ложью? Или... Как теперь охарактеризовать происходящее? Сложно, невозможно, непреодолимо. Больно увяз во всем этом. Он не может разобраться, не понимает, что это когда-нибудь случится. Думать о Соби, думать о Сеймее. О чем еще думать? О ком? Зачем? Безразличие. Ни простить, ни вынести, не услышать. Рицка не шевелился, не убирал руки брата, только медленно моргал, кривя губы в спокойной усмешке. Это уже не ирония – издевательство. - Тебе не жалко маму? – буднично и обыденно, так, как говорит о том, что хочет на завтрак. Ответа не было. Рицка и Сеймея смог ввести в замешательство, застигнуть врасплох. - Нет? Даже немного? Почему ты не убил Соби, ведь она была не только моей, но и твоей... - Прекрати, Рицка! – Сеймей отошел. Как-то нервно, как-то зло. Фыркнул брезгливо. Вздохнул, собирая руки на груди. – Ты хотел бы, чтобы я его убил? Я могу это сделать, если ты... Колыхнулось. Что-то живое все-таки осталось. Сожаления и его звенящее имя, неправильное в произношении не его голосом. Рицка закинул голову и уставился в потолок, закусил губу, сомкнул пальцы в замок позади спинки стула. - Нет, не хотел. Забудь, – знакомая незаинтересованность, ровность в дыхании и прямота горького надломленного внутреннего крика. Не изменить, не исправить, не уметь простить, даже если перекладывать вину на себя. Кодло спящих мыслей. Почему нельзя найти утешение рядом с братом? Зачем его отталкивать, не принимать, сопротивляться ему? - Сеймей, а что ты такого сделал, что Семь Лун захотели убить тебя? – поиски. Бесплодные блуждания, вопросы, которые просто вопросы. Ответ на них не так важен. - Чего ты добиваешься, Рицка? – резкость, контраст. Сеймей что-то понял, или наоборот, не понял. – К чему ты об этом говоришь? Зачем ведешь себя так? Ты для меня безумно важен, но, Рицка, ты уже не ребенок. Не заставляй меня волноваться о тебе. Возьми себя, наконец, в руки. Ты жалеешь Соби? Я прав? - Нет. Я жалею себя, – спокойно, с раскаяньем, с осмысленной беспомощностью. Интересно было ли более одинокое место, чем внутри него? Сеймей сжал губы, прикусывая внутреннюю сторону щеки. Недовольство и раздражение. Он так же оставался в стороне, придумывая, что сказать. - Я боюсь, Сеймей. Заставил встрепенуться. - Чего? - Того, что я наделал, того, как все обернулось. Я боюсь быть один, – Рицка повернулся и теперь пристально вглядывался в босые ступни брата. Так жалко, так нелепо, по-детски. Измученный. Как все это глупо отталкивать и боятся. На самом деле Рицке очень не хватало смелости. Причина, по которой никак не удавалось разобраться или успокоится, привести неразбериху к логике, округлить углы, сгладить, чтобы найти хоть какое-то решение помимо отчаянья. - Я рядом. Я помогу тебе, – подойти ближе, присесть на корточки и положить голову на колени, прижать дрожащую Рицкину ладонь к губам, выдохнуть в нее длительное ожидание, улыбнуться про себя. Всхлипнул, сухо и отчетливо, не заплакал, только выпустил соленую аберрацию. Пальцы путались в волосах, блуждали, перебирали смоляные локоны, подбираясь к бархатистым ушкам. Да, у Сеймея они до сих пор были. Что именно удерживает Рицку от веры? Что не дает ему возможности ни смириться, ни простить, ни принять, ни оттолкнуть. Зависнуть там, где нет дверей или окон, где нет света, и в тот же час не темно, там густо, там больно, так остро и набито чем-то... - Верь мне, и смогу сделать так, что тебя больше ничто не будет беспокоить, – тихо, ласково, с заботой. Самоотверженно, от этого только обиднее. - Почему я такой? – это попытка раскрыться? Понять? Просьба о помощи? - Ты милый, - потерся щекой о колено. - Нет! – хотел вскочить, но Сеймей силой удержал его на месте. - Да, - с задором, а может, со скрытым удовольствием или надменным негодованием. Сеймей не отдал бы ситуацию на волю капризов. - Но... - Хватит, Рицка. Все уже случилось. Все закончилось, и теперь нам с тобой жить дальше. Ты спрашивал, почему я так спокоен? Потому что я рядом с тобой, потому что ты принадлежишь мне, потому что у нас с тобой есть будущее. Я корю себя за то, что не мог защищать тебя от Мисаки все это время. Я злюсь, что не рассказал тебе правды. Я хочу быть честным с тобой, но ты не хочешь, чтобы я был таким. Рицка, ты врешь себе, но я все равно тебя люблю. Я не оставлю тебя, и приму таким, какой ты есть. Хватит думать - просто доверяй мне. Я хочу, чтобы ты мне доверял, чтобы ты тоже любил меня. Я ждал, так долго ждал нашего воссоединения, того, что смогу обнять тебя, сказать все, о чем думаю, я так переживал, так... - втянул воздух через нос. – Рицка, ты хочешь, чтобы я любил тебя? – поднял голову и теперь исподлобья изучал эмоции, которые ясно читались на понуром лице. - Да, - тихо, как-то неуверенно. Сомнения, их нож их знамя, их непрерывный ход, их суть и сердцевина, глубоко вмятая между ребрами, пустившая толстые корни, выпивавшая остатки блекнущей надежды. Кто верил в то, что говорит Рицка? Кто просто хотел в это верить? Сеймей встал, отряхнул штаны, улыбнулся. - Вот и хорошо, – подхватить на руки, прижать к себе, прикоснутся губами к щеке. Покорно, в забывчивом смирении. – Нужно отдохнуть. Я хочу, чтобы завтра ты пошел в школу. Ты много пропустил, плохо, если ты отстанешь. - Я... - Все в порядке, я еще с утра все уладил. Я звонил в школу и объяснил им все. Так что у тебя не будет никаких проблем. - Сеймей, - жалобно. - Знаешь, я подумал, может, нам стоит переехать? К примеру, на следующей неделе мы могли бы вместе выбрать новый дом, или может, ты хочешь жить в другом городе? Как ты на это смотришь? Мы сможем начать новую жизнь, только ты и я? – он шел, уже поднимаясь на второй этаж, мечтательно щурясь. От него исходило тепло. Только оно не грело, оно пугало Рицку, смущало. - Нет... Сеймей будто не слышал. - Было бы здорово жить рядом с морем, – грезы в настойчивой неоспоримости, в упреке для самого Рицки. Как не оставлял выбора, как... Он же пообещал. – Давай вместе примем ванную? – весело. – Помнишь? Раньше ты всегда... - Я уже взрослый, - оборвал. - Ну и что. Я тебя люблю. Рицка забыл. Сделал вид, что забыл о том поцелуе, о том ошеломляющем прикосновении, о том, чего нельзя было делать. Принять это, вникнуть или искать подтекст, непозволительно. Наверное, он сошел бы с ума, если бы увидел в том действии что-то, что противоречило объяснениям брата. Сопротивляться не было смысла, не было ничего, что могло бы заставить. Честность уходила, утекая сквозь сумрак обремененного отсутствия всякой морали, здравости, обдуманности. Прятаться после понимания, искать отдушину, подчиняться, отдаваясь власти, властности, которая так безропотно окружала, дарила спелый покой. Равнодушие, пряное, пухлое, сломанное. Рицка не хотел ничего. Слабый и готовый, податливый. Интересно, видел ли это Сеймей? Может, он сам к этому привел? Может, стал спасителем, замарав руки в непростительных грехах? Или что преобладает в нем? Возможно, он знает, что такое настоящая любовь, или ему более близко определение – одержимость любовью? Холодный пол. Не в меру пробирающая, пронизывающая, поднимающаяся прохлада. По телу и от рук, стаскивающих футболку. Пальцы на коже. Мягкие, жестокие, опаляющие. Закрыть глаза. Отдаться. Следы? Нет. Больно. Будто призрак. Неправда. Не он. Гложет, мешает, бьется. Зачем понимать? Так близко. Сожаление, и не двигаться, не шевелиться, замереть к нежности. Смотреть сквозь, мимо, внутрь... - Рицка, ты дрожишь. Тебе холодно? - Нет, – боится? Нет. Все разом, сверху и снизу, напористо, услужливо. Соби... Закричать, молча. Мама!.. Сеймей рядом. Поднять руку, коснуться лица, протянуть пальцами от щеки до подбородка, на ощупь увидеть беспомощность, собственную и дрожащую. Сдаться. Дно. Чистое и прозрачное. Вот золотой песок, мелкая тягучая крошка, а если запрокинуть голову, там вода, много-много, синей, тяжелой. Как океан. Больше не давит, уже не душит. Смирится. Отпустить. Принять. Тепло. - Рицка, - сбивчивый голос, умолкающий в шепот, хрип. Чувствовать близость, знать, что тебя обнимают. Уткнуться в плечо, обхватить руками обнаженный крепкий торс и стоять молча. Показал ему, признался, кто же он, Рицка, каков на самом деле. Раздел душу. «Люблю Соби...» Преследует даже сейчас, между всем, вопреки всему. Рицка тоже знает, что такое одержимость? Он понял? Или слишком поздно понял? Свет, ласковый, с розовым окрасом. Закат сквозь окна, одаренный спокойствием закономерности. «Ничего не изменить…» - Я буду рядом, - уже знал на память их интонацию, их благородство, их нужду. Слова, порождающие неукротимую боль. Тупую, ноющую, незаживающую. Спутница, которую Рицка крепко держит под руку, которую всегда прижимает к сердцу, которую никогда не захочет и не сможет отпустить. Печаль. Лицо и тело, которые едва могут не стерпеть похвалу, душа, замирающая в страхе. Снова перед этой дверью. «Постучаться?» Не смеет проверить. Так светло. День в своем зените. Не опасаться быть замеченным. Бросить псевдовызов, заранее чувствуя скорый проигрыш. Может, хотеть быть поверженным? Нужда в защите. Блеск неосторожных мечтаний и искаженное волнение. Как объяснить, как оправдаться? Боец в новом облачении. Напомнить себе, зачем пришел, утаиться в ветвистой преданной тени, за углом, между деревьев, мимо идущих людей. Ждать, чтобы скрыться, чтобы не выказывать присутствия. По правде, Соби уже знал, что Рицка дома. Он почти видел его, связь есть, она не оборвана. Рицка близко, за стеной, а может, через стекло, через ткань, через время... Ожидание. Когда ночь скроет, отпуская свои невесомые крылья, укроет, предостережет неожиданность встречи, когда подарит вольность движениям, отдаст свободу голодному взору, скованную, пусть эфемерную, не так важно... Может, и Соби знает, что такое одержимость? Прижаться затылком к грубой коре толстого ствола, опустить голову, давая очкам небрежно сползти. Засунуть замерзшую руку в карман, достать сигарету, подкурить, ловя яркую огненную вспышку воспаленными зрачками, увидеть дым, почувствовать горький и горячий вкус, дать ему наполнить легкие, переминая между пальцами, покручивая тлеющую отраву, сжимая. Смысл? Зачем? Присесть, прикрыть глаза, расслабленно, зажато, улыбнуться в свою равнодушную беспомощность. Чуть повернуться, откинуть мешающие волосы, посмотреть издали. Балкон, стекло, украшенное отраженными бликами розового тлеющего солнца. Хорошая погода. Спокойно. - Агацума Соби, - растянуто, с наигранным удивлением и очевидным восторгом. Оперся согнутым локтем. Навис, смотря сверху вниз на невозмутимое спокойствие. Кончики черных волос почти прикасались к макушке, легонько изгибаясь в танце ветра, почти перемешиваясь с мерцающим светлым шелком, пронимаясь серо-прозрачным дымом. – Не ждал так скоро тебя здесь увидеть. Брошенная собака поджала хвост и приползла молить о приюте? Даже бровью не повел. Не посмотрел, не скривился, не ответил. - Мне кажется, или ты успел исхудать? – смешливость, удача во встрече. Случайность, как обычно, как полагается, всего лишь воля случая, и шанс отдать долг или облегчить свою участь, выместить все накопившееся зло и издевки. Темнота есть темнота. Отсутствие реакции, избыток мимики и любого интереса. Соби в очередной раз поднес почти дотлевшую сигарету к губам, втянул терпкий туман дыма, немного сильнее прижимая пальцами окурок. Резкое движение руки, быстрый поворот кисти, и почти свистящий полет того, что было когда-то сигаретой, за спиной. Отлетевший в сторону жар, и не слишком уверенно распрямившийся Нисей, который успел отойти вбок. - Дружелюбностью ты не отличаешься. - Ага, точно подметил, – Соби слишком неожиданно улыбнулся, возможно, найдя в этой странном совпадении развлечение для себя. Посмотрел в упор на Акаме. – А ты собака, которая охраняет дом. Правильно? – смех почти настоящий, потрогал лоб рукой, будто проверяя, не поднялась ли температура. – Не пускают погреться? Приходится в окна заглядывать? – теперь он заливался хохотом, заразительным, звонким. Над кем он смеялся? О ком на самом деле говорил? О себе или о другом Бойце? - Ты... - рассудительность таяла, подобно снегу от жара откинутой сигареты. - Я. Что – я? – так же сидел, придерживая руки на согнутых коленях, подол пальто увяз в снегу, пальцы переплетены. Расслабленно. Не чувствовать угрозу от того, кто рядом, не уважать его, не бояться, хотя, возможно, Нисей был и не так уж слаб. Скорее, Нисей не уступал в силе, но проигрывал тем, что был больно избалованным. - Завидуешь, – не вопрос, утверждение, самодовольное, но с подтекстом, с желанием того, что так и есть на самом деле. Что Соби проиграл, испытывая это чувство. Так ли это на самом деле? - Нисколько, – отвернулся. Снег и земля, обледеневшая, спящая, твердая. Сквозь подошву еще крался морозный паук, тянул тонкие лапы, обнимал ступни, ноги, карабкался, обходя неплотно прилегающую одежду. Зима напоминала о себе. - Тебе нравится себя обманывать? – удовольствие, без опаски или сожалений. - Это тебе нравится себя обманывать, – под стать, в той же манере, только с иронией, с сырым и липнущим сарказмом. Опять вдвоем, опять неподражаемо понимаемы друг другом. Можно противиться, можно отрицать, но оба знают, что говорят сами с собой. - Так что ты тут делаешь? – несвойственно, пропустил укол. - Тебе какая разница? - Никакой. - Так и иди, куда шел, пока мне нет до тебя дела. О, прости. Ты, наверное, уже и так там, где собирался быть, – Соби подпер свой подбородок, изображая позу мыслителя. - Ты просишь, чтобы я рассказал о тебе Сеймею? – умышленно провоцировал, чувствуя, что теряет инициативу. - Ты этого не сделаешь. - Самомнения тебе не занимать. Теперь Нисей подпирал другое дерево в двух метрах от собеседника, сконфуженно наваливаясь на него спиной. Не сказать, чтобы он испытывал страх рядом с Соби. Нет, но было в нем что-то такое сейчас, что заставляло держаться на расстоянии. Вроде и холодность обычная, и высокомерность уверенного взгляда, и изысканность манерных слов, все так, только бойцовское чутье вбирало опасность. Даже Нисей понимал, в какой ситуации Агацума, пусть он и пришел глумиться и вымещать собственные неудачи на еще более обиженном, но трезвомыслие предупреждало о бдительности. Соби-то терять больше нечего, и он действительно способен на все. Сожаление того, что он вообще подошел к нему, пока еще не нашло осмысленную оценку. Оплошность в выборе острой темы, укор глупости и язва предвкушения оплаты займа: - Видел Рицку. Он приходил ко мне сегодня ночью, – Нисей не успел даже обрадоваться, как тут же почувствовал холодные пальцы, впивающиеся в шею. Голубые глаза заметно потемнели, дыхание участилось, превращаясь в шумный стон. Неистовый Соби. - Я предупреждал, чтобы ты и думать не смел о нем, - проталкивая слова сквозь зубы, старясь говорить четко и ясно. Паззл сложился молниеносно, по крайней мере, для Агацумы. Рицка звал, и, наверное, у него был повод для этого; Акаме говорит, что видел Рицку; вывод: стоит убить Акаме. Так зачем же оттягивать, когда все уже в сборе? Тепло от ярости, свободно. Кисть, тонкая, изнеженная ожесточенными боями, обтертая оточенной древесиной художественных кисточек, кожа, пропитанная цветастой краской, ее запахом, ее маслом. Рука, чьей силы достаточно, чтобы свернуть шею, чтобы бесповоротно отобрать жизнь. Сжать, не чувствуя и капли раскаяния. Сильнее. Подарить страх. Заставить трепыхаться, обязать себя ненавидеть. - Я ничего не делал, - задыхаясь, просил. - Не сделаешь, - уточнение. - Он сказал, что люб... - попытка оттолкнуть, вырваться, разжать цепенеющую хватку. Теперь точно жалел, теперь дважды проиграл. Соби немного приотпустил, дал набрать воздуха. Так же непоколебим, так же отчаянно жесток. - Договаривай. - Отойди от меня. - Ты не в том положении, чтобы торговаться. - Ты же не знаешь, насколько для тебя может оказаться важным сказанное мной, - Нисей, извиваясь, пытался высвободить свою шею, уже получившую багровые отметины. Очевидно же, что Соби нравилось истязать псевдосоперника, и предпочтение он отдавал физическому насилию. Агацума всего лишь на мгновение потерял бдительность, и Нисей выскользнул из его захвата, и сам ограничил Соби в движениях. Со стороны можно было подумать, что один просто обнимает второго со спины, если бы не гримаса боли, которая все больше и больше искажала утонченное лицо. Акаме шептал, вверяя словам силу, свою силу Бойца: - Он сказал, что любит Сеймея. Сказал, что брат для него дороже всех на свете. Сказал, что так счастлив его возвращению. Сказал мне спасибо за то, что я о нем заботился все время, когда он был не с Рицкой... - коварный, отупляющий голос. – Ты не нужен ему... – смелый, ликующий, отравляющий. – Никому нет до тебя дела, Агацума Соби. Ты больше не самый сильный... – покоряющий, усыпляющий, опускающий тяжелые веки. – Он скоро забудет все, что между вами было... – сломать ложью, стереть линию воспоминаний, заставить тусклый свет померкнуть вовсе, подкармливая самые сочные страхи. – Рицка сказал, что ненавидит тебя. Сдержаться, чтобы не закричать вслух, сжать до скрежета зубы, зажмурить глаза от правдоподобного голоса, царапать ткань своего плаща. Образы яркие, живые. Проносится, перед закрытыми веками оживает и растворяется, меркнет, чтобы найти новую упивающуюся искаженностью ипостась. Соби сумел ткнуть Нисея локтем так, чтобы тот отпустил. Откуда он только нашел силы? Может, боли было уже настолько много, что эта, новая, просто не смогла поместиться, не смогла найти свое место в уже переполненном судорогами и мучениями, набухшем и растянутом мешке, именуемым сердцем? Как бы то ни было, даже сквозь туго спеленавшую паутину безвыходности и несостоятельности Соби, из-за того, что это был он, впитал такую модель поведения с каждым ударом плети сенсея, омыл в прямом смысле собственной кровью, мог, пусть и не без труда, но показать напускную маску отчужденного, безразличного превосходства. Он не до конца был уверен, насколько много правды в словах Нисея, насколько мало в них лжи, и насколько он еще способен его убить. Хотел, но... Что-то ему мешало, что-то, что стало стеной, и не давало протянуть испачканные в неистовстве руки. Барьер. Точно, он самый. Приказ, который отдал Сеймей, снова нашел свой отклик. Соби почти отвернулся, почти забыл, кто составляет ему компанию. Мысли, хаотично, спутано, резво. «Меня не смог остановить приказ?! Я не заметил, что нарушил его!..» Изумленно, сам с собой, поднес ладонь, прикрывая открывшийся рот. Соби еще не решил, может ли он радоваться по этому поводу, или необходимо еще подумать, как так произошло. Почувствовал теплую и вязкую жидкость, отстранил пальцы от лица. - Это последствия, – буднично. Акаме плотнее запахнул пальто, поправляя немного помятый воротник. Поднял, чтобы не так остро ощущать беспощадность погоды. Потер палец о палец, растирая свою кровь. «Ну я же не умер». Ухмылка. Тыльной стороной ладони растушевать алые, еще не остывшие подтеки. Не смущаясь своей неприглядности, почтить вниманием того, кто был причиной инцидента. - Как видишь, меня это не остановило. Продолжим. - Давай перенесем на другой раз. - Я тебя не отпущу, - как-то хищно, как зверь и Жертва, а не Боец. С придыханием, и вожделением, с неким особым видом вдохновения. Соби будто обходила морозная погода и надвигающаяся ночь. Солнце уже село, почти село, забирая с собой остатки смеси насыщенно-малинового и бледно-сиреневого. Такие цвета – вестники ветра и холода, как раз спутники для настроения Соби. - Я не собираюсь спрашивать твоего разрешения. - Сбегаешь? – подходит ближе. Кот, и поступь такая же, только хвоста не хватало. - Мы еще встретимся, – Нисей чуял эту угрозу, эту ауру, в которой не было просвета. Она оборачивала Соби, это был сам Соби, даже чернее, чем Нисей. Красота в безжалостности, во взвинченности, в рефлексе защищать, то, что по-настоящему дорого. Вовремя он успел переместиться, еще бы доля секунды и Соби... Но этого не произошло. Агацума разочарованно сопел, еще раз сжав в кисти воздух. Один, там же, где и был. Теперь уже темно. Посмотрел на Рицкин балкон, вздохнул отсутствию там света. Опять закурил, прислонившись к ближайшему дереву. «Еще подождать? Рицка, ты действительно разговаривал с этим Бойцом? Если да, то зачем? Тебя к нему привел Сеймей? Или ты сам? Но ты бы точно не разговаривал с ним или...» Соби сломал недокуренную сигарету и выбросил ее. На ожидание не осталось ни терпения, ни убеждений. Жизненно необходимо оказаться в его комнате, так просятся измученные глаза увидеть близкий силуэт. - Будь что будет, – сорваться с места и побежать, сомкнув свой мир до узкого коридора, целенаправленно, бездумно легко, без всякой трогательной осторожности. Изнаночная сторона реальности. _______________________________________________________________________________________________________ В этот раз моя Мипуро была злой *ревет*, но если бы ты не доставала, я бы не написала новую главу)) Так что, все хором - "Спасибо Мипуро!" ))))))))))))) P.S. Мне больше нравится, когда ты милая и ласковая)))) _______________________________________________________________________________________________________ Автору всегда нужны комментарии!!!!!!! И чем их больше, тем вдохновеннее пишется продолжение))))