Одно имя

Безграничное, необъятное, скучно. Дышать этим и жить, и пальцами по тонкой стали и по меди, в струнах, пачкая их красным и липким. Улыбка, с виду как настоящая, зачем признаваться, что купил ее на углу по дороге, продал душу. Слишком мал, еще юн. Не ребенок, не взрослый. Никто, и в то же время связан, привязан к месту и временем. Солнечно, приоткрытое окно, и воздух, который черкает по коже ярким, светлым, коварно-золотым. Слишком много людей, они мешают полностью погрузиться в мысли. Уже который день подряд Рицка пытается думать. Без толку. Амплитуда тяжелых ударов в груди, будто пережимают шею, будто не дают вздохнуть. Сердце колотится до тупой боли, стучит и стучит, не зная ни спокойствия, ни отдыха, без передышки, и телефон в кармане вызывает почти зуд, почти раздражение, почти восторг. Это как проклятие. Знать и не знать, не верить, но ждать. Метания, влево, вправо, резко вверх, а потом особенно плавно вниз, до самого дна, и опять сначала. Марионетке обрезали нити, или она уверена, что отрезали, но это только усугубило ее состояние, теперь она совсем не может поднять свои тряпичные руки. Как может быть холодно до пота, до мокрых ступней и ладоней? Как может быть жарко настолько, что слышно как стучат зубы? Ясность отдана Соби, преданность посвящена брату, ненависть он оставил для себя. Одет в нее, идеально подошла по размеру, наглаженный воротник, рукава прикрывают запястья. Чувство вины все усугублялось. Неуютно. Зажато. Вплетенные в ткань чувств порванные нити. Это было предательством с самого начала. Чей-то промах или благословение. Не будь он Рицкой, не будь Соби – Соби, а Сеймей – таким, какой он есть, ничего бы не произошло, но... Что бы было, если бы Сеймею не пришлось убегать? Встретился бы Рицка с Соби? А если бы Соби не был таким странным, таким, что беспрекословно, совершенно не думая, подчиняется приказам, тогда бы они встретились? Если бы не его своеволие, его не останавливающаяся ложь, Рицка бы влюбился? Глупо опять спрашивать, зачем Соби сделал то, что сделал, но еще глупее не спрашивать. Отобрать ответственность себе – это самый простой способ укротить животную боль. Слишком страшно искать другие причины. «Хотел защитить? Да, мне и правда досталось, но... Мог ли он сделать что-то, что причинит мне еще больше страданий? Ведь это тронуло и Сеймея, его это тоже касается. Тогда ты пошел против приказа брата, чтобы обезопасить меня?» Что-то не сходилось, мозаика не была полной. - Аояги-кун. - Да, - пугающая отзывчивость. Инертная, непроизвольная, отталкивающая притянуть. Вежливость, дающая пощечины. - Прости, - густо покраснела. - Я хотела бы поговорить с тобой после занятий. Удели мне, пожалуйста, немного времени, – девушка, кажется, ее зовут Мегучи Миромото или Митоморо. Маленькая, зеленоглазая брюнетка, приятный голос, высокие оценки. Она популярна, постоянно окружена толпой обожателей. У подобной милой личности просто не может не быть поклонников. Что же ей нужно от такого как он? - Что тебе нужно? – беспристрастно. Мираж перед глазами, разложенная его жизнь, с больными ранами, с разворачивающейся душой, лицо Соби и тень брата, призрак матери. Нельзя просто забыть или освободиться. Почесал затылок, впился пальцами в свое имя, горящее имя прямо через странный голубоватый шарф. - Ну, я бы хотела... - румянец на щеках стал почти пунцовым. – Я... прости, я... это совсем ненадолго. Я бы хотела сегодня, но если ты занят, то можно завтра. Или... - она стала говорить быстро, сбивчиво. Такое поведение все же заставило Рицку действительно на нее посмотреть. Атласная кожа, приоткрытые в ожидании губы, они налиты соком и наивной чистотой. Так привлекательно растерянная, отчаянная, трогательно смелая. Напомнила Юйко. Он ухмыльнулся, а его собеседница уже готова была разреветься. - Если ты не собираешься признаваться мне в любви, я с тобой поговорю, - это было как минимум подло. Девушка растерялась. А что ему еще сказать? Выслушать и отвергнуть? Зачем тянуть время? Может, она намеревалась стать его другом? Тогда ей не помешает такой ответ, тогда он ее не заденет. Думать еще и об этом казалось пыткой. - Я... - смущение плавно перетекало в страх. Казалась хрупкой, как статуэтка из фарфора. - Ты можешь просто развернуться и уйти, тогда мы сделаем вид, что ничего не произошло. В любом случае, я не отвечу ни на чьи чувства, – излишняя прямолинейность стала грубостью. - Прости, - ее писклявость вперемешку с сыростью в глазах показалась Рицке отвратительной. Он будто бы и понимал ее, но не смог заставить себя быть толерантным. И вот уже осуждение со всех сторон, уже знакомый привычный мир нелюдима. Жестокость – это удел? Это все, на что он способен? Она, та девочка была искренна, но зачем? Зачем ей такой как Рицка? Разве ей не противно? Она не увидела ту гниль, ту зловонную смесь трусости и порочности, грязи, в его венах, под кожей. Он чувствовал этот запах, противный, въедающийся в ноздри. «Жаль, что этого не видно ей». Новый урок, бесконечные занятия. Скрип мела о доску, раздражает, проникает в голову сквозь глаза. «Какова настоящая причина? За что ты так меня наказал, Соби? Себя наказал? Ты действительно приходил? Откуда телефон? Было ли все сном? Если нет, тогда я помню твою ласку, и твою спину своими ладонями, я еще слышу шаги, и звук закрывающейся за тобой двери, эхо моего крика. Если ты делал это для меня, разве пошел бы ты на подобное? Для кого? Сеймей не разрешил бы ни за что? Ты это сделал?» Вопросов больше, чем один неподходящий ответ. «Кому принадлежит твоя любовь?» Зарыться в руки, уткнуться в грудь, почувствовать свое ноющее напряжение, быть слабым рядом с ним, не думать, забыть, получить утешение холодными губами, в свои окаменелые, стыдливо ютить лицо на плече. Невозможно. Желания против страха, против неуверенности, против слов его голосом. Подпереть подбородок, закрыть глаза, опуская голову, прячась за мишурой волос. Память издевательски посмеивается, не к месту хохочет. Дыхание на затылке, стук его сердца, вплетающийся в свой собственный. Непослушные руки, настойчивые, возбуждение. Волна томной исступленности. Вкус влажного языка, манящая запрещенность бархатного рта. Извиваться, прижимаясь, хотеть быть ближе, чем просто близко. И постыдная охота стать одним целым буквально. Рицка резко открыл глаза, так, что от яркого света на мгновение все вокруг стало белым и неясным. «Нельзя хотеть этого». Тягучая жвачка из несбыточного. Спутанное простое с недостижимым. Время охладило разум, ушедшие дни подарили немного трезвости, утешения, разбавили сумбур, пусть дрожь еще и не прошла. Шум, гомон, и то же осуждение, косое, ощутимое. «Можно умереть, если на меня будут постоянно смотреть? От постоянного, пристального наблюдения можно умереть?» Последний урок закончился, по ненарочной привычке выглянуть в окно коридора, шаркая лениво, тихо. Не улыбка, а скучающая грусть. Силуэт у ворот, и другие заинтересованные лица, их дружелюбие, не так, как с ним. - Рицка. - Сеймей. Я же просил тебя не ждать меня у ворот, и вообще, не стоит встречать меня из школы. Я и сам могу дойти до дома, - скучающий тон, нет раздражения, нет эмоций. - Я беспокоюсь, - со скрытым удовольствием. - Что со мной может случиться? – зло фыркнул. Напоминание, болезненное напоминание о том, что не может забыть. Взгляд невольно лезет по асфальту, чтобы сосчитать брошенные в ожидании окурки. Их нет. - Ничего, но мне приятно забирать тебя из школы, – так чертовски нежно, очаровательно-обольстительно, что заставляет обернуться пару девочек, проходящих мимо. - Это смущает! – обиженно. Правда смущает, но немного не так, как понял Сеймей. - Но я же твой брат... - Вот именно. Сей подошел ближе, взял Рицку за руку, крепко стиснув его ладонь. - Не злись. Хотя ты такой милый, когда возмущаешься, - он выгладил интонацию, понижая тон. Его пушистый голос, нежный, завораживающий голос облеплял Рицку стенами, стеклянными и упругими, прочными. Он их видел наяву, но ничего не мог поделать с этим. – Хочешь погулять? Сегодня отличная погода. Или... Ты голодный? Что ты ел на обед? - Хлеб. Я не голодный. И не хочу гулять, - Рицка попытался выдернуть руку. Тщетно. - Почему ты в плохом настроении? - Сеймей всеми способами пытался завоевать и внимание, и порцию расположения. Он потянул, так, что Рицка почти упал в его объятия, второй рукой потрепал волосы, и невесомо поцеловал одно ушко. Улыбка не сходила с лица. - Все нормально, - огрызнулся, хотя напряжение постепенно расслаблялось. Это сердящее тепло сбоку, прижимающееся, живое, знакомое. Защита? Волнение в опускающемся спокойствии. Противоположность сомнениям. Стал доверять брату? А он не доверял? Рядом с ним теперь было странно. - Ну, я же вижу, что тебя что-то беспокоит. Пойдем в парк? Нельзя упускать такую возможность. Правда? – уже тянул, не ждал ответа, даже задавая вопрос. «А если это сделал не Соби, зачем сказал, что это он? Кто? Кому это может быть нужно? Нисей? Боец Сеймея? Зачем? Меня он ненавидит. Сеймей не позволил бы? Она наша мама. Он знал? Знал бы. Тогда...» - Хочешь мороженого? – «Кто?» - Рицка?! – потрепал за плечо. - О чем ты думаешь? - Ни о чем, - как-то растерянно, пару раз моргнул, развеивая свои видения. - Хочешь мороженое? - Нет. - Я захватил фотоаппарат, давай сделаем несколько снимков. Имя на затылке резко кольнуло, от чего спина вытянулась в цепенеющую линию. Губы пересохли, язык прилип к небу, из груди послышался хлипкий полустон. - Нет, - тихо. - Почему? - Мне не хочется, - так же сбивчиво, спотыкаясь между слогами. Сеймей остановился, повернулся, так, что его голова ровно возвышалась над Рицкиной, обнял. - Ты еще грустишь? - Отпусти меня, - стал похож на перепуганного котенка. – Мы же в парке. - И что? Тебе кто-то мешает? - Это неприлично, - брыкался, всячески пытаясь вырваться из длинных, крепких рук. - Не вижу в этом ничего такого. - Я вижу, - почти угрожающий, отчаянный шепот – прохожие действительно стали обращать на них внимание. - Успокойся. - Зачем ты это делаешь? - Потому что ты мой. И я люблю тебя, - выдохнул в самое ухо. Рицка даже почувствовал влагу от его голоса. - Это не повод так себя вести, - перестал брыкаться, но видно, что обиделся. - Рицка, - Сеймей схватил брата за подбородок, почти силой заставил поднять голову. - Посмотри на меня! – слова хозяина, того, кто владеет. Рицка отводил взгляд. - Я прошу, чтобы ты посмотрел на меня, - требовательность, с нотами, с целыми аккордами грубости, властной, настойчивой, преобладающей. Нехотя он поднял глаза. - Я могу тебя обнимать везде, и ты можешь. Если ты любишь кого-то, то ты всегда можешь проявлять свои чувства. Это правильно. Для меня не имеет значения кто-то еще, кроме тебя. - Но... - Рицка, почему ты был расстроен? – Сеймей аккуратно поцеловал в щеку, почти задевая уголок губ. - Прекрати! – зашипел, возобновляя попытки вырваться. – Я не хочу, - губы, порозовевшая в волнении кожа, яркие глаза, полыхающие возмущением, захлебывающиеся в возмущении. – Отпусти меня! Сеймей поцеловал еще раз, издевательски касаясь влажных, горячих губ, их краешка. Лизнул, быстро, дразняще, досаждая, распаляя и негодование, и дремлющую бдительность. Гнев и нрав, и пыл, и стойкую необходимость оттолкнуть, которую старший брат не понял. - Ты... - кипел. - Разреши мне быть ближе к тебе? – шепот. - Нет. Отпусти! – ярость в кусках неудобной стыдливости. - Не отпущу, - категорично, нераздельно повелительно. - Вокруг люди, - ему не нравилось, жалобно просил. - Мне все равно. Мне они не важны. Так почему они важны тебе? Ты их не знаешь, они тебя тоже, какая разница, что они думают? - Я так не хочу. - А как хочешь? Тебе больше нравится, когда только ты видишь мою любовь? Ты не хочешь меня ни с кем делить? - Сеймей, - почти мольба, почти со слезами. Уже не двигался, напоминая куклу, плюшевого котенка в руках большого, довольного ребенка, - пожалуйста, не нужно. Мне не нравится. - Хорошо, - ослабил, отпустил, но удержал руку. Почти равноценную пылающую ладонь, робко пытающуюся сжаться в кулачок. Ушки, пугливо приникшие к голове, хвостик, недовольно размахивающий из стороны в сторону, смесь смущения и грусти. Рицка опять что-то понял, что-то, что не удавалось уловить даже Сеймею. - Теперь ты доволен? – злорадство? Очередь Сеймея злиться. - Спасибо, - удрученно. Чувства постоянно мешались. Как что-то нажимало и притягивало, придавливая, когда находишься особенно близко. - Сеймей, мне кажется неправильным то, что ты меня целуешь, - он боялся то ли того, что озвучил, то ли того, что получит ответом. Нет, прикосновения не были противными, наоборот. Как-то волнительно, по-другому, не привык. Ноги подкашивались, тело реагировало, напрягалось. Необычные ощущения, сам Рицка вырос, но и Сеймей для него изменился. - Почему? – упоительная трансформация злости в негодующую ярость. Несдержанность, пугающая резкость. - Ты же мой брат... - тихо. - Мы говорили о том, хотел бы ты увидеть моё настоящее лицо. Помнишь? - Да, но... - Ты уже не хочешь? - Я не знаю. - Значит, ты меня не любишь? Рицка немного помолчал. Поскольку Сеймей продолжил прогулку, звук шагов почти больно стал замедлять биение сердца, подстраивая его в свой размеренный такт. - Люблю. - Ты в этом уверен? – Рицка не смотрел на Сея, боялся на него смотреть, он видел его по-другому, иначе, чем даже полчаса назад. - Да, - еще тише. - Значит, это правильно, - слишком мягкий голос, кошачье мурлыканье. – Это естественно, что я тебя целую и обнимаю, что сплю с тобой в одной кровати. Тебе же всегда это нравилось. Ты сам всегда приходил ко мне. Разве нет? - Это было раньше. - А что изменилось сейчас? Ты так же дорог мне, так же мне нужен. - Я... просто это не... Он колебался. Здоровые сомнения, привычные сомнения, преследующие, перевоплощающиеся, исступленно трансформирующиеся, меняющие свой уровень, свою массу, объем, который занимали в теле. Переживание того, что он прав, внутренняя уверенность в правоте, и сладкий голос, внушающий, кричащий о том, что Рицка ошибается. Аллея из старых деревьев, из молодых листьев и разноцветных мелких камешков под ногами, шуршащих, перестукивающих под твердой подошвой. А еще солнце, крадущееся сквозь свежую зелень, обсыпающее изнеженными теплыми лучами. В тени стало прохладно, зябко и особенно неуютно. - Я изменился сейчас. Я стал другим, и ты стал другим. Сеймей, наверное, собрался остановиться, но Рицка не дал, продолжая идти вперед. - И что с того? Какая разница, как ты меняешься, все равно ты остаешься собой. - Я в этом не уверен. - Почему? - Я был кем-то раньше, кем-то тем, кого не помню, а потом я стал другим. Меня не узнавала мама, не узнавали другие. Прошло четыре года, я нашел, каким хочу быть, но я ли это? Как можно сказать, какой я – настоящий? Тот, который еще с детства был мной, или тот, который помнит тебя, или тот, который сейчас здесь стоит? - Я люблю любого тебя, – что-то тоскливое, почти ностальгическое, что-то было такое, что задевало Сеймея. - Ты напоминаешь мне... - прикусил язык, плечи защитно поднялись, ладошка вздрогнула, выдавая течение мыслей. - Агацуму Соби, ты это собирался сказать. Чем? - Я... - замялся. - Он часто говорил тебе о любви? – холодно, так ожесточенно холодно, что этот слепой трепет парализовал. – Ты же знаешь, что он врал. Я приказал ему говорить это вместо меня, он говорил так, потому что я не мог. Плечи опали, и поникшая голова, тело было честнее слов, и безвольно расслабленная ладошка. Выпили жизнь, еще раз ее забирали. - Возможно, но тогда зачем он сделал? Убил зачем? Он бы не смог без твоего приказа! – пыльный вихрь протеста. Нужно сопротивляться. Стоит сопротивляться? - Он глуп, как и все собаки, - Сей подождал, с охотой рассматривая реакцию Рицки на «собака». Тот поежился. – Я приказал тебя оберегать... - Значит, нельзя его винить. Значит, он не виноват! - Я не могу его простить, Рицка, и ты тоже не можешь. Ты обязан ненавидеть того, кто отобрал жизнь твоей матери, - эта мягкая теплая колыбельная, заливистое, убаюкивающее давление. Слова кричали о протесте, слова молили, чтобы им возразили, но голос ненастояще-громкий, четкий, слаженный с ветром и тенью. Сочился соленой печалью, внутренней. Рицке стало тяжело. Он не мог опровергнуть, не мог сказать ничего. Да, наверное, Сеймей был прав, он точно был прав, Рицка не мог заставить себя, не мог себе приказать. Наигранная нега лелеяла, растила еще одну ступень отчуждения, еще один оббитый порог, и разбитые в кровь кулаки, конечно, не буквально, но что-то в очередной раз разбивалось, оно громыхало и полыхало, будто просило, но уже было слишком поздно. - Ты понимаешь это, Рицка, - теперь неуместная нежность стала оглушающе неукротимой. Прямо по венам потекло осознание того, что Сеймей был не только его братом. Сеймей стал тем, кто желал отдавать приказы, кто хотел Рицкой распоряжаться. И у него получалось. Его взгляд, излучающий крайнюю степень разочарования. Раздражение. Гнев. Зол, до кончиков покрасневших ушей. Это ярость. Блеск в фиалковых глазах, взбесившиеся, смятые до маленькой точки бездонные зрачки. Пугал ли Сеймей Рицку? Да. - Почему ты молчишь? – Сеймей почти грубо дернул за руку, все же заставляя остановиться. Спотыкнулся, поднимая в воздух небольшое шумное облачко пыли. - Что ты хочешь услышать? Ты прав. Ты прав! Я обязан его ненавидеть, но... Ты смог бы ненавидеть меня, если бы я сделал нечто подобное? Сеймей опешил. Если он до этого казался устрашающим, то сейчас всегда улыбчивое лицо переполнилось презрением и твердой холодностью. Только щель глаз. Сощуренных, белеюще-черных, сочно-черных, жарко-черных. - Перестань нести чушь, - процедил между зубов, рокот кобры в ее ритуальном танце. - Что? Ты же говорил, что любишь меня любого. Значит, лжешь? - Ты бы такого не сделал. - Откуда ты знаешь, что бы я сделал, а что нет? Почему ты в этом уверен? Ты вообще уверен, что ты меня знаешь? - К чему все это? Не сравнивай Агацуму и себя. Вы... - Сеймей прикусил губу, и, наверное, сильнее, чем стоило, потому что Рицка заметил боль. - Не сравнивай себя и его, – сухо, так, что она передавалась, она заполняла и Рицкин рот, и теперь возить языком по внутренней стороне щек походило на скребки наждачки о ржавчину. - А что с ним не так? Почему ты ушел без него? Почему ты бросил его? Он страдал... - Он Боец. - Не человек? Это жестоко. - Он привык, - высокомерный, унижающий взгляд, такое превосходство, почти химера в узнаваемом облике. - Это и есть ты? – Рицку трясло, может, от бушующей злости, может, еще от чего-то. Он сменил тему не потому, что не хотел говорить о Соби, а из-за того, что он не хотел слышать от Сеймея о Соби. Аояги протянул руку и положил Рицке на голову, тот почти враждебно сбросил, отойдя на шаг назад. - Я тебе не нравлюсь таким? - Нет. Ты мне не нравишься таким. - Жаль, – отвернулся, рассматривая шорохи листвы. - Но у тебя нет выбора. В твоей жизни не осталось никого, кроме меня. Нет никого, кто бы так же старался для тебя, заботился о тебе... У тебя нет выбора, кроме как привыкнуть и быть счастливым, – обернулся, внимательно улыбаясь, потешаясь над неизгладимой восхищенной грустью. Рицка не мог понять, что чувствует Сеймей. На какой-то момент даже показалось, что он несказанно расстроен. – Тебе некуда идти, тебя никто не ждет, и если ты попытаешься, я все равно тебя не отпущу. Вздохнул. Отягощающий, проникновенный, красноречивый вздох и тишина, и пение птиц, и перешептывание веток, и голоса, невнятно, далеко. Тень, укрывающая, боль, притупляющая устоявшуюся пустоту. Осколки, острые, царапающие по спине, торчащие из нее. Затмение безумием. Наваждение в наступившем последнем безумии. - Мне есть куда идти. У меня есть Соби. Ты не запретишь мне! Никто не запретит мне! Ненависть?! Сеймей, ты говоришь о ненависти? Я ненавижу. Я ненавижу себя! И тебя, за то, что допустил такое, за то, что ты ушел! – крик, пылкое излияние праведной честности. – Я ничего не могу с этим поделать. Я – Нелюбимый. Ты ведь знаешь значение моего имени. Ты же знаешь, что имя – это судьба. Это моя судьба. Если ты не можешь меня простить, тогда уходи, брось меня, так же, как и он, так же, как все! – решительность, неотесанная, неприкрытая, пораненная выставленная душа. – Может, так я сам смогу уйти. - Рицка... - так ошеломленно, тянуться к нему, увидеть скрытое, проникнуть в глубину, в самую живую часть, туда, где слишком темно и тесно, чтобы рассмотреть. - Не прикасайся, я не хочу слышать твой голос, - бессилие. Больно. Ловушка рукотворная. Он еще раз посмотрел, Сеймей стоял совершенно беззащитный, оглушенный, он почти плакал. Такой, как побитый. Отвернулся. Клокотание пульса, вырывающегося, сильного сердца, ломающего ребра. Он еще не понял, что ноги уносили его прочь, еще не заметил ударившей по лицу ветки, не заметил сочащуюся на виске кровь, не почувствовал, как дрожит. Убегать было его выбором. Хотелось убежать, и не от Сеймея, а от себя. От преследования мыслей, от страхов, от кошмаров, роящихся столпотворением. Неосознанное «Соби», непонятное «Соби!», умоляющее «Соби». Вина в апогее, разрывающее чувство вины, накал. Он больше не мог. Не верил, что мог. - Соби! – он был где-то на пустынной улице, в каком-то переулке. Стены многоэтажных домов, хмурая высота, закрывающая небо, опаляющий свет. – Соби! – тише крика, больше необходимости. - Ты мне нужен, Соби. *** Крупная белая бабочка почти с писком врезалась в мерцающую раскаленную фонарную лампу, и, обжегшись, замертво рухнула прямо к ногам, почти цепляясь крылом о черный ботинок. Юйко стояла напротив, немного растерянная, но не казалась хрупкой или слабой. Горящие глаза, немая, сочная сила, Соби почти чувствовал это, видел в ней Бойца. - Что с Рицкой-кун? - твердый голос, перемешанный с волнительным напором, необъяснимой крайностью. - С ним все в порядке, – отстраненно. - Я думаю, с ним пока все в порядке. – Агацума тоже не вызывал позывов к жалости. Привычно холодный, знакомо беспристрастный. Уродливо спокойный. Напряжение стояло живым существом между ними. - Почему он не с тобой? – Юйко прикусила губу, будто надеялась на какой-то конкретный ответ, но не была уверена, что получит его. - На это есть много причин, - полутень на лице, в освещении тусклого искусственного света он казался бледнее, чем обычно. Призрак, существо не из этого мира. - Вы поссорились? - Можно и так сказать, – опасное равновесие, с границей из хлесткой правды, из угрожающей откровенности. Сам Соби позвал, но и сам же молчал. Взгляд, неестественно темный, особо пронзительный, не имевший и части дружелюбия. - Юйко-тян, как ты попала в школу? – почти осуждение, пренебрежение. Заклинатель слов, он уже ими душил, уже сжимал тугую петлю прямо на шее. Открыла рот, но, передумав, закрыла, качнула головой из стороны в сторону. Сейчас ее длинные волосы были собраны в хвост, и от движения зашуршали, соприкасаясь с болоньевой, темно-оранжевой ветровкой. - Разве наш разговор должен быть об этом? - В некотором роде да. Юйко-тян, ты мне не доверяешь? – сладкая опасность, льстивая, фальшивая. И глаза, кромсающие убаюкивающую скрытность полумрака. Поддетое нетерпение. Острое желание. Ерзая, ища. Хаватари практически нуждалась в том, чтобы узнать о Рицке. Ненависть? Ненавидеть Соби? Неимоверно тонкая плева, разделяющая уважение и неотвратность желания уничтожить. Несоизмеримо, бушующие, вминающиеся друг в друга объемы, бесформенные сосуды, под завязку переполненные чувствами. И доброта, врожденная, мешающая, и инстинктивно воспарявшее, завистливое желание. Мелькает, дребезжит. Суматоха, и ничего целого, разве что страх. Здоровый и нервный страх, который очень далек от инстинкта самосохранения. Жертва причиной. - Нет. Наверное, нет. - Почему? - Я знаю, кто ты. - И я знаю, кто ты. Вот поэтому стоит мне довериться, – непринужденная игра, на грани воспаленно стонущих нервов. Сложно. - Я не понимаю вас, Соби-сан. - У нас с тобой схожие желания, мы оба хотим защитить свою Жертву, у нас общая цель. - Тогда объясните мне, что случилось. Я хочу знать, что с Рицкой-кун. Где он? – она была обучена, но не настолько, чтобы, подобно другому Бойцу, прятать то, что чувствует. Отражение отчаянных слез, их еще нет, но голос выдает все волнение. - Хорошо, - ухмыльнулся. - Я расскажу тебе о Рицке, - зловещая умолкающая пауза, имя Жертвы было похоже на проклятие в адрес Юйко, но теплое, особенное, нежное, лишь потому, что это – имя Жертвы. – Но мне тоже нужно кое-что у тебя узнать. - Вначале о Рицке-кун, - почти жалко, рвение без гордости. - Нет. - Почему? – ее беззаботность, ее живая заинтересованность осталась еще в том возрасте, когда она только познакомилась с Соби, и тогда, когда она ушла от Аояги. Слишком взрослая, сосредоточенная. Не попытка угрожать, нужда бороться. Соби будто даже улыбнулся. - Не все сразу, - он изучал ее. Ее угловатые движения, сбивчивый взгляд, то, как она стояла, или как менялась мимика в зависимости от слов или мыслей, как пыталась быть сдержанной, сковывая необходимым любопытством, потребность знать о его Рицке больше. - Расскажите! – требовательно, настойчиво, со злостью. - Ты все-таки еще ребенок. Наверное, я зря решил, что ты сможешь помочь, - Соби будто сделал шаг к ней, но в то же время уже смотрел через ее плечо. Он собирался уходить. - Стойте, - схватить за рукав, оказываясь опасно близко. Почувствовала лед. Ощущение, что Соби весь состоял изо льда. И голубоокая бездонность синей пропасти, и жесткие твердые руки, и голос, осуждающий, винящий. - У меня нет желания играть с тобой в детские игры. - И я, - сложно выстоять, непросто не опустить взгляд. Хмыкнул, пренебрежительно, обидно. Смотрел свысока, хотя... возможно, просто делал вид. - Мне нужно тебя проверить, - обыденно, банально. - Я хочу узнать, насколько ты можешь быть преданна Рицке. - Что?! – задохнулась, возмущение моментально ее проглотило. Одернула руку, теперь сжимая трясущуюся ладошку в кулак, и дрожь стала сдерживаемой яростью. Теперь ее очевидная твердость. Ее оскорбило сказанное Соби. – Рицка – моя Жертва, - выделила слово «моя». - Для меня не существует никого, кто был бы важнее. - Да? – театральное удивление. - Почему же сам Рицка еще не знает об этом? Что ты здесь делала целых два года? Почему не дала о себе знать? Кто больше желал не знать, что есть другой? Юйко? Или Соби? - Я не могла... - смутилась. Постепенно открываясь, забывая о надуманной, обоснованной вражде. - Тебе не разрешали. Так? Да, так. Мне не нужно много, просто отвечай на мои вопросы, и тогда я смогу ответить на твои. Замешательство. Вынужденный факт доверия. Зарождающаяся ненависть, презрение. Только начало. Еле заметно кивнула. - Хорошо, - его тон не менялся еще с начала разговора. – Как ты попала в школу? Подробный ответ, - мимо ревности шла необходимость узнать, насколько Юйко ведома Рицу. Узнать, как тот влиял на нее, что внушил. Влезть ей в голову. Уже начал, медленно, аккуратно ползти, карабкаться, невидимыми когтями разрывая толстые стены. Узнать всю подноготную, испытать ее, убедиться, что она не станет предателем. Правило, которое Агацума знал так же хорошо, как и иероглифы в своем имени – не верить, только не словам. Юйко раздумывала, затягивая с ответом на несколько молчаливых секунд. Неловкость с ее стороны, отчужденность с его. Стальная воля наперекор сомнительной преданности, и весна, окружавшая их. Ее прохладность, ее свежесть. - Два года назад, они... - этот жест, касание о край короткой юбки, на мгновение смятая в руке плиссированная складка – сомнения. – Они встретили меня после школы, мне не объяснили, и почти силой поволокли туда, – казалось, что ее воспоминания были отнюдь не хорошими. - Продолжай, - Соби не только ее имел в виду. - Несколько дней, без света, еды. Там было холодно. Это пара, они держали меня там, - местами голос вздрагивал, и покатистая дрожь ползла по телу, то застывая на пальцах, то труся плечи, - говорили - это нужно, чтобы я успокоилась, чтобы я не вырывалась, и что меня не будет никто искать. Потом узнала, что обманули моих родителей, сказав, что я уехала на экскурсию на Хоккайдо вместе с классом... Соби не мог остановиться. Увлеченность, больное рвение, желание влезть в ее голову становилось фанатичным. Жадные мысли, беснующиеся. К чему он хотел дорваться? Любовь. Он должен был узнать, любит ли Хаватари его Рицку, и если да, то насколько сильно, насколько одержимо. Увидеть своими глазами эту тонкую материю, потрогать настоящую любовь между природным Бойцом и Жертвой. Это так же и пугало. Что будет, если он выяснит, что чувства Юйко глубже его собственных? Что, если она любит ярче, чем он сам? У него не останется ни надежд, ни мечтаний. Тогда он должен будет похоронить себя, и себя как человека в первую очередь. Горчит. Необузданность, бесполезность, предвещающий трепет, с каждым рывком до истины оставалось все меньше и меньше. Он и раньше владел гипнозом, но сейчас... не зря он столько времени посвятил книгам, не зря столько тренировался, ежедневно оттачивая мастерство в тренировочных боях. - ...познакомилась с Рицу-сенсеем уже здесь... Не любопытство, и узел из нервов и кишок, туже, туже... Не слушал, пренебрегал звуком, тембром иссякающе-звонкого голоса. Мановение, колебание воздуха, будто шепот, но дробью отстукивает каждое слово, лезет по спине и коже. Темная вспышка, плен из черного и узкого, изумительно высокого контраста реальности и окружающей силы. Сознание почти в его руках. Такие броские образы, проваливаться в ее скрытый мир, в то, что называется «я». - ...объяснил, что я Боец, и у меня есть Жертва. Говорил, что до этого была проверка, на сколько я способна, быстро ли я сломаюсь... В плену, так бездумно немного, последний, еще не разрушенный барьер. Уже мог ее контролировать, но до сути не добрался. Там, именно там был его Рицка. Болезненное нетерпение. - ...они узнали кто я – поздно. Не были уверены, что меня еще можно учить, но я справилась... - тверже, с подобием на достоинство. - Я оставила прошлую школу и жизнь, Рицу-сенсей помог мне, - Соби невольно сжал зубы при упоминании о директоре. Неприятный осадок, плохое сочетание имени и уважительного замечания о помощи. - ...Он убедил родных, что так для меня будет лучше... Наверное, она закончила, потому что замолчала. - Ты знала, кто твоя Жертва? – сдержанно. - Тогда – нет. Нужен был новый вопрос, который дал бы ей возможность опять долго говорить. - Как ты относишься к Рицу-сенсей? Пауза. Промахнулся. Сам понял, почувствовал, как его цель ускользает, как она закрывается. Юйко отгораживается, отдаляется, вытесняет его из своей головы. - Это к чему? – Боец. Теперь он смотрел на настоящего Бойца. Все так очевидно. Катализатор или вырванная чека. Она возненавидела его. За что? Сенсей уже оставил свои метки, уже поставил ограничения, первым влез в ее сознание. - Не можешь ответить? – насмешка в раздражении, теперь и Соби едва ли совладал с собственной разъяренной бурей. - Не вижу в этом смысла, - определившийся соперник. Грубо. Агацума должен был думать быстрее, решать быстрее. Он допустил ошибку, он не предусмотрел такую реакцию. Дилетант. - Я вижу, - открыть карты? Рано? – Он учил тебя все это время, - прохладная вежливость, кроткая, устойчивая, не сдавался, не отводил взгляд, только блик желтого света от утвердительного кивка, пойманный стеклом очков. – Особый курс, только для тебя. Совсем другой уровень, когда ты в любимчиках у директора, другая подготовка, более высокие требования. Ты знаешь, меня тоже учил сенсей, - сожаление. Соби только заметил, что у Юйко не было ни хвостика, ни ушек. – А как насчет уроков по практике контроля? Как часто вы этим занимались? – болезненная ирония, слишком хорошо знал, о чем говорил. - Ты помнишь, что он внушал тебе? - Внушал? – уверенность отразилась растерянностью. Недоверчиво приподнятые брови. Юйко слышала о Соби и Рицу, но что-то было честное сейчас. Еще одно связующее звено, непостигаемая жажда в его глазах. Он сильнее, он превосходит ее, он знает больше, и это не касается знаний. - Ты не помнишь? - Я... Соби пользовался случаем, пока она перестала ему мешать, и опять принялся за утерянное. Его изворотливый план заключался не в том, чтобы услышать от нее ответы, он хотел настоящих доказательств, хотел увидеть это своими глазами. Влезть внутрь, в ее скрытый мир, в душу, в голову, рассмотреть мысли, найти в них правду, ту, которую не говорят словами. - Не помню, - сожаление. Верить Соби. Разочарование. Протест, несогласие. Агацума заставлял сомневаться, крушил иллюзию уже внутри, беспощадно хороня неокрепшую оборону. - Ты слабая, - прямо, даже вульгарно. Не принято быть настолько честным, особенно с тривиально-ровной интонацией. – Ты слабая для Жертвы. Бесполезная, - жестокость, питающаяся от ревности. Он ненавидел? Сплетение, надобность ее помощи, потому что знал, насколько беспомощный сам. Старания пробудить более сильную из ее сторон. Это нужно, неприятно это принимать. - Я... - стыдный румянец. - Да, – грустно-замедленно, туманное осознание, так мерзко, она услышала свой голос. – Нет! Я не слабая. Я – Боец. - Насколько важен для тебя Рицу-сенсей? – он понимал риск. Презрение, открытое, доступное. Голос - властный, почти командный, сурово. – Кто важнее для тебя – Рицка или Минами Рицу? - Рицка, - подобие истошного, тихого крика, как стон, не задумываясь. - А ты сможешь защищать его? Ты способна, - сколько выдумки и как много правды? Игриво, - сможешь пойти против Рицу, чтобы защитить Рицку? – он даже на нее не смотрел, занятый поглощающим трепетом ее внутренностей, ее сомнительной уверенности, ее соблазнов, страхов. Видеть начинку, но до сих пор не достать то, что для Соби на первом месте. - Да, - не настолько быстро, как должно быть, на мгновение дольше, чем обязана была. - Уверена? - Да. - А смогла бы убить, если бы пришлось? – наслаждение. Удовлетворение того неспокойного эгоистичного требования, того, что касалось его жизни и воспоминаний. Он мог быть более сильным Бойцом для Рицки. Хорошо. Плохо. Она не справится. Слишком слабая – угроза. Ей тяжело. Соби чувствовал ее борьбу, серьезность. Камень и камень, и твердость в укор уважению, нелепая доброта. - Это не понадобится, – уверенно, упростила выбор. - Сенсей не сделал бы ничего, что навредило бы моей Жертве, - острый взгляд. Опять сопротивляется, не пускает его, не дает продвигаться в глубь ее сознания. Соби подошел вплотную и взял ее за подбородок. Смешанное дыхание холодного и горячего, ее учащенное сердцебиение в его руках, на его лице. Завоевал внимание. - А ты знаешь, что сенсей думает о Рицке? Почему ты уверена? Ты веришь Минами Рицу? Считаешь, что ему можно доверять? Чем он помог тебе? Что ты о нем знаешь? Какой он? - Соби рвал и мял оторванные куски брони, уже почти касаясь сознания. Он заставлял ее поддаваться, он заставлял ее говорить. Наступал, душил, пронзая дыханьем, принуждал думать. Юйко неловко выдохнула. Сперто, сжато, страшно. - Смотри на вещи трезво. Тебя используют. Как Рицу-сенсей может быть хорошим? Ты понятия не имеешь, что может случиться, и зачем тебя заставили здесь быть. Ты слышала об Аояги Сеймее? Знаешь, что связывает Рицу и его? Меня и их? Рицку со всем этим? – копошиться, растаскивая оборону по кирпичикам, лезть туда, куда не зовут и не пускают, свирепо сжимая беснующуюся волю, ее не дающуюся волю. Должен сам убедиться. - Не будь дурой, Юйко-тян. Это не игрушки. Рицу не может ничего делать просто так. – Взял под контроль. Больше случайно, чем заслуженно. Осталось разобраться. Опустевший, полусонный взгляд, Юйко с трудом стояла на ногах, усилием Агацумы не рухнула на землю, внутри скрипело, свирепствовало чужое, навязанное ей противоречие, оно разрывало ее. Что-то прояснялось и снова ускользало, так, как утром, когда еще не успеваешь отойти от яркого сна. - Хватит, - шепотом, просяще. - Это только начало. Я не могу верить без подтверждений. Глаза закрыты. Ненависть, и ревность, и страх, а еще уничтожающая боль, следующее прощание, прощение, неудовлетворенность. Интимная близость, неуютное, противоречащее соединение, и там, в дали узкого прохода сквозь мысли, теплеющий очаг, тло из настоящей и непостижимой любви, преданности, вне гласной связи Бойца и Жертвы. Еще не дошел, но уже убедился. Открыта для него, беспомощна для других. - Если ты такая немощная, что даже я смог взять тебя под контроль, для Рицки ты будешь скорее опасностью. Особенно, если попадешься его брату, - плевок из звуков. - Я скорее сам... - быть так близко к той недосягаемой для него любви, уже узнать эту ослепленность, великолепную полноту... - тебя убью, чем пущу к нему. – Не успел. Мощь. Внутренняя необузданная сила, которая была скрыта. Она не просто закрылась, она вышвырнула Соби, заставив даже отпустить ее физическое тело. Рухнула на колени. - Не говори так. Ради Рицки я готова на все. Удивило даже Агацуму. Теперь он видел ее внешнюю силу, атрибут серьезности и правдивости намерений, убежденности. Это не то, чему учатся, это то, что в середине, живет в середине. - Пожалуй, так... - он нависал тенью над ней, ожесточенно холодно. У каждого свое лицо. - Ты можешь стать обузой ему. Из-за того, что ты доверчивая, наивная. Не хватает концентрации. Поле боя не только в системе, ты же знаешь, что Боец всегда должен быть собран. А ты? Как ты допустила меня в свою голову. Ты это почувствовала? Поняла? Где твоя надежность? – презрение. Соби колебался между разочарованием и восхищением. Жаль говорить так, жаль так думать, куда проще ненавидеть, потому что больно, и противно от себя, от послевкусия себя. Юйко сбивчиво дышала, отходя и от потрясения, и от грубой хлесткости обвинений. Соби не церемонился с ней, намеренно задевая и остроту, глубину. - Ты слышала о Сеймее? Идеальная Жертва. Сильнейшая. В его власти заставить тебя делать все, что ему вздумается. Он может заставить... - вспомнил, - причинить боль Рицке, обидеть Рицку. И не важно, что ты будешь думать об этом, – тихо, выдавливать из себя, не давать чувствам выйти. Сожаление так очевидно, искренность бьет использованной тугой плетью. - То, что делал я, это всего лишь забавы, это ничто в сравнении, что может делать он. Думаешь, сможешь устоять? - Да, - посмотрела на него. Снизу вверх, но не ниже, чем он сам. - Откуда ты знаешь? - Рицка... - Не только для тебя, - перебил, Соби рассмеялся, горько, зло, нервно. - Это не спасет тебя. - Что ты хотел мне сказать? Зачем вообще меня позвал? – ей становилось невыносимо рядом с Агацумой, уж слишком тот давил, напирал. Ощущение ничтожности, головокружительно непотребство. Она и правда так безлична? Жалкая? - Я хотел попросить тебя, чтобы ты была рядом с Рицкой, - натянуто, Соби натянут, одна линия из спины и нервов, из клейкой, тягучей остывающей крови, из надрывающихся артерий и шипящей слюны. Что он делал? Отказывался от Рицки? Сам отдавал опеку над ним, отдавал, даже не имея на это право? – Ты еще не готова к этому, - обреченно, вдогонку кипящей ревности, оскорблению, стремлению сделать лучше для него. - Готова, - приняла. Ее агрессивность, все ее к Соби было из-за Рицки. Не понимать Соби, не могла и не сможет. Он особенно другой, особенно отличается. – Ты любишь Рицку? Даже удивился. - Очевидно, да, - не унимающаяся жажда быть единственным, быть его. Контроль, самообладание, и выражение, приклеенное фарфоровой маской, расписанной в угрюмость серого и строгость черно-белого. – Я бы не стал с тобой разговаривать, если бы не это. Соби отошел на несколько шагов от нее, оперся спиной о старую стену, закурил. Теперь он полностью спрятал себя в пологом мраке. Ни лица, ни четкого силуэта, только красный огонек, жар, и едкий запах табачного дыма. Хорошо, что Юйко не видела эту гримасу. Как сложно ему. - Рицку нужно защищать. Пара Любимые. Аояги Сеймей и Акаме Нисей. Нисей ненавидит Рицку. А Сеймей, он ненавидит любого, кто к Рицке подойдет, – обреченная досада. Зато Соби мог говорить с Юйко, он уже удостоверился, что та не сможет пойти против Рицки, ну хотя бы в том случае, если источником неприятностей станет Рицу. – К слову, Рицу-сенсей имеет зуб на Сеймея, а его самое слабое место и есть мой Рицка, – ждал ответа. - Почему Боец Любимого ненавидит Рицку-кун? – растерянность, чутье опасности, осознанный страх. - Жертва любит брата больше, чем собственного Бойца. Разве это не достаточный повод? Ты должна это понимать как никто другой, – Соби имел в виду то, что она его ненавидит, ну или хотя бы должна была такое чувствовать. Юйко задумалась, глаза перестали шарить по темноте, фанатично наблюдая за красным движением, она потупила взгляд в землю, погрузилась в размышления. Упростил для нее. - Сеймей одержим. «Рицка рожден для него». Властный, жестокий, с ярко выраженными садистскими наклонностями. Не знает жалости и не терпит, когда ему противоречат. Рядом с ним не понять, что правда, что ложь, ты никогда не сможешь увидеть его истинное лицо. Но для Рицки он – совершенство, мягкая забота, ласка, крепкая опора. Не зря его считают лучшим, не напрасно боятся, - изнанка противоречий. Признавать это сложнее, чем дышать, сложнее, чем думать. Хотелось заплакать, переживая все снова и снова. Не время, не место. Продолжил: - Акаме Нисей тоже входит в узкий круг непобедимых. Он еще не так опытен, но это не умаляет его возможностей. Как и Сеймей может подавлять волю других, но не через гипноз, а управляя электромагнитными волнами. Хитрый, ловкий, хладнокровие и непоследовательность. Его сложно предсказать. Не знает жалости, не обходит нечестные способы борьбы. Преданная Сеймеевская игрушка. - Я слышала об этом. О жестокости, - помолчала, отягощающее затишье, - об Имени слышала тоже, оно ведь у тебя не само проступило? Сеймей-сан вырезал ошейник на твоей шее? - Слухи до сих пор бродят. Разговор стал пустым. Блеклость успокоенной или совести, или смирения. Пошел дождь, не сильный, не приятный. Скупые капли застучали по всему, чего касались, фонарная лампа противно затрещала. - Рицке нужна помощь, - глубокий вздох, между пальцами болтается глянцевая зажигалка. - Почему ты сам не рядом с ним? Это из-за Сеймея-сан? - Я не могу контролировать себя. Я не могу отвечать за свои поступки. Я не вправе быть его Бойцом, поэтому не могу быть рядом с ним. Я не подойду к нему близко, пока подчиняюсь кому-то, кроме него, – тоска, почти самоотречение, гнусное признание, дань, глупость. Всегда его бросали, и сейчас тоже, так же. Он не нужен. Лишний, всего лишь временно занимающий чужое место, всегда не его. - Только поэтому ты обратился ко мне... - тяжесть ее слов. - Ты должна будешь убежать. Нельзя говорить Рицу-сенсею. Знаю, что слишком быстро, но у тебя немного времени на размышления. - Я понимаю. Я уже решила. - Ты знаешь, где меня найти, если захочешь еще что-то узнать. - Да. Их ненависть не была настоящей. Это грань, разница между страхом и обязывающим отчаянием. Зависть, безысходность. Они не могли иметь одно и то же в одинаковое время. Вынужденная борьба, строгое соперничество. А приз... Победа - счастье приза, Рицкино счастье было важнее, чем они сами и их амбиции, их желания. Боец напротив Бойца. - Спасибо тебе, - почти улыбнулась. Привкус кисло-горький, запах улетающего звука. Правдивая благодарность. - За что? - Соби унизительно спокоен. - За то, что был с ним рядом, за то, что заботился о Рицке. Ухмыльнулся, тот же вкус горечи и обжигающей лимонной кислоты. - Спасибо тебе. - За что? - теперь она выглядела отчужденно, будто сожаления. - За то, что будешь с ним, за то, что будешь о нем заботиться. Достойное прощание. Боец и Боец, спина напротив спины, и шаги, плавные и грустные, отдаляющиеся друг от друга. Один отдал мечту, другая приняла шанс понести тяжесть и сладость грядущего будущего. И осталось только сильно стучащее сердце, где-то разбитое, где-то уже не целое, где-то еще звенящее в трепете и утомленной надежде. Кто знает, может, им еще доведется снова делить то, что чуточку больше чем смысл жизни. *** Весь дрожал. Не останавливающееся «Соби», захлебывающееся. Досада. Ненасытная жадность, олицетворенная словом. Думал, что справился, оказалось - нет. Его сметало. Чувства, захлебывался. Середина вины, край любви, кусок ненависти... эхо сказанных слов о ненависти. Правда, слов, их ложь. Заблудился, загнанный в угол, запыхавшийся от постоянной борьбы с зовом разума. Перекличка между ответственностью, между тем, что он должен и тем, что хочет. Непоправимость, необузданность, лишение контроля. Так устал быть сильным. Маета прошлых неожиданностей оставила раны, не зарубцовывающиеся шрамы, покрытые сукровицей и присохшей темной коркой. Пыл вопреки воле, пыл от произнесенного имени. - Соби, - мольба. Искал прощения для себя. Невыносимо. Сел, прямо на землю, спиной к стене, вплотную к холодной, шершавой стене. Не хватало силы выносить это. Пощада, милость того, чью петлю он затянул на собственной шее. - Соби, - заевшее, уже почти бессмысленные сухие всхлипы. Заблудившиеся, запутанные в узлах удушливых мыслей. Нет места для стыда, нет сожалений, только побирающаяся нужда, слепота. Вцепился пальцами в волосы. Несчастен, разбит, снова, или это и не заканчивалось? Сон. Что сон? Нет покоя, без принципов, все вернулось, будто тот самый день, даже воздух вокруг стал спертым. Не хватало снега, яркое солнце даже в тени, даже за сомкнутыми веками раздражало, ранило, теребило, не давая вспомнить и забыть. - Почему, - не вопрос, сопящий, хриплый. Не владел собой, требовал помощи, защиты. Странность, и хорошо, что он до сих пор не был замечен посторонними глазами. Упоенный своими страданиями, растворившийся в них. Горящее клеймо на затылке, не давало его не замечать. Безразличная пустота исчезла, она ушла, выставляя порок беспомощности, отдавая Рицку в быстрый поток того, от чего он старался сбежать. Полное, точно абсолютное отчаянье. Потерял ли он все? Вот теперь еще и брата лишился. Один. Совершенно один. Дьявольски одинок. Нет смысла, отсутствие цели, утопающие желания, подобно мелкой гальке, предсмертно скользящей по воде, с силой запущенные чьей-то рукой. Все равно утонут. И это даже не самопожертвование, это не жертва вообще, это прихоть обстоятельств. Судьба? Может, и да, тогда она попала в цель, острое копье, торчащее в центре пульсирующей мишени, и нитка, которая связывает оружие и его владельца. Зависимость одного и другого, одного от другого. Смысл. Вот он, здесь, раскрылся, растопырил свой павлиний хвост. Глупо открыть для себя целостность Жертвы и Бойца, неподходящий момент. Почему ему не объяснили раньше? Какого черта Соби не объяснил ему? Теперь эта любовь стала больше самого Рицки, и он не может ничего с ней сделать. Неустойчивая двусмысленность. Знает ли сам Рицка, что такое любовь? То, что сейчас, не подходит ни под какое описание. Это даже не чувство, это весь он, будто другой он, состоящий из сплошных ран, из неизлечимых. Одно сплошное и целое пятно тлеющей боли. - Соби... - не прекращал повторять. Только это напоминало, что в нем еще остался Рицка. Любящий Рицка. Надоедливое сердце. Когда же оно перестанет стучать? Когда тишиной спасет обоих? Сакральная безнадежность. Беспамятство, звук на губах, вспыльчивая похоть обреченности. Он не успокаивался, а только перестал отрицать, он принимал, наконец, принимал. Имя, теряющее ценность, стало явью. Он сам стал настоящим. Он должен был стать таким с самого начала. Он признал, что нуждается в том, кто мог бы его защищать. Сжатые зубы, бледные губы, красные, воспаленные глаза и ни единой слезинки. - Я хочу тебя видеть, Соби! Ты обещал, - кому укор? Сочащемуся свежестью воздуху? Себе? Ему? Соби его слышит? Да. Однозначно, да. Рицка чувствует, и сейчас, как никогда прежде. Раскаяние, за брата. Туман рассеивался, боль становилась острее. Он сможет выдержать, если действительно поймет, почему. Отрицать больше не станет. Нужно было встать, но пока еще не так решителен, как в мыслях, еще не в силах поднять голову, оторвать ее от колен, отереть вкус крови с губ. Пока еще рано, нужно немного подождать, и все наладится. Найти то, что хочет. Бороться за это? Он может? Какая разница, ему придется. - Ну тебя тоже к черту. Понял? Можешь не приходить! Ты мне не нужен! – он говорил, зло, потому, что не нашел опору в своем поиске. – Не нужен, - робко, тягостно, - не нужен... - потер зажмуренные глаза, слезы уже обжигающе колыхнулись, не желал выпускать их, показывать им свет. Дыхание, тронувшее кожу. Присутствие кого-то еще. Рицка уже был не один, кто-то стоял рядом, кто-то склонялся над ним, кто-то коснулся его совокупностью приятного запаха и размашистого движения воздуха. Осталось поднять голову и посмотреть. И Страх. ________________________________________________________________________________________________________________________ Моя Мипуро, в эту главу ты была просто безумно терпелива и даже, можно сказать, мила)))) Я в тебя верила)))))) ________________________________________________________________________________________________________________________ Большое спасибо всем читателям, что комментируете. Для меня это особенно важно - знать ваше мнение))))) Простите, что я лично не отвечаю. *правда извиняется* Но все ответы моей беты пишутся с моих слов)) В любом случае, я всегда с нетерпением жду ваши отзывы))) Хотелось бы, чтобы их стало больше)))) ____________________________________ *** Звездочками обозначаются флешбеки