Одно имя

Предчувствие. Застывшее сердце. «Он пришел? Он действительно пришел?» И страх, и слабость, и желание, жжение увидеть, подтвердить, опровергнуть. Мимолетное беспамятство, мнимая вкусная ложь. Призрак надежды, в порыве, в предрассудке смакующего предвкушения. Хитрая благодать предположений, перекресток для забывчивой совести. Зажмуриться крепче, гадая, угадывая, чей взгляд сейчас ползет по коже. Верить, чтобы разочароваться, подбирать новые и новые ключи для самонадеянных догадок. Стиснутые губы, прилипшие плотно-плотно. Холод. Теплая ладонь на плече. Скользкие беглые пальцы. Томность угнетающего присутствия. - Рицка, - ласковые руки, ласковый голос. Вздрогнуть, отпрянуть, невольно дернуться назад и посмотреть. Это не досада, просто совсем другая форма увечья. Стыд. Сносно, хотя, наверное, стало чуть-чуть больнее. Очертил овал лица теплыми пальцами, мягко приминая розово-бледную оболочку, так заботливо сдвинул со лба челку. - Прости меня, - разлетевшийся пепел испытывающего ожидания. Рицка думал, или думал, что думал. Теперь, упираясь взглядом в лицо, уже не он говорил, а тот, кто живет внутри него. Обволакивающий голос, манящее, пряное раскаяние. Это то, чего хотел? Уже сделал ему больно, себе сделал. - Я беспокоюсь за тебя. Я не хочу, чтобы ты ненавидел меня, - просьба знакомо давит, знакомо подчиняет, расслабляя зажатость. И грубо топит, жестоко толкает говорить, почти жадно пытаясь сделать вдох. - Сеймей, я... - всхлип, - я так не думаю. Я не хотел так, - сбивчиво, все еще проглатывая несоизмеримо грузные глотки спертого воздуха. Похоже, кто-то иной просыпался, похоже, что мертвая надежда нашла новую дорогу, точнее, вернулась на старую, широкую, ровную, гладкую, свернула с ухабистой тропы, по которой скиталась прежде. - Я понимаю, – улыбка, подкупающая располагающей печалью, сложным знанием. Обычное марево, обычная суматоха, плененная, бьющаяся внутри, и уже не существует очертаний полюсов «правильно» и «неправильно». Вихрь. Беснуется, мечется, находя преграды в теле: ребра, кости, мышцы, и нечто, пытающееся пробиться насквозь. Только хрип одолжения, застывший и остывший, неозвученный. Прилип к небу, саднит, сосет. Беспомощность. Плечи дрожат, пальцы. Сжаться, забиться, заталкивать себя в угол, укрыться от обнажающего света. Стало легче, что одиночество разбавилось тягучей псевдолюбовью? Нет. Да. Не понимал. Не мог. Если сравнивать, то лист на ветру, или в его власти, подневольный. Руки сами тянутся к шее, мимолетно, приговоренно тянутся к теплу, обманчиво-притягательному, темно-фиолетовой вязи, сосредоточению возможного спасения. Был выход, не было выхода? Какая разница теперь? Знакомая резь предательства, неоправданных, возложенных надежд. Его Соби – больше не его? А принадлежал ли он ему хоть когда-нибудь? Все - обман? И тот сон – обман? Правда нуждалась в тактильном подтверждении, во властном, глубоком прикосновении, проникновении кожи и боли, и страха, того, что настоящий, того, что голодный, ненасытный. И вот он, обходительный предлог, в его руках, мокрый след в пульсирующей яремной вене, вот оно, чрезмерно близкое дыхание того, кого нет сил оттолкнуть. Проклятье. Лепет белоснежного благоговения, благодарности. - Спасибо, - шорох губ, пересохших, горячих. Без сопротивления. Обескураженная воля, ставшая на колени. Рицка не помнил, чтобы хоть раз так жался к брату, так плотно, тесно, через одежду улавливая, упиваясь быстрым и опаляющим сердцебиением, противоположным его собственному. Гул города, там, за стенами, вне пределов видимости, ворох выцветших, проходящих голосов. И рыхлая колкость вязаного свитера под щекой, темная рябь мелких, аккуратных петель, запаха брата, его тела, одеколона. Тонкие пальцы цепляются, полу-царапая спину. Смешанное движение. Проверяет, насколько очевидна реальность. Уже не верит даже себе. Не бесконечные возможности, глупо было собираться вынести чужие грехи на себе, одному. Холодная земля, асфальт, его свежая серость отдалились. Почти тряпичное тело, зависшее в воздухе, чьей единственной опорой оставались сомкнутые объятия. - Поставь меня, - не громче просьбы, не больше приказа. Безысходность, обреченность. Смирение. И ладони, не отстраняющиеся от шерсти, от одежды, от спины, не отпускал. Сам не отпускал. Необходимость быть нужным. Сдался? Прижиматься, еще, так, что становилось больно, так, что причиняя себе боль. Глухой, мягкий стук, когда обувь соприкоснулась с каменными плитами, и вялость, нужда напрячься, еще крепче схватить, сжать руки. Молчание. Забытье. - Спасибо, - чего конкретно это касалась? И Рицка не видел улыбку, не видел спрятанную в его волосах нежную улыбку, которою ему дарили, которую ему посвящали. Но слышал заботу, в лилейных поглаживаниях ушек, в сметающей прихоти. Поцелуй бархата. Тепло. Чертовски больно. Смириться... Смириться! Потереться подбородком, поднять голову, медленно. Глаза, и фиалковая, прищуренная бездна, какая-то радость, какое-то ликование. Может, надменность, а может искренность. Может, что-то еще или больше всего этого. И ближе. Плен. Горячее, раздирающе-яркое желание. Звенящий, незнакомый холод губ, причастность, совокупление. Уединенность боли, победа безразличной, брезгливой усталости. Язык влажный, вкусный, в его рту, в темноте, в бархате скрытого, особого. Посасывает. Просит, взывает к ответу. Рицка просто стоял, глаза сами собой закрывались, поцелуй уже никак не походил на братский, на родственный, на... - Рицка, - не слова, просто вздох, стон, утонувший в нежной блажи. Настойчивость. Не противно, не приятно, больно, страшно, дрожит. Пальцы, все еще царапающие спину и взгляд, тронувший край плеча, скользивший за него. Только вскрик, руки сами стали отталкивать, слезы мгновенно накопились тяжелыми каплями, манерно выплескиваясь, рисуя едкие кривые узоры на щеках. Соби. Он видел Соби. Там, в конце переулка, стоял его Соби. Стоял, видел, смотрел. Его лицо, так четко проступающие чувства. Он весь, состоящий из одного разочарования, из громадного сплетения страха. Поджатые его, белые губы, и небрежно собранные волосы, и тонкая водолазка, наверняка надетая на голое тело. Руки поцарапаны, пальцы сжаты кулаками. И его... Брезгливость? Непонимание? Он спешил к Рицке, он сдержал обещание. Злая растерянность, злое осуждение. Буйство противоречия, а губы все так же снисходительно липнут к тугой и сомкнутой бело-горячей полоске. - Отпусти, - отчеканенная мольба, несдержанный всхлип, возглас. - Отпусти. Он уходит. Спокойно разворачивается, шаркая, показывает спину и вяло всколыхнувшиеся волосы, намеренно опущена голова. Хотел крикнуть, хотел позвать, но слова не просто застревали в пределах горла, звук не зарождался априори, не подчинялся намерениям окликнуть, и руки, беспорядочно елозящие по темным бороздам свитера. Противно. Смотреть вслед. Так было, уже не впервые. Вырвался, почти. Будто оттолкнул, уже ринулся вдогонку. - Стой. Сжатое, плененное запястье. Окова, под стать стальному кольцу захватившая, удерживающая живую плоть. Голос, осуждающе бесстрастный. Попытки, трение кожи и кожи, и холодная кровь, загустевшая, кипящая. Вырываться, тянуть, дергать. Выпутывая руки, спутывая их. Борьба в пределах одного строго касания. Издевка скрипящей, скользящей плоти. Трепыхаться. Все еще бессильный, чтобы позвать. Он уже ушел, Рицка уже его не видит. Сумбур отчаяния. Брезжь в мнимой правде. Слепая необходимость, нищая потребность. И открывать рот, как рыба, бессловесный протест. - Отпусти! – и вот закричал. И вот спровоцировал еще одну попытку, и красный след, и боль, и на руках, и в груди, и в голове переворачивается с бока на бок. Ленивая боль. Слезы. Совсем детские, совсем чистые. Обнадеживающе-раскаивающиеся, соленая печаль, пыл совершенного предательства. Теперь предатель – он. Стук камней под подошвой, с силой. Без толку. Сеймей и не думал его отпускать. - Я не... - рука плотно сжала рот. - Замолчи. Хватит, – шипение. На виске колыхалась гневно вздувшаяся жилка. Глаза источали разочарование. Аояги-старший поднял Рицку, прижал крепко, пошел прочь, неторопливо-размеренно. - Нет, - лепет, - нет, - сожаление, - нет. Пожалуйста. Город все так же гудит, гремит своей быстротечной жизнью, безразличной к слабостям или проблемам маленьких или одиноких его частей. Люди, редким потоком, без интереса мелькающие мимо. Неслышный, равномерный шаг и молчание жестокости брата. Паршиво. Так горько, сломлено. Рицка еще до конца не определился, на кого же больше он гневается – на себя, за то, что позволил Сеймею себя поцеловать, или на него, что он вообще это сделал. На Соби, из-за того, что он увидел? Основательно-бесподобная череда совпадений, ужасающе-противная, приторно-наполненная его собственный отражением, чахлым нутром. За глупость стоит платить. Дорого, дороже. Разнобой, звучание смятения. Думать! Решать! Сложное молчание, когда много чего хочется излить, но нет смелости. Нет желания. Если разрушить паузу, наступит реальность. Теперь Рицка просто не желал знать. Не хотел больше знать. Грязное лицо, след бурой неосторожности на виске, след нерешительности, преступление эгоистичного страха. Еще ослеплен, так же шокирован. Логика, здравый смысл, все это сдалось наступившему хаосу. Он ранил Соби, непозволительно. «О чем он думает? Как ему объяснить, что все не так?» Ноги обвивали талию, руки цеплялись за шею, слезы, растворяющиеся в плетеной ароматной горловине свитера. Сеймей не просто держал или удерживал, он стал опорой, он был опорой, гарантом уверенности, что Рицку не бросят, что Рицку защитят, что он сможет уберечь Рицку от него самого же. Так было всегда, и до, и после, и неважно, обнимал ли его Сеймей или присутствовал только мысленно. Зловещая паранойя, сарказм страшного вывода. Все время, все три месяца Рицка убегал, но от того ли, от чего думал? Он не хотел признавать то, что совершил Соби, он старался не верить в это, он винил себя, но... Кто же виноват? Правда, он? Соби? Дилемма? Где решение, в чем? Он, Рицка был неправ все это время. Или прав? Скрежет смышлено бурчащего сердца. Голова, и пульсирующее чувство внутри разорвали связь, выстраивая противостоящие крепости. Боль захватила душу, обосновалась там, обособленно предупреждая любые попытки разума ее унять. - Сеймей? - пугливая проверка. Глаза полузакрыты, полущиплят, отрицают то, что они видят. - Да, – легкая спесь, голос натянут. - Почему ты не отпустил меня? - монотонно, осипше. - Я же говорил, что ты мой. - Только поэтому? - Не только. В такт движению. Марш процессии, слитый со скорбью, с признанием того, что есть край, что есть дно, и нет выхода. Он слаб. Бесстыже слабый! Трус! Бой разгорается, противостояние чужого и уставшего, и нет виноватых или неправых. «Соби, что ты подумал? - сглотнул. - Что между мной и Сеймеем есть нечто большее, чем то, что положено? - сглотнул, сжал пальцы крепче. - Есть ли? Будет ложью, если сказать, что это не так». Отпрял, оттолкнулся, заглядывая в глаза своему извозчику; доселе плотно прижимаясь к его груди, Рицка тешил себя безопасностью. Иллюзии умерли с новым выводом. - Что? - Зачем ты меня поцеловал? - А разве это не ты сделал? – ровное лицо, отсутствующая покорная улыбка. - Нет, - возмущение, с испуганными воспоминаниями. Прокрутить в голове, проверить, и еще раз проверить, растаскивая момент по секундам, по мгновениям. - И ты не просил, чтобы я это сделал? – лукавство, удовлетворенное ликование, присевшее в уголках вздернутых губ. - Нет, - Рицка не понимал, кому верить, себе или брату. - Тогда мне, наверное, послышалось, – просто пожал плечами, переводя глаза на одного особо любопытного прохожего. – А может, ты просто не помнишь, - Сеймею пришлось умерить интерес к ним, естественно, пользуясь своими не совсем обычными способностями. Сокрыв от Рицки этот маленький инцидент, он с неким вызовом, очевидным подвохом снова смотрел на брата. Сконфуженный, оплетенный своими сомнениями, вселенными и вскормленными, разными. Сам Рицка не заслуживает быть с Соби. Если он целовал, даже если и не он, это не имеет смысла. Действия намного красноречивее толкуют о том, что прячется внутри. Тогда откуда берется боль? О чем это говорит? Раздраженные противоречия, взбалмошный абсурд, слабость, не давали рассуждать. Нужно успокоиться, тогда Рицка смог бы найти решение. - Мы идем домой? – он играет? Он честен как никогда. Сеймей. Сеймей – щит. И опять, Сеймей - препятствие. Кто такой Рицка? Какие чувства он испытывает на самом деле? Нужно говорить, так донести или прояснить для себя. Больно, постоянно ноет, кричит внутри, бушует, не намереваясь утихать. Досада, зов сотворенного предательства, его лицемерие. А лицемерие ли? - Да, – для него ничто не меняется, ничто не отражается в зеркале бездонной фиалковой бесконечности. Он – Аояги Сеймей, такой, каким Рицка всегда его знал, даже с теми непонятными привычками, с поцелуями, поглаживаниями и странностями. Сеймей, который будет рядом в любом случае, независимо от его присутствия. - Я могу и сам идти. - Нет, – и властность, и превосходство, забота или любовь, или одержимость. - Ладно. Глубже уткнуться в плечо, потереться об него щекой, вздохнуть и расслабить спину. Немножко осесть, опираясь на поддерживающие руки. Тепло, жарко от столбенеющего отчаянья. Рицка запутался. Приоритеты, полюса, принципы, все это меркло, сливалось в аляпистое, бесформенное пятно. Беззвучные слезы. Нагло струящиеся по щекам, собирающиеся на бугорке губ, слетавшие к шее, на землю, следами помечая пройденную дорогу. Вот она, обратная сторона притворства. Рицка не брыкался, был спокойным, тихим. Не было смысла делать что-то еще. Неизменный сопровождающий – боль, почти друг и, наверное, этой закономерности стоит улыбнуться. Ирония, издевка. Этот скупой диалог, неусидчивая неохота понурых слов. Предмет корыстного негодования. Рицка пожал плечами, отвернулся, фыркнул сам себе. Притупленное обострение, скользящее осознание, властная обоснованность принудительно воспитанной серьезности. Что делал? Успокаивал себя, и даже сквозь стену из истоптанной боли, облачавшей его боли. Рассеянная пародия на сознание. Странно. Подавленная легкость, толкающаяся преданность, новый виток обособленного, самоличного жара, агонии. Думать, что может что-то исправить, стремиться к этому, думать об этом. Утешаться мыслями о том, что найдет время и сумеет понять. Себя? Кого из них? Наталкивающее представление обо всем, что произошло, и не только сегодня. Невесть откуда заявившийся энтузиазм, итоговая рассудительность. Сейчас быть немного сильнее, чтобы потом получить еще один глоток вольного воздуха, если только окружающий его смрад можно называть волей. Или казалось? Обман? Заблуждение, которое присыпляло изнемогающую бдительность. Смешливость деталей взывала к слезам. Сдерживал, томил и ждал. Один. Остаться одному. Навязчивая потребность, и, если вспоминать, что еще не больше двадцати минут назад, уединенность сулила только грубую расправу над бренным разумом, то сейчас ублаженные мысли об этом отзывались воспаленным передергиванием и нетерпением. Флегматичный Рицка, скрывающий сакральную подавленность и убежденность, бескомпромиссность того, что обязан найти Соби, любая цена, любая осторожность. «Позвать его? Придет? Ему больно...». От этого тело связалось в тугой узел, скрутило кости и вены, и нервы. Лицо не выражало эмоций, такое же пустое, такое же подобие плавных одноцветных вмятин, как на лице манекена. Высохшая правда. Украденный момент, когда пришлось стать и старше, и мудрее. Вот только никак не удавалось подавить искусно сжимающуюся тревогу, отогнать ее. И синие глаза, которые до сих пор, казалось, пристально смотрят в его собственные. Что-то наподобие молитвы, как заклинание, беззвучное повторение: «Я объясню, я все объясню». Но что объяснять? Как это сделать? Как убедить, когда сам уже не веришь? «Может, просто извиниться?» Кажется жестоким, неприемлемо, дерзко-злым. Не исключать вины, собственной вины, и в то же время раскаяние, такое девственное, почти ударяющееся о щеки, о душу. - Пойдем быстрее, - разнобой дрожи и скрежета, хруста зубов, вдавливающихся друг в друга. Зацикленность, круг из неизбежных событий. Вот сейчас впору вспоминать о судьбе, о том, что нельзя избежать неминуемого. Итог – Рицке не быть с Соби, никогда. Если она, эфемерная судьба, действительно есть, то они все обречены. Дом. Стены и двери, окно, занавеска легкая, неподвижно синяя, шкаф, книги, полки, кровать мягкая, неудобная, тишина. Мир, в котором живет Рицка. - Соби, - он не звал, произнес, пробуя, как оно звучит сейчас, как выглядит в глазах такого жалкого как Рицка. «Что сказать? Как это сказать?». Вопросы и страх, все, что осталось. Оправдания боялись быть разоблаченными, а ложь - очевидно горькая, баламутная. «Я не стану тебе врать. Но что мне сказать? Я должен с тобой поговорить». Твердое решение, гордость, сконфуженно дергающаяся в углу, выброшенная гордость, и тусклый взгляд. Подавить что-то, чтобы не сделать еще хуже. Да, была опасность, возможность больше все усугубить. «А если сказать, что я люблю его? Что будет? Я ведь, правда, люблю. Наверное. Любить Соби, любить - не значит быть любимым». Разочарование, новая подогретая порция. «Ты не захочешь это знать. Ты не должен это знать». «Может, я и здесь неправ? И тут может быть допущена ошибка, может, я для тебя важен?». Несколько ударов беспокойного сердца, тихих, ужасающе щедрых на гулкую дрожь. «Нет». «Ты не мог так смотреть, потому что это я». «Нет». «Ты смотрел на Сеймея». - Соби, я хочу с тобой поговорить! Мне нужно! - слетевшая тайна. Все равно он не звал, скорее, вслух разговаривал с собой. «Что я могу сделать, чтобы тебе стало лучше?» Суматоха желаемого, разнобой действительного и улыбка страхов, его хохот, дружелюбно распростертые объятия. - Рицка, ты будешь спать до ужина? – Сеймей вполне по-хозяйски зашел в спальню, подошел к кровати, потрепал одно из кошачьих ушек. - Да. - Ты бледный, – намеренно избегать щекотливой темы, сознательно. Аояги-старший не собирался пускать Соби в их жизнь, и он точно не разрешит это сделать младшему брату. У каждого свои цели, им есть, что защищать. Рицка перевернулся на другой бок, отворачиваясь, потупил взор на горизонт, на солнце, которому было все равно, что происходит с ним. - Рицка, мы уже не раз обсуждали эту тему. Не думаю, что стоит повторяться. Смирись и помоги мне сделать нас обоих счастливыми. Тебе тяжело, я знаю это, вижу. Рицка, но ты совсем забыл о моих чувствах. Мне грустно, что ты не заботишься обо мне, что ты не думаешь, как больно мне смотреть на твои страдания. Ради меня, пожалуйста, постарайся. - Сеймей прильнул лицом к согнутой спине, обнял одной рукой, обхватывая Рицкин живот. Потерся, подышал, влажно пропитывая ткань одежды, заставляя Рицку вздрогнуть. - Я знаю. Прости меня, – откровенность, - Я ничего не могу с собой поделать. Я попробую ради тебя, но я не могу вычеркнуть все, что уже произошло. Я не позволю себе забыть, потому что мне и так мало, что вспоминать. - Хочешь, я тебе помогу? - Как? - Я могу заставить тебя забыть. Ты больше не будешь переживать, если воспоминания о маме и Соби исчезнут? - Нет. Нельзя. Не смей! – всполох понимания. Испуг. Жуткая болезненная озлобленность. У Рицки и так почти ничего не было, кроме прожитого, еще существующего в памяти прошлого. Как драгоценность, и их необходимо беречь. Забыть - значит, еще раз потерять себя, еще раз остаться никем. – Я не хочу никого забывать. Для меня это важно. - Важнее, чем я? - И да, и нет. Ты занимаешь особое место в моем сердце, но и они тоже. Я понимаю, что должен ненавидеть Соби, но тогда и он должен ненавидеть меня. Ненависть всегда порождает лишь ненависть. - Но ты ведь не сможешь его простить. - А ты считаешь, что именно он должен просить о прощении? Сеймей, он Боец, ты сам учил его, ты, и еще тот сенсей. Он слушает приказы, твои... - голос немного сел, вскользь зазвучавшие ноты тяжести, аккорды писклявой трудности. Губы пересохли, и Рицка неуклюже их облизал. - Если бы ты не дал ему приказ защищать меня, если бы я не был столь беспечным и безрассудным, Соби бы не сделал то, что сделал. Значит – мы с тобой виноваты, - потер глаза, говорить было трудно, а влияние совершенного, как он считал, предательства, затягивала в опасную трясину из сожалений и субъективных выводов. – Конечно, он тоже хорош, но перекладывать всю вину только на него неправильно. - Я же предупреждал, что больше не хочу слышать о... - Но мы не можем всегда делать вид, что ничего не случилось, – пыхтя, возмущаясь. Пытался объяснить, донести. - Что бы ты не говорил, но он жив только из-за тебя. Я не смогу его простить. Я не такой добрый, как ты. И если ты хочешь, чтобы все осталось как есть, перестать повторять его имя, перестань напоминать мне о том, что есть тот, кого я хочу уничтожить, потому что он отбирает у меня то, что мне дороже всего на свете. - Но... - Еще раз заставишь меня злиться по этому поводу, и я прикажу Нисею убить Агацуму Соби. Я тебя предупредил. – Он уже сидел, уже отстранился от брата, никак его не касаясь. Так уверен в себе, в своей правде, так очевидно обозначенной несокрушимой позе, выражении, прищуре. - Хорошо, - Рицка сдерживал себя, чтобы не наброситься на Сея, или чтобы не сорваться бегом к Соби, или может, чтобы не начать рыдать. Он ждал понимания, а получил оплеуху, и, возможно, заслуженно. Он действительно не задумывался о том, что чувствует Сеймей, Рицка был так занят самобичеванием, своими широкими страданиями и размышлениями, что все остальное вокруг казалось незначительным, казалось незаметным. - Тогда, может, поможешь мне с ужином? – быстрый скачок, бодрая перемена, и улыбка, уродовавшая губы в дружелюбии и радужности. - Нет, я отдохну. - Тогда что бы ты хотел съесть? - Мне все равно. - Ты опять грубый. - Нет. Мне нравится все, что ты готовишь, поэтому я так и отвечаю. - Тогда ладно, - еще больше света на лице. Когда Сеймей встал и отошел на два шага от кровати, на черном свитере появился солнечный узор, абрис из ветвистой листвы, мелкой, мутной, той, что с дерева перед окном. Рицка стал рассматривать внимательнее. - Сеймей, а может, я - тень? Такой неожиданный вопрос не по теме даже Сея ввел в ступор. - О чем ты? - Ну... - потянул, первым ощущением было - что он балуется, но, присмотревшись к с силой закушенной губе, можно было воспринимать все озвученное весьма серьезно. – Тень - это то, что неотступно преследует, то, у чего нет своей формы. У меня тоже нет формы, - Рицка говорил сейчас о своей несостоятельности, и о том, что недостаточно решителен в критических моментах своей жизни. Правильно ли мнить из себя одного, а действительности быть другим. Всегда ищет опору, ждет тепла, просит... Всегда был таким? - Мое мнение никак не влияет на ситуацию или обстоятельства. Даже если я чего-то очень хочу, то не могу изменить. - Странное сравнение. Ты не тень, потому что тень должна кому-то принадлежать. Разве у тебя есть владелец? Я могу позволить тебе быть моей тенью, но я бы предпочел, чтобы ты стал моим... - здесь Сей притих. Что именно он собирался сказать? В любом случае, он передумал. – Было бы здорово, если бы остался самым близким и любимым мною человеком. Рицка вытянул вперед ладошку и, поскольку лежал вполоборота, кожа засветилась приятным розовым от заоконного света. - Ты ведь хочешь, чтобы я не видел никого, кроме тебя. Разве нет? – голос был отстраненным и безразличным. - Да, так и есть. - Тебе бы понравилось, если бы я слушался тебя всегда? - Да. - Тогда я бы был твоей тенью. Тень не имеет права выбора, не может распоряжаться своими движениями. - Ты утрируешь. - Нет, нисколько, – задумчиво. - Забирая волю – лишаешь лица, а без него можно существовать только как тень. - Рицка, опять ты чушь несешь! Прекрати издеваться надо мной! – наверное, это даже не разозлило, а обидело Сеймея. То, что слетало с уст брата, было уж чересчур резким. Рицка обернулся, удивленно уставился, ошеломленно вытягивая брови вверх, даже на локтях привстал. - Я не издеваюсь, - робеющая интонация. - Я просто хотел убедиться, что мне это не кажется. - Ты провоцируешь меня? – Сеймей быстро поменялся, недавняя мягкость испарилась подобно томному дымному облаку в преддверье урагана. - Нет! – вот уже и Рицка, обескураженный переменами. Глаза - узкие щелки, настороженно-пристально созерцали растерянность. - Я не думаю, что ты тень. Я не хочу, чтобы ты ей был. Под послушанием стоит подразумевать желание слушаться. Тень подневольна, а я желаю, чтобы ты хотел быть рядом, чтобы ты ценил такую близость. – Серьезность, ровная и четкая, режет. Настойчивость. Проникнуть, заполучить и душу, и разум. Рицка вздохнул, но не расслабился. - Если всегда полагаться на другое мнение, то можно потерять индивидуальность. - Нет. Следование за тем, кто ведет тебя туда, где будет лучше обоим, совсем не просит становиться тебя тем, кто ты не есть, – уместное замечание. Испытывающее приблизиться. Опустился на колени перед мягкой опочивальней, скользнул кончиками пальцев по шуршащему покрывалу, нашел руку, заключил ее в свою. - Рицка, я уже не раз говорил, что буду любить тебя любого. Мне кажется, ты видишь во мне врага, но я только пытаюсь оградить тебя от проблем, пытаюсь облегчить твою жизнь. Доверься мне. - Я не вижу в тебе врага. Я хочу понять, – капризная изнанка, выворотная сторона сердца. И кровь уже высохла. - Понять, что ты особенный? - Сеймей! – грозно. Брат щекотал губами кончик пушистого ушка. - Я не особенный, я хочу быть обычным. - Для меня ты особенный. Это ведь хорошо, что для кого-то ты значишь намного больше, чем все остальные. Рицка насупился. Совсем по-детски, щеки залились румянцем. - Ты ведь меня любишь, – коснулся виска дыханием, потом горячими губами. Сеймей уже устроился на кровати, поглаживая бока Рицки, немного нависая над ним. Ласка. Нежность. Истекающая интрига хрупкой сладости. Сеймей прижал Рицку к себе, заставляя упереться ладонями ему в грудь, потом приникнуть к ней же, успокоиться в такой противоречивой, но теплой неге. Пальцы неутомимо скользят, холят, гладят кожу там, где ее видно, шея, ползучее движение, по ключице, томно, длинно-горячее. Мысли тают, поддаются. - Рицка, - в тягучем шепоте вкрадчивая хрипотца. Ливень поцелуев, коротких, кляксами, влажных, от уха, по щеке к губам. Рицка резко выставил ладони вперед, так неожиданно, что Сеймей не успел отреагировать, оказавшись сдвинутым на самый край кровати. - Нет. Перестань. Не делай больше так. Мне не нравится. Я не хочу, – вздернуто-дрожащий голос, глаза, испуганно прячущие взгляд, зрачки большие, темные и ресницы дрожат. Румянец, то ли злой, то ли возмущенный. - Почему? - Это неправильно! Брат не должен себя так вести. Сеймей цокнул языком, напрягая челюсть, скрипя зубами. - Кто решил, что правильно, а что нет? Ты же не хочешь быть тенью, значит, сам должен... - Я уже и так решил, - перебил. Запал нашел свое начало, а там же и гордость, и самоуверенность. Дерзкий. Был уверен. Сама мысль о подобном претила всему мировосприятию, и Рицка, дабы избежать такого краха, упорно не замечал того, к чему шло, или... Не замечал. - Ты не желаешь сделать меня счастливым? - А разве мы не должны быть вместе счастливы? Сеймей ухмыльнулся. - Рицка, если ты любишь, то счастье этого человека является и твоим блаженством. Или я не прав? - Прав. Но тогда как определить, как прояснить, чьи желания должны исполняться, а кто должен радоваться их исполнению? - Это ты должен решить сам. Сеймей встал, и снова направился к двери, потягиваясь по дороге. Ужин. Стол в гостиной. Зачем так празднично? Еды больше, чем нужно двоим. Рицка смотрит, не сводя глаз с тарелки, заполненной сочными ломтями хорошо обжаренной свинины в кисло-сладком соусе. Коричневые кусочки, парующие. Аромат великолепный, но Рицка морщит лоб. - Тебе помочь? Положить в тарелку? – заботливый Сеймей. Все так, как должно быть, все так, как будто бы они - нормальная семья. - Нет, - моргнул, но гипнотизировать пищу не перестал. - Ты еще не проснулся? – брат смеется, умиляется. - Ага, - кивает. Врет. Он не спал вовсе. Думал. Про Соби, про себя, про Сеймея, и сейчас думает, наверное, и ночью тоже не прекратит. Слишком оно будоражит, а синие глаза так же возникают в памяти, становясь несуразно реальными. Снова, и снова отматывая ленту времени назад, возвращая Рицку туда, в проулок, в сметающее одиночество и отчаянье. - Приятного аппетита, - Сеймей игриво хватается за подвижный хвост, который неустанно подметает и так чистый пол. - Ага, - не сдвинулся, и тупой взгляд, и руки, сплетенные замком. - Рицка, - позвал. - Ага, - монотонно. - Рицка, - меняя интонацию, громче. Вздрогнул, посмотрел. - Да, приятного аппетита, - взял палочки, заметил тарелку супа перед собой. Ужин оказался пресным. Нет, Сеймей готовил идеально, и его стряпня вызывала восторг, но сегодня каждый проглоченный кусок царапал горло, а потом тяжелым камнем падал в желудок. Иногда даже казалось, что Рицка слышал характерный глухой звук. Время тянулось медленно, а Сей, не прекращая, болтал, или только казалось? Рицка не слышал, вернее, не вникал в то, о чем он говорит, даже если бы он попытался, сосредоточиться надолго не получалось. Мысли уплывали обратно. Соби был эпицентром. - ...Рицка, я думаю, тебе понравится... - Ага, - совершенно не задумываясь. Кивал, стараясь не выказывать своего отсутствия. Боль будто усилилась за последние несколько часов. Все же оставаться наедине со сломленным собой опасно. Кружево сомнений, паутина непокорной спеси и рваный мешок чувств. Ни собрать, ни растерять, ни унести, даже спрятать не особенно получалось. Еще сколько-то времени прошло. - ...поможешь мне? – мягкий голос не менялся. - Да, - поднялся на ноги. - Тогда ты убери со стола, а я помою посуду. Кивнул, взял тарелку, ту, что стояла напротив Сеймея. Белая, блестящая по краям, аккуратно-круглая. Невольное воспоминание, быстрая вспышка забытой картины. «Входная дверь, и точно такая же посуда летит в него. Рицка отчетливо видит эту тарелку, бликующую тусклым светом, ее глянцевая поверхность, без изъянов ровная поверхность, и осколки, колюче-холодные, звонко рассыпающиеся над головой, трогающие кожу, впутывающиеся в волосы. Мисаки...» Руки разжались. Беспомощно. Лязг битого фарфора. Рицка еще более бледный. Дрожит. Утопленная, упершаяся в отгораживающее тепло дрожь. Уютная опора, проглотившая воспарявший страх, пересохшее неверье. Звук рассыпанных осколков уходит, туда, откуда пришел. - Что с тобой? – теплые объятия. Сеймей держит крепко, как зверь защищает своего детеныша. – Рицка, все хорошо... - не нужно объяснять, он уже и так догадался. Может, по выдоху, по всхлипу, по призраку, тлеющему в потухших глазах. У них одна кровь. Может, стоит радоваться тому, что кошмар больше не повторится? Это унизительное допущение, павшая, скользкая формулировка, обманом заполучившая право на жизнь, подтачивала устоявшиеся приоритеты. Страх. Чувство, имеющее тысячу и одну грань. Почему одну? Потому что всегда есть еще что-то, что испугает еще сильнее. И вот опять на руках, и снова покоит голову на задиристо стучащем сердце. Все тот же пружинистый шаг, и запах, и желание обнять и убежать. Кровать и тепло. И не отпускает. Так нужно, что без этого Рицка бы не выжил, не справился. Хочется поблагодарить, но усталость сильнее. От чего-то веки стали совсем свинцовыми, но глаза жжет. Может, слезы? А может, он просто давно жмурится. Сон приходит почти неожиданно, быстро легким током ползет по телу, расслабляет его. Этой ночью Рицке не снилось ничего. Только пустая, безмятежная темнота, продлевающая мимолетное забытье. Если бы все сны были такими... Спокойно и тепло, оплетающая опека, проникающее в тело присутствие того, кто оберегает, охраняет покой. Потерянное ощущение идиллии, невыносимо блаженной невинности, когда ничего не беспокоит. Украденные чувства. Только иногда, совсем редко услышать сквозь непроглядное марево безликости дыхание, упертое в затылок, или тяжелую руку на пояснице, еще шепот, редко, и тиканье часов, треск веток, охваченных безумством ветра, и... Может, он и не спал вовсе? Просто лежал, не открывая глаз, не пуская мысли в свою голову, не давая им грызть, не разрешая дорушить и так едва держащиеся руины? Как бы там ни было, а утро не стало потворствовать несбывшимся иллюзиям о свободе. Теплый свет, раннее пробуждение. Солнечно, и неизменно мешающая укрывающая рука, и то же дыхание, и раскрывшие свои мрачные крылья думы. Чему удивляться, все как обычно. Все так, как и должно было быть. Совесть точит, стремления – ноют, голова болит. Рицка не чувствовал себя ни бодрым, ни отдохнувшим. Поерзал, пытаясь выбраться из-под нависающей обузы, Сеймей не дал, по-хозяйски сгребая брата в охапку, прижимая ближе, инстинктивно накрывая одеялом. - Ты проснулся? – хрипло, лениво. - Да. - Рано, - невольная улыбка в голосе. Рицка молчит. - Давай еще поспим. - Я не хочу. - А я хочу, – он слегка поелозил на простынях, удобнее устраиваясь с недовольным пленником. - Отпусти. - Нет, - елейно, раздражая. Рицка было попытался вырваться, но Сей так его стиснул, что оказалось сложно даже вздохнуть. Отягощающая иллюзия, мрак бессилья на тле светлеющего утра. Рассвет уже прошел, бросаясь вслед увядшей ночи. Вздыбленное солнце, яркой пыткой залезает в широкие окна, упрямо греет, ласкается, ни капли не проникаясь раздраженностью. Рицке было бы лучше в хмуром дне. В тучах легче притворяться, чем на обнажающей заре. Стиснуть зубы, прижать обидные слезы, проглотить их, все так же пируя обломками растрепанного я. - Сеймей, отпусти меня, – дрожащее шипение, зачарованное решительностью и завистью. Завистью того, что так беспомощен. Аояги даже проснулся, столько всего раскрыл скупой звук. - Рицка, - взволнованно развернуть, заставить посмотреть. Прячет глаза. Еще скачок в истерзанном сознании, и россыпь метаний, сомнений. Правильно – неправильно. Спрятаться. Прижаться. Льнуть к освобождению, забываться в обмане, сплетенному из сна и памяти, из рук, их острого родства, из одинаковой фиолетовой обреченности, из жажды. Стремление к безумству. И вот будто он понимает. Сочувствует или делает вид. И близость меняется, из крепкой на густую, уподобляясь шерстяному пледу в дождливый вечер. Стереть себя, вобрать его. Отдушина, чревата новым витком возможной боли. И опять эти губы жгут по коже, коротко втискиваются, ерзая по щекам, отзываясь трепетом страданий, вибраций внутри. Пульс участился. Вместо спокойствия явилась злость. Нет, не так. Злость была всегда, и мимолетное спокойствие не сумело ее обуздать. - Стой, - вскрикнуть. – Я же говорил... - собраться в кучу, быть благоразумным, - хватит, - так уперто, подавляюще. Не вырываться, не отталкивать, только суметь отдать такой взгляд, что Сей сам отстраняется в изумлении. Сильная кровь безжалостно рвет вены, хлюпает из емких прорех. - Я не хочу больше повторять. Прекрати! – так же неумолимо, не позволяя протеста. – Ты - брат. Вот и будь им. Солнце, тлеющее в прозрачных занавесках. Застывший Рицка, еще пригретый трескающимся теплом, жевреющим в приложенных ладонях, напротив, чуть привставший на локтях Сеймей, пораженный значительной переменой. Брат не отталкивал брата, он заставлял считаться с ним. Не отметать любовь и предопределять ее течение, заранее выбрать русло, выстроить крутые берега, чтобы поток непримиримой бури не стал залогом и так совершенного предательства. Проклятье. Для Рицки осквернением стало отражение Соби в глазах Сеймея. Смотреть в топь из махровых лепестков фиалок, и упиваться прозрачно-голубым небом, запертым в стали осуждения, подернутым собственной нечистой душой. Закрыться для всех. Устал в слабости. Найти утеху в преданности боли, отдать ей дар, жертву, что никогда от нее не уйдет, не откажется. Вот оно - имя. Вот вся правда, въевшаяся в череду букв от шеи, вдоль позвоночника. Почти не видные знаки, светло оттеняющие бледную кожу. - Не отталкивай меня, - Сеймей просит борьбу, ищет шанс вернуть свою власть. - Я не отталкиваю, - уставится за его плечо, не шевелится, не пробуя выпутаться из новой волны нежности. Она дребезжит, катается в воздухе, в желтых лучах, придавая вязкости, пробует забраться в Рицку вместе с певуче растянутой мелодией, оторвавшейся ото рта Сеймея. Так тверд. Рицка потерял страх, уверившись в боли. Отрада, отдушина. – Я просто не хочу. – Отодвинулся, сбрасывая ноги с кровати. Вполоборота, еще сидя. Длинный взгляд, безэмоциональный прищур и беспрекословная умиротворенность, идиллия в пирующей изощренности. Когда предел превращается в бесконечность, тогда и слабость находит оправдание. И маски. Рицка больше не искал себя, он принял себя. Имя, судьба, обязанности... и он сам, таков, какой есть, а фарфоровое безразличие, приклеенное к лицу – благодарность Сеймею. Гарантия доверия, доказательство того, насколько брат важен, как дорог, как безупречен... Больше не волновать никого, даже если сам не справляешься. Расцарапать это правило на костях, приклеить к языку. Следовать только своим проверенным законам. - Ты мне дорог, и я не хочу подвергать опасности свою привязанность к тебе, уважение к тебе. Сеймей, я тебя люблю, – уголки губ отрешенно вздрогнули. Улыбка, легкая, невесомая. – Сеймей, я всегда хочу тебя любить, - будто Рицка недосказал, не закончил. - Не мешай мне любить тебя, Сеймей. Он даже рот открыл, смотря одними только округло-темными зрачками. Подышав, попробовав светлый воздух, Сей и сам сел на кровати, повторяя движения Рицки. Вполоборота, потом отвернулся. - У тебя появилось имя. Не так ли? – наследственный тон твердого тихого голоса. - Да. - Давно? - Да. - Почему ты не сказал? - Зачем? Сей усмехнулся. - И правда, зачем, - сам для себя пожал плечами. Встал на ноги и, больше не проронив ни слова, вышел из комнаты. Рицка подошел к окну. Чистое лазурное полотно, разрезанное рыхлой линией недалекого горизонта, размытое ослепляющим восходящим шаром, приправленное слабой зеленью юной листвы, не умаляло благородство безупречно-синего, не портило его – украшало, подчеркивая ломаными полосами глубину. Незабываемое напоминание. Рицка коснулся стекла кончиками пальцев. Сразу появились отметины из-за контраста температуры, правда, казалось, что это кожа такая холодная. Странно, но Рицка успокоился. Даже не найдя своих ответов, не расставив точек, даже запятых. Решение жить дальше, решение что-то изменить. Не исправить – изменить! Назад не вернешься, а, сделав еще один шаг вперед, можно надеяться, что там, в невидном тумане будущего будет возможность. И если ты не в силах разглядеть ее сейчас, тогда стоит еще раз шагнуть, а потом еще, и еще, пока ты не дойдешь, или не сможешь больше идти. Так Рицка решил. Прошел час, прежде чем Сеймей снова вернулся. Бодренький, по-кошачьи приветливый. - Завтрак, Рицка, - призывно махнул рукой. И следа от утренней сцены нет. - Я не хочу. - Ты собираешься ехать голодным? - Куда ехать? – Рицка уже распланировал свой день. Просидеть до вечера в спальне, подбирая правильные слова для извинений, а вечером пойти прогуляться, позвать Соби, и... С этим труднее. Он попытался бы вызвать Бойца и... поговорить. - Мы собирались вчера отдохнуть вместе. И ты согласился. - Я? – моргнул, расстроился. Не помнит такого, потому что не слушал, а просто кивал, бессмысленно. - Именно. И ты же не заберешь свои слова назад. Одевайся, - Рицка стоял в пижамных свободных штанах. - Спускайся. Мы должны выйти, уже через пол часа. Жуткая смесь. Нежный напор, не терпящий возражений, вдавливающий любое возмущение назад в горло, подавляющй волю. Дверь прикрыл аккуратно, без шума, шагов в коридоре тоже не было, хоть Рицка уже знал, что Сей ушел. Выбросив желания, в настойчивом потоке доводов и убеждений, путешествие состоялось. Дорога не близкая, молчаливая. Поезд, люди, чередующиеся лица, чужая радость, беспокойство, жизнь, сменяющийся постукивающий пейзаж, скользящий вдоль окон. Соби, Рицка и Сеймей, хотя их всего двое. Оба не проронили ни слова. Сей мягко улыбался, Рицка был безразличен. Рицка все не мог отпустить мысль, что увиденное его Бойцом воспринялось еще и как месть. Предательство за предательство. Что важнее? Кто более не прав? Оба виноваты. Но можно ровнять поцелуй со смертью? Стоит ли расставлять на чаше весов, как считаешь - необходимость и проявление безнравственности, позорной незащищенности. Вздохнул, отпуская глубину суждений вместе со монотонным бубнением колес. «Что делать?». Кем бы он ни был, а все равно не понимал, что решит уже содеянное. Вернуться к началу, туда, где нет прощения, только жалость, только разочарование. Сам встал на его место, и все равно не может взглянуть в его глаза. Соби, Соби... Незримое присутствие, жжение в крови. Вагон - шаги, перрон – толпа, и гомон. Рука, цепляющая руку, сплетающая пальцы. Посмотреть с осуждением. - Чтобы не потерялся, - ответ в очевидном удовольствии. Дофенизм вовлекает в простодушное безвременье, заставляет не видеть и не слышать. Парень не очень высокий, в великоватом белом свитере, второпях чувствительно задел плечом, так, что Рицка немного потерял равновесие. Сеймей успел обхватить, удержать, прижимая. Он и не заметил, наверное. - Спасибо, - и оттолкнуть. Аояги только окликнул обидчика, негромко, вполголоса. Тот обернулся. - Ты забыл извиниться, - холод был до такой степени мягким, проникающим, жестоким. Сей гипнотизировал, Сей показал, что нельзя остаться безнаказанным, а Рицка чувствовал напряжение от брата, оно ползло по руке. Как живое, такое непреклонно-великолепное. Сила, ослепляющая, и вместе с тем покладистая. Рицка и не представлял, какой в Сеймее кроется потенциал, насколько он могущественный. - Извините меня, - вернулся, вот он уже преклонил голову. Как быстро! Сломался. - На колени, - не шепотом, без звука, взгляд провожает, модулирует движения, управляет телом. Он стал. - Простишь его, Рицка? - Да. Встань, это лишнее, - хотел уйти, развернулся, дергая за руку, вскользь посмотрев на Сея, случайно заметить неозвученные наставления. «Прыгни под первый поезд, через три четверти часа», губы искривились в беззвучном приказе, а Рицка покрылся паутиной ужаса. Вопиющая жестокость, и если бы Рицка только не трогал кожу, не ощущал вибрации силы, то не поверил бы. Изуверство, отраженное во вздернутой улыбке, поволока беспощадной беспристрастности в глазах. Будто это вовсе и не Сеймей, он не был им сейчас. Другой. «Он об этом говорил, когда заводил речь о нем настоящем?». Повернулся, и в мгновение стал прежним, улыбка не приторная, лютость спала, теперь уже выедая глаза Рицки. - Нет, - вырвал руку, вцепился в парня, сжал его плечи так, что там, возможно, останутся синяки, стал трясти. - Не слушай его! – орал. Так четко видел, что может произойти. – Сеймей! Скажи, пусть не делает этого! - Чего? – такое искреннее удивление. - Он не должен прыгать под поезд! – никто не обращал внимание на них. Обычная суета, а их не существует. Нет драмы. Невинно взмахнул ресницами, присел рядом с братом, положил ладони на его плечи, тот начал дрожать. - Я тебя не понимаю. - Ты приказал ему прыгнуть! – взгляд мечется, впиваясь то в паренька, в его опущенную голову, то в бездну доверия и несокрушимости – на брата. - Я? Нет. С чего ты так решил? - Я видел. - Тебе показалось. - Он ведь сказал? - теперь обращался к притихшему виновнику. - Разве я тебе что-то говорил? – насмешка, читающаяся в словах. - Нет, - прямо и неподдельно. - Видишь, Рицка, - хмыкнуть. И в то же время спокойствие, которое он олицетворял, только убеждало Рицку в его правоте. - Врешь! Сеймей, ты врешь! - Будь внимательнее, - лукавство, похожее на то, что он уже слышал. – Тебе мерещится. Впервые захотелось его ударить. Это не просто подло, это – ненормально. - Сеймей, ты ненормальный. Так нельзя! - Рицка, я ничего не делал. - Делал! Сею надоело. Он схватил Рицку за запястье и поволок, беспрепятственно проникая сквозь суматоху приезжих. - Нет. Я не хочу, чтобы он умирал! - Почему? Какая тебе разница? - Мне есть разница. Он ни в чем не виноват. Чем он заслужил, что ты оценил его жизнь, как непотребство? Толкнул меня случайно? – он уперся ногами, так, что Сеймей не смог сдвинуть его с места, и тому пришлось остановиться. - Да не делал я ничего, - каменное презрение, секунда для мыслей. – Знаешь, Рицка, я не прощаю, когда трогают мои ценности. - Вот ты какой. Тебя не волнует ничего, кроме тебя самого! - Меня волнуешь еще и ты. - Тогда вернись! Заставь его не расставаться с жизнью! Сделай это для меня! Ты же любишь меня! Ты… Ты говорил о том, как сделать счастливым того, кто тебе дорог. Сделай. Рицка так трепыхался, отчаянно стремясь не запятнать себя новым грехом, так изумлялся своему открытию, новому восхищенному страху. Раскрасневшиеся щеки, маска, слетевшая, даже не успев появиться. Изворотливый ум изнемогал под крушащим нажимом души. Сеймей выдал себя. Полуулыбка. Ликующая, превосходящая искушенным достоинством. - Так и быть, но ты будешь должен. Договорились? Рицка не понял. Сей объяснил: - Ты будешь должен сделать меня счастливым. Кивнул и еще раз, чтобы убедить. Не осознав провокации, он не находил другого выхода. Ужас, согласие, обмен. Ложь. Как продать один глоток воздуха. Аояги отпустил руку, сам вернулся, прячась между проходящими людьми. Рицка кинулся следом. Непринужденные жесты, неторопливый шаг. Тот парень стоял у края перрона, задумчиво, неприметно. Сей заговорил, опять беззвучно, но все изреченное им точно достигало цели, Рицка следил, ловя сигналы. Сеймей сделал так, как его просили, но он не подтвердил того, что сам ранее заставил неосторожного прохожего. - Все? – наигранная обида. - Да. Сеймей взял его за руку, и, наконец, вывел их обоих с настолько людного места. Угрюмость стала преследователем. Ошеломление, не желавшее проходить. - Зачем ты так поступил? – вкрадчиво спросил, без осуждения, без любопытства. Нет оправданий, нет доводов, только ровный такт шагов, и шуршание проезжающих машин. Широкая улица, свободная, полупустая. - Ты, правда, меня любишь? - Да. - Значит, ты хотел наказать его, заставляя? - Рицка, я обещал тебя защищать. - Так?! - Не кричи, я устал. - Как ты можешь? – Рицка был истощен. Холодности не хватало. - Нужно быть аккуратнее с теми, кого ты не знаешь. Нельзя судить только по внешнему виду. Теперь и ты это понимаешь. - Но… - Рицка, позаботься обо мне. Я же важен для тебя, я важнее чем все, чем тот недотепа. Забудь о нем. Не зли меня. Говорить не получалось. Больно. Одиноко. Рука, сжимающая руку, еще больше напоминала о том, что Рицка всегда будет один. Стена непонимания, невозможность принять. Не постигнуть. Они шли в отель. Сей не говорил, как и Аояги-младший. Это было не той удобной тишиной. Накал раздраженных нервов, дребезги от неисчезающих чувств. Рицка не мог отказаться от Сеймея, не мог от него убежать, не мог его принять, рассматривая ту сторону, которую обнаружил. Вопросы собирались кирпичами, выстраиваясь рядами, обступая его. Опять ему самому не справиться, снова закрадывается необходимость в помощи. На кого опираться? Одинокие должны стоять сами. Обремененный. Стертый. Пародия на шута. - Ты не даешь мне выбора, - он сам не понимал почему еще здесь, рядом с ним, с таким плохим, с таким, которым нельзя гордиться. - Как и ты мне, - Сей приподнял за плечи, отпуская влажную ладонь, не прекращая идти. Прижал к себе. – С самого твоего рождения ты уже принадлежал мне. Ты был создан для меня, и я поверил, что я создан для тебя. Как же я могу допустить, чтобы часть меня задели? – без возмущения, обволакивающе-приятный голос, сквозящая доброта, - Ты бы разрешил кому-нибудь поранить твою руку? Ты бы стерпел? Я так не могу. Вот поэтому я не разрешу тебя обижать. Я знаю, что ты удивлен, я понимаю, что ты не привык. Тебе неприятно. Но я тебя простил бы, - он поднял Рицкин подбородок, шаг немного замедлился, но они не остановились. – Прости меня за то, что я так сильно люблю тебя, – легкий поцелуй пришелся в лоб, пальцы растаяли на коже, отпуская прикованный взгляд. Сеймей больше не показал эмоций, рассматривая пространство прямо перед собой. Такси на обочине, хмурый водитель. Сей учтиво сказал адрес. Спустя двадцать четыре минуты они приехали. Одноэтажный домик, спрятанный за темной зеленю хвои, обособленно выделялся из близких зданий. Пятно из традиций на фоне прогресса. Широкая дорога, уводящая в обманчиво большой сад. Красиво. - Ты хочешь остановиться здесь? - Да. - А нам такое место по карману? – Рицка недоверчиво поднял бровь, хотя сейчас ему было все равно. - Обеспечивать нас - моя забота. Не волнуйся. Милая девушка в традиционном кимоно встретила прямо перед входом. Низкий поклон, вежливость с избытком. Не сказать, что это не поражало, так как Рицка раньше не бывал в таких местах, точнее будет – у него не хватало сил на удивление. Обходительное приветствие, учтивость, после быстрых формальностей, их сопроводили в левую часть здания. Длинный коридор, пронизанный тусклым бумажным светом, запах пряного дерева и банальной ухоженной роскоши. Когда двери, наконец, закрылись, и они с братом снова оказались наедине, сердце как-то испуганно затрепетало. Осознание настигало семимильными шагами. И вот теперь Рицка действительно смотрел на Сеймея совсем по-другому. Страх? Может, и так. Брат одержим. Но чем? Рицкой? Или своими идеями? - Сеймей, а что будет, если я тебя разочарую? – голос плоско резанул установившуюся тишину. Аояги даже обернулся, приподнимая вначале одну бровь, а затем и вторую. Рицка прижался к невысокому желтому косяку и мерно сползал к полу, рассредоточенно смотря перед собой стеклянными глазами. - Что ты имеешь в виду? - Ну что может случиться, если я… - пришлось напрячься, задуматься, поднять взгляд, наткнуться на заинтересованное изумление. Сей казался уставшим. - …если я сделаю тебе больно? Или предам тебя? Как ты поступишь? - Ты собираешься меня предать? – подавил смешок. - Нет. Но если бы это случилось, если бы… - волнение отражалось на дрогнувших губах, а перед прикрытыми веками буднично заиграло лицо Соби, - … ну, если бы так произошло… - все мялся, ища не только правильную формулировку, но и саму мысль, - если бы я так решил? - еще раз посмотреть на брата, теперь твердо, теребя свой прячущийся страх. - Ты пытаешься сказать, что собираешься сделать что-то плохое? - Я пытаюсь понять, кто ты, Сеймей. - Я – единственный, кто у тебя остался. - Ты так говоришь, как будто это обязанность, - нахмурился, потер переносицу, виски сдавливало. Может, напряжение, может, пережитое потрясение, а может, тот факт, что он боится Сея, боится зверя, который показал клыки. - Это - ответственность. Но для меня это в радость, мне приятно о тебе заботиться. Рицка не сдержал истерический смешок, из-за чего стал походить на умалишенного. Глаза заблестели, переливаясь упоительным отчаяньем, больным ярким светом из сухих слез, и едкой невыплаканной соли. Ему было обидно, горько от жестокости, от непотребства этой жестокости, на что бы не была она направлена. - Ты убивал раньше? - Нет. - Но ты приказывал убивать, - даже сам Рицка не отдавал себе отчет, откуда взялась уверенность в формулировке. Потому что это не было вопросом. А ощущение того, что Соби буквально держит его за руку, не мешало быть адекватным. Сеймей не отвечал, Рицка продолжил: - Я не понимаю этого. Не понимаю, зачем. Я не хочу ответственности за это, не хочу забирать жизнь, не хочу, чтобы ради меня ее забирали. Если бы я тебя не остановил, то разве не на меня бы легла ответственность? Я был бы виновен. Я бы смог тебя ненавидеть, я бы пытался это сделать, – обреченность. - Прости, Рицка, но не важно, что ты думаешь по этому поводу, даже не важно, каковы будут последствия, - я все равно буду тебя защищать. Если для этого будет нужно убить, то меня это не остановит. Один или сотня, это не имеет значения. Только ты, Рицка, важен. – Сеймей подошел близко, словил между пальцами краешек черного ушка, погладил подушечкой большого. – Будь рядом, будь настолько близко, чтобы только я мог к тебе прикасаться, тогда никто не пострадает, тогда ты не будешь виноват, - отстранился, повернулся туда, где мутное зашторенное окно. – Будешь моим, и я сделаю все, что только пожелаешь. - Я не смогу быть только твоим, смотреть только на тебя, прикасаться только к тебе. Я не хочу этого. - Тогда не проси, чтобы я не был жесток с теми, кто забирают тебя у меня. - Никто меня не забирает. - А как же твои мысли? Я не уверен, что даже сейчас ты только со мной, - он оказался прав, потому что Рицка непроизвольно гладил нить связи с Соби, растерянно, бессознательно хотел убедиться, что она есть, что он может дернуть за нее, позвать на помощь. Все иллюзии. – Я жалею, что не могу избавиться от тех, кто не дает тебе быть только моим. - Ты сумасшедший! - Отнюдь. Я просто люблю тебя. Слова прошлись крикливыми мурашками по коже. Рицка встал на ноги. - Я хочу прогуляться, – он попытался открыть дверь, но Сеймей успел перехватить его ладонь, накрывая ее своей, и не особо приятно прижать ее к металлу ручки. - Подожди меня, я приму душ, немножко отдохну, и мы пойдем вместе. Мы приехали вместе, так давай и время проводить вдвоем, - он выдыхал, путая звуки между волосами, эхом легко щекоча затылок. Волнение. - Я один, - трусливо, - Вернусь, еще до того… - Не отпущу, - Сеймей перебил. Скользнул к запястью, не расцепляя сомкнутых пальцев, потянул, заставляя Рицку прижиматься к нему. – Будешь упрямым, я тебя к кровати привяжу, - Сей не шутил. Он больше не казался обольстителем, не был загадочно неоднозначным, но и не злым, не холодным. Явилась еще одна грань, открылась, сверкнула, отбиваясь в расширенных зрачках Рицки, в пересохшем от досады горле. - Ты лишаешь меня свободы. - Я берегу тебя от неприятностей, которые ты обязательно найдешь, - он погладил Рицку по спине. - Отпусти, - сквозь зубы. Рицку раздражала та ситуация, в которой он оказался. Сеймей сделал вид, что не заметил. - Я устал, будь ко мне ласковее, сделай мне приятно. Рицка, пойдем, примем ванную вместе. - Нет. - Почему? - Я не хочу. - Тогда, если тебе нужно побыть одному, ты останешься здесь и пообещаешь, что без меня никуда не выйдешь. Хорошо? – Сеймей даже не старался, чтобы переиграть брата. Рицка заерзал по прижатой груди, наверное, соглашаясь. - Скажи, я не понимаю. - Ага. - Скажи так, чтобы были слышны слова. Это ведь договор. - Я подожду тебя здесь, только отпусти меня, – ему было сложно дышать, так как мягкие объятия легко превратились в захват удава. - Я рад, что мы нашли компромисс, что мы идем друг другу навстречу, – легкий, скользящий поцелуй в лоб, и Сеймей исчез в недрах соседней комнаты, одаряя Рицку осязаемым одиночеством. Желание сорваться с места и бежать быстро и очень долго, почти перекрывало здравый смысл. Рицка мелко задрожал, набирая в легкие большие глотки воздуха, обжигаясь им. Границы между братьями оказались слишком размыты, линии, очерчивающие такие понятия, как любовь, как верность, правильность или жестокость, растеклись, смешивая все это в единый сумбур, и все оно трепещет, просится, рвется, разрывает, путая. На пределе страха к себе, от того, что можешь бояться, что можешь быть таким. И еще непосильная обреченность, когда за гулким напряжением пульса не чувствуешь, что уже невмочь поднять руки, двинуть ногами, сделать хотя бы один шаг. Кровать, низкая, деревянная. Присесть, откинуться, в немом оцепенении. Не замечая, уходить в грезы перипетий, во мрак, скрытый за телесной оболочкой. Это и не сон, и не забытье, это - кошмар. Проснулся Рицка от нежного прикосновения, от Сеймея, который ласкал изгиб шеи мягкими, теплыми пальцами, от его убаюкивающе-резкого шепота. Смятение зацвело особенной очевидностью. - Что? – на одном выдохе. - Пора вставать. Ты так мило спал, - Сей мурчаще потерся о его ладонь, прижимая ее к собственной щеке. Он был одет, и не похоже, что он только вышел из душа. Рицка оглянулся. Свет от неяркой напольной лампы, сумрак по ту сторону окон. - Уже ночь? - Нет, вечер. - Я заснул? - Да, - он улыбался. Казалось, что Сей, тот привычно-обычный Сеймей, снова занял свое место. – Ты плохо позавтракал, и я переживаю, что ты заболеешь, если не поужинаешь. Так что вставай, - он зазывающе мазнул губами в плечо, потом прикусил, по всей видимости, ожидая бурной реакции. Отодвинулся, оказываясь в шаге от постели. Пререканий не было. Рицка довольно быстро собрался, почти не роняя слов. Он даже не выказал возмущение, когда Сеймей намерился идти с ним, держась за руки. Прозрачный, прохладный воздух, исполосованный пестрой суетой высоких фонарей, вывесок и зазывающих витрин. Прохожие, переполненные хмельным весельем и беззаботностью. Редко встречались лица, не увенчанные улыбкой. Для Рицки все сводилось к шуршанию его ботинок об асфальт. Сей вел себя так, как будто ничего не произошло. Буднично внимательный, уверенный, обволакивающе вездесущий. Иногда его становилось настолько много, что Рицка думал, что задохнется. Трапезничали они в ресторане европейского типа. Для младшего брата это должно было быть в диковинку, но он, как и с отелем, не очень-то замечал окружающее его. Вкус изысков кулинарии так же прокрался мимо, не сумев ни поразить, ни завоевать, оставляя только тяжесть в желудке от насильного кормления. Когда они покинули заведение, на улице расположилась уже старая ночь. - Домой? Или ты хотел бы еще куда-нибудь сегодня сходить? – Сеймей осушил почти бутылку вина, не считая того бокала, который достался Рицке. - Домой. Знакомо. Будто. И в то же время… Рицка почувствовал присутствие бойца. Забытое зябкое чутье, неровными волнами, широкими кругами, входили сквозь, задевая, впитываясь, наполняя. Нет тревоги. Он знал обладателя, но не мог понять, кто он. Родное, близкое, отвратительно чужое. Сжать руку, сжать ладонь Сеймея крепко, почти остановиться, почти попятиться, озираясь, вглядываясь в погасший мрак, в обступившую ночь. Снова. Еще раз. Теперь он помнил. Еще круги, еще паутина звенящего, тонкого, еле уловимого. Это точно Нисей. Рицка знал. Узнал. Не впервые. Пальцы, белея, цеплялись за брата. Паника, невесть откуда пришедшая тревога. Быстро мутнеет. - Чего тебе нужно здесь? – голос Сеймея громом над головой, он обращался к тому, кто еще не соизволил выйти из тени, из срывающего убежища прозрачной пелены черного. - Нужно поговорить, - без сомнений, это Боец Любимого. Сей скривился, брезгливо, высокомерно. - Подождешь. - Нет. Это срочно, – тихий, взывающий шепот, местами сотворяющий шипение. Аояги хмыкнул, с прищуром обвел взглядом хрупкий зажатый силуэт Рицки. Поднял свою руку, поднес к губам похолодевшую ладонь, осторожно накрывая каждый палец поцелуем, расслабляя, отпуская их, пил, предостерегая напряжение. - Ты подождешь меня минуту? – уже внутренняя сторона ладони зарделась от нетерпеливого дыхания. Рицка кивнул, стараясь придать себе невозмутимый вид, натужно выравнивая спину, вскидывая подбородок, отбрасывая волосы со лба. Глаза блестят чем-то угрюмым, насупленным и темнеющим. «Кто еще здесь? Сей не заметил? Его привел Нисей? Это не Соби». Демонстративно отвернуться, деланно сложить руки на груди. Сглотнуть, обнаружив присутствие. Четыре шага, за углом. Там узкая улочка, проход. Рицка видел ее. Сердце затрепетало. Смесь ожидающего беспокойства, живая наяда голых инстинктов, бунт порока, предвкушения. Рицка так четко знал, кто может там стоять, что усилием оставался неподвижным. Причем еще не определившись, стоит бежать или... Горящая плоть, нить связи, истекающая агонией, неистовством, тревогой. Нервы жили, один за одним застывающие от тягучего тока. «Неужели только я знаю?» Люди, волей смеющегося случая, испарились, даже та пара, что сменила вслед им с Сеем, и теперь Рицка остался совсем один. Растворяющаяся, неярко освещенная дорога, уходящая в свои повороты, ряд мутных, невысоких зданий, выстроенных в строчку, словно под линейку, и та изящная стеклянная громадина, рядом с которой он стоял, за углом которой был незваный гость, справа дорога, за ней сквер и редкие, тесные магазинчики, утопленные в черно-зеленеющем мохнатом покрове. От ожидания кишки скрутило, больно оттягивая низ живота, испарина ювелирным искусством украсила бесцветную кожу. Ни шаг, ни вздох, интерес, поддетый страхом. Противоречие внутреннее. Конфликт, как между двумя я, и каждое с аргументами. Тело реагирует быстрее головы, быстрее мыслей. Движение навстречу. - Здравствуй, Рицка-кун, - замереть. Глаза распахнуты, зрачки расширенны, выдох остановился на полпути. Шестое чутье говорило, кто стоит перед ним, но что это может быть Юйко... Юйко - Боец? Рицка моргнул, раз, затем еще несколько, спешно, непонимающе. - Я очень по тебе соскучилась, - она показала несмелую улыбку, застенчиво рассматривая его изумление. - Юйко? – глупость, но Рицка больше ни на что другое не был способен. - Прости, Рицка-кун. Я так внезапно появилась. Я переживала за тебя. Юйко волновалась. У тебя все в порядке? – несмелый шажок навстречу. - Да, - опаска. Что-то настораживало, в голове все никак не вязался образ. Ощущения противились тому, что стояло перед глазами. Юйко не может быть Бойцом. Его Бойцом? От этого мгновенно прошибло потом. - Прости, я… - ее хрупкость зашкаливала, плечи опущенные, голова, полотно челки, закрывающее возможность видеть ее глаза. Понурая. - Что ты здесь делаешь в такое время? – прелюдия была лишней, поскольку Рицка был уверен, что его знакомая так же относится к миру Бойцов и Жертв. Можно было быть достаточно прямым, но осторожность никому еще не вредила. - Я… - она запиналась, - …я искала тебя, - тихо, так, что сложно расслышать. - Ты - Боец? Юйко вскинула голову, пронзая испуганным взором. Настороженно, в ожидании реакции. Невозможно определить, желание или нет. - Зачем ты пришла? - Рицка воспринял ее молчание, как согласие с его утверждением. И теперь его тон и голос стали грубее, жестче. Весь он, осаждаемый сомнениями, устойчивый и выпрямленный, вытянутый на деревенеющих нервах. Слишком очевидно. Все домыслы были один хуже другого. - Я… - заикаясь, вот-вот и заплачет. Рицка был непреклонен. – Я… - неуклюже смять в руках подол длинной толстовки. - Я пришла к тебе. - Зачем? – нетерпеливо прожигал, сверлил ее. Ненависть. Рицка внутренне ненавидел, не умея ни обуздать, ни понять, почему. - Я - твой Боец, - так тихо, что, если бы подул ветер, то наверняка забрал бы череду этих решающих звуков себе, так и не дав дойти им до адресата. Ночь совершенно безразлична. Спокойная, утихающая в переливах темноты, оживающая в неясных, размытых тенях, отголосков еще не спящих. Если бы она была вечной, то можно было бы спрятаться под ее покровом, забиться в самый непроглядный угол и существовать там, не видя проблем, неприятных, опустошающих решений. Если бы ночь была вечна, Рицка смог бы навсегда остаться один. Но нет, горячая ладонь упала на напряженное плечо, объясняя, что Сеймей уже вернулся. _______________________________________________ Мои милые читатели, простите блудного автора за то, что он такой эм.... *придумывает для себя не хорошее слово*... ну... *думает*... за то что он (то есть я) не писала проду, так получилось *сожалеет* Надеюсь больше такого не повториться))))) P.S. *очень ждет коментов* _________________________________________________ Моя Мипуро, у тя зверское терпение и нечеловеческая выдержка))