Одно имя

Руки не разжать, лишь звук от вздоха, всхлипа, нескончаемой, пустой боли. Это больно. Его горячие пальцы, его губы на собственных губах. Вездесущее проклятие, безысходность. Счастье с горечью, но оно все равно пьянит, осыпает ярким, острым. Все правильно до мелочей. Правильно? Тело горит, и некогда думать, некогда дышать. Рицка откидывает голову назад; снова эта пыль, она повсюду. Туман, стена, препятствие. Сокрыться, спрятаться от себя, ото всех, не давая ему останавливаться. Задыхается. Не отпускать. «Мой…» – Соби, ты – мой, – шепот едва уловим, придыхание срывается с губ и тонет в самозабвенной преданности, в любви. Любви ли, или в восторге от самой любви, ее ощущения в крови, ее полноты в теле, ее даре свободы?.. Не думать. Иллюзии. И воздух наполнен безмерной правильностью, искренностью. Страх бессилен, безукоризненно велик, податлив в своей мягкой, прочной текстуре. Рицка желает верить. Опустошение достигало своего апогея, больше нечему утекать, дыры зияют бездной, темной прорвой, и внутри не осталось совершенно ничего ценного, святого, не принадлежащего ему. Не верит! Но он хочет верить. Не двигаться резко, лелеять мгновение, жить им. Наполнить, наполниться, впитать его без остатка, чтобы темнота отстала, боль отступила, успокоилась, смирилась с теплотой, окутавшей сплетенные руки и тела. – Соби, ты – мой… – повторить как заклинание, как призыв. Дрожа от собственной наглости, возбужденности, ужаса – задыхаясь. Он – Рицка, он тоже может, тоже хочет быть. Быть Рицкой, быть живым. Чувства. Их всегда слишком много, неимоверно, бесконечно, умопомрачительно много. Соби намерился заглянуть в глаза, почти робко прерывая поцелуй. Сжать руки у него на затылке, крепко переплести пальцы. Стыдно. Эта уместная неловкость бьется птицей в груди, щемит на грани с горестью, с безудержностью ослепительного момента. «Не смотри! Не смотри на меня!» Страх беспощаден, вездесущ, налип на тело грязной коркой, ропотом сбитого дыхания, руки невольно напрягаются. Ведь все можно разрушить. Так быстро, слишком хрупко, непомерно, неизмеримо. Рицка это знает, но он не позволит, только не сейчас, не тогда, когда кроме Соби не осталось ничего. Страсть, жестокость, отчаяние. Множество необходимостей свелись к единственной. «Соби – мой!» Как долго он к этому шел, как долго пытался это понять, принять, осмыслить, влюбиться в эту мысль, признать ее и покориться? Безропотно, бесстыдно отдаться в ее власть, в его объятия. Сложно, ужасно, пылко, близко. Вранье, вкусное, сладкое… Уютная, старая ложь, как плед, мягкий, с обкатанным ворсом и заплатками, с истрепанными краями, протертой тканью, но невообразимо вкусным запахом ванильного печенья. Как хорошо, привычно закутываться в него, прятаться от зябкого холода. – Люблю… – поцелуй, обжигающий, на самой кромке забытья, где сознание меркнет, дрожит, стремительно уступает, оставляя ее... Любовь… И снова бесконечность. Тягучая нега в близости, его дрожащих хриплых вздохах. Ласкать языком его небо, чувствовать горьковатый вкус, соприкасаясь губами и смешно столкнуться зубами в слепом поцелуе. Почти рассмеяться. Но он снова увлекает, заставляет млеть под длинными твердыми пальцами, и тело горит, гнется, словно кошачье. Это так больно, что ломит кости. Там, внутри, все снова полыхает алым и синим, кровь тянется густым медом. Одержимость. Безумство кристальной чистоты. Сильнее необходимости, больше, чем сама необходимость. Наваждение. Тягучее чувство где-то в середине. Предвкушение вяжется с бессилием сопротивляться самому себе. Что было до поцелуя? Так много его запаха, так много горячего тепла, и руки, запутавшиеся в шелковистой гриве, и страх, и страсть, и он особенно близко. Соби… Его имя так пугающе, так нереально сейчас, даже в собственном полушепоте, в стоне, в невысказанном сказанном, в том, что еще предстоит озвучить. И он беспощаден, так же, как и всегда. И что было раньше? Есть ли в этом хоть какое-то значение? Так долго ждать, так несоизмеримо, бессмысленно было тратить время. Просил ли он сейчас? Требовал! Приказывал без слов, отдаваясь одинокому желанию. Властно нуждался в этом сакраментальном единении, слиянии мечты и реальности, в разнице с собственной правдой. Рицка нуждался в Соби, так же, как и Соби нуждался в Рицке. А может, больше? Веры так же мало, сколько бы шагов навстречу они ни сделали. Произнести вслух не хватало духу, произнести хоть слово, заставить себя признаться в том темном и страшном, эгоистичном собственническом инстинкте. В вечной преданности ему. Взыскивать с него доказательства его свободы, его подчинения, его не случившегося предательства. Даже сейчас слишком много стоит между ними, между влажностью опухших губ, и часто вздымающейся грудью, между священными откровениями прозрачного шепота на ушко. Ближе к нему. Стать одним, чтобы забыть, чтобы не решать впредь. Опустить руку, скользя ладонью меж телами, между сердцем и эхом, повторяющим звонкие удары, мельком погладить живот дрожащей ладонью, ощущая, как он напрягается от прикосновений, и выдохнуть, быстро, полностью. Пряжка ремня под горячими пальцами, во рту пересохло, но Рицка не отступает. Он еще не решил, он еще не успокоился, но уже не может остановиться. Неумело потянуть язычок ремня, давая понять свои намерения. – Рицка? – волнение, он удивлен, ему так же страшно. И руки так же дрожат, и мысли путаются, словно листья в осеннем ветре. Не верит, не в состоянии верить. Тот только сопит в ответ, не поднимая глаз, прячет за челкой раскрасневшиеся щеки. Нужно это сказать, он обязан это сказать. Ведь другого раза может и не быть, ведь запас смелости расходуется слишком быстро сегодня. Когда-то стоит это сделать. Раньше, чем возможность что-то изменить исчезнет. – Ты не хочешь? – едва различимо, воздуха нет. Страх беспощаден. Ложь, все ложь, неправда! – Могу ли я не хотеть? – Рицка слышит улыбку. Жалеет? «Мне нужен ты! Нужен, Соби…» Несмело проследить взглядом вверх, останавливаясь на подбородке. Боязно. Что будет, посмотри он в это слепящее синее? Там небо или тягость, обременительная тягость океанского дна? Или пропасть, та темная пучина осуждения, непонимания? Рицка может не вернуться, он может потеряться, раствориться, сливаясь с чувством Соби. С тем, что спрятано в нем, к чему он не смел прикасаться, что избегал видеть. Тенденция обмана. Так долго костлявые объятия холодили душу, охлаждали разум. Агония. Рицка не может на него смотреть, ведь это все, возможно, лишь его воображение, лишь его собственная прихоть, мистификация. Чего хочет Соби? Страх… – Можешь. Опять, снова, круг, нескончаемая дорога по тонкому, бесконечному. Боль, усталость, биение сердца… «Не хочу! Перестань! Рицка! Прекрати! Больше не нужно…» – Но ты ведь хочешь? Да? – это необходимо! Нельзя останавливаться! Иначе никогда не будет доверия, никогда не наступит этот чертов конец безысходности. – Соби, я… Заставить его открыть лицо. Соби не может не замечать, как тяжело Рицке, но пытается скрыть, каково ему самому. Слишком счастлив, слишком испуган. Заслуживает ли он такого? Быть рядом, прикасаться, осязать острый накал сердцебиения. – Да, – потянуться за поцелуем. Медленно-медленно. Растягивая томный миг, испытывая всей сущностью, как под кожей пробегают искры, как тело реагирует словно впервые, с восторгом, с забвением. «Ты можешь быть моим Рицкой?». Это за гранью понимания, для Агацумы Соби все, что происходило сегодня, представлялось не имеющим никакого смысла, словно летний ливень в солнечный день. Еще ночью он маялся в бессоннице, томился в своем собственном аду, окруженный вереницей необходимостей. Он всегда был должен, ему, Сеймею, живому призраку, который довлел над ним. Он всегда подчинялся. Да и мог ли он противится? Вопрос в другом: пытался ли он? Когда это имело значение? Когда он хотел сопротивляться тому, что было заведомо для него определено. У него не было повода чего-то хотеть. У него не было достаточно сильного желания, чтобы допускать такие мысли. Нужна была не просто опора – фундамент. Соби необходимо было место, куда можно вернуться, вернуться после того, как он выиграет или проиграет. Ему нужен тот, кто сможет его защитить от самого себя. – Люблю тебя, Соби… – Рицка не перестает это повторять. Словно отвечая спутанным мыслям, обезоруживая чудные страхи и тут же даря новые. Он не может не помнить, не может не обращать внимания, что Рицка не такой, каким был. Что есть нечто, заставляющее его быть таким. Его Рицка был сломлен, измотан, он ранен, не снаружи, очевидно внутри. Правду ли он горит? Да. Соби осознает это ясно, но это неправильно. Не для Рицки. Мысли не соприкасались с телом, не управляли им. И он продолжает ласкать бледную кожу, мучить своим напором раскрасневшегося мальчишку на пыльном полу. Прямо на полу. И пряный вкус не сходит с губ, и он кружит голову, словно игристое шампанское. Потому что нельзя останавливаться. Рицка вздрогнул и подался вверх, привставая на одном локте и беззащитно открывая шею для утешительных поцелуев. Рицка в его власти. Ведь сейчас он согласится на все. Он ищет того, кто сможет его спасти, кто сможет его спрятать, защитить… Соби стал это понимать. И Соби обязан остановиться. Или нет? Но жажда так велика, ненасытна… он проводит языком линию от уха до ключицы и сам не может сдержать предвкушающего стона. Счастлив? Да. Но этот восторг вызывал необъятный ужас. Забираясь сухими ладонями под футболку, очерчивать большим пальцем плоскую грудь, ища горошинку соска, чтобы чуть подразнить, синхронно прикусывая гладкую кожу у основания шеи, а потом скользнуть к спине, прижимая к себе его гибкое тело, так крепко, как только можно. И снова поцелуй. Поцелуй длиною в украденное время, их время. Кто сильнее? Что более важно? Страсть, удовольствие мешаются с фобиями, с острыми и приторными миражами, призраками. И страх никуда не деть, он настойчив и безлик, скользкой тенью юлит в душе, прячется в собственном отражении, в мелких пылинках, летающих вокруг, рвется горячим выдохом, саднит на языке, когда прикасаешься к мягким, сладким губам. Контролировать себя невозможно. Сейчас это значит больше, чем физическая близость, и больше, чем тоска, в которой они изголодались. Для них обоих в этот момент вся жизнь круто разворачивается, изменяет свой ход, ломает привычные стереотипы. И когда наступит завтра, кто знает, кем они будут. Слишком сложно, обстоятельства, причины, следствия… Стоит ли переживать об этом? Ведь Рицка в объятиях Соби, а Соби беспрепятственно принят Рицкой, и может ли быть хоть что-то более важное, чем это? Соби до сих пор не уверен, он не может принять решение, боится сожалений – и своих, и его. Ведь любовь может жить и под боком у ненависти. Хрупко-тонкая черта. Забвение, ведомое голодной жестокостью, с которой они оба жили. Их одиночество меркло. И он забывает. Сейчас можно забыть все, всех. Стенания, пытки, увечья и шрамы, от них не избавиться, но можно стереть на короткий срок, изгнать их из памяти. Соби поможет, он в силах совершить это для Рицки, освободить его. – Хочу тебя… – выдох, тихий, робкий, когда Агацума прикоснулся губами к его соску, когда втянул его в рот, чуть прикусывая зубами. Рицка почти знал, к чему подталкивает Бойца, почти догадывался… Нужда была в единении, в физической надобности соединиться. Он хотел этого, он понимал, зачем это так необходимо. Именно так можно скрепить, замкнуть их связь, спасти его собой, только так можно поверить в отсутствие лжи, принять его, привязать его, отдаваясь. Соби – единственный, только он может быть возлюбленным… возлюбленным Рицки. Рицка слишком честный, отчего Соби фактически бросало в пот. Слышать от него такое, впервые – такое; руки непроизвольно тряслись. Сомнения… С каждым движением, с каждой подаренной лаской их становилось все больше. Он мечтал об этом, он хотел этого, они долго к этому шли, но сейчас!.. Это – круг, замкнутая на себе прямая. Опасения бессовестно мучают, несмотря ни на что. Стоит ли сейчас? То ли это место? То время? Обстоятельства? И Рицка выгибается в его объятиях, разгоряченный, соблазнительный, податливый. Дурман в голове, пьянеешь только от одного вида. Привстал, смотрит внимательно. «Правда ли? Действительно хочешь?» Рицка облизнул губы самым кончиком языка, тоже поднял глаза на Соби. Взгляд такой, что впору смутиться. Желание, мольба, приказ… Соби и сам покраснел. – Не останавливайся, – шепотом, тихо-тихо. Сродни издевательству тот миг, когда его касания прекращаются. Одиночество встает на дыбы и все сожаления тут же вскидываются в воспаленном мозгу. Картины из прошлого, недавнего, четкого, оживают, теребят, голос Сеймея, непонятное липкое ощущение того, что Рицка недостаточно чист. «Нужно прекратить. Я не выдержу… Только Соби…» – Рицка, ты… – Соби почти случайно дотронулся до самой возбужденной части Жертвы, решил не продолжать фразу. Если он хочет, то Соби сделает все, но… немного иначе, он сделает все, как будет правильнее для Рицки. Жадоба плетет свою сеть, но Соби ведь знает лучше, он всегда становится лучше для Рицки. Прильнуть к нему ласково, не отпуская взгляда, невесомо поцеловать в уголок рта и аккуратно подхватить на руки. Страх, страх прикасаться к нему, страх перед болью, перед признанием, перед близостью. Слишком ценный. Оберегать его. Бояться его. Он так и не понял, о чем говорит Рицка. Невозможно поверить. Ненастоящее, и сладкий запах, пряный запах Рицки, мечты о Рицке, его мягкие волосы, в которые Соби уткнулся. Кровь кипит, а руки теребит дрожь, тело хрупкое, легкое. Рицка тянется к нему, сам привлекает, трогает его губы своими, он не осторожничает, настаивает, выпрашивает ответ. И снова буря, поток страсти, вожделения, отчаяния. Отчаяния было больше всего, неистового, слепого, страждущего, оно томилось рычащим, загнанным зверем внутри каждого, оно разевало свою пасть, замахиваясь на когда-то важное, значимое. Тает. Это не так уж и плохо, именно отчаяние привело Рицку сюда, именно оно привело Соби сюда. Крайность стала желанной. Ослепительно. И они словно гости в своих телах, теряющие разум. Плен. Все кружится, сердце трепещет, счастье обволакивает, заигрывает с нарастающей вибрацией желания. Рицке это насущно, Соби неотвратно нужен, больше, чем кто-либо, когда-либо. Прощение уже не имеет значение. Все меркнет перед восторгом, перед радостью того, что он так близко, что к нему можно прикоснуться. «Мой Соби». Все остальное будет потом. Стонет, а Соби неистово ласков, его тягучая добродетель, его боязливая медлительность, отстраненная осторожность больше чем вселяют нетерпение. Предвкушение одновременно греет и опаляет. Ярость появляется сама собой. Рицка всхлипнул глухо и тихо застонал Соби в рот. Почти с силой прикусил его губу и крепче стиснул пальцы на бледном затылке. Теплые пальцы на тонкой шее. Необходимость стала совершенно слепой, изливаясь, перетекая в безоговорочное желание владеть, безраздельно, беспрекословно… Наваждение. В пылу одуряющего возбуждения Рицку посетила странная мысль, странная радость того, что он может приказывать, что он может заставить, подчинить себе. Эгоистичное желание. Пустая тревога постепенно рассеивалась, от чего близость ощущалась намного полнее, острее, запах Соби усилился, болезненно впиваясь в ноздри. На Рицку накатило беспамятство, тот факт, что вожжи контроля в его руках, что все неизменно будет так, как он того пожелает, что он не даст ни одному из них остановиться… Это делало его счастливым и немного более свободным, чем он был. Рицка забрался руками Соби под водолазку, ощупывая пальцами проступающий позвоночник, кожа влажная, но прохладная, очень нежная и ему нравилось, как Соби напрягается от прикосновений, как неосознанно сжимает объятия, почти не давая Рицке вздохнуть. Соби ногой сдвинул бумажную перегородку, которая ворчливо зашуршала, скидывая с себя редкую пыль, и вошел в почти темную комнату, неся Рицку на руках. Воздух был тяжелый, напитанный водой и постаревшим запахом осени, но не противный. Было в нем что то чарующе-отчужденное, странно-уютное, одинокое. Рицка улыбнулся про себя. Очевидно, Соби ориентировался тут лучше, поэтому Рицку не удивило, что спустя пару секунд оказалось, что он лежит на чем-то мягком и пахнущим травой. Наверное, это был диван, или что-то в этом роде – Соби предварительно шумно сдернул с него что-то. Рицка всхлипнул, губы изнывали в нежных ласках, но этого было недостаточно. Он был возбужден, и это чувство разрасталось, оплетая тело мягкой дрожью. Рицка, никогда не знавший полноценной близости, сейчас желал ее более чем осознанно. Его руки двигались хаотично, оглаживая Соби бока, живот и спину, но одежда мешала, словно сковывала его порыв, и Рицка даже не задумался себя остановить, оголяя его торс. Тот не сопротивлялся, но как-то уж слишком глубоко вздохнул. Рицка вздрогнул. Все, о чем он думал, сейчас и минуты назад было слишком расплывчато, эфемерно. Его мысли складывались обрывчатыми образами и в мгновение рассеивались, как пар от горячего выдоха. Он не понимал себя, но понимал свое желание и признавал его. Сомнения всегда оставались при нем, и он тщетно пытался от них избавиться. И все спасение было в теперешнем сакральном моменте, в той интимной близости и вздохах, и томлении, и честности, с которой Рицка неотрывно смотрел на Соби сейчас. Он чувствовал его лучше, чем когда-либо. И темная длинная фигура, склонившаяся над ним, чудилась несбыточной грезой, и он прижимал его крепче, сильнее, льнул к нему всем телом, трепетал, и мрак вокруг сгущался, становился мутным, и Соби расплывался в нем, как те его мысли, как пар, как дым от его сигарет, как горьковато-мускатный привкус на губах. И он тянулся еще больше, цепляясь крепче, почти царапая светлую гладкую кожу. – Ты плачешь? – Соби чуть отстранился, нависая над его лицом. Его синие глаза были внимательны и сосредоточены. В Рицке что-то сломалось. Оно давно сломалось, но именно сейчас нашло выход, показало себя. – Я? – он удивленно тронул пальцами щеку и понял, что Соби прав. Он задумался всего на секунду, а потом коснулся Соби легким и быстрым поцелуем. В груди все пылало. Улыбнулся: – Я рад, что ты здесь, – голос предательски вибрировал, он с трудом подавил в себе рыдания. Соби коснулся его лица, там же, где и сам Рицка, и аккуратно, почти невесомо провел тыльной стороной ладони по мокрой дорожке. – Я не хочу, чтобы ты плакал, – и столько тоски. Обреченность. Рицка почувствовал, как Соби сжался, как напряглось его тело, как он почти встал, почти отошел, как собрался это сделать. Рицка решился быстрее. – Я боюсь, – он выпалил это торопливо, на одном дыхании, и хорошо, что было темно, и Соби не видел, как пылали его щеки, как стремительно текли слезы, как он стеснялся своей слабости, как прятал глаза даже во мраке, и бесконечно себя ругал, как злился от того, что до сих пор не мог быть сильнее его. Сильнее своего брата. Он должен быть сильнее. – Я… – Рицка остановил его, прикладывая руку к губам, и Соби, не удержавшись, вкрадчиво поцеловал ладошку. – Я хочу, чтобы ты остался со мной, – Рицка не отдернул руку, но встал на локтях, а потом и вовсе сел, это все же был диван. Соби застыл на коленях у его ног, в какой-то оцепенелой позе, его голова была чуть повернута набок. Рицка не видел, но чувствовал, что Соби не сводит с него глаз. Он глубоко вздохнул, этот разговор требовал немало усилий, но если не сейчас, то когда? Когда он сможет сказать это прямо? Когда будет настолько смелым? Он прижал руки к себе, вначале к животу, а потом сел на них, распрямив ладони по льняному материалу обивки. Его страх усиливался, становясь бесконтрольным, и уже в который раз за сегодня Рицка ощущал себя беспомощным ребенком. – Я не хочу принуждать тебя, но… Я боюсь, что ты… – Рицка отвернулся, вглядываясь в странные очертания справа от себя. – Я не хочу, чтобы ты ушел, Соби. Ни завтра, ни через год, ни… – он запнулся, снова глубоко вздохнул. – Я знаю, многое случилось… – Соби, я… Стань моим. Моим, и больше ничьим, – он повернулся, и теперь уже отчетливо смотрел Соби в лицо. Решительность была вязкой и непостоянной, но Рицка не отступил бы. – Я знаю, что причинил тебе… – теперь Соби его оборвал. – Я же обещал, что не уйду, – его мягкий голос, и теплое дыхание на ухо, его нежные объятия. Он не мог обещать того, что не мог выполнить, и он не может сделать так, как его просят. Как просит он, единственный, тот, ради кого он готов на все. Он не мог врать ему, и не мог не врать. Он был не в силах разочаровать его еще больше, и не мог отступиться. Он лицемерил. Обманывал или себя, или его. Он так хотел быть его, хотел принадлежать Рицке, подчиняться ему беспрекословно и во всем. И он закрыл глаза и снова поцеловал его в губы. Соби был готов. Он был готов стать свободным, быть свободным для Рицки. И даже предчувствуя собственную агонию, свое неминуемое опустошение, свою кару за предательство, за мысль об отступничестве, он готов был на все. Рицка вдруг отстранился, удерживая Соби за плечи. – Я смогу защитить тебя. Соби, у меня получится, – он замолчал. – Если ты хочешь, если ты… – он хотел сказать «простишь меня», но не смог. Рицка о многом сейчас переживал. Он считал такую просьбу крайне эгоистичной, он считал, что не дает настоящего выбора, он думал, что давит на Соби своими желаниями и до сих пор не мог поверить, что он все еще здесь, и его руки у него на бедрах, и ладони холодные и оробевшие. И в самом потаенном уголке уставшей, измученной души он верил, что все это взаимно. И что он тоже действительно нужен, как Соби нужен ему. – Это я буду тебя защищать, – он улыбнулся той свой загадочной и непостижимой улыбкой, и Рицка в мгновение расслабился. Словно и не было последних четырех месяцев, словно не возвращался брат, не ставил все с ног на голову, словно его сумасшедшая мать ждала его дома, и он снова заигрывал с Соби, нежась и ласкаясь с ним. И Соби был таким как всегда, таким, каким Рицка его знал. И он почти поверил в это, только он сам стал другим. Невозвратно. Незакончено. Рицка наклонился и прошептал Соби на ухо: – С этого момента я тебя не отпущу, – он лизнул его языком, мягко обводя гладкую дугу, – и не дам остановиться ни тебе, ни себе. Соби хмыкнул, это было чересчур дико, это резало слух, это стало по-другому. И Соби впервые почувствовал странное удовлетворение. Это ощущение набатом отдалось в позвоночнике, а потом мелко заклокотало в солнечном сплетении. Он надеялся быть хитрым и благоразумным рядом с Рицкой, но у него, наверное, ничего не получится. И он падал в лучистую надежду, в марево их мира. И сердце продолжало стучать, и губы соприкасались, и он так же хотел не только тело, так же истязал себя, так же филигранно водил руками и прятал собственное тепло, которое будоражило все внутри. Рицка притянул Соби к себе, удерживая его шею двумя раскрытыми ладонями, а потом резким, кошачьим движением опрокинул его на спину, сам забираясь сверху. Рицка почти все решил, почти перестал сомневаться, и теперь он хотел, чтобы Соби ему верил, чтобы доверял, чтобы отпустил всех, кто его когда-то держал. Дрожь. Ропот. Острый звон в ушах и пыльная темнота – их прикрытие. Рицка поцеловал его страстно, совсем не осторожно, настойчиво, и жар стал затапливать, снова воспаряя, притупляя дозволенные границы, расплываясь в крови густой пеной, горячей, тягучей лавой, безмятежным, чистым спокойствием. Ведь Соби сделает для Рицки все. Его руки так же на беззащитной шее, а губы осторожно лелеют край белой повязки. Мокрый скользкий язычок чуть отгибает тканевый край и дразняще ускользает, оставляя жгучие, ноющие следы. Напряжение было непроизвольным, и Соби не мог контролировать его. – Я не сделаю хуже, – тихий голос, ласковый, отрезвляющий. Соби изумился, как похож он, как изящно напомнил собственного брата. Пытка. Он широко открыл глаза и всматривался в полумрак, чтобы удостовериться, что это именно Рицка. – Разреши мне, Соби, – он не спрашивал, просто говорил. Не настаивал, не давал и шанса отказать. А Соби был растерян. Это что-то зарождалось в голове, в центре лба, накапливалось, а потом дикой внутренней волной проходило по телу, задерживаясь в горле и груди. Он почти резко схватил руки Рицки, сам не понимая, что заставляет его делать так. – Разреши мне, пожалуйста, – Рицка склонился над ним и воркующе ткнулся носом в краешек его губ. Его руки били расслабленны, и он, очевидно, ждал, когда получит согласие на собственные действия. Но Соби не мог разрешить. Он не хотел показывать это имя, даже в темноте. Он ведь не мог быть честным, и принимал себя предателем. Его Рицка не должен в этом убеждаться. Он сейчас с ним, он обещал ему, а до сих пор принадлежит другому. Это мучило. Снова и снова… бесконечно. И он не знал, что делать дальше, потому что Рицка все еще ждал ответа. Соби чуть приподнялся и аккуратно поцеловал Рицку, заискивающе, стараясь отвлечь. – Ты не хочешь? – Да, – его голос был тихим и мелодичным, не робким. – Тогда… – Рицка замялся всего на мгновение. – Я приказываю, разреши мне, – Рицка тут же сглотнул, а Соби почувствовал, как напряглась их внутренняя связь, и скольких усилий это стоило Жертве. – Я и так твой, Рицка, – Соби действительно не хотел этого делать. Но Рицка не отступался, и он не был сейчас капризным ребенком. Если Соби сейчас уступит, он признает его как пару, он покорится ему – хотя давно уже покорен им – и он может все испортить, причинить ему боль. – Пожалуйста, Соби, – Рицка наклонился близко-близко, но так и не прикоснулся к его коже, застывая в миллиметрах от границы дыхания. Соби чуть сжал его пальцы и неслышно выдохнул. – Будь моим… – он прошептал это тихо, медленно поцеловал, сладко и тягуче, как карамель. Соби сдался. Он не мог отказать и хотел подчиниться. Ведь так не приказывал никто другой. Рицка плавно отвел его руки и аккуратно снял застежку с повязки. Им обоим было страшно. Пальцы были холодными, движения – уверенными. Он сел выше на живот Соби, чтобы удобнее проводить материю под затылком, и каждый раз наклонялся, так что Соби мог слышать, как клокочет сердце у него в груди. Отчаяние взвыло, и Соби уже почти передумал, как Рицка вдруг наклонился и заботливо поцеловал его в лоб; это обескуражило. Он продолжил молчать. Ожидание. Тягостное, мучительное, и где те золотые бабочки, которые тлели в животе, которые всегда жили своей жизнью, неусыпно храня мягкий жар и пыл, и были несокрушимы в своей мелкой, но преданной любви? Соби перестал дышать, когда Рицка закончил, внутри все скрутилось в тугой узел, старые раны были обнажены, и он сам бы полил их кровью или расцарапал короткими ногтями, но здесь был Рицка. И сейчас то имя, что светлыми полосами проступало на коже, имело иное значение. Слепое наваждение. Он сходил с ума под пристальным изучающим взглядом темных глаз. Он убеждал себя, что Рицка даже увидеть не может, что в комнате темно, и ставни плотно закрыты, но ощущение беспомощности рядом с ним, рядом с его откровенностью… Соби ненавидел себя. Его рука соскользнула с дивана и задела лежащую на полу белую ткань, защищавшую мебель от пыли. Рицка вдруг выпрямился, запрокидывая голову. Соби сжался под ним, ожидая чего угодно – от удара до приказа исчезнуть. Но Рицка часто задышал, а потом громко чихнул, так что эхо тупым звуком разнеслось по дому. – Прости, – Рицка шмыгнул носом. Соби поклялся бы, что увидел улыбку. Нежно. Так бесконечно, неистово тепло. Он снова наклонился и бережно коснулся губ Соби. Благодарный, трепетный поцелуй. Так можно прикасаться только к кому-то очень дорогому, ценному. Рицка тронул рукой горло и неспешно стал выводить пальцем по давнему шраму, точно по узким светлым линиям, и Соби задрожал. Крупно, всем телом. Ему было противно от себя. – Это ничего не меняет, Соби, – он наклонился к шее и принялся трогать сухими, горячими губами израненную кожу. – Ты мой Соби, ничей больше, – Рицка несильно укусил его за кадык. – И я сделаю тебя свободным. Он гладил руками его шею, а губами спускался ниже, обводя лаской ключицы, грудь, мелко целуя, прошелся по ребрам с левой стороны, добрался до живота. А Соби так и не смог прийти в себя, теряясь в ощущениях от сказанного, и того, что чувствовал. Он застонал, когда Рицка совершенно бесстыдно дотронулся до его стоящего члена, и почти бесцеремонно стал расстегивать ремень. Конечно, это было приятно, и будоражило, и он возбудился еще больше – только от мысли о намерениях Рицки, но Соби не мог этого стерпеть. По разным причинам не мог, и сейчас полноценно колебался в собственной правоте относительно того, что собирался делать. Он хотел Рицку до чертовых искр в глазах, но его душа так же чиста, как и тело. Соби не осквернит ни то, ни другое. Он подтянул Рицку на себя, касаясь его губ, бархатных, сладких, податливых. И чертовы искры в глазах все так же вспыхивали, пульсировали и слепили. Он обнимал его, прижимаясь пах к паху, наслаждаясь робкими полу-стонами. И тлел, плавился от острой потребности, от собственной дикости и того, что в очередной раз терял контроль. Рицка требовательно об него потерся, полноправно претендуя на большее. И Соби не мог отказать ему; он не хотел отказывать ему. Он двигался медленно, ненавязчиво. Вначале зубами прикусил ушко, игриво и томно, потом лизнул шею, быстро перескакивая через поднятую футболку, немного задержался на груди, помогая себе руками, заискивающе выводя витиеватые линии пальцами и языком. Живот, мягкий, плоский, горячий. Соби не боялся того, что собирался делать. Задерживаясь с поцелуями на той грани, которую они так долго не решались переступить. Предвкушение. Его слегка донимала собственная дрожь. Это была агония. Он стал по обыкновению медлительным, но Рицка даже в полумраке чувствовал, как горела его страсть. Поцелуи стали тягостными, затяжными и до того тягучими, словно на него ниспадали плотные капли засахарившегося меда, следы пылали, и губы Соби становились до того обжигающими, что кожа под ними ныла и болела, как от кипятка. Рицка не мог дышать. А Соби, медленный, ужасно медленный Соби, двигал резинку пижамных штанов, словно это была многотонная ноша. И Рицка уже поторопил бы его, уже притянул бы к себе, уже попросил бы о чем угодно, только что бы стало хоть чуточку, хоть самую малость не так одуряющее волнительно, не так напряженно, болезненно напряженно, томительно и сладко, и больно. Все это млело под кожей, и в груди, и пылало внизу живота под его неторопливыми, размеренными движениями… И Соби все так же тянул, в своих предрассудках истомленный, израненный таким очевидным желанием. Рицка не выдержал. Он застонал громко, и этот звук разлился по всему деревянному дому… И в этот самый момент Соби все же сдернул с него штаны, наконец оголяя и касаясь его плоти теплыми сухими губами – все в той же своей неторопливой манере. Рицка снова взвыл, потому что рот Соби был еще более горячим, чем его губы. И все напряжение, которое копилось в Рицке, все томление и все ожидание ежесекундно сосредоточилось там, где Соби его ласкал. Рицка плотно закрыл глаза, его тело мелко дрожало, он выгибался навстречу пульсации, и воздух превращался в обжигающий пар, останавливаясь в легких, разрывая их. Язык Соби был немного шершавым, а во рту было сухо, его движения становились быстрее, а Рицка все так же не мог вдохнуть. Он изо всех сил вцепился пальцами в обивку дивана, когда его начала накрывать судорога. Это было похоже на взрыв. Словно комок из всех его имеющихся чувств собрался между ног, а затем в мгновение разнесся по всему телу, рассыпаясь яростными высокими волнами, пробегая шибкой дрожью до кончиков пальцев, а потом возвращаясь назад, и снова, словно качели. В глазах плясали искры, и он, наверное, обязательно закричал бы, если бы успел вдохнуть. Это было слишком приятно, настолько, что он не помнил себя и медленно стал проваливаться в теплую и мягкую пустоту, в темное и сладкое беспамятство, когда почувствовал эти обжигающие губы у себя на лбу в коротком поцелуе, и руки, скользнувшие по его волосам, и улыбку, которую он не видел, но ясно представлял. Он открыл глаза. Соби смотрел на него с шальным блеском в глазах, таким обожающим и довольным взглядом, что он почти этого испугался. Рицка никогда не видел его таким. Таким искренним, как сегодня, как сейчас. Он протянул к нему руки, глаза закрывались, он очень устал, и сладкая нега подчиняла тело, но Соби… Рицка желал его прикосновений. Это было фееричным, но этого было недостаточно. Рицка хотел и Соби доставить удовольствие. Он прильнул к нему, притягивая его голову руками, и улыбка не сходила с губ, и поцелуй оказался особенно нежным. – Я хочу, чтобы и тебе было приятно, – он шептал ему на ухо – так сокровенно и заговорщически, будто кто-то мог его слышать, как будто они не одни в этом доме, в этой комнате. Он произносил это хриплым голосом, почти мурлыча слова, Соби действительно смутился. – Мне и так хорошо, – он ни капельки не врал, разве кое-что утаивал. Рицка знал это, и даже не рассердился. – Значит, должно стать еще лучше, – он улыбнулся шире, так хищно, соблазняюще. Соби удивился. Он не видел свою маленькую Жертву такой, никогда не видел, он и предположить не мог… Но нельзя сказать, что ему это не нравилось. – Может, ты лучше отдохнешь? – Соби искал пути отступления, даже точно не понимая, зачем он это делает. То ли это происходило интуитивно, и он пытался защитить Рицку от себя, то ли он просто привык себя останавливать, не разрешая не то что делать – даже думать, даже мечтать о чем-то подобном. Сейчас Соби был очень напряжен, хоть и искусно скрывал такое положение. Разве что быстро пульсирующая на шее венка могла его выдать, но ведь вокруг было достаточно темно, чтобы что-то разглядеть. Рицка, возможно, просто забыл, что ему так нельзя говорить. А может, это близость вскружила ему голову. Но лицо его вытянулось, и голос стал спокойным и серьезным. – Мне нужен ты, Соби. И я хочу заняться с тобой сексом, – он очень внимательно на него смотрел, ловя каждый жест, следя, как меняется выражение его лица. – Я хочу, чтобы ты, наконец, лишил меня ушек, – и тут вдруг Рицка осознал все сказанное им. Он мгновенно покраснел, смутился дальше некуда и уткнулся Соби в грудь лицом. Сердце стучало неистово и вот-вот норовило выпрыгнуть из горла. Стало так страшно, может от собственной смелости, может от того, что Соби способен отказать, может от… Просто страшно, от всей этой ситуации, потому что сам Рицка все же смутно представлял, о чем просит, хоть и понимал, что это приятно. Наверное, это должно быть приятно. – Рицка… – Соби очень растерялся и просто ничего не мог больше сказать. Он хлопал ресницами и бесполезно открывал и закрывал рот, все так же не находя слов. Рицка стал ерзать у него в объятиях, теряясь в ожидании действий и ответов. И может, так бы длилось еще дольше, но Рицка сегодня был настойчив – даже будучи не на шутку смущенным, отступать он не собирался. Его голос был не таким уверенным, как раньше, но Соби не мог не заметить в нем властности и какой-то спелой гордости, беспрекословности, такого, что Соби и объяснить не мог, но и игнорировать – тоже. – Ты долго еще будешь тянуть? Ты ведь сказал, что хочешь. Или уже передумал? Соби в прямом смысле запаниковал. Естественно, он хотел, но… Он был уверен, что достаточно уже того, что произошло. И как все… Здесь?.. Его пальцы мигом похолодели, пульс участился и больше походил на гул, нежели на стук, как у испуганной мыши, зверька, загнанного в угол. И спина стала ровной и напряженной, хоть он все так же был склонен над Рицкой. И руки деревенели от опаляющих эмоций, от невозможности ни сделать, ни отказаться. Он ткнулся носом в макушку Рицки и часто задышал. Мысли путались, здравый смысл все ускользал, а сердце билось в пальцах при соприкосновении с его Жертвой, в тех местах, где кожа оплавляла кожу, и ощущения были одуряюще острыми, болезненно-обезумевшими. Рицка ластился. Он легко поцеловал в предплечье, а потом чуть прикусил, обвел языком то самое место и опять поцеловал. Он притянул Соби ближе, перехватывая того поверх спины, смыкая руки крепче, все ближе и ближе прижимаясь. И Соби не мог упираться: его тело постепенно расслаблялось. А оробевшие пальцы Рицки, его сбытое дыхание, его ощутимый, очевидный страх… Рицка не знал, как подтолкнуть Соби, действуя по наитию, опираясь только на интуицию, на отзывчивую реакцию и его, и себя. Рицка больше не желал сомневаться и сам гнал от себя все, что могло бы его остановить. Но он все равно был напуган. Напуган тем, что было таким новым для него, таким желанным и таким знакомым одновременно. Ведь это был его Соби, его ненаглядный, долгожданный, единственный на свете Соби. Соби же судорожно пытался принять какое-то решение. Пытался оценить, что же между ними происходит, что он должен сделать для Рицки, и как не причинить последнему вред. Как не позволить ему сожалеть о случившемся, как не разочаровать больше, снова. Рицка отвлекал, не давал сосредоточиться, проказничал, продолжая свою нехитрую игру. Он все тянул Соби на себя, медленно, но верно, заставляя того лечь сверху. Но лицо так и не показывал, прячась под челкой. Он старался унять дрожь, но тело не особенно слушалось: он все еще боялся. А Соби сомневался. – Я люблю тебя, Соби, – это было как обухом по голове, так ожидаемо неожиданно, так правильно дико, в одночасье жестоко и ласково, что для Соби вдруг все стало ясно. Он расслабился. Наконец он смог прийти к такому решению. И почему это должно быть плохо? И как то само собой его губы потянулись к Рицке, как-то без его участия, и умопомрачительный, несдержанный поцелуй, такой же горячий, как и сама кровь, что течет в его венах, и забытье, опять эта пыльная мгла, что прятала от всего мира. И руки снова сплетались, ноги, тела, словно танец огненных языков. Они выгибались друг другу навстречу, повторяя, отражая каждую подаренную ласку, внимая трепету и чистоте, искренности того, что было недосказано, чего осталось так много и что так безумно, неистово, раздирающе опаляло внутри. Грело, стирало когда-то крепкие ясные стены, запреты, предрассудки, и то, что не давало им полностью поддаться, отдаться неге и страсти. Пустить Рицку так глубоко, что голова шла кругом и разрешить ему остаться там, разрешить ему смешать их кровь и их веру, обоюдное доверие и зыбкое, но сильное чувство любви. Соби не вел эту любовную игру, но Рицка – вел. Остатки одежды словно таяли, поднимая облака из пыли на темном полу. И кто-то из них стонал, и между ребрами что-то звенело, болталось и порхало, а пах горел, будто их кожа в самом деле была покрыта огнем. И очаг разгорался неукротимо бурно, заползая в нутро, физически захватывая и тело, и мысли. И это все был один сплошной поцелуй, который не останавливался и не кончался, перетекая из губ в губы, из сердца к сердцу, из души в душу, в разные имена, вытатуированные на тонких белых телах. И Рицка затаил дыхание, чувствуя, как возбужден Соби, как тот дрожит, даже от такого незначительного прикосновения, и как торопливо он сам стаскивал с него штаны и белье, почти отчаянно моля взглядом о помощи в таком смущающем деле, и как бесстыдно развел собственные ноги, приглашая Соби к действию, и ощущение запоздалой зарделой мысли о том, что он читал в интернете, как именно этим занимаются двое мужчин. Рицка покраснел от макушки до самых пяток, но все же интимно спросил, тихо и на ухо, скрывая свой вопрос то ли от сухой пыли в комнате, то ли еще от чего: – Нужно.. подготовиться, – он хотел сказать «растянуть», но не смог. – …ты сам или мне… Я думаю, будет сложно в первый раз без… – он вконец смутился, голос задрожал, и Рицка замолчал, надеясь, что его и так поняли. – Сам, – Соби тоже смутился; заботливость Рицки, его прямота стегали похлеще кнута того демона, что жил в нем. Соби сглотнул, а потом завозился, как-то растерянно уткнувшись Рицке в плечо. – Ты что делаешь? – Рицка не понял. Он ждал, очевидно, нечто другое. – То, о чем ты и говорил, – голос был сдавленный и напряженный, а до Рицки стал медленно доходить смысл происходящего. – Соби, я… – Рицка выпучил глаза, и опять порадовался, что вокруг достаточно темно и его выражение лица останется незамеченным. Смущение доходило до своего апогея, и говорить об этом становилось ну совсем дико, – …я, – Рицка силился это произнести, но не мог перебороть удивление и то пылкое осознание в груди, которое щемило и манило, рвало и метало, и нежилось, резвясь, словно молодой игривый котенок, – …я думал, я буду снизу, – Рицка замолчал, Соби посмотрел на него. Это было неописуемо. Наступила тишина, и оба настолько растерялись, что даже не смогли отвести глаз, так и продолжая сверлить друг друга взглядами. Рицка судорожно перебирал все существующие мысли в голове, пытался понять, почему так все произошло, и почему Соби понял все настолько превратно, отказываясь, по мнению самого Рицки, от очевидного положения дел, и все никак не мог уразуметь причину. Соби же был просто ошеломлен, так как давно видел эту ситуацию именно в своей интерпретации. Рицка покраснел, глаза блестели, словно он собирался вот-вот расплакаться, а нижняя губа дрожала и смешно оттопырилась. Он все перебирал эти несостоявшиеся ответы в голове, и никак не мог что-либо решить. – Знаешь Соби, – он закрыл глаза, – конечно, если ты хочешь, я.. – сглотнул и совсем зажмурился, – я не думаю, что знаю как, и у меня получится, – он весь сжался, а потом резко распахнул глаза, повысил тон, – но я хотел, чтобы ты это сделал, – казалось, он выпустил весь воздух из себя в этом коротком запале, – я хочу быть снизу, под тобой, – еле слышно, почти не сотрясая пространство звуком. Соби онемел. Он обнял Рицку бережно и ласково, прижимая его дрожащее тело к себе. Он был счастлив, но уж слишком потрясен. Его маленький Рицка отнюдь не был маленьким, и Соби ощущал это, как и яростное, отчаянное тепло, которое окутывало Жертву, которое оплетало и самого Соби. И страх, вездесущий, безымянный, внезапно-закономерный страх, который призраком довлел над каждым его безучастным движением и остро заточенным порывом, и его любовью, и его законом, и необходимостями, его повиновением. Этот таящийся спутник его полу-пустой жизни, спрятанный ото всех, – и даже от самого Соби, от его замшелого, спутанного сознания, – вдруг восстал таким очевидным и таким знакомым, как будто Соби виделся с ним раньше, и они знали друг друга ближе, чем просто в лицо, и то, что Соби почти видел боковым зрением – его очертания, сейчас, за своей спиной, и они издали напоминали силуэт Сеймея, и руки Рицу, и запах матери, который сам Соби уже давно позабыл и он, страх, нашептывал голосом Рицки, что он ведь не чужой, и всегда был рядом. И это так удивляло Соби, так волновало, что он сжимал объятия все сильнее, стараясь почувствовать такую живую близость, такую пряную, несбыточную реальность, в которой находился в этот момент. И Рицка, податливый, милый Рицка, отвечал ему, молчаливо, без движений, без слов, потому что те казались лишними, он раскрывался для Соби, и его обнаженное тело под боязно остервенелыми, под страждущими, горячими руками, под глубокими выдохами, под ищущими, заискивающими желаниями... Соби никогда не было так хорошо. Не было так спокойно, и он мог не двигаться, оставаться так вечно, но Рицка засопел, заерзал, и Соби не мог не спросить, хоть и знал уже ответ. – Ты действительно хочешь, чтобы было именно так? Я люблю тебя. Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь об этом пожалел. – Дурак ты, Соби. Соби улыбнулся; все стало так правильно. И Рицка протянул руки, обрамляя его лицо в ладони, притягивая к себе, расставляя по местам все одним поцелуем. Беспокойство куда-то делось, улеглось на дне мятущейся души. И страсть накапливалась, рассыпаясь в теле, подобно песку в настольных песчаных часах. И то неистовство, та аккуратная филигранность в касаниях, в источающейся агонии, в замкнутом пространстве для двоих, в какофонии из стонов и вздохов, из смятых рваных объятий, и бережно скользящая вдоль ребер рука, и то, как он уложил Рицку на спину, устраиваясь между его ног, и то, с каким вожделением Соби облизнулся, как неистово нежно стал касаться его везде, как сдержанно, без усилий развел его ноги, подкладывая собственную руку под поясницу, как выгибался Рицка ему навстречу, как вздрагивал от скорой близости такого желанно-пугающего исхода. Соби успокаивал его поцелуями, все пытаясь не закрыть глаза от наслаждения, не потонуть в нечаянно открытом мире из яркого и блестящего золотого света. И Рицка стонал, охал и подбрасывал бедра, а Соби излишне аккуратно следил, чтобы не причинить боль. Он сам облизнул свой палец, оставляя на нем как можно больше слюны, а потом внимательно посмотрел на Рицку, замирая, не надавливая на чуть подрагивающее колечко сфинктера. Рицка задышал чаще, а потом, словно нечаянно, не нарочно подался немного вниз, сам усиливая давление. Соби понял это правильно. Он закружил пальцем, очерчивая мокрый вход, вобрал член Рицки до основания, сделал несколько быстрых движений и проник в отверстие пальцем сразу по вторую фалангу. Рицка замер, чуть вздрогнул, но быстро расслабился, позволяя Соби истязать себя и дальше. Соби не спешил. Медленно облизывал розовую головку, дотошно выискивая на ней впадинку, напрягая язык, следовал вдоль уздечки, мягко тяготя давлением возбужденную плоть, а потом широко облизывал член до основания, продолжая ласки у поджавшихся яичек. Палец внутри двигался словно сам по себе, он был юркий и скользкий, и он причинял очень странные, двоякие ощущения. Больно не было, но было… Рицка не мог сосредоточиться, чтобы понять это чувство, но когда Соби надавливал на сжатые, нежные стенки внутри него, то Рицку опять и опять пробирала дрожь, и ему неоспоримо хотелось большего, только чего именно – он и сам не осознавал. Соби был неумолим, его методично нерушимый темп не разрешал Рицке заблаговременно кончить, хоть тот уже не раз хотел, и в то же время Рицка не мог расслабиться, постоянно изнывая в неудовлетворенной, необузданной страсти, которая проглотила его с головой. Рицка не понял, когда именно Соби добавил второй палец, и они стали входить на всю длину, но это стало немного неприятно. Рицка самую малость напрягся, мысленно приказывая себе расслабиться. Внимательный Соби сразу заметил. – Тебе больно? – его голос больше походил на мурлыканье довольного кота, хоть в нем и слышались некие звонкие, задушенные ноты. Соби ведь тоже хотел сбросить напряжение. – Нет. Продолжай. Соби тут же вытянул пальцы, привстал на локтях, отвлекаясь от своего приятно-истязающего занятия, вытянулся, навис на Рицкой, опираясь на расставленные ладони по бокам от его головы, оказываясь с ним лицом к лицу. Его тонкие губы были влажными и немного припухшими, глаза сверкали, волосы растрепались и некоторые пряди прилипали к шее и щекам. Соби просто смотрел на Рицку, глубоко дыша. Рицка не мог этого выдержать, все тело изнывало, и там, внизу, казалось пусто. Он желал Соби сейчас, больше, чем когда-либо, и этот взгляд походил на какое-то изощренное наказание, и Рицка не понимал, что это должно значить. Навязчивое желание полностью им завладело, ведь это было так приятно, до безумия, до сумасшествия, до того, что он уже забыл, кем был, и что было, что есть еще что-то помимо Соби, помимо его обжигающего дыхания на собственной коже, помимо обезоруживающего взгляда, и этих искр, что чертями пляшут в темной синеве, и острой, томной, тягуче-полной пустоты внизу живота, и предвкушение того, что все никак не случится. И он снова сам потянулся, вытягивая шею и отнимая тяжелую голову от мягкого дивана, чтобы коснуться таких теплых и влажных губ, чтобы опять забыть, что вообще происходит и полностью и без остатка отдаться этому сметающему, властному желанию, свободному от любых стесняющих предрассудков. Соби тут же отвечает, и так же пылко, так же жарко, как и сам Рицка, а потом его тонкие длинные руки скользят по телу, чуть ли оставляя за собой красные следы, переворачивая Рицку, укладывая его на живот. Он бы не смог сохранять такую позу, если бы Соби не удерживал его руками за бедра. И Рицка был готов к чему угодно, но только не к тому, что Соби разведет его ягодицы и коснется губами в том самом месте, где недавно скользили его пальцы. Рицка выгнулся от наслаждения, застонал в голос – слишком громко, запоздало понимая, в чем причина столь острого удовольствия. Пружина дивана жалобно скрипнула под его сжатыми пальцами. – Перестань Соби, это грязно, – его голос стал хриплым и надорванным, он подавил желание снова застонать, так как Соби и не подумал останавливаться, беспрепятственно проникая в анус языком. Он истязал его, мучил, терзал, заставлял буквально изнывать от неудовлетворенности, помогая языку пальцами, и это больше не было неприятно, только стыдно и стыдно-хорошо. Он мечтал, чтобы Соби прикоснулся и к его члену, чтобы освободил Рицку от бешено стучащего в висках напряжения, но Соби словно забыл об этом, всецело отдавая свое внимание другим ласкам. Рицка сам потянул руку, даже если ему и было неловко, он не в силах был терпеть это дальше. Сколько уже времени прошло? Час? День? Сколько длилась эта безумная мука, это надругательство над неукротимой жадной страстью? Он уже дотронулся до собственного члена, как жаркие пальцы крепко окольцевали руку, отводя ее от столь желанного и трепещущего освобождения. Он почувствовал улыбку Соби, даже не видя ее – она была разлита в воздухе подобно той пыли, что воспаряла, от каждого неслаженного или резкого движения, и Рицка больше не замечал ничего, кроме этой задорной, самодовольной улыбки и злости, которая оживала в нем с каждым приливом наслаждения. В глазах все так же темнело, и воздух вокруг становился все гуще и теплее, и он больше не мог стонать в голос, хрипя и вздрагивая от глубоких, блестяще-ярких толчков там, позади. Он уже мысленно умолял Соби, приказывал ему закончить все это, наконец, завершить эту безумную квинтэссенцию отчаянного напряжения и упоения блаженством, соединиться, наконец, полностью, безраздельно и безвозвратно принадлежать только ему. Соби был безжалостен. Он делал только то, что хотел сам, снова и снова даря бесконечное, слепое наваждение, оттягивая тот сакральный момент соития. Его мягкие толчки, его напор, его дрожащие пальцы, и он по-прежнему боялся, будучи ослепленным, втянутым в этот вихрь, в стоны, сладкие манящие звуки, издаваемые Рицкой. Возбуждение давно перевалило через допустимый предел, глаза заволакивала пелена, и он задыхался, рвано хватая воздух. В Рицке уже было три пальца, которые очень свободно двигались, и колени Соби дрожали, как и все тело. – Соби, сделай это уже! – Рицка рычал это, и тело было до крайности напряжено, и он был почти на грани, и еще совсем немного – и он кончил бы от тех манипуляций, что делал с ним Соби сейчас. Как и сам Соби был уже готов к тому, чтобы получить оргазм без прикосновений. От голоса Рицки пробрало до самых костей, и пожар в груди, который и так яростно горел, зарделся синим и бешеным. Соби зря силился себя сдерживать, он уже словно не соображал, что делает. Он рывком перевернул Рицку на спину, подминая его под себя. А Рицка просто развел ноги. Сам. Остервенело, яростно захватывая губы в плен, кусая и целуя. Соби потерся своим членом об его, и Рицка тут же застонал ему в рот, прихватывая зубами нижнюю губу. Он обнял его ногами, с силой прижимаясь, ерзая ягодицами по твердому, вздыбленному возбуждению Соби. Он даже не засмущался, столь велика была необходимость. Соби не выдержал. Это было почти грубо – то, как он закинул Рицкины ноги себе на плечи, как направил рукой член и быстро вторгся, растягивая колечко сфинктера до предела. Соби замер, тяжело дыша, введя только головку. Его ноги и спина были напряжены, и мышцы казались каменными, а сердце до того бешено стучало, что отдавалось эхом в висках Рицки, в его запрокинутой голове. Он вытянул шею и казался совсем беззащитным, из зажмуренных глаз полились слезы, маленькими прозрачными дорожками они тянулись по вискам и оставались во взмокших от пережитого волосах. Соби замер, почти не зная, что делать дальше. Рицке было больно, хоть Соби не был так велик в размере, но маленьким его сложно было назвать. Рицка хотел приказать, чтобы Соби двигался дальше, но не мог разлепить губы, лишь скрипнул зубами. Он догадывался, что так может быть, он знал, что будет больно, он много об этом читал, но все равно оказался не готов к столь острым ощущениям. Соби медлил опять, мягко целуя его глаза, слизывая соленые капли. Рицку это раздражало. Несмотря на боль, он не хотел останавливаться на том, что есть, и его нетерпение сейчас было против него. Для Рицки их единение имело много глубокого смысла, конкурирующего с удовольствием, которое он до сего момента получал; даже сейчас, когда он не мог думать, тот потаенный смысл, который он вкладывал, стал почти инстинктом. Не имея возможности попросить, он сцепил зубы сильнее и сам двинул бедрами, опускаясь ниже. Боль была потрясающая, такая едкая, растягивающая, разрывающая изнутри. Соби чувствовал ее как свою. Их связь стала такой крепкой в этот момент, такой беспрекословно реальной, что Боец мог ощущать не только мысли, но и физические чувства. Сиплая, строгая, прожигающая нужда, та, что испытывал Рицка, теперь и для Соби становилась реальной. И он не мог остановиться или прекратить. Он осторожно тронул Рицкины губы, нежно проведя по ним языком, и чуть опустился на руках, чтобы сильнее прижать его к дивану, тем самым предупреждая его движения. – Потерпи немного, тебе не будет так больно, – он ненавязчиво его поцеловал все в так же сжатые губы, запустил руку в волосы, перебирая влажные пряди. – Я не остановлюсь, Рицка, – кому он это сказал, Соби и сам не понял. То ли хотел успокоить Рицку, чувствуя его страх по этому поводу, мысли были отчетливо видны, стояли пред глазами яркими картинками, то ли самому себе, стараясь не струсить, не сбежать от такой необходимо причиняемой боли. Рицка застонал в голос, слезы лились, и он качнул бедрами, несильно, из стороны в сторону, будто размещая Соби в себе удобнее. Глухо всхлипнул и скупо мазнул его по губам. – Вот и не останавливайся, – он судорожно выдохнул и силой принудил себя расслабиться. В глазах полыхало от ярких вспышек, было до сих пор безумно больно, но это было как лекарство, какое-то очищение, заслуженное и правильное. Он вздохнул, набирая в рот дыхание Соби, все же ответил на мягкий поцелуй, которым его донимали. Боль и правда стала уходить, медленно и неторопливо, так же, как двигались руки Соби на его члене, как он ласкал его, неспешно и интимно, как бережно сминал его губы, как хитро нашептывал слова любви в перерывах между вздохами. Он чувствовал, что Соби двигается в нем, но его скольжение внутри было столь незначительным и плавным, что Рицка не успевал почувствовать боль. Он снова стал возбуждаться, и этот будоражащий кровь пыл нарастал и тлел, сжигая своим существованием остатки млеющей муки. Рицка опомнился только тогда, когда Соби рывком погрузился полностью, преодолевая последние сантиметры. В глазах побелело, потом появились разноцветные всполохи, он вскрикнул, выгнулся, ведь Соби задел именно то место, которое не задевали пальцы. Удовольствие появилось как молния, прошивая тело насквозь и стягивая мышцы тугой судорогой. Соби чуть привстал, меняя угол проникновения, и сделал маленький толчок, стараясь опять надавить там же. Рицка затрясся всем телом, привлек Соби ближе, и ткнулся в него бедрами, сам ища его проникновения. Удовольствие стало таким же острым, как и предыдущая боль, таким голодным, ожесточенным и жадным, что напрочь вышибало дух. И Рицка искал губы Соби в темноте, и кусал его, и двигался вместе с ним, и требовал жестокой силы, которой тот обладал, он жаждал, умолял о скорых движениях, сгорая в неистовстве, в стенании, в безумстве красного волшебства. Это было отчаянно, а Соби, по обыкновению, жестоко-ласков, яро аккуратен, затянут в напряжение, в сдерживающий его накал. И Рицка стал умолять в голос, сокрушаясь, как он его любит и как хочет, как больше не может терпеть. Рицка не успел это понять, два глубоких и сильных толчка – и его накрыло. Его словно завернули в плотное тугое одеяло и сбросили откуда-то свысока, и он летел и летел, и все тело осязало этот горячий сметающий поток скорости, а потом, в одно мгновение, он оказался где-то глубоко под водой, без воздуха, и тело изнемогало от странного испепеляющего наслаждения, он не мог вздохнуть, а только выдыхал, и вокруг было темно и тепло, а удовольствие еще тлело в теле, неспешно прокатываясь пологими волнами. Рицка как-то потерялся, все чувства отключились, и он замер, а потом снова почувствовал то же, тот же полет вниз и гортанный рык Соби, прямо над ухом. Он вернулся назад. Тело еще содрогалось, удовольствие не прошло, и он наслаждался сорванным дыханием над собственным ухом. И Соби прижимал его к себе так крепко, что точно останутся синяки, и Рицка испытывал такое счастье, такое обезумевшее спокойствие, что действительно смог бы взлететь. Но Соби ведь был здесь. Он открыл глаза, не двигая головой, осмотрелся, чтобы убедиться, что это действительно случилось, и укусил Соби за плечо. Тело расслаблялось от неги и близости. Усталость окрепла, веки опускались сами собой. Рицке было слишком хорошо, слишком спокойно, просто слишком. Он засыпал, медленно проваливаясь в темную пустоту. – Только не уходи… – он пробормотал это, уже не осознавая, просто для того, чтобы и Соби это услышал. __________________________________________________________________________________________________________ Здравствуйте мои милые читатели)) Не прошло и... а нет, прошло *упс*, но главу я все же написала)) Простите, что так долго пришлось ждать, *кается* надеюсь последующие главы будут более быстрыми) Спасибо большое, что даже спустя столько времени вы читаете и оставляете комментарии, без преувеличений, это вселяло в меня вдохновение, что бы все же не замораживать работу и продолжить писать. *низкий поклон от автора* Ну и конечно Мипуро!!! Если бы она не доставала меня, не пинала, не напоминала, не ныла, не требовала (чего она только не делала) я бы еще дольше собиралась, и насколько это дольше продлилось бы, никто не знает. Так что по накатанной: Спасибо Мипуро!!! Ты больше чем бета и больше чем муза))