Одно имя

Сейчас он стоял напротив своей совести, буквально смотря ей в глаза. Стушевавшаяся девушка, сутулая, согнутая под колким презрением того, кто был важнее других. - Мне не нужен еще один Боец, - фраза получилась ледяной, а сам Рицка больше походил на каменное изваяние, охраняемое цербером. Сеймей молчаливый, хорошо, что Рицка не видел его лицо, не видел застывшей на нем угрожающей гримасы, хорошо, что Юйко не сводила потухших глаз со своего кумира. - Прости… - губами, слезы. Бессильные, большие, прозрачно-соленые, прозрачно-горькие, торопливые. - Юйко очень любит Рицку-кун… Если брать во внимание серьезность или обдуманность, или еще что-то в этом духе, то Рицка в этот раз был настолько непоколебим и решителен, что от этого становилось тошно. Знал, что причиняет боль, знал все последствия, но это не останавливало. Он уже очень давно принял решение, что Соби единственный, кто будет его Бойцом. Как бы то ни было, как бы не сложилось, кто и что бы не сделал, а эта истина не принимала исключений. Но перед ним стояла Юйко, та самая девочка, к которой он испытывал нежные дружеские чувства, относительно первую привязанность, эмоции, которые можно охарактеризовать как любовь. Затаенная боль. Не жалеть себя, а ненавидеть. Ненавидеть еще больше, хотя, наверное, это уже невозможно. Даже когда он только ее увидел, когда уже понял; до того, как ночь разразилась признаниями или приветствиями, до вопросов, он уже вскормил толстую ветку с дерева своего самобичевания. Еще груз, еще камень в том мешке, что он несет за спиной, в том, что стучит в груди. Мешок из камней, крови и желчи, из нелюбви. Приторный, желто-слащавый свет фонарного столба. Злоба. Боец подавленный, сломленный несостоявшейся Жертвой, надменность постороннего для пары охранника, вкус предательства, прилипший к нёбу Рицки, танцующий стуком на скрежете сжатых зубов. Мог бы Рицка жить, не заставляя окружающих его страдать? Не причинять им боль? Не заставлять их жалеть, не просить себя ненавидеть... Он уверен, что заслуживает именно презрения, только презрения. От этого было бы легче, проще, если бы Юйко не приросла к тому месту, где стояла, если бы она не плакала, а ударила, выплеснула раскаленный гнев. Неподвижная рука Сеймея давила, как многотонная плита, хотелось ее сбросить. Рицка не шевелился. - Прости... – Рицка на мгновение прикрыл глаза, втягивая воздух через нос. Открыл. - Ты мой друг. Я скучал по тебе. Я рад тебя видеть. Но… – Рицка больше не смог вынести ее просящий взгляд. Сердце разрывалось, стиснутое между ледяными пальцами отвращения к себе, жесткими, костлявыми пальцами, выжимающими и так истерзанную плоть, и так уже не орган, а просто кусок кровоточащего мяса. Что он может изменить? Как облегчить? Зачем? Кто придумал эту чертову судьбу? – Прости… - не добавлять свое сожаление, режа четко и стремительно, отсекая так, что нет ни единого шанса собрать, склеить, повернуть назад. Что-что, а Рицка знал, что если причинять боль, то лучше один раз, незачем тянуть, незачем давать надежды, поддаваясь жалости. Приоритеты сформированы, устойчиво распределены по злополучным точкам мировоззрения. Осталось замкнуть пиктограмму и… - Я понимаю, - всхлип вполголоса, мокрые дорожки, выхватывающие отражение желтого света. - Я могу быть твоим другом. И дальше быть только твоим другом, - безрассудство. Сказать, потому что сам вот-вот заплачет, от затхлой безысходности, от очередного витка неимения выбора. Подойти ближе к ней, протянуть руку, страшась, что ее возьмут, что согреют, что одернут, Сеймей не пустит, помешает. Он не вмешивался. - Да. Как-то быстро все решилось, быстро утряслось. Влага заметно иссякла, испаряясь, сменяясь румянцем и странным блеском. Это надежда? В ее глазах - надежда? - Юйко, - вся серьезность, на которую он был способен, такая отчетливая и тяжелая правда. - Не Боец. Только друг. - Да, - куда она смотрела? Через плечо, на Сеймея? Рицка и сам обернулся. Тот такой невозмутимый, без всякого выражения, ни радости, ни грусти – безразличие. - Вы закончили? Мы можем идти? – воспользовавшись обращенным на него вниманием, Сеймей прихватил пальцами ладонь брата, снова сплетая руки. Рицка пожал плечами, что не значило «да», но и не значило «нет», он еще раз посмотрел на Юйко, которая сейчас выглядела значительно лучше, не такой болезненной и подавленной. - А можно мне с вами? – писк, приправленный очарованием женского сахара, попытка быть милой, попытка быть девушкой. Сеймей нахмурился. - Нет. - Почему? – Рицка дернул его за руку, - Юйко, ты где остановилась? - Нигде. Еще. - Тогда, - с укором взглянул на Сея. – Сей, у нас же две комнаты? – распутье, отсутствие здравого смысла. Бегство, физическая необходимость уединиться, погрузиться в бездонность тихой пустоты, выцветшей, вымершей личины. Рицка еще не осознал, почему разговор такой быстрый, он еще не понял, что совершенно ничего не понял. Конечно, он удивлен встрече с Юйко, но он не был поражен встречей со своим природным Бойцом. Он знал, точно знал, что это случится, рано или поздно, или сейчас, как в данном случае. - Нет, - Сеймей бесхитростно сощурил глаза, губы тонкой белеющей полосой почти уродовали лицо, помутневшая сиреневая алчность устремлена на назойливую спутницу. Скудность слов компенсировали красноречивые жесты. – Что непонятно? – он обращался к Юйко. - Ты не станешь его Бойцом. Можешь выкинуть из головы бредни про судьбу, и про то, что кому предначертано. Все чушь! – низкий звук вибрировал, почти оживая, ударяя, с силой, с бесстрашием, почти сметая с ног. - Сеймей, - осуждение, Рицка его осуждал, тут же вспышка воспоминаний об их приезде, его безжалостность. Теперь страх за Юйко, и случайно увидеть Нисея, который прятался в ниспадающем полумраке, почти в темноте, от чего его образ был еще более жутким. Тонкий, изворотливый, как кошка, кожа светлым фосфором показывала его руки, шею, лицо, волосы струились, смешиваясь с ночью. Казалось, что он сама ночь, исчадье непроглядности, морока. Сверкнувшие белые зубы, оскал улыбки, самодовольства, готовности хищника, охотника. – Сеймей, - Рицка тщетно стремился приручить настигающую бурю, обуздать ее природу. – Юйко-тян моя одноклассница. Была моей одноклассницей. Будь, пожалуйста, вежливее. – «Неужели его так задевает тот факт, что она - мой Боец? Я отказал ей». Рицка втянул воздух через нос, делая очень глубокий вдох. - Я не буду вежливым, - Сеймей в некой степени даже ласково это произнес, если бы не символическая властная палитра, если бы не жевреющий уголь тлеющего неистовства на дне узко-черных зрачков. Он был в бешенстве. - Тогда я останусь с Юйко, - подумал после того, как произнес. Паническая сосредоточенность. Ожидание, преддверье пришествия его гнева. Рицка не испытывал страх за себя, его пугала очевидная вероятность того, что может произойти с Хаватари. - Я не… - «Не показать! Я не должен показывать!». – Сеймей, - имитация крепости металла. - Уважай мое мнение, - актер в Рицке не умер. Это точно было снисходительно, это движение головы, ухмылка, обращенные к брату, эти угрожающие щелки вместо глаз. Весь он - олицетворение величия, благородства, отвращения. Устрашающий, великолепный в своей гордости, ослепительной скрытой ярости. - Не пререкайся. Я не стану обсуждать с тобой свои решения. И ты будешь меня слушаться. Рицка преднамерился возразить, но Сей пресек это на корню. - Я заставлю тебя, - и не повысить голос, не дать вырваться ни единой ноте, того, что мог лицезреть только Рицка, что мог чувствовать буквально кожей. Пошатнувшееся доверие воспаряло с новым запалом, с энтузиазмом. Рицка не смог бы с этим смириться, но в тот же момент он осознавал, насколько с ним честны. Очередной тупик, незамеченная ловушка. Он виноват, что невнимателен, он виноват, что забывает про то, кто такой Сеймей, каким он может быть. Смятение. Слезы, подкатившие к краю, нарастающие зыбкими горками. Он остался все тем же ребенком, все тем же беспомощным созданием, который ничего другого не может, как покориться, как принять то, что его окружает. Подумать о Соби, представить его защиту, надеяться, что он сможет защитить, что он придет, что сдержит слово, обещание, так же, как и он, Рицка, несмотря ни на что. - Зачем? Зачем тебе это? Почему ты хочешь контролировать меня? Не лучше ли будет, если я буду рядом по доброй воле. Сам решу? - Безусловно, так будет проще, - опять они, двое, остались в узком пространстве, наедине друг с другом. Мир был где-то за гранью, за их толкованием, за их невнятными отношениями. – Но я хочу тебе помочь. Понять. Облегчить выбор. Снять с тебя ответственность, - борьба только во взгляде. Фиалки тонут в бархате того же неприступного цвета, сражение между одинаковым нравом, наивность против гордости, одержимость за увечья одержимости. Бесконечность. Преданность убеждению в своей правоте. Одна кровь на двоих, один пыл, тот же жар. Упрямство, нежелание сдаваться даже тогда, когда нет ни света в затемненном туннеле, ни солнца в затянутом тучами небе. - Спасибо. Но я и сам могу. Мы ведь уже говорили. Я надеялся, что ты меня понял, - Рицка смотрел снизу вверх, но эта значимая разница стиралась под его стремлением защищать. Даже если он не принял Юйко, он не позволит, точно не позволит, чтобы с ней что-то случилось. Эгоизм утих, потребность в защите сменилась усталой необходимостью, готовностью брать ответственность. - Ты мне не доверяешь? - Нет. - Отчего? Ты думаешь, что я способен обмануть? - Да, - хмыкнул. - Даже любовь не может оградить ото лжи. Любовь - это источник лжи, это русло, по которой она течет. - Ты прав, - Сей дернул вверх уголками губ. Покосился, будто невзначай, в сторону Нисея. – Мне просто неприятно, когда рядом с тобой может быть еще кто-то. Я ревную, - перемена. Обернул тактику, и для преображения хватило взмахнуть густым веером ресниц. – Прости. Ты ненавидишь меня? - Нет. - Тогда давай я помогу твоей подруге? Нисей устроит ее в отель неподалеку от нашего, и завтра вы встретитесь. Так я смогу тебя успокоить? – ласков, заботлив, как подобает брату. Сглотнул. - Нет, - задумался, а в голове тягучая патока анализа, раскадровки. Рицка не был в этом силен, не был своевременно быстр, но сейчас был славно известный тупик, очередное безвыходно-опасное положение. - Если ты не хочешь, чтобы Юйко шла с ними, тогда пусть твой боец составит нам компанию, - испытывающе. Он не был уверен, что это выход, что это – безопасно, но альтернатива отсутствовала, или он просто не смог до нее додуматься. Сеймей нахмурился, искажая мимику косоватой ухмылкой, которая символизировала больше растерянное удивление, чем насмешку, хотя и ее тоже. Позиция, занятая Рицкой, истекала каверзностью, но только в том, что это противоречило приоритетам Аояги-старшего. - Нет, - брат скопировал и интонацию, и суровость в блестящих глазах, так же не нарочно придавая фиолетовому темную поволоку. - Зачем он нам нужен? - Он будет гарантией. - Гарантией чего? – вот теперь Сей вполне искренне потешался над наивностью, над неиспорченной чистотой. - Того, что с Юйко ничего не случится. - По-прежнему не можешь мне довериться. - И тебе тоже, но он… - Рицка настороженно и с горькой внимательностью ткнул в Нисея пальцем. - Ему я точно не верю, - злость потекла волнами, замещая ранее испытываемые чувства. Нисей, от одного его присутствия колючий холод пробирался к костям. Мама, его слова, его ненависть, жестокость застывшая ледяной красотой изящной внешности… Воспоминания, стыд, тлеющее признание в любви, услышанное Акаме, а не тем, кому оно предназначено, к кому оно не попало, к кому, возможно, и не попадет. Только этого уже хватило бы на неприязнь, но было… Все, что с ним связано, было фальшиво, болезненно, непонятно, противно. - Рицка, он - мой Боец. Ты ведь знаешь, что это такое? Он меня слушается, - Сей демонстративно пожал плечами. - Меня обижает такое твое отношение ко мне. - Что ж… - раздосадованный, загнанный, подталкиваемый яростью, беззащитностью, опасениями, безликими, сухими сомнениями. Интуиция, беснующаяся, уверовавшая в близкого демона. – Сеймей, я не оставлю Юйко, - вложить стальной стержень, распрямляя звук металлической несгибаемостью, не менее пронзительное презрение. Фактически, это было вызовом, вот только не факт, что Рицка сумеет быть равным тому, кого заведомо считает выше. - Ты опять создаешь мне проблемы. Смотри, Рицка, я не хотел этого делать, но ты меня вынуждаешь. - Сей рывком заставил Рицку прижаться спиной к его груди, проворно притискивая одной рукой поперек тела. – Я же говорил, что меня злит, когда кто-то забирает тебя. - Я не позволю, - это удивило и самого Рицку. Суровая выдержка, маска уже не фарфор – кремень. Черствая неумолимость, мужество, выросшее изнутри, из скудной развалины сердца, из несостоявшихся початков связи, из… Не все ли равно, откуда. Он готов был идти против брата, против себя, в угоду себе. Что это? Шанс? Попытка так искупить? Или природа? Жертва, сковавшая суть чувственного человека, забывающего долг в угоду равносильному обязательству? Рицка не вырывался, погибая в своем взрывном оцепенении, в агонии предвкушения. Он уже не ровнял на чаше весов важность Сея или Юйко, он выбрал между ценностью важной жизни и привыкшей привязанностью. Пусть Сей и брат, но Рицка не возьмет на себя его грехи, не даст совершить новые, непростительные. - Чего не позволишь? – та же ирония, неизменная. - Обидеть ее. - Я не собирался делать ничего подобного. Я просто хочу отправиться вместе с тобой домой. Рицка вывернулся, с нажимом, с прилагаемым усилием, так, чтобы видеть губы Сея, чтобы видеть его взгляд. Убедиться, что он не пользуется силой. - Мы пойдем домой вместе, - осязать собственное влияние, непроизвольное, рожденное отчаянием и не знающее контроля. - Ты, я и твой Боец, - кружит, просит, изнемогая пышной похотью. Новое. В венах, артериях, синее и красное в черное, вместе с ночью. Голова, полная дыма, дребезжание между ребрами, осаждающий зуд на затылке. Ресницы сами прикрываются, но только наполовину. Хочется раскрыть ладони, вцепиться ногтями в кожу, освободить... Впиться в чужой разум, захлебываясь насыщенностью, бушующей наготой открытой, впускающей воли, чужой воли. Так странно. Растворяется, поглощенный, одурманенный могуществом сметающего потока. По губам прокатывается «Нелюбимый», трясется, почти слетая, скатываясь бессловесным вздохом. Сжать кулаки. Неужели и сам Рицка не отстал от Сея? Он может так же? Думает, что да. Он не думает. Инстинкты, дар, заложенный тем, кто придумал судьбу. Тем, кто диктует, ставит условия, заточая между высокими сводами церемоний. Ненависть обернулась благодарностью, спасительной благодарностью, иступленная на краю несбыточных разочарований. Если бы Сей не знал, что происходило, и как это происходило, то поддался бы. Неожиданно сильный рывок, настолько изящно-мощное проникновение, что он не успел среагировать. А сейчас, грань появившегося любопытства, толика гордости, что Рицка его брат, горсть злости, что у него получилось так легко, и тюк самоуверенности, удобно устроенный на плечах. - Рицка, нечестно так... - он выделил последнее слово. - …меня уговаривать, чтобы получить свое. Ты забыл о том, что у меня подобные методы убеждения значительно лучше получаются? – Сей взял Рицку пальцами за подбородок, и приблизил к нему лицо на расстояние жемчужной капли пота, упавшей с виска Рицки. Рицка был словно за стеклом, голос странно вторил эхом. Излучение мягкости, обезображенное воплощение силы. Теперь он не просто слышал, он видел Сеймея, даже если и не хотел, не просил, даже закрывая глаза, он видел то, каков тот на самом деле. Это пугало. Повесть об истоках страха, иллюзия в картинках, и в тот же час бахрома из невесомой, вытканной прелести, почти бесподобно обольщающего чувства, которое окликало его собственные. Безжалостность в оправе из любви, из одержимости любовью. Теперь ему не избавиться, он не мог скинуть эту поволоку, пелену, борьба превращалась в гибель, в физическую боль. Она громыхала раскатами отупляюще мощного грома, мерно завладевая телом, подчиняя его себе. Реальность тускло кривилась, сметаясь обрывками не пробившихся к нему слов. - Юйко, уходи, - выдавливал из себя эти слова. Пожалуй, именно они требовали еще сопротивляться. Он невидяще обернулся на ошеломленную и растерянную девушку. Голос не слушался. – Юйко, уходи! Приказ! – так громко, как только смог. Колени почти подогнулись, и он уже висел на руках брата. – Я ненавижу тебя, уходи! – закусить губу до крови, чтобы полностью не потеряться, чтобы не спутаться с волнами серого шлейфа, зовущего в дорогу из скрытого и серого. Секунда измерялась двум толчкам пульса, двум пытливо-ленивым ударам по внутренней стороне ребер. Наконец, ее слезы… Она разворачивается, шаг… Бежит… Бежит. Напрячь обессиленное тело, заставить себя не отпускать темнеющий, удаленный силуэт, образ, тающий в глубинах ночи, в искрах фонарей. - Доволен? – Сей пропел это прямо в губы, и его голос был оглушительно звонкий. Ликование, близкое к злости, к совершенному безумству. Рицка попытался вывернуться, чтобы найти глазами Нисея. Тот по-прежнему стоял на месте, сверкая издевательской ухмылкой, точно такой же, как и минуты назад. - Я могу сделать с ней все, что пожелаю, могу убить ее, - Рицка видел все сказанное им в своей собственной голове. - Могу заставить сотворить нечто отвратительное. Я могу все. Все, чего только пожелаю, – Сеймей лизнул губы Рицки. Коротко и влажно, приминая похолодевшую плоть, своей горячей и голодной. - Ты знаешь это? Я не обманываю, - повторил свое действие, теперь немного грубо, прикусывая, несильно, но ощутимо, - Заставь меня не трогать ее. Не трогать никого. – Этот поцелуй был настолько другим, насколько разнятся солнце и луна. Жар и пыл, ни капли стеснения или осторожности. Настойчивость почти хлестала по щекам. А еще та ярко-липкая, пенящаяся страсть, которая исходила от него, которая была в нем. Даже будучи так близко, фактически находясь в нем, Рицка не мог понять, что бы это значило. Чтобы отстраниться не хватало сил, как и для сопротивления. Тряпичная кукла в руках заинтересованного ребенка. Сей оторвал Рицку от земли, бесцеремонно прижимая его к своей груди. - Чего ты тут стоишь? – обращение к Нисею. Тот не отвечал. - Иди домой. Если мне что-нибудь понадобится, я тебе сообщу. Плен, он по-прежнему оставался, здесь, рядом с ним, обездвиженный, гнушающийся звуками, прикосновениями. Состояние подобно хмелю крепкого вина, и образы, сюжеты прожитой кем-то жизни, неясные... В них был и он сам. Картина больше из чувств, из тактильной мозаики. Даже не назвать повторением, пусть глухие удары подошв об асфальт знакомо саднили по барабанным перепонкам, а тяжесть собственного тела так же обвисала на крепко-горячих руках, и легкий ветер стенал кожу. Все это уже было. Не раз, не два. Неужели Рицка настолько слаб? Безвольный? Так беспомощен, что способен лишь быть не то обузой, не то марионеткой? Кто он вообще такой? Кем является для брата? Он попытался пошевелиться, двинуть пальцами, рукой, пошевелить языком. Слюна густая, сухожилья тугие, не сдвинуть, не превзойти. А голова почти разрывается от вспышек, истлевающих желаний, которые ему не принадлежат, но не унимают волнение его присутствия в сверкающе чужом мире. Бесконечное время. Странное единение. Ощущать, что не можешь разорвать порочный уединенный круг. Рицка и Сеймей - одно целое. Одно сознание на двоих. Пугающе. Ловушка, сотворенная им же самим, теперь испивала его нутро, его сущность, смакуя и облизываясь. Сеймей, безгранично властвующий, ликующий в мимолетно пришедшей победе. Так просто все, когда ты полностью управляем. Слишком просто, чтобы сравнить это с адом, с жидким пламенем в собственных артериях. Без контуров, соитие души влекло за собой еще одно шествие, еще процесс, который Рицке был не так ясен. Что-то должно было случиться, и такт размеренности шагов как секундомер отмерял близкое начало большего. Рицка пришел в себя только в отеле, лежа на середине кровати с широко раскинутыми руками, не моргая, пялясь на потолок. Он не терял сознание все это время, просто Сей его не отпускал, удерживая в заточении собственного сознания, лишая возможности даже бояться. Сказать, что Рицка понял что-то новое, находясь там, предположить, что обрел четкость в природе отношения брата к себе или осознал глубину его приоритетов… Это не так. Побывав там, попробовав, увидев внутреннюю сторону, он только больше увяз в смятении, в неопределенности. Случайность сыграла против него, против Рицки. Устал, так утомился от бесконечности связанных между собой перипетий, призраков, тайн, что должны были остаться скрытыми, обязаны были не найти воздуха, умереть в удушье. Мысли, как проклятые, ютились в скромном углу, не желая выходить, не теребя измотанное тело. Сей был возле окна. Ровная осанка, руки, сложенные на груди, безучастный взгляд, уподобленный безразличию фигуры из мрамора, расслабленные плечи. Он стоял спиной, как и Рицка, не смотрел на него, но оба слишком чуяли друг друга, без взора различая и позу, и присутствие. Это - побочный эффект? Подобие того, что скрепляет воедино Бойца и Жертву? - И что дальше? – Рицка закрыл глаза, желая исчезнуть, оградиться, стереть близость, разорвать ее. Невольное ожидание, интуитивное предчувствие, что это не конец. - О чем ты? - Ты ведь хочешь, чтобы я что-то понял? Я прав? – голос был несоизмеримо тихий и расслабленный, безжизненный. - Да. - Тогда чего тянуть? - Всему свое время. - Поэтому ты до сих пор ждешь? Сей промолчал, только откинул голову, и теперь смотрел в потолок, а спиной опирался о косяк стены. - И поэтому тебя так долго не было. Три года. Я так долго думал, что тебя не существует, – нахмурился, обида подступала к горлу. - Наверное. В любом случае, все из-за тебя. - Перестать оправдывать себя мной, - беззлобно, но пылко, с уравновешенной грустью, с обвинением. - Оправдывать? – Сеймей обернулся. - Мне не за что оправдываться, - повернул голову чуть налево, почти касаясь ухом плеча. - Мне не перед кем оправдываться. - Сеймей, мне не нравится то, что я видел. Я не могу этого понять. - Ты сам захотел, ты сам это делал. Я ведь не заставлял тебя? – он снова выровнялся, отходя от расслабленности и опоры. - Или ты опять скажешь, что у тебя не было выбора? - А разве был? - Он всегда есть, просто иногда мы не хотим видеть некоторые решения. - И я такой же? Я тоже не хочу видеть? Чего я не хочу видеть? – сорваться, и вместо крика только осипший удрученный шепот. - Меня. Ты не хочешь увидеть меня. Увидеть того, что я рядом, того, что ты принадлежишь мне. Рицка, ты только берешь, но ничего не даешь взамен. Ты ведь любишь честность. Но разве это справедливо, разве это правильно по отношению ко мне? Ты даешь мне так много безразличия, ты заставляешь меня волноваться. Ты отталкиваешь меня, когда я так хочу быть еще ближе. - Я не буду тем, кого ты хочешь видеть во мне. - Ты не желаешь сделать это ради меня? - Я не стану это делать ради себя. Ты жестокий. - Ты ненавидишь меня? - Нет. - Тогда принимай меня такого, какой я есть. - Это очередная крайность. - Что в этом плохого, если я люблю тебя? – Сеймей лениво сдвинулся с места, вальяжно, царственно. Подошел, навис над Рицкой, который так и не соизволил раскрыть глаза. - Что в этом хорошего? Ты ведь привык принуждать? А ты думал, как это, когда для тебя что-либо делают, только потому, что хотят этого, а не из-за того, что ты этого ждешь, что ты просишь? Знаешь, это много приятнее. - Быть особенным? Ты для меня такой. И снова душа хрустит, покрываясь кружевом глубоких темных трещин. Лицо Соби, его порицающее выражение, его… Беззвучно признаться ему в любви, беззвучно попросить прощения. - Прости, - вслух раскаяться перед тем, кого не хочет понять. Желание оградиться больше не противоречило инстинктам, а поскольку здравый смысл сонно поник, то некому было возмущаться той интерпретации происходящего, что Рицка стал рисовать в собственной голове. Сеймей наклонился. Близко, так, что волосы щекотали кожу, дыхание прозрачной кладью оседало на губах, пользуясь их беззащитностью. - Я приму твои извинения только при одном условии, - он не касался кожи, только словами, только запахом нежности, неотступности упорства. - Это вежливость, не более. - Разве я в таком случае жесток? Я, в том, что хочу тебя оберегать? Или ты, когда топчешь своим эгоизмом мою нежность? – он отпрял от Рицки, скашивая движение вправо, ложась на кровать подобно тому, как расположился его брат, но в противоположную сторону, теперь почти прикасаясь щекой к колену Рицки. Безразличие в своем апогее, в красоте бестактного разочарования. Он уже был опустошен, переутомлен необходимостью доказывать, бороться. Измучившись в страданиях, в хронологически повторяющихся лишениях. Это все переполнило край, перелилось, вышло, вырвалось, иссякло, вслед пророча предательство гнусной пустоты. Это не вакуум, это не спасение, не способ перевести дух. Пустота была преисполнена страданиями, и не изменила свое имя лишь в виду того, что оставляла Рицку в одиночестве, не интересуясь тем, кто составляет ему компанию. - Но меня не нужно защищать! – он почти вскочил. - Хватит меня защищать. Ты повторяешь и повторяешь, что я твой… - от досады и возбуждения он стукнул кулаком в плечо лежащего Сеймея. - Хватит! Перестань. Пожалуйста, прекрати. Я не могу так. Не дави на меня, не закрывай все вокруг своим осуждением, своими желаниями. Я больше не ребенок, я больше не тво… - от избытка чувств он поперхнулся, тем самым заглушая жгучую откровенность. - Я не могу не защищать тебя, не могу не осуждать тех, кто вокруг тебя, так же, как и не могу перестать ревновать, надеяться или дышать. Я слишком долго тебя ждал, Рицка, незаслуженно долго. - И я в этом виноват? - Отчасти. Рицка обессилено рухнул на кровать, запал от пререканий, от того, что не в состоянии донести свой смысл, переменился в отчужденное малодушие. Сеймей, наоборот, сел, расставляя руки по обе стороны от головы Рицки. Наклонился, нежно сдувая челку с глаз, подталкивая ее губами, безобидными поцелуями. - Тебе сложно, но ты противишься тому, чтобы я забрал твои сомнения. Ты не можешь решить, и не даешь мне указать тебе правильный путь. Ты запутался, и связываешь мои руки, которые пытаются тебя распутать. Рицка, ты еще маленький, - он поцеловал его в нос. - Ты такой же маленький Рицка, каким и был. - Нет, - хнычущий напор и вера, убеждение. - Да, - полуулыбка, устланная мерцанием внутренних решений. - Лучше бы да. Поцелуй пришелся в губы. Ласково, робко, и так не похоже на него. Короткая нежность, даже не успевшая вызвать отторжения, протеста. Отдалился, глубоко вздохнул, показалось, - Сеймей так же измотан. – Давай спать. Скоро утро. – Он совсем отошел от кровати, задумчиво, как-то отстраненно стал раздеваться, даже не удалившись в ванную комнату. Расстегиваемые черные пуговки на рубашке обнажали широкую грудь, бледная кожа благоухала зримой мягкостью, гладкостью, невольным пороком прикоснуться к ней. Рицка смотрел неотрывно, будто под гипнозом ловил движение его пальцев, то, как льняная ткань скользит, открывая ключицы, красивые плечи, длинную белесую шею, ровный живот… Рубашка неряшливо спала на пол, а Сеймей не без изумления наблюдал за внимательностью брата. - Тебе нравится, как я выгляжу? – он сказал это только после того, как Рицка отвернулся, застигнутый в своем необъяснимом интересе. Хотя… Он просто любовался, даже несмотря на злость, несмотря на свои предрассудки, на события, Сеймей оставался его единственным родным человеком, и, бесспорно, он был ему близок. Любовь столь многогранна и всепрощающа, Рицка не мог не прощать его, как и не мог не любить, забывая о несхожестях в их чувстве, в их мировоззрении. - Да. Ты красивый. - Я счастлив, что тебе нравится, - буря утихла, исчерпала себя, выела своими клыками собственное червивое нутро, отдаваясь во власть долгожданному покою. Сеймей сбросил с себя остальную одежду, оставляя только белье, потянулся, демонстрируя все совершенство своей фигуры. - Тебе помочь? Рицка невнятно промычал, зевая, явно имея в виду, что не понимает, в какого рода помощи он должен нуждаться. - Раздеться. - А, нет. Я сам. - Пойдешь в душ? - Не хочу. - Тогда… - теперь Сей стал стаскивать с постели покрывало, тем самым сгоняя оттуда Рицку. - Давай быстрее, я устал. - Конечно. Не то чтобы Рицка забыл о Юйко или о Соби, или о проблемах, Нисее, угрозах, всех тех непросительных неприятностях, что неустанно его преследовали, и не только сегодня – совсем нет. Он осознавал и помнил все это более четко, чем когда бы то ни было, но ему хотелось хоть немножко отдохнуть, хоть немножко не помнить, не мучиться под тяжестью всего этого, непримиримого, шокирующего этого. Может, это и был его предел. Темнота и руки, оплетающие некрепкое тело, близость, обостренная усталой тишиной, даже не напряжение, а какая-то неловкая недосказанность, что не дает полностью расслабиться, словно застывшая нежность. Сеймей потерся подбородком, тревожа разбросанные пряди волос на макушке Рицки, облизал губы, чуть слышно вздохнул, еще раз ерзая и укладываясь более удобно, прижимая Рицку еще теснее. - Уже спишь? – голос был тяжелым, как из свинца, чуть с хрипотцой, но с отсутствием любого интереса, будто, спрашивая, Сей делал над собой усилие. Рицка еще не спал, но отвечать не хотел. Сеймей накрыл своей ладонью обнаженное плечо Рицки и быстро, еле касаясь, заскользил самыми кончиками пальцев по руке. Накрахмаленный пододеяльник захрустел от своенравного движения, и Сей задышал чаще. - Знаешь, Рицка, я думаю, что я сумасшедший, - вкрадчивый, словно больное излияние, дурная правда, в которую не то что веришь, а боишься, дрожишь в ее размашистой истоме, в ее блеклом ореоле, подобном туманному отблеску белой луны на деревянном полу. Несильный ветер всколыхнул прозрачные шторы, заставляя и их, и Рицку, трепетать в немом предчувствии. - Почему? – осторожность, тихая, еле различимая на тле ночного мрака и гула волнующего сердца. Страх будоражил, сотворяя ядовитую смесь из крови и перекочевавших в мысли воспоминаний. - От того, как сильно я желаю тебя, - неоднозначность. Рицка уже путался, откуда исходит дрожь, не понимая, то ли она его собственная, то ли перенятая от Сеймея. Все становилось слишком очевидно, поцелуй обжег шею. - Перестань! Сколько раз я должен повторить? Мне уйти?! – голос не стал громче шепота, но Рицка сполна показывал свою непреклонную позицию и отсутствие любого повода к тому, что он может сменить свое решение. - А может, ты сдашься? – и снова двойственность, не тон, а убаюкивающее мурчание обольстителя. Так гладко, почти скользко, с избытком медового осадка, пряного густого тумана. Кровь вскипала. Рицка так возмутился, что непроизвольно открыл глаза, не контролируя, обернулся сам, забывая о необходимой осторожности, приблизился… Сеймей поцеловал. Губы, жарко, туман из всполохов разноцветных искр, марево, в котором можно мечтать забыться. Ладони упираются в ключицы, не стон – протест, который озвучивается мычанием, напор, несоизмеримый с желанием оттолкнуть. - Рано или поздно, но это случится, - он облизывал и слова, и припухшие сомкнутые губы. - Тебе не сбежать от меня, я никому не отдам тебя, - он смаковал, он рушил защиту, он рушил стереотипы, правила… Горячие руки по-царски, без раскаяния впитывали в себя нежность юношеской кожи, чистоту нетронутого тела, еще щадя, огибая обостренные углы пикантных мест. - Рицка, - выдохнул, раскрывая его губы, проникая в рот языком, завладевая темно-бархатной пучиной, вместилищем чувственного удовольствия и запрета. - Рицка… - перенасыщая имя пороком, пропитывая его собственным желанием, чтобы заразить, донести… - Пере… Поцелуи становились грубее, руки – ненасытнее, запах прилипшего тела – терпким. Сеймей перестал просить согласия, наверное, потому, что его голод взял верх, одурев от избытка близости. Сжимать крепко, тереть руки, прижимать весом своего тела, оказываясь сверху, и серо-светлое одеяло, облаченное в шелестящий хруст, небрежно откинутое, лениво соскальзывает на пол. - Перестань! – взмолится. - Пожалуйста, прекрати, - отчаянно, как птица, словленная птица, запертая в клетке, в искусно-прелестной клетке с тонкими золотыми прутьями, биться беспомощно. – Сеймей! Зубы чуть прикусывают язычок, тут же зализывая своим шалость, волосы щекочут щеки, игриво поглаживая нос, веки... Глаза щиплет, грудь вздымается, клочки воздуха чередуются со стонами, с болью, с колкой остротой осуждающего взгляда Соби, который смотрит изнутри Рицки. Почти мерзко, и ноет внизу живота, проситься, кричит, растекаясь щекотными вспухшими комками, закупоривая вены и артерии, стягивая в судорожном сжатии мышцы. Разум вопил, оглушительно-красно сокрушался над бездействием, над невозможностью что-либо сделать. - Сеймей! – еще одна попытка, напрячь руки, чтобы выдернуть их из оков, из тисков, чьей непроницаемости впору завидовать стали. Без толку. Наглые прикосновения, стыдное, непостижимое удовольствие. Тело отдельно от разума, и Рицке стало казаться, что с каждой секундой он становился грязным все больше и больше. Неопределенное чувство, вина от реакции организма, и ощущение, что кожа буквально покрывалась пятнами смолянистого, угольно-черного проявления порока. Но самым ужасающим было то, что Рицка не мог найти в себе злости, даже вопреки здравому смыслу, даже понимая, что происходит, и, не понимая, почему все так, он не мог испытывать ненависти к Сеймею, только страх. И тот уродливо гримасничал, извлекая от своего льготного положения больше пользы, он наслаждался, завладевая, подчиняя зажатое тело, концентрируясь в хрупко-зыбкой душе, ширясь болезнью и квинтэссенцией греховности. Всхлип, писк, глухой рык, широкая ладонь жадно гладит, и ее напористая жадность близка к ударам. Оглушающее дыхание прямо над ухом и жар. Жидкое пламя в самой рыхлой сердцевине костей, прерывисто, удушливо, надломно возбуждающе. Дрожь, попытка оттолкнуть, просьба и невнятный шлейф сплетенного стона, когда пальцы коснулись соска, когда его сжали, чуть надавливая, чуть оттягивая. Игра без правил, без границ, за пределами этих границ, вне досягаемости сознания. Без слов. И не страсть – тени, смутные образы, размытые в прозрачной темноте, в неправильности, в бездне из непринятых решений, потому что Рицка решал, что он должен делать. Сколько правды было в стремлении отдалиться? Сколько честности в тривиальности отказа? Кем на самом деле был Сеймей? Каким он представлялся в глазах младшего брата? Кто из них менялся, кто стал не так привычен? И на самом ли деле Рицка не знал, не видел, как Сеймей к нему относится? Не только сейчас, а вообще, всегда? Нежность, ласка, забота… любовь, что окликала его собственную, что воспитывала в нем само понятие любви, благодарность. Благородная благодарность, она и стала покорностью? Немного расслабился, не замечая, как руки робко тронули шею, несмело цепляясь за пряди на затылке. «Люблю?» Тревога, гнев, манящая, добрая стезя, в которой нет правды, но есть возможность отрешения. Забыть? Всех, все… Не быть одиноким. Больше не быть одному! Впустить в свою пустоту, заполнить ее присутствием того, кто уже бывал там. Надежда… Вздох и теплота, Сеймей склоняется над ним, очерчивая изгиб ключицы влажным языком. Глаза прикрыты, ресницы дрожат, сбрасывая сверкающие застывшие слезы, полу-холодные, полу-соленые. «Правильно?» Еще не отвечать, но уже не внимать отрицанию, не поддаться, но и не отбросить. Больно. Там, между пузырей кипящей крови, было то, что саднило, истекая бесцветной водой, горячим живым соком, оно хотело напомнить, хотело сказать, просить опомниться, взывая бледным переливом освещенных букв, затянутых вдоль позвоночных суставов на шее. Рицка не мог услышать этот крик, проваливаясь в пугающую пучину, в бездну из густо-фиолетовых облаков, падая на мутное дно, устеленное мягким шелестом знакомого тепла, запаха. Ржавая поволока на глазах, он выгибается, так, что сквозь кожу выпирают ребра, глухой плотный звук удовольствия порвал темноту. Сей целовал, продолжая забавляться с сосками, поочередно терзая их губами и языком, посасывая, лижа, втягивая, сжимая между зубами. Своенравные поглаживания в паре с нескромными ласками, руками он водил по бокам, бедрам, пояснице, терся своей грудью о Рицкин живот, помечая его поцелуями, пошлыми изваяниями запечатленных на коже красных следов. «Правильно?» Нарастающее наслаждение портило последние течения спокойных мыслей, и погруженный в изощренную негу Рицка был скорее в испытывающей агонии, нежели в ослепительном счастье. Запрокинул голову, издавая протяжный стон, как сахар, как много-много рассыпчатых гранул сахара, который впивается в разгоряченно-влажную плоть, не тая, проникает сквозь, наполняя оболочку своим насыщенно-однообразным вкусом, но при этом не дает возможности дышать, и каждое движение сопровождается приторной резью от граненого белого песка. Он зачем-то открыл глаза. Занавески, беззащитно танцующие по воле ветра, окно серебристой амальгамой внимает неярким проявлениям ночи, и луна. Луна, очерченная невообразимо широким радужным ореолом. Неполный четкий диск и разноцветные разводы на редких облаках. Сердце забилось. «Соби». Нега, отупляющее блаженство, когда сахар превращается в тягучий ароматный мед, смешиваясь с кровью, с соком тела, - «Соби», - оставить след имени на губах, веря, что именно его прикосновения искрятся в душе. Сеймей заигрывал с резинкой на нижнем белье, уже немного приспустив ее, он осторожно мял пальцами под ней, вторя собственным движениям губами. Горячо. Рицка будто проснулся, хотя и не спал. Образ Соби восстал из сознания и теперь тот крик, который заглушал прежде страх, стал не только различимым, но оглушительным. «Соби». Потребность в нем, необходимость того, чтобы именно он прикасался, он целовал, он был ближе, чем собственное имя… Рицка больше не смог бы стать прежним, таким, как до этой ночи или до возвращения брата, потому что прошлого Рицки уже не существовало, но он смог по-новому понять себя. То, в чем он разбирался месяцами, стало так очевидно и легко, что от этого закружилась голова. Сеймей и Соби, необходимость выбора, право этого выбора… Для себя Рицка расставил приоритеты, вывел те крайности, где, пусть и размыто, но существовали полюса правильно и неправильно. - Сеймей, - Рицка дернулся, когда брат мазнул пальцами по чувствительной плоти. - Не надо, Сеймей, я не хочу. Он только облизнулся… - Пожалуйста, - Рицка постарался отодвинуться. Мерзость от себя самого, ощущение своей ничтожности, и того, что он слаб, нездоровой радости от того, что он слаб, потому что такая черта может стать оправданием. Рицка больше не боялся, больше не пытался отрицать, не искал повод к прощению или порицанию, больше не прятал любовь за ненавистью, за неисправностью запчастей сердца. Он больше не боялся того, что его могут возненавидеть, потому что тот, кто хоть раз сам искренне испытывал это опустошающее чувство, не сможет осуждать за правду другого – только понимать, как бы горько ни было. Сей не останавливался, с упоением продолжая сотрясать недра ночи своими попытками получить то, что он и так определил как собственность. Его руки были проворными, а застывшее желание в глазах почти материальным, он наполнял им пространство, стремясь заразить этим пороком и брата. Рицка заплакал, не навзрыд – беззвучно, уже проникаясь грядущей потерей, опрометчивостью своей беспечности. - Сеймей, перестань, - это был последний мирный шаг, капля того, что чище, чем просто любовь или доброта. Кисти плотно сжимали бедра, оставляя на костлявом теле синяки, а пар от близкого выдоха оседал на особо чувствительной части эрекции. Рицка не мог шевелиться, не мог бы вырваться, если бы не ослепительная нужда найти того, кто должен быть на месте Сеймея. Ощущение зуда, хотелось мгновенно оказаться в душе, смыть с себя налет, пыль от чужих прикосновений, хотелось стать чистым для Соби, остаться для него чистым. Еще секунды… - Не смей! – он закричал. - Заткнись! – бешеные глаза, как ошалелый изголодавшийся зверь. Он точно не понял, как у него получилось, как он так смог, но быстрым, почти молниеносным рывком пнул Сея в плечо, чем не просто оттолкнул его, а сбросил с кровати. Не мешкая, он спрыгнул и сам, подхватывая вещи с пола, и на ходу торопливо подтягивая пижамные штаны. Сеймей был не настолько поворотлив, чтобы так же быстро среагировать, он часто моргал, ощупывая пальцами затылок, выражение лица сосредоточенное; уже когда Рицка собирался закрыть за собой входную дверь, он заметил, что пальцы Сеймея перепачканы кровью. Полуфальшь, полубедствие, надрывное внутреннее стенание и достоинство в спасении не только своей чести, но и его. Рицка аккуратно прикрыл за собой дверь. Коридор со множеством свечей, которые симметрично волновались пламенем от частых боязливых шажков и сопровождающие, тихие и молчаливые, что выползают из теней позади, раскрывая свои пушистые вездесущие крылья, сотворяя особый мир из огня, луны и бликов, из стекла и бумаги, из желания, слепого совершенного желания оказаться с тем, кто уже стал частью его самого. Теперь это становилось безумием в отдельной реальности, в сакральном уединенном мирке мечтаний, страхов, сомнений… Казалось, ночь стала совершенно невесомой, легкой, звонкой, бережно обнимающей, покрывающей Рицкину тайну, и было странное ощущение неведомого ранее счастья, какая-то его форма, настолько разнящаяся с привычным его представлением, что от этого внизу живота тяжело порхало. Он не шел, потому что почти проваливался в постеленные на его пути облака, ловя их мягкость босыми ступнями, наслаждаясь, тая в их легкомысленной неге, в их эфемерности, обманчивости объемных рельефов. С каждым шагом он становился только живее, только свободнее, только бездумнее. Воздуха становилось мало, чтобы напитать тело кислородом, чтобы заставлять биться сердце, хотелось большего, требовалось это большее. Рицка шел к Соби. _________________________________________________________________________________________________________________________ Мипуро, ты ленивая пчелка))) *милая я* _________________________________________________________________________________________________________________________ Господа читатели, пожалуйста не забывайте оставлять комментарии. Мне, как автору не только хочется, но и нужно знать ваше мнение относительно каждой главы, что бы делать свою работу еще лучше и приносить вам еще больше, надеюсь, положительных эмоций от прочтения. Спасибо, что не остаетесь равнодушными))) *всегда ваш автор*