Я трымаю ў далонях неба, зразумела толькі, што нікому не належым мы з табою мы з табою Дзень ідзе і не праходзіць, дзень не скончыцца ніколі і нікому не належым мы з табою мы з табою Тамушто ўсе зоркі, халодныя лялькі ніколі не плачуць ніколі не плачуць і я абяцаю ты болей ніколі мяне не ўбачыш мяне не ўбачыш… Трымае за плечы, не чуе і болей не лечыць мяне адзіноцтва… Akute — «Адзiноцтва»
Кажется, я подумала о нужном месте уже в процессе перемещения. Стоило завершиться трансгрессии, как в подсознании огненными буквами полыхнуло: это чудо, что меня не расщепило. Или просто в кое-то веки Фортуна повернулась лицом. У меня не было какой-то конкретной цели в момент взмаха волшебной палочки, но когда в лицо ударил порыв солёного ветра, насквозь пропитанного влагой, а до ушей донёсся шум разбивающейся о скалу волны, я поняла, что оказалась в самом правильном месте. Шаг… И миллиарды крошечных песчинок проскользнули в прорези босоножек, принося своими прикосновениями неприятное покалывание. Легко нагнувшись, я подцепила пряжки тонких ремешков с наружной стороны лодыжек и сбросила с ног неподходящую обувь. Несмотря на то, что на небе уже несколько часов как во всю свою мощь сияла луна и полыхали миллиарды звезд, песок оказался на удивление тёплым. Каждое новое движение приближало меня к любимой стихии. Я подошла к самому краю, лишь на один короткий выдох задерживаясь на линии, разделяющей две вечно противостоящие друг другу стихии, и, наконец-то, позволила бушующей влаге обдать ступни тёплым, не ведающим преград потоком. Непередаваемое ощущение. Я бродила вдоль самой кромки моря, безразлично вглядываясь в чернеющий горизонт. В голове было совершенно пусто. Пусто и всё. Наверное, сказывался поздний час, потому что через какое-то время я поняла, что просто хочу сесть. Не было никаких причин, чтобы сопротивляться этому желанию, поэтому я плавно опустилась на землю, позволяя мелким «барашкам» с каждым новым приливом окутывать ноги своей заботой. Опершись локтями о сомкнутые, притянутые к животу колени, я наблюдала за колышущимися волнами. А в опустевшую черепную коробку хлынули воспоминания о самом первом походе на это место. Два месяца назад. От всплывающих перед глазами подробностей на губах сама собой заиграла тёплая улыбка — а всё-таки тогда мне было по-настоящему хорошо. И за это нужно было благодарить его. Виктора. Резкий поток ветра подхватил распущенные локоны и обрушил их навязчивым потоком на лицо — непослушные пряди неприятно защекотали ноздри и на несколько мгновений лишили возможности видеть. Скрутив их в кулак, я потянулась к сумочке в поисках резинки для волос. Во время недавних сборов я впопыхах кидала в бескрайнюю холщовую бездну всё, что попадалось на глаза, так что подобную мелочь точно не могла прозевать. Пальцы нащупали толстый переплет какой-то книги — и я на автомате достала её на поверхность. Я ошиблась: это была не книга, а блокнот. Мой рабочий блокнот. С губ сорвалось фырканье: ну, теперь он мне точно уже не понадобится! Со странным интересом и вдруг навалившейся меланхолией я открыла первую страницу. На ней моим почерком было аккуратно выведено расписание и время работы всех отделов Министерства. А, к черту! Никогда еще звук рвущейся бумаги не был так приятен моим ушам. С накатившим азартом я сложила первое бумажное оригами и отдала его на растерзание бушующим волнам. На следующих страницах — список неотложных дел на первый квартал этого года. Белоснежные листы были исчерчены плюсиками напротив выполненных пунктов — вырванные с корнем странички превратились в идеальные по форме кораблики и присоединились к своему одинокому собрату. Что там дальше… Ага, перечень предстоящих встреч на следующей неделе. Ну, теперь и это меня не касается! К моей бумажной эскадрилье прибавилось еще несколько суден. Наверное, странички уже перевалили за середину, когда мне в руки попали два предмета, кардинально отличающиеся от предыдущих листов. Фотография из плотного пергамента, с немного погнутыми краями и искорёженное под гнетом пламени письмо. В серебристом свете луны я плохо различала написанные слова, но в этом не было никакой необходимости — я и так прекрасно помнила их последовательность. А вот и фотография… Я поднесла её чуточку ближе к лицу, с нахлынувшим интересом всматриваясь в каждую черту запечатленных на ней людей. Я здесь такая окрыленная, счастливая, искренне верящая в то, что впереди теперь только лучшее! Война позади, любимый человек, наконец-то, обратил на меня внимание, а хороший друг избавился от действия злых чар, превративших его на такой длительный срок во врага. И теперь он с таким интересом и нежностью смотрит на исхудавшую, немного угловатую девчонку — на меня! На его губах играет теплая улыбка, а глаза так и светятся восхищением. Уже тогда. Крепче сжала пальцы, непроизвольно сминая и без того потрепанный временем лист. Наверное, сегодня была ночь прозрения. Именно эта фотография прошла со мной рука об руку столько лет. Именно эта, а не какая-нибудь другая фотокарточка. Я держала её в ладонях каждый раз, когда хотела расслабиться. Я рассматривала её и на работе, когда уже последние силы были на исходе, и дома, при подготовке к предстоящим встречам. Она стала моим незаменимым талисманом, который я всегда держала в сумочке, хоть и не отдавала себе в этом отчета. Мерлин…. Неужели всё это время я чувствовала к Виктору нечто большее, чем просто дружбу, непонятно каким образом завязавшуюся со школьной скамьи? И, может, если бы я не была такой обидчивой дурехой, то никогда бы всерьёз не заинтересовалась Роном или, по крайней мере, вовремя рассмотрела бы, что отношения с Уизли — ничего не значащее помешательство. А нужный человек всегда находился рядом, хоть и был всего лишь движущейся картинкой на потрепанной фотокарточке. Если бы не моя ослеплённость и бьющая через край влюбленность, то и не было бы этих абсурдных шести лет! Не было такого отвратительного разрыва с некогда лучшим другом и товарищем! И у Виктора не было бы бесчисленных любовниц, обладанию которых так завидовали многие игроки по команде. Не было бы моей ревности. Не было бы сегодняшнего разочарования и обиды из-за Амелии. Если бы я не была такой дурой. Ещё один взгляд на движущиеся силуэты — и я с накатившей злостью разорвала пополам волшебный снимок. Собственной рукой разрывая контакт между двумя людьми, так и не решившимися на нечто большее за все эти годы. Мы сами загнали себя в ловушку. Сами. С болезненным удовольствием я рвала на мелкие клочки изображение покрывшегося лёгким румянцем улыбчивого женского лица, а потом… без капли сожаления бросила их к бумажной флотилии, все еще сражающейся с водной стихией. Со смесью облегчения и злорадства я наблюдала за тем, как взбесившиеся волны поглощают фрагменты моей никчемной жизни. Бессмысленные напоминания о ненавистной работе и собственной наивной глупости. Пальцы крепко сжали вторую половину испорченного снимка. Наверное, стоило и тут поступить точно так. Мы уже никогда не сможем вернуться в ту точку. Теперь мы другие. Со своим жизненным опытом за плечами, со своими ошибками и пороками. Мы не такие, какими были тогда. Но… я так и не смогла. Я ещё долго рассматривала и очерчивала кончиком ногтя любимое лицо. Шумный выдох. Любимое… Уткнувшись носом в колени, я поняла, что меня трясет от сдерживаемых рыданий, а по щекам предательски катятся первые слезинки, которые всё-таки вырвались из-под моего жестокого контроля. Я любила его. Любила все эти годы. Как жаль, что правильные выводы мы делаем так поздно. Обрывок фотографии и клочок письма были заботливо отлевитированы в сумочку — что бы ни произошло, как бы дальше ни сложилась жизнь, пусть частичка дорогого человека останется со мной.***
Хоть я совершенно не представлял, куда Гермиона направилась, я сумел быстро совладать с накатившими эмоциями и первым делом трансгрессировал по уже известному адресу их с Уизли квартиры. Тщетно — заклинание рыжеволосого придурка по-прежнему действовало. Воя про себя от ярости и всё крепче опутывающего бессилия, я переместился к дому Снейпов. А что еще делать?! Податься больше было некуда. Но почему-то я не спешил зайти в тихую, окутанную сном обитель своих друзей. Я долго стоял перед аккуратным крыльцом и молча вглядывался в чернеющие окна. Хорошо им сейчас. Два любящих человека в объятиях друг друга. И не нужно носиться по всему Лондону в жалкой попытке хотя бы поговорить, не говоря уже о том, чтобы быть услышанным. Всегда вместе. Всегда рядом. Всегда… Как и прошлым утром, я ощутил, как мое сердце настойчиво оплетает паутина зависти и обиды. Отвернувшись от уютного, гостеприимного домика, я побрел прочь. Разумеется, идти было некуда, но и всю ночь лежать и пялиться широко распахнутыми глазами в потолок не было никакого желания. Так что, лучше уж пойти прогуляться и подышать свежим, морским воздухом — всё равно сна не было ни в одном глазу. Я медленно брёл по кромке пляжа, то и дело поглядывая на чёрное небо. Сегодняшняя ночь была невероятно тихой — ни единого порыва промозглого ветра, ни одного облачка на звездном небосклоне; и луна, такая яркая-яркая, оставляющая после себя на волнующейся водяной глади тонкую, длинную полосу серебристого сияния. Когда я увидел вдалеке, у самого края воды, знакомый женский силуэт, первой мыслью было поскорее протереть глаза — так не бывает. Не бывает таких совпадений. Не бывает такой удачи. Правда, хрупкая девичья фигурка так никуда и не делась. Неужели… На несколько удушающе долгих минут мне показалось, будто сердце перебралось в черепную коробку и уже там завело свою работу — настолько громко стучала в висках кровь. Это на самом деле Она. Это Она. Гермиона. Боясь до конца поверить в такую необъяснимую удачу, внутренне сжимаясь от одной только мысли, что вновь могу спугнуть девушку каким-нибудь одним неверным, необдуманный действием, я быстро сбросил ботинки. Подхватив обувь, я направился к одинокой фигурке, с каждым новым шагом ощущая, как сердце всё быстрее отбивает свой ритм. Я опасался, что Гермиона обнаружит мое появление раньше положенного срока и… опять убежит. Скроется. Растворится в тишине безветренной, пропитанной непонятной магией ночи. Оказавшись за спиной Гермионы, я оставил на песке обувь и, сделав нерешительный шаг по диагонали, поравнялся с девушкой. От моего внимательного взгляда не ускользнуло, как Грейнджер вздрогнула, но… она так и не издала ни единого звука и уж тем более не бросилась от меня наутек. Поздравив себя уже с такой маленькой победой, я плавно опустился на песок, оказываясь бок о бок с любимой. В моей голове мелькали разрозненные фразы: с чего бы начать разговор? Но я никак не мог найти подходящие слова. Впрочем, в который раз Гермиона заговорила первой. Правда, в мою сторону она так и не посмотрела. — Что ты тут делаешь? — в женском голосе не было злости или раздражения, и это придало мне уверенности. — Оказался совершенно случайно, — на автомате пожав плечами, признался я и тут же продолжил, — Но я очень обрадовался, увидев тебя здесь. За последние три дня ты была неуловима, — переживания бесконечных часов предыдущих безрезультатных поисков вылились этой фразой. Но именно после неё я добился хоть каких-то действий со стороны застывшей девушки. Слегка повернув личико в мою сторону, Гермиона внимательно посмотрела на меня. Мягкие кудряшки обрамляли нежные щеки и ласкали обнаженные плечи — она была волшебной, такой красивой… такой уютной! Гермиона так ничего и не сказала, поэтому я, собрав в кулак всю имеющуюся решимость, продолжил: пора уже расставить все точки над «i». — Я хочу поговорить, — выдохнул я и сразу же добавил, прекрасно помня, чем заканчивались все предыдущие попытки, — Только не уходи! Наверное, в моем голосе отчетливо прозвучали нотки страха. Да, я всё ещё боялся, что Гермиона опять исчезнет, не дав мне даже возможности сказать то, что рвалось из сердца уже который год нашего знакомства. — Говори, — девушка полностью повернулась ко мне. Её голосок был очень тих и кроток, а на чувственных губах играла едва уловимая улыбка. Как же она прекрасна… Все мысли тут же улетучились — всё, что я мог сейчас, — это с любовью и восхищением разглядывать черты любимого лица. Удивление, промелькнувшее в карих радужках, помогло опомниться. Стоп. Сейчас не время любоваться её красотой. Сейчас главное — приложить все усилия, чтобы у меня ещё была не одна возможность созерцать любимую девушку рядом. Мне столько всего хотелось сказать, задержаться на некоторых деталях, которые, как теперь я понимал, волновали Гермиону, но… как это всегда случается, когда появилась возможность, я не знал, с чего начать. Ещё вчера или даже сегодня утром я бы сказал одно, но после того, что произошло в баре, на первое место выбралась совсем другая проблема. — Гермиона, — звучание любимого имени приятно щекотало каждый рецептор, — у меня ничего не было с Амелией, — без лишней подготовки проговорил я. С милого личика тут же исчезла лучезарная улыбка, и Гермиона, печально усмехнувшись, вновь посмотрела прямо перед собой — кажется, волны набирали мощь… В который раз спокойствие водной стихии оказалось обманчивым. — Так уж ничего? — девушка задала этот вопрос с такой горечью, что мне стало не по себе. Сердце болезненно сжалось от взорвавшегося внутри осознания: представляю, как неприятно и мучительно ей было лицезреть великолепно разыгранную сцену доказательства моей похоти. — По крайней мере, сегодня точно ничего не было, — можно было бы отрицательно ответить на прямо заданный вопрос, но я решил, что сейчас самое главное — честность, а не яростное желание обелить свои поступки. От меня не укрылось, как сжалось после этой фразы хрупкое тельце, поэтому я быстро-быстро заговорил, стремясь, как можно скорее изложить имеющуюся ситуацию: — Амелия была моей девушкой в Болгарии, ну, как девушкой… — замялся я. Чёрт, человечество существует столько лет, но так и не придумало названия тому слову, которое бы точно описывало отношения, что были у меня с француженкой, да, и со всеми её предшественницами. — … любовницей, — девичий голосок растворился в шуме разбивающихся о берег волн. — Пусть будет это слово, — я поспешил утвердительно кивнуть — сейчас я готов был согласиться на любое обращение, только бы избежать неловкой паузы, — Но перед самым отъездом мы расстались, точнее, я её очень грубо и некрасиво бросил, — да уж, не стоило с ней обращаться подобным образом — тогда не было бы и этого неловкого разговора с любимой девушкой. Но отступать мне было некуда, — И Амелия… она просто захотела отомстить, — в голове замелькали слова, сказанные пару часов назад ухмыляющейся блондинкой, — … отплатить мне той же монетой. Карие глаза выражали недоверие. — Знаю, это звучит, как самая нелепая отмазка, которую можно было придумать, но… посмотри сама, пожалуйста, — решение, как заставить Гермиону поверить в правдивость сказанного, пришло само собой, — Ты же неплохой легилимент, — продолжил я, увидев, непонимание в ее глазах, — Я уберу все барьеры! — поспешно добавил я, — Посмотри, пожалуйста. Гермиона, я хочу чтобы ты была уверена: я не вру. То, что ты сегодня увидела, — это удачно подстроенное недоразумение. Договорив, я тут же убрал ментальный щит, готовясь к сеансу проникновения чужого разума в свой. Но Гермиона медлила. Она пристально и очень внимательно смотрела мне в глаза, а потом совершенно неожиданно опустила взгляд и отвернулась от меня. — Нет, — сердце обреченно рухнуло вниз, — Я верю, — шепнула девушка. Я ошарашено смотрел на нее — возникло непреодолимое желание ущипнуть себя, только бы поверить в правдивость происходящего. Между нами опять повисло молчание, но на этот раз оно не казалось мне таким уж неловким. Впрочем, мне ещё так много чего нужно было ей сказать. — Гермиона, за эти два месяца я понял, каким же был идиотом все шесть лет! Если бы я хотя бы попытался показать, как именно отношусь к тебе, а не прятался от самого себя, то не было бы сегодняшнего недоразумения, — воздух в лёгких закончился, но я поспешно втянул в себя новую порцию и добавил, — и не только сегодняшнего. Наконец-то мы подобрались к самому главному признанию. — Я прекрасно понимаю, почему ты сбежала от меня той ночью после праздника. Но ты никогда не станешь для меня просто очередной победой, очередной безликой женщиной в моей постели… На этих словах Гермиона резко поднялась, и я тут же дернулся вперёд, подсознательно собираясь схватить её, задержать. Я не дам ей опять уйти! Она выслушает, чего бы мне это не стоило! Но в этом не было никакой необходимости. Как оказалось, Гермиона и не собиралась сбегать. Она застыла на берегу, а я, скользя взглядом снизу вверх, залюбовался открывшимся видом: стройные ноги, вокруг которых мягко развевалась тончайшая ткань пышной юбки, обнажённые тонкие руки, немного островатые локотки, которые по-прежнему придавали Грейнджер сходство с девочкой, хрупкие плечи, молочную кожу которых щекотали колышущиеся в такт ветра каштановые локоны… Я поднялся на ноги и, сделав шаг вперед, замер позади притихшей девушки. Каждый рецептор моего тела молил о том, чтобы ощутить мягкость её бархатистой кожи, но я так и не позволил себе прикоснуться к ней. Просто тихо выдохнул рвущееся из сердца признание — истину, которая жила в моём сердце с той самой первой минуты, когда я увидел милое личико совсем юной девушки в толпе хогвартских оболтусов. — Ты всегда была особенной… «Я люблю тебя» — эти слова уже жгли огненной лавой язык, но вдруг до моего обостренного слуха донеслось тихое: — Виктор. Я подался всем телом вперед, боясь пропустить хотя бы звук её мелодичного голоса, но то, что произнесла Гермиона, стало для меня полнейшей неожиданностью. — Потанцуй со мной. Девушка круто развернулась — и наши взгляды вновь пересеклись. Гермиона не улыбалась, не плакала — нет, вся её мимика выражала полнейшее умиротворение. — Прямо здесь? — растерянно выдавил я, на мгновение оторвавшись от шоколадной бездны, и скользнул взглядом по окружающей местности — по огромному песчаному пляжу… А она… не говоря больше ни слова, протянула мне раскрытую в приглашающем жесте ладонь; и больше я уже ни в чем не сомневался. Легко обхватив ладонью миниатюрное запястье, я мягко притянул к себе юное тело и наконец-то заключил любимую девушку в целомудренное, ненавязчивое объятие. За все время нашего знакомства мы танцевали с Гермионой один раз — на том Рождественском балу во время злосчастного Турнира — и сегодня наш танец разительно отличался от предыдущего. В нём не было никакого официоза, никаких грандиозных и виртуозных па. Мои ладони с трепетом устроились на тонкой талии, и я крепко прижал к себе гибкое тело, а хрупкие руки тут же взмыли вверх и обвили мою шею. Не было громогласной музыки, сотканной из умений лучших мастеров своего дела. Не разрывая зрительного контакта, мы медленно кружились под звук пенящихся волн; не знаю, как у Гермионы, но в моей голове не играла никакая мелодия — просто сейчас мне было хорошо от одного только осознания, что любимая девушка рядом. И не нужно носиться по всему городу в её поисках; не нужно бесконечно прокручивать в голове, что сказать при встрече, чтобы объясниться с ней; не нужно распадаться на сотни частей от удушающей ревности из-за навязчивых фантазий, что сейчас она могла оказаться в объятиях совершенно другого мужчины. Тёплые, мягкие губы ласково скользнули по саднящему синяку в области подбородка — все это время я запрещал себе думать об этой боевой ссадине: заживет, не маленький. Но почувствовав её прикосновения, я закрыл глаза от блаженства, проигнорировав искорку вполне ощутимой боли. Гермиона легко подула на увлажнённую кожу, а потом еще раз бережно коснулась губами ноющего участка и что-то прошептала — боль испарилась как по команде. Узкие ладони соскользнули с шеи и, двинувшись ниже, пробрались между моими предплечьями и грудью и легли на спину, немного ниже лопаток. С тихим, протяжным вздохом Гермиона прижалась щекой к моей груди, по собственной инициативе становясь ещё ближе. А я крепче прижал к себе девушку и, упершись подбородком в кучерявую макушку, закрыл глаза, продолжая задавать такт нашему слегка несуразному, но пропитанному искренним умиротворением танцу. Я наслаждался ощущением гибкого тела в своих объятиях, дуновением теплого, щекочущего шею воздуха, едва ощутимыми брызгами яростных волн, долетающих до нас теплыми каплями и ощущением мокрого песка под босыми ногами. Вся эта ситуация всколыхнула у меня в мозгу одно яркое, невероятно приятное воспоминание. Однажды я видел подобную сцену. Несколько месяцев назад. Тонкая фигурка Кэтти и внушительный силуэт Северуса, кружащиеся среди десятков танцующих пар. Как же тогда хотелось, чтобы и у меня было так. И вот… кажется, моё заветное желание исполнилось. — Гермиона, — тихо выдохнул я, наслаждаясь звучанием родного имени. Девушка тут же посмотрела вверх. А я склонился ниже, замирая в миллиметре от ее губ, давая Гермионе выбор, не лишая её шанса передумать; но она подалась навстречу, легонько привстав на цыпочки. Наши губы встретили друг друга мягкими, осторожными касаниями, но с каждым движением языков, зубов и губ они становились яростнее и настойчивее — всеми силами удерживаемая под контролем страсть так и норовила вырваться на волю. Как и в прошлый раз. Одна моя рука скользнула вдоль хрупких позвонков и легла на девичью шею, зарываясь кончиками пальцев в кучерявые локоны на затылке. Насладившись этими ощущениями, я позволил руке двинуться ниже — подушечки пальцев погладили нежнейшую кожу, на которой я ещё при прошлой встрече заметил яркие кровоподтеки чужой ярости и своей необузданной страсти. Гермиона ненавязчиво подалась назад — и я тут же убрал от неё руки. Может, девушке стало неудобно? Или я позволил себе что-то лишнее, не рассчитав силу? Или… Изящные пальчики нашли мою ладонь, и Гермиона начала плавно опускаться вниз, настойчиво утягивая меня за собой. — Иди сюда, — будоражащий шепот около самого уха, и теплый, едва осязаемый поцелуй в правую мочку. Слегка потеряв равновесие, я уперся рефлекторно сжавшимися кулаками в песок по бокам от женских бедер, нависая поперек хрупкого тела. Нежные руки вновь обвили мою шею, и Гермиона, потянув меня за собой, подалась всем телом назад, вынуждая нас еще ближе оказаться к хранящему последние остатки тепла песку. Где-то на подкорке замаячило беспокойство, что девушке в лёгком, летнем платье может стать прохладно от соприкосновения с влажной землей, поэтому одна моя ладонь скользнула под изящную спину, пытаясь стать преградой для этого. Я старался передать Гермионе хотя бы капельку тепла моего тела и смягчить контакт с камешками, валяющимися россыпью на песке. Вторая ладонь метнулась под девичий затылок, вновь возвращая себе ощущение мягкости ее волнистых волос. А в это время наши губы, языки и рты продолжали самую сладостную борьбу, известную мужчинам и женщинам. Я чувствовал, как длинные пальцы зарываются в мои волосы на затылке, лихорадочно сжимая их до едва ощутимой боли, но меня ни сколько не смутила такая раскрепощённость с легким привкусом вырвавшейся из-под контроля женской страсти. Одна рука вынырнула из-под податливого тела и мягкой щекоткой прошлась вдоль хрупких ребер и осиной талии, с каждым ненавязчивым движением всё ближе подбираясь к округлым бедрам, скрытым шелком, и к краю порядком задравшейся в таком положении юбки, открывшей сведенные вместе округлые коленки. Пальцы подцепили шелковую кромку, но, ощутив под своими подушечками бархатистость девичьей кожи, тут же вынырнули из-под легкой ткани. Меня будто током ударило — а вдруг Гермиона опять решит, что я похотливое животное, только и мечтающее затащить её к себе в койку? Нет, нельзя позволять себе ничего подобно! Только не сейчас! Только не тогда, когда Гермиона наконец-то поверила в мою искренность! Моя ладонь опять легла на тонкую талию, нерешительными, мягкими поглаживаниями добираясь до линии манящей окружности груди. Так хотелось ощутить эту сказочную упругость под своей рукой, но я не позволил себе сорваться и вновь всё испортить, поэтому направил ладонь вниз, которая замерла на прикрытых платьем участках восхитительного тела. Тонкие пальчики с силой потянули меня за волосы на затылке, и Гермиона резко разорвала поцелуй. — Виктор, — тихий, мелодичный голосок, с едва уловимой мольбой, — я никуда не денусь. Пожалуйста, будь самим собой, — кончик указательного пальца прошёлся по моей нижней губе, и теплая ладошка любовно накрыла щеку. А потом Гермиона, резко приподнявшись на одном локотке, приглушенно выдохнула мне в рот, — Я хочу этого, — не дав опомниться, девушка впилась мне в губы яростным поцелуем, лишь на одно мгновение прервав это бешеное сплетение… только чтобы прошептать, — Я хочу тебя. И, кажется, именно в этот момент я сошел с ума. Одним властным движением растолкнув в стороны её коленки, я тут же удобнее устроился между раскрывшихся девичьих бедер. От моих хаотичных действий Гермиона слегка прогнулась в пояснице, поощряя, подталкивая к продолжению этого сладостного безумства. Если бы это была какая-нибудь другая девушка, я бы тут же прислушался к бурлящему внутри желанию и без всяких предварительных ласк задрал юбку и, сдвинув вбок кружевную ткань последнего барьера, ворвался внутрь податливого тела и сделал бы всё именно так, как мне хотелось: жестко, грубо и быстро, но… это же была Гермиона. Моя Гермиона. Упершись локтями в мягкий песок на уровне обнаженных плеч, я легонько сжал мягкие щеки своими ладонями и, с тихим стоном склонившись над ней, вновь впился голодным поцелуем в приоткрытые в томном всхлипе губы. А её пальчики продолжили забавляться с увлажнившимися прядками моих прилично отросших волос, то и дело игриво оцарапывая острыми ноготками ставшую невероятно чувствительной заднюю поверхность шеи. С хриплым полустоном-полурыком я оторвался от раскрасневшихся из-за поцелуев уст и, целенаправленно скользнув несколько пониже, очертил кончиком языка каждый кровоподтек, чернеющий на любимой шее, мысленно давая самому себе обещание убить мерзавца, позволившего себе сотворить такое с моей девочкой. Неразборчивые, нетерпеливые стоны срывались с пухлых губ, всё больше набирая силу с каждым движением моего языка: — Виктор… Виктор… — рвущиеся на поверхность мольбы и желания сложились в приглушенное звучание моего имени. Гермиона настойчиво дёрнула меня за волосы — мне не было больно, но я тут же поднял на неё взгляд. Получив доступ к моим губам, Грейнджер тотчас прижалась к ним необузданным поцелуем. Было до чертиков приятно, но я тут же освободился от этой ласки и… двинулся чуточку ниже. Как безумный я осыпал короткими поцелуями напряженную шею, хрупкие плечи и острые, слегка выпирающие ключицы, наслаждаясь каждым ответным, искренним стоном моей Гермионы. Я подцепил край аккуратной резиночки и потянул ее вниз к острому локотку, до конца обнажая нежное плечо, расширяя доступ к бархатистой, безупречной коже. Пока мои губы и зубы оставляли беспорядочную россыпь поцелуев-укусов, вторая ладонь стаскивала такой же кусок ткани со второго девичьего плеча. В то время, как я ласкал обнажившиеся участки восхитительного тела, пальцы обеих рук ухватились за сдёрнутую ткань и молниеносно утянули её ещё ниже — до того нижнего предела, на котором переплетенные нити шелка еще были способны сохранять свою целостность и открывали плавную, соблазнительную линию начала крепкой, подтянутой груди. С восхищенным рыком провел языком по вздымающейся в такт дыхания молочной плоти, слегка прихватывая зубами упругую кожу. Сорвавшийся с девичьих губ стон заметно отличался по амплитуде — и я немного сильнее сцепил челюсти на тонкой косточке аккуратной ключицы. Гермиона слегка передернула плечами, а я чуть резче дернул мешающую насладиться целостной картинкой ткань — мне срочно нужна была помощь девушки, иначе её праздничное платье рисковало превратиться в кучу шелковых ошметков. По крайне мере, лиф… Кажется, Гермиона и без моих подсказок догадалась о грозящей её наряду опасности, потому что тут же помогла освободить себя от него — узкие запястья метнулись в небольшие прорези, и под натиском моих рук сиреневый шелк оказался отодвинут к талии, превращаясь в скомканный кусок ткани, оставляя юное тело лишь под защитой кружевного бюстгальтера без бретелей. Не удержавшись, я позволил себе пробежаться восхищенным взглядом по открывшейся мне картине — Мерлин, сколько лет я мечтал об этом! Уже даже не пытаясь себя контролировать, я оставлял розоватые метки голодных поцелуев поверх аккуратных чашек лифчика, то и дело оттягивая вниз плотную ткань и проводя языком по нежнейшей плоти. Гермиона извивалась, громко, протяжно постанывая в ответ на каждое прикосновение. Гортанные стоны растворялись в шелестящих звуках прибоя, упругие бедра дёргались, каждым подобным движением делая наш контакт до невыносимого тесным, вынуждая меня и самого изводиться, рычать и с трудом удерживать себя на грани нежности и безумного, животного инстинкта. Мерлин, ну, неужели она не понимает, что если ещё раз так сделает, то я уже не справлюсь с собой и возьму её просто так… без всякой прелюдии?! Чтобы хоть как-то отвлечь себя от пошлых картинок, тут же пронесшихся калейдоскопом в моем напряженном мозгу и заставивших и без того напряжённый член практически взорваться от нового потока жаркой крови, я молниеносно просунул обе ладони под нежную спину, нащупывая миниатюрные крючки последней тканевой преграды. Как назло трясущиеся от сдерживаемого желания пальцы черпали песок, несколько сковывающий движения, а чертова застежка никак не хотела поддаваться моему натиску. Тогда с недовольным хрипом я накрыл ладонями кружевные чашки. Подцепив плавный верхний контур белоснежной ткани, я резко дернул ее вниз, выпуская из плена полную, упругую грудь, и с придушенным стоном удовольствия склонился ещё ниже над аппетитной плотью. Подхватив ладонями совершенные полушария, на вершине которых так призывно торчали крохотные, темные бугорки, я провел кончиком языка по ложбинке, наслаждаясь свежим ароматом юного тела. А пальцы тут же перебрались на упругие соски, захватывая чувственную плоть в своеобразный плен и перекатывая затвердевшие бусинки между подушечками. И только добившись требовательных вскриков, я, наконец-то, позволил себе накрыть ртом призывно торчащий сосок. Не выпуская его из влажных объятий своего рта, я обвел кончиком языка чувствительную плоть, а потом некрепко сцепил зубы у самого основания, заключая в своеобразный плен, чувствуя, как мне в плечи впились острые коготки её восхитительной обладательницы. Ощутив рефлекторные попытки Гермионы оттолкнуть меня, я с недовольным хрипом перехватил расшалившиеся ладони и одним уверенным движением подтолкнул их вверх, не позволяя девушке помешать моей страстной игре. — Виктор, — придушенный сип, насквозь пропитанный желанием, но я всё равно расслышал в нём глухую мольбу. Выпустил из своего захвата девичьи запястья, и они тотчас пробрались под майку, оцарапывая длинными ноготками бока. Я почувствовал, как Гермиона подцепила края хлопковой ткани и настойчиво потянула ее вверх. Мне совершенно не хотелось разрывать наше единение, но всё-таки пришлось это сделать. Оторвавшись от сладких губ моей девочки, я слегка отстранился от неё, вставая на колени. Возвышаясь над распластанной подо мной девушкой, я собственными пальцами подцепил тонкую ткань майки и одним уверенным движением снял её с себя и небрежно отбросил в сторону, вновь нависая над притихшей Гермионой. Я заметил, с каким восхищением девушка смотрела на меня, как её взгляд скользнул ниже и оценивающе пробежался по моей груди и животу. Где-то внутри поднялась легкая, неконтролируемая волна самодовольства — ну, да, рельефностью, подтянутостью и игрой внушительных мускулов я мог похвастать лет с четырнадцати. Впрочем, сейчас точно было не подходящее время для размышлений о своей физической форме. С лёгкой грубостью зарывшись пальцами в кучеряшках на любимом затылке, я ощутимо надавил вперёд, заставляя Гермиону стать еще ближе к себе, и с неиссякаемой жадностью нашел её губы тягучим поцелуем, с удовольствием ощущая, как мне навстречу метнулся юркий язычок, пока узкие ладони вновь занялись изучением моих плеч и спины, оставляя после себя колючие дорожки восхитительных мурашек. С нарастающим безумием я чувствовал, как трутся о мою обнаженную грудь острые соски, ощущая лёгкую щекотку из-за соприкосновения с шелком, опутывающим талию моей любимой девочки. Пока пальцы одной руки перебирали каштановые прядки, вторая ладонь метнулась вниз, скользя по полусогнутой стройной ноге. Раскрытая ладонь накрыла округлую коленку — и Гермиона тут же с тихим стоном прогнулась в пояснице и подалась мне навстречу, но ласкающая рука уже двигалась ниже, поглаживая изящные голени, смахивая крошечные песчинки с нежной кожи. Когда мои пальцы вновь коснулись обнаженной коленки, узкая ладонь моментально легла поверх моей кисти, в явной попытке подтолкнуть к более активным действиям. Что я тут же и сделал. Дрожащая от предвкушения рука пробралась под подол легкой юбки и прошлась вдоль плавной линии наружной поверхности округлого бедра. Кончик указательного пальца скользнул по боковой резиночке аккуратных трусиков, на мгновение поднырнув под неё, — сладостный, громкий стон заставил искренне улыбнуться и всколыхнул внутри настойчивое желание ещё немного распалить и слегка помучить мою чувственную девочку, хоть эта игра давалась мне ой как нелегко — ноющий, пульсирующий от дикого желания член требовал немедленного высвобождения и проникновения в жаркую глубину податливого тела. Стараясь отвлечься от жаркого клокотания внизу живота, я плавно пробежался кончиками пальцев по внутренней стороне бархатистой плоти раскрытых женских бедер. Возмущенный стон над ухом заставил прыснуть от смеха, а вонзившиеся в мочку после такой реакции острые зубки вызвали ответный акт лёгкой, дозволенной грубости — я впился зубами в чувствительную кожу в районе её подбородка, в то время, как моя ладонь легла плашмя на девичье бедро немного выше коленки и с силой надавила на него, вынуждая стройную ножку шире отодвинуться в сторону, делая ещё доступнее все прелести женского тела. Удерживая её в таком положении, я игриво потерся тазом о скрытую кружевом женственность — руки Гермионы тут же метнулись к пряжке на моих брюках. Возможно, если бы я сам не был на пределе, я бы ни в коем случае не позволил девушке так просто одержать победу над моей выдержкой, но… сейчас я уже сам готов был взорваться от перенапряжения. Я хотел её, как безумный. Ловкие пальчики быстро справились с хитроумным устройством медной пряжки и рванули в сторону удерживаемую кнопкой ткань. Ммм… наверное, потом ее придется заменить из-за подобной прыти. Впрочем, некогда было задумываться об этом, да, мне и не особо хотелось — прыткие пальцы уже вовсю занялись молнией. И глазом не успел моргнуть, как узкая ладошка шаловливо скользнула в образовавшуюся в брюках прорезь и накрыла поверх трусов затвердевший член, срывая с моих губ позорный, жалобный стон. А юркие пальчики уже оказались выше. Острый ноготок прошелся над верхней резинкой трусов, подныривая под натянувшийся хлопок, но тут же выскальзывая назад. Ох, кажется, не один я люблю доводить до исступления. Резко оттянув от себя игривые ладони, я отстранился от распоясавшейся девушки. — Виктор? — в мелодичном голосе отчётливо прозвучали удивление и лёгкий, едва уловимый страх. Приподнявшись на локтях, Гермиона с опаской посмотрела на меня снизу вверх, но заметив, мои поспешные попытки справиться с мешающей одеждой, с облегчённой улыбкой опустилась назад на песок, призывно закусывая пухлую губу: — Иди ко мне, — шелест нападающих на берег волн побудил этим тихим, томным приглашением к ещё более откровенным и развязным действиям. Две разновидности ткани так и застряли где-то в районе бёдер, но у меня уже не осталось никакого желания с этим разбираться. Скользнув взглядом по мягко всколыхнувшейся полной груди, так призывно, так возбуждающе белеющей в серебристых отблесках луны, я тут же приник губами к восхитительной плоти, очерчивая кончиком языка совершенный контур. — Пожалуйста, — невнятное мычание где-то сверху дало понять, что не одному мне уже очень тяжело себя сдерживать. Пока мои губы изучали напряженные сухожилия на тонкой шее, ладони одним настойчивым движением задрали юбку. А дальше я сделал то, о чём так настойчиво просило возбуждённое тело в самом начале этого сладострастного безумия. Пальцы ухватились за насквозь промокшую кружевную ткань и рванули ее вбок, оголяя самую уязвимую часть женского тела. Кажется, вся имеющаяся в моем организме кровь тут же хлынула вниз, до предела наполняя пещеристые тела торчащего колом члена — каждая клеточка моего обезумевшего тела умоляла тут же взять эту женщину, но остатки разума кое-как побороли вырвавшуюся из-под контроля похоть. Раскрытая ладонь плашмя накрыла неимоверно влажное местечко — и Гермиона без предупреждения подалась тазом вверх, теснее соприкасаясь с моей рукой, настойчиво прокручивая бёдрами, вызывая легкое, но такое необходимое трение: — Ну же, Виктор! Пожалуйста! — с жалобным стоном проскулила девушка. Не слушая её мольбу, я прокручивал кистью, массируя подушечками пальцев мягкие лепестки невероятно влажной плоти, в то время, как мои губы оставляли россыпь лёгких прикосновений на её губах. — Хочу! Хочу тебя! — наслаждаясь этим призывом, я прикусил девичью губу и слегка оттянул, посасывая нежнейшую плоть. Оторвавшись от мягких, до сумасшествия влажных складочек и обхватив ладонью свой изнывающий орган, я игриво провел головкой члена вдоль припухших половых губ, с удовольствием подмечая, как навстречу этой ласке дернулись обнаженные бедра, как Гермиона до предела прогнулась, рефлекторно пытаясь успеть за моими движениями. Её пальцы вцепились в мои плечи, красноречиво подталкивая двинуться ниже. — Ну же… — истеричное хныканье в мой ласкающий рот. И я понял, что исчерпал все возможности самоконтроля. Я больше не мог сдерживаться, поэтому сделал то, о чем так настойчиво Гермиона просила под аккомпанемент одобрительных, гортанных стонов. Прижав головку члена к неразработанному входу, прикрытому аккуратными губками, я с силой надавил бедрами, наконец-то ощущая необходимые мне влажность и жар. Мерлин, она была до боли узкой и до сумасшествия влажной! Такая… идеальная. Едва слышный всхлип прямо мне в губы заставил тут же опомниться и ненадолго забыть о своих ощущениях и желаниях. Я замер, стараясь не думать о том, в каком именно положении мы сейчас находимся, и с беспокойством посмотрел на освещенное холодным, серебристым сиянием лицо, подсознательно страшась увидеть на нем гримасу боли. А вдруг я… переборщил?! — Глубже! — настойчивые пальчики, вцепившиеся мне в шею, жаркое дыхание на губах и требовательное движение пленительных бедер — и все опасения развеялись в одночасье, даря взамен ощущение сказочного давления вокруг напряженного члена. Хриплый, протяжный стон в приоткрытые девичьи губы. Сколько лет я не позволял себе даже думать о том, что однажды мы всё-таки позволим себе нечто подобное. Никогда в жизни я не желал женщину так сильно, как сейчас. Никогда в жизни мне не было так хорошо. Я никогда не был ласков с женщинами — всегда брал их так, как того хотелось именно мне. Я никогда не заботился о том, что они чувствовали в процессе нашего бурного, жёсткого секса — на первом месте всегда стояли мои желания — желания моего тела и прихоти мужского эго. Но сегодня всё было совсем по-другому. Каждая частица моего тела требовала бурных, диких толчков, но я не двигался, давая Гермионе привыкнуть к появившемуся чувству заполненности. Подсознательно я понимал: если мне сейчас так тесно, то Гермионе точно необходимо немного времени, чтобы привыкнуть к моим размерам. А пока… пока мне хотелось сказать ей то, в чём я так и не успел признаться. Ласково заведя за кончики девичьих ушей спутавшиеся, падающие на лицо локоны, я обхватил ладонями нежные щеки и, перед тем, как мои губы нашли её сладкий ротик, выдохнул: — Я люблю тебя, — и только после этих слов позволил себе сделать первый неуверенный толчок в тесном, жарком лоне. — Я… — придушенный стон, но я так и не дал Гермионе что-либо добавить и углубил поцелуй. С каждым новым толчком я двигался увереннее, резче, глубже, с удовольствием подмечая, как судороги наслаждения сковывают мышцы прекрасного лица. Острые коленки сами, без моей помощи обхватили мои обнажённые бока, стискивая их в своем пленительном, возбуждающем захвате, а сама Гермиона все увереннее и настойчивее подавалась навстречу, идеально подстраиваясь под каждое мое движение, делая наш контакт до сумасшествия тесным. Как бы мне не хотелось раствориться в собственных ощущениях, но я по-прежнему не позволял своему сознанию уйти за ту невидимую черту блаженства. Я чувствовал, как Гермиона дышит всё чаще и рванее, как она всё хаотичнее толкается мне навстречу, но, к сожалению, моё собственное многомесячное, неудовлетворённое желание сыграло сейчас очень злую и неприятную шутку — как бы я ни старался оттянуть конец этого сладостного безумия и вначале обеспечить пропуск в рай мечущейся подо мной девушке, я… не выдержал. Я кончил с придавленным, хриплым рыком — в голове будто взорвался многозалповый фейерверк, а его ослепительные вспышки разлетелись по моему подрагивающему от экстаза телу миллиардами жалящих огоньков. Когда я наконец-то пришел в себя и вернулся в реальность, то тут же ощутил над ухом судорожные, сдавленные вздохи. Больше всего на свете опасаясь увидеть в глазах Гермионы обиду, я навис над девушкой, внимательно вглядываясь в каждую черточку любимого лица: шоколадные глаза, не таясь, смотрели на меня, а на чувственных губах играла усталая, но искренняя улыбка. Ещё шире улыбнувшись, Гермиона ласково накрыла ладонью мою щёку, но я перехватил хрупкое запястье и оставил на нём череду мягких поцелуев. Но какой бы девушка не была ласковой и умиротворенной, от меня все равно не укрылась искра разочарования в карей бездне. Я понимал, что она так и не успела достигнуть желаемой и такой необходимой нам обоим разрядки. Не задумываясь больше ни секунды, я смял податливые губы решительным поцелуем и, подхватив расслабленную коленку, вновь отвёл её в сторону — удивленно-восхищенный хрип стал наивысшей наградой за эти действия и великолепным толчком к дальнейшему продолжению. Кончиком указательного пальца ласково прошелся снизу вверх по припухшей, неимоверно влажной и чувствительной щелочке, добираясь до сосредоточения самых сильных женских ощущений, и обвел по кругу крошечный, напряженный до предела бугорок клитора, срывая с пухлых губ одобрительный вскрик. Но мой палец уже соскользнул с этого волшебного местечка и резко, одним движением проскользнул в тесную глубину, чтобы уже через секунду покинуть бархатистую влажность и вновь подразнить обезумевшие рецепторы клитора, размазывая собранные соки. А потом вновь ворваться в податливое лоно. И еще раз. И еще… Я чувствовал, как с каждым моим движением, Гермиона всё быстрее и сильнее дергает бедрами, но в какой-то момент ее ощущения окончательно вырвались из-под контроля, и девушка бешено впилась ноготками в моё уже слегка занемевшее запястье и проскулила: — Ещё совсем чуть-чуть! Ах! Пожалуйста! — оглушительный стон-признание — и я тут же поменял положение своей кисти, всеми силами стремясь дать девушке то, о чем она так искренне, так надрывно умоляла. Теперь подушечка большого пальца безостановочно терзала напряженный комочек, пока указательный на всю длину фаланг быстро и часто исследовал узкую влажность. — Сильнее! — новый всхлип, и я тут же присоединил средний палец, до предела ужесточая свое проникновение, с нахлынувшим удовлетворением замечая, как Гермиона зажмурилась, в явной попытке не упустить надвигающую волну наслаждения, и сосредоточилась на этой подкатывающей лавине. С новой порцией возбуждения я наблюдал, как острый кончик розового языка то и дело проглядывал между раскрытых в глухом стоне губ, как одна девичья ладонь неосознанно зарылась в разметавшихся по песку локонах, пока вторая еще жестче вцепилась в мое запястье. А потом… пропитанный солью воздух прорезал дикий, яростный крик-стон, а вокруг моих пальцев бешено запульсировали податливые, бархатистые стенки женского естества. Я с нежностью осыпал ласковыми, короткими поцелуями покрывшийся испариной лоб, закрытые веки, подрагивающие от нахлынувших чувств ресницы, раскрасневшиеся щеки и продолжал легонечко гладить ладонью успокаивающееся местечко, стремясь своими прикосновениями продлить время её блаженства. Хрупкие руки обвили мою шею и потянули к своей обладательнице — я и не думал сопротивляться. Лёгкое касание пухлых губ, в каждом движении которых сквозила благодарность, резкий, неожиданный выдох и едва различимое: — Я люблю тебя.