Ручейки по щекам - это начало весны

В голове до неприятной тяжести по всему телу пусто. Такое случается, когда вливаешь в себя крепкий алкоголь всю ночь напролёт. Наверное, из-за того, что я долгое время не пил как следует, тяжело. Кажется, что руки и ноги налиты свинцом, от чего желание шевелиться напрочь отбивает. Не слушающейся рукой стараюсь нащупать телефон, запутавшийся в полинявших простынях. Выходит из ряда вон плохо. Однако, спустя несколько минут пальцы всё же цепляются за стеклянный корпус телефона. Время на экране, если не озадачивает, то заставляет хотя бы сморщиться. Середина дня, а я всё ещё в постели. Воскресенье, почти конец мая. Что может быть хуже? Воздух за окном сухой и горячий, а солнце, палящее ярким светом, даже сквозь плотные шторы, нещадно выжигает покрасневшие глаза. Люди на улице уже дышат летом. Радуются ему. Пришедшему теплу и распустившейся во всю яркой зелени. Настроение — не вставать с кровати до тех пор, пока яркий диск, висящий на небе, не сядет. А ещё лучше сдохнуть прямо здесь. Лёжа в футболке, пахнущей пылью и алкоголем, с пустым желудком и отвратительным запахом изо рта. На самом деле, я не против смерти. Только почему-то боязно умирать сейчас. Будто упущу что-то важное. Чёрт с ним. Переборов желание не вставать, я поднялся на ноги и лениво поплёлся к холодильнику, чтобы наконец-то наполнить себя холодной водой. Усевшись на металлический стул с запотевшей бутылкой в руке, я упёрся взглядом в стену. Не то что бы на обоях какой-то невероятно красочный и интересный рисунок. Просто… Когда всё стало настолько плохо? В какой момент я стал таким? Осознание накрыло с головой уже давно. А Бэкхёна… стало жалко. Поэтому я избегаю его, игнорирую звонки и всю неделю экзаменов, старательно обхожу те места, в которых он может бывать. Но вчера не получилось. Вчера он встретил меня при входе в университет. Почти плакал. Спрашивал, что не так. Что он сделал. А я молчал, смотря на то, как у него внутри что-то рушится. Сейчас самому тяжело. Я привык к его присутствию рядом. К запаху мягкой кожи, витающему в воздухе. К маленькому телу, жмущемуся ко мне во сне. Мне странно не видеть его ботинок при входе и не слышать его голоса, звенящего во всей квартире. За эти пару месяцев он прочно обосновался не только рядом со мной, но ещё и во мне. Где-то в груди. И снова щемит. Тянусь за пачкой сигарет, даже не утруждая себя подойти к окну, закуриваю в комнате. Дым, когда-то давно казавшийся едким, больше не такой. Горечь привычно-нормальная, больше не отвратная, как раньше. Я привык к дерьму. Возможно, если сильнее затягиваться, то безликая звенящая пустота внутри прекратит быть такой невыносимой. Дым полупрозрачной сетью поднимается к потолку, забвенно растворяясь в воздухе. Громкий и очень частый стук в дверь разбивает тишину на тысячи мелких осколков. Глаза в одно мгновенье обращаются к коридору, к шуму. Но я по-прежнему остаюсь на месте, даже не думая о том, что надо открывать. Спустя пару минут дробь становится отчаянней; поднимаюсь и, не доходя до двери, замираю. В глазок не смотрю, но знаю — тарабанит Бэкхён. Слышу его судорожные вздохи. Но дверь не открываю и не буду. Ему лучше со мной не связываться. Я ему помогаю. Отрезаю от того, что его калечит. От себя. Удары в дверь и всхлипы за ней продолжаются до тех пор, пока на лестничной площадке эхом не раздается низкий мужской голос. Раздражённый. И сдавленное беновское «простите». Крик не прекращается, а становится только более резким и обвиняющим. В сторону Бэка сыплются обвинения и угрозы, раз за разом становясь всё жёстче. Внутри что-то лопается, словно струна, на словах «Сейчас я тебе…». Дверь открываю резко, удивительно, что она с петель не слетела. Сосед, мужчина лет сорока пяти, в растянутой грязной майке и протёртых спортивных штанах, стоит занеся руку над головой. Готовится дать пощёчину тому, кто заведомо слабее. Две пары глаз обращаются ко мне — одни грустные, с радостью, начавшей блистать где-то на дне сквозь линзы очков, а вторые разъярённые. — Что, блядь, ты делаешь? — рычу я ему, становясь перед Бэкхёном и явно не думая ни о каком уважительном тоне. — Ты это МНЕ? — гнусавит мужик, — Как ты, смеешь, щенок? — рука опускается, но уже к моему лицу. Однако так и не касается его. Заламываю ему конечность, стараясь причинить как можно больше боли. Он матерится, обещая вызвать полицию. Но после того, как я с силой прикладываю его головой об стену — затыкается. Бэкхён испуганно жмётся где-то позади, не зная, куда ему деться. — Не суйся, понял? Нажираешься в своей квартире, так и сиди там! — прогремел я, прижимая его лицо к обшарпанной подъездной стене. Через мгновенье толкаю мужика в дверной проём, а Бэкхёна хватаю за руку, затаскивая домой. В тёмной прихожей тесно. Даже очень. Бэк стоит в тридцати сантиметрах от меня и смотрит в лицо, задрав голову. Глаза раскрасневшиеся от слёз, а нос опухший по той же причине. Однако взгляд совсем мягкий. Пьющий. — Ты нахуя припёрся? — кричу я, внезапно и грубо упираясь рукой в стену и пригвождая его, тем самым, к обоям. Дышит часто, быстро вздымая остренькие плечи, спрятанные под тканью плаща. Не отвечает, но и взгляд, на удивление, не отрывает. Уже не боится, как раньше. Д-о-в-е-р-я-е-т. — Почему молчишь? — крик неоправданно громкий, Бэкхён близко — только наклонись. Улыбается лишь уголками губ и глаза прикрывает. Мне только и приходится стоять в ступоре, наблюдая за тем, как он молчит. Резко глаза распахиваются и блестят чем-то непривычным. В следующее мгновение — его губы на моих. За эти дни я уже, наверное, отвык от чего-то такого… идеального для меня. То, что чувствуется, именно так, как должно быть. Холодные руки, забравшиеся в волосы и податливые губы, распахивающиеся тогда, когда надо. До тумана в голове хорошо. Нравится прижимать собой Бэкхёна, нравится слышать его негромкие стоны в поцелуй и чувствовать горячий воздух, выдыхаемый им, на коже. И всё-таки отрываюсь от него. Я решил отпустить его. Даже если силком придётся отталкивать от меня. — Выметайся! — контраст между чувствительным поцелуем и жёстким приказом ощущается мурашками по спине. — Не уйду. — впервые за всё время противится он. — Ты меня вообще слышишь? — для убедительности хватаю его за горло, немного сдавливая, — Проваливай или сломаю тебе что-нибудь! — ломать, конечно не буду, но угрозы, надеюсь, сработают. Не срабатывают. — Да хоть всего ломай! Только разреши быть с тобой. Просто быть, я могу даже не говорить. — страха в голосе ноль, как и сомнений, — Прошу. Последний шанс. Минуты тянущего молчания. Два человека, разделённые расстоянием вытянутой руки. Два взгляда, упирающиеся друг в друга. Мой — чёрный и тяжёлый испытующий и его — принимающий всё и ждущий. Если я буду рядом — он точно сломается рано или поздно. А мне почему-то не хочется, чтобы он разбился. И пусть решение оставить его, застыло в моей голове, иногда нужно наступать на горло своим принципам. В конце концов он с самого начала должен был догадываться, что отношения со мной — это про боль. Это про порезы на тонкой, словно рисовая бумага, коже. Это про ночные кошмары до прилипшей от пота футболке к телу. Это про безнадёжность. Он всё понимает по глазам и прижимается ко мне. — Спасибо. — шепчет он, притягиваясь к моей шее. И от нежности, исходящей от него по телу пробегается тысяча мурашек. В голосе, мягкости его движений и в бархатной коже есть нечто близкое и объятое теплом. Кладу руки и крепче прижимаю к себе, может так он будет рядом? Нос упирается в копну русых волос, пахнущих ментоловым шампунем. Бён дышит рвано и тяжело, скорее всего, силясь не плакать (может и нет, но я привык так думать), и сжимает в кулачках ткань моей футболки. Не отпустит. От этих слов внутри всё судорожно сжимается. Медленно провожу носом по его уху. От этого Бэка передёргивает. Рукой касаюсь его плаща. — Снимай, — не требование, просьба. Парень, в свою очередь, охотно стягивает с себя бежевую вещицу, оставаясь в полосатой голубой рубахе и тёмных джинсах. Веду его за собой в комнату, где сажусь на повидавший многое диван. Бэкхёна буквально заставляю сесть ко мне на колени, на что он неловко соглашается, разводя ноги в стороны и полусогнутыми пристраивая их по бокам от меня. Дрожит мелко, уставившись на мои губы, но ничего не делает. — Очки. — снимает, скидывая их прямо на пол. Продолжения ждать не приходится, теперь я тянусь за его губами. Мягкими и податливыми, сминать которые хочется всё больше с каждой минутой. Кусать, а потом зализывать. От этого Бэкхён стонет. А от его стонов голова идёт кругом, хочется больше. Руки запускаю под рубаху, поглаживая мягкую кожу на спине. Там-жарко. От прикосновений ток идёт по рукам, застревая только внизу живота и образуя там тугой ком из напряжённых нервов. Бэкхён, держащий руки на моих плечах, прогибается в спине, открывая для поцелуев ещё и шею. Его рубашку медленно расстёгиваю, языком спускаясь вслед за пальцами. Бён тянет меня за волосы и от ласк, кажется, будто тает, расплываясь прямо в руках. В моём теле тоже невообразимый микс гормонов, которые ищут выход через касания. Ладонь кладу ему на стояк. Тут всё плохо, что Бэкхён подтверждает слишком сдавленным выдохом, вылетевшим из пошло распахнутых губ. Встаю на ноги, подхватывая Бэкхёна, чтобы тут же опуститься на кровать, придавливая Бёна собой. С его тонких ног стягиваю джинсы, с себя — футболку и штаны. И он не против, когда я вновь припадаю к нему. Температура в комнате, наверняка, не поднялась ни на градус, но чувствуется так, будто воздух нагрелся до ста по Цельсию. Бэкхён податливо разводит ноги, закидывая их за мою поясницу и стонет в губы, когда рукой касаюсь его сосков. Почти задыхается, когда моя рука ложится на его член. Несмотря на тонкую ткань трусов, прикосновения будоражат. Будят внутри что-то, жаждущее делать приятно, а не только получать. Хочется, чтобы он извивался подо мной, прося большего, как сейчас. Бэкхён, зажмурив глаза, толкается членом к ладони, стонет от поцелуев в шею, которые наверняка останутся синяками, начинает царапать спину, когда в очередной раз прохожусь от головки к основанию. Снимаю с него трусы, но потом зависаю. Не хочу делать больно, а без смазки… Бён, разметавшийся на простынях наводит на меня затуманенный взор и так ничего не видящих глаз. Будто совсем пьяный. Без слов понимает, что надо. — У меня есть собой. — урывками поясняет он. Я впервые осознаю, что Бэкхён всегда сам себя растягивал, сам приносил смазку и презервативы. Для того, чтобы я удовлетворялся его телом. Он спрыгивает с кровати, стыдливо прикрывая стоящий член путаясь в одеялах. Даже без очков он находит в кармане красный флакончик с лубрикантом, а я пялюсь на его тонкую спину и небольшие упругие ягодицы. Красиво. — Давай сюда, — я тяну руку и вижу, как округляются его глаза. — Я могу сам… — тушуется Бён. Руку я не опускаю, и он послушно вкладывает в неё тюбик. То, что раньше казалось противным, сейчас привлекает. Хочется узнать и помочь… Но чтобы всё было хорошо. Напряжённость Бэкхёна снимаю серией поцелуев по телу и парой движений по члену. Он снова готов ко всему, и слишком бесстыдно смотрит на меня, кусая зацелованные губы. Языком дохожу до сосков, заставляя Бёна поджимать пальцы на ногах. Отрываюсь, чтобы выдавить на руки смазки. Слишком неуверенно возвращаюсь к поцелуям, одним пальцем проникая в Бэка. Жарко и узко, а ещё — знакомый комочек нервов, от прикосновений к которому, Бёна передергивает. Он уже, кажется, вообще не прекращает издавать звуки. А они только подначивают, убеждают добавлять ещё палец. Активнее шевелить. Губы гуляют по телу, вместе с зубами и языком делая из Бэкхёна сплошную эрогенную зону. К двум пальцам добавляется и третий, а это значит, что руки заменит другое. От чего хорошо будет не только Бэкхёну. Боксеры путаются у ступней, но всё же оказываются на полу. Бён пытается смотреть в глаза, когда я в него вхожу. Это более, чем просто интимно. В его взгляде вижу всё, будто чувствую это вместе с ним. Как будто мы стали единым целым. Ловлю каждый его вздох и взгляд, ускоряясь. Когда самому становится почти невыносимо, несколькими движениями заставляю его кончить. Следом я. Становится хорошо от наслаждения, волной пробежавшего по телу и от усталости, заставляющей повалиться на спину. Бён спрашивает разрешения вытереть сперму об простыни. Вместо ответа стираю белесые разводы с его живота. Сам притягиваю его к себе. Бэкхён молча упирается своими ладошками в мою грудь. Ласково. Не говорим, но чувство поделено на двоих.