Ручейки по щекам - это начало весны

— Чанни, да не расстраивайся ты так! — Звонко рассмеялся Бэкхён, заваливаясь на спину и хватая пачку чипсов, лежащих рядом со мной. — Нет ничего страшного в том, что ты всё время проигрываешь. — Бён мимолётом коснулся рукой моего колена. Почти весь день мы торчим у Бэка дома и играем в плэйстейшен. Сегодня вечером его мать выпишут, поэтому мне придётся возвращаться к себе в квартиру. Хотя здесь мне нравится намного больше. В просторной светлой комнате, кардинально отличающейся от моей, пахнет не сигаретным дымом, а сырными снеками, в стаканах совсем не алкоголь, да и сдавленные стоны уступают своё место смеху. Звонкому и искрящемуся, принадлежащему Бэкхёну. Я, на самом деле, и не старался выигрывать в глупые детские игры, просто поглядывал на Бёна временами. Смотрел, как он заинтересованно управляет нереальными людьми и машинами, мелькающими на экране. Теперь как-то чаще становится заметным, что Бэкхён — всё-таки красивый. У него изящные черты лица: всегда сияющие глаза, обрамлённые рядами длинных пушистых ресниц, немного тонкие, но не менее притягательные от этого губы и, блядь, до безумия манящая родинка прямо над ними. Сейчас полдень, но из не заправленной кровати мы фактически не выбирались. Это потому, что он не хочет, чтобы я уходил. А мне непременно придётся рано или поздно. — Вставай, Бэкхён. — угрюмо диктую я, смотря куда-то поверх русых растрёпанных волос. Парень игриво склоняет голову, сидя на коленях и протягивая: — Не хочу-у. Пожимаю плечами и начинаю делать вид, что поднимаюсь, но в рукав футболки впиваются тонкие пальцы. — Ты куда? — Домой. Тут же меня никто не слушает. — Бён уже прижимается к моему плечу щекой. — Слушает, честно. Я просто хочу, чтобы ты остался ещё немного. Слова его — чистая правда, понятно и без подтверждения. Когда я касаюсь его подбородка, видно, как мурашки пробегают по шее. Голову поднимаю на себя и заглядываю ему в глаза. — Целуй. Зрачки напротив меня мгновенно расширяются. Но это уже давно не из-за неопределённого страха, напротив. Бэкхён любит поцелуи, руки на его спине и горячий воздух, опаляющий кожу. Он тянется к моим губам решительно, хоть и с долей некоторой осторожности. А потом прикосновение, мягкое и чувственное. Трепетное до невообразимых ощущений, бегущих по телу. По привычке углубляю поцелуй, языком скользя внутрь его рта. Бён же послушно следует за моими движениями и, кажется, извивается всем телом. Разрывать поцелуи, оставляя без продолжения — сложно. Но сделать это всё же приходится. — Всё. Я хочу поесть, перед тем как уйду. — говорю прямо ему в губы, дожидаясь того момента, когда он отстранится. — Может… — Бэкхён губами скользит по шее, так, как обычно делаю я. Вылизывает кожу, уже не невинно, чтобы спуститься ниже и… — Нет, Бэк, я не хочу встретиться с твоей матерью. Он мычит что-то невнятное, съезжая с моих колен, и совершенно угрюмо, понурив голову, плетётся на кухню, громко топая пятками. Я провожаю его нескладный силуэт в растянутой футболке взглядом и падаю на матрас. Странно от той мысли, что я к нему привык. Мне как-то нормально с ним. Бэкхён мне даже, чисто внешне, нравится. А характер его тоже подходящий. В общем, неплохо что всё так вышло… вроде. Однако в одном я уверен — это не чувства. Не любовь и даже не симпатия. Головой же понимаю, что он такой, а не сердцем… Из кухни раздаётся негромкий лязг посуды, а потом шипение масла. Бён часто готовит. Каждое утро для меня и днём к тому же. Ему как будто нравится. Супы, закуски, каши — всё это получается у него весьма недурно. И где он только научился? Теперь начинает напевать. Тихо-тихо. Голос у Бэкхёна тоже приятный. Похож на тягучую патоку — густой и какой-то сладкий. Эта песня вынуждает выглянуть в дверной проём и снова смотреть на него. Забавный. Немного пританцовывает в такт той же песне, что сам и поёт. Ухмыляюсь. Всё совсем по-дурацки. Мысли прерываются звонком на мой телефон. Смотрю на дисплей, и от увиденного мурашки пробегают по телу, словно меня окатили ледяной водой, а ноги становятся ватными. — Чанёль, почему не отвечаешь? — кричит из кухни Бэкхён, но я уже не обращаю на него никакого внимания. Мне звонит мать. Впервые за четыре года. Мазнув по экрану пальцем и проглотив тугой ком в горле, подношу телефон к уху. Моргать уже давно не получается, дышать тоже. — Алло? — голос матери изменился за это время, стал более усталым, как и она сама, наверняка. — Ты тут? Я, на самом деле, не могу ничего ответить и едва выдавливаю из себя хриплое: — Д-да. — Твой отец умер. Завтра похороны. Надо, чтобы ты был. Адрес скажу позже, — сухо произнеся это, она завершила вызов. А я остался стоять с телефоном у уха и с совершенно отсутствующим понятием того, что происходит. Она… она позвонила мне, только чтобы сказать это. Даже не попрощалась. Ей, как и прежде, плевать. Если бы… если бы он не умер, она бы не позвонила? Наверняка она счастлива, что так получилось. Вернувшееся дыхание сбилось, а края мобильного начали больно впиваться в сжатую ладонь. — Ч-чанни? — робко выроненное слово, постепенно возвращает меня в реальность. Передо мной стоит Бэкхён и обеспокоенно заглядывает в глаза, — Что-то произошло? — Нет. Всё нормально. — отвечаю я и надеюсь, что голос не сломается в момент моей слабости. — Тогда почему… — Не почему. Мне пора идти. — я собираю вещи под взглядом ничего не понимающего Бёна и пихаю его в сторону, когда покидаю комнату. — Ты ведь ещё не поел. — цепляется за мою руку он. — Мне. Надо. Идти. — цежу сквозь зубы, чеканя каждое слово. Бэкхён стоит в коридоре, переминаясь с ноги на ногу, пока я надеваю кроссовки. Мнётся и всем своим естеством хочет помочь, хотя даже и не понимает, что происходит. — Ты не скажешь, что случилось? Ладонью уже ощущаю холод дверной ручки, но прежде, чем повернуть, отвечаю не разворачиваясь. — Он сдох. Мой отец, блядь, наконец-то умер.

***

В этой квартире всё стало иначе. Комната, в которой я раньше спал, стала совсем чужой. Отсюда выкинули всё, что было связано со мной, даже прежние обои безжалостно содрали со стен. Теперь здесь стоят книжные полупустые стеллажи и продавленный диван. Будто мне никогда не было тут места. На стенах никогда не было семейных фотографий или чего-то напоминающего что мы одна семья. Что мы, вроде как, должны быть самыми близкими людьми друг для друга. Однако кое-что осталось прежним: напряжение в воздухе и невесомые шаги матери, тенью перемещающейся по крохотной квартирке. За эти четыре года она тоже изменилась. Стала в несколько раз старее, будто бы ей скоро восемьдесят, а не сорок пять. Плечи осунулись, а спина сгорбилась. Волосы, как всегда, собраны в пучок, а одежда закрывает максимально много — так она скрывала синяки раньше. С тех пор, как я переступил порог, мать не произнесла ни одного слова. Не поприветствовала, распахнув дверь, не сказала, что ей тяжело от смерти отца. Она молча ходила по квартире, собирая документы, молча утюжила ханбок и взглянула на меня всего раз. Когда прикрепляла ленты скорбящего на рукав моего чёрного пиджака. Я сидел, опустив голову, но всё же осмелился взглянуть ей в глаза. В них — только холод. Он пробирает до мозга костей и заставляет съёжиться. Я… Я не знаю, за что можно так ненавидеть. Отчего-то я схватил её за ладонь, в надежде получить хоть ничтожную каплю внимания, но она тут же откинула мою руку, будто я весь в вязкой слизи. Хотя, возможно, так и есть. Потом, стоя уже у порога, она всё же сказала: — Я оставлю здесь ключи. Встретимся в поминальном зале. И вот я сижу один в пустой квартире, наполненной горькими воспоминаниями, и смотрю в стену. Она не сожалеет. Наверное, даже чувствует облегчение. Её мучитель наконец-то сдох. И от него теперь на этом свете остался только никчёмный я. Мать, скорее всего, и от меня хотела бы избавиться. Сейчас я поеду в место, где мне будут говорить о том, как сожалеют мне из-за смерти этого ублюдка. Многие будут стараться давить слёзы, а потом спешно покидать зал с его фотографией и цветами чтобы впредь не касаться нашей «семьи».

***

Мои ожидания полностью оправдались и я, как старший сын, принимающий слова сожаления, хочу блевать от лицемеров вокруг. «Он был замечательным человеком», «Мне так жаль, что эту землю покинул достойнейший». В ответ на всё это я сухо киваю, даже не вслушиваясь в чужую речь. Сидеть с каменным лицом и постоянно провожать в соседний зал людей, которых я впервые вижу стало не так сложно, как с самого утра. А вот не обращать внимания на приподнятое расположение духа матери не так просто. Она ходит пить соджу почти с каждым пришедшим, и с каждой выпитой рюмкой печали в её голосе и выражении лица становиться всё меньше. Люди запускают с собой свежий воздух с улицы, но он по-прежнему уступает место спёртому и застоявшемуся. Гроб у дальней стены больше не смущает. Только кажется каким-то непривычно громоздким в съёмном зале поминальных услуг. Сюда заходит очередной мужик в застиранном костюме с гримасой скорби. Кажется, они работали с отцом в одной бригаде, хотя какое это имеет значение. Он подходит ко мне и коротко кивает головой, прежде чем пройти к портрету умершего. Становится на колени и клонится, а потом громко вздыхает и качает головой, мол так быть не должно. Мать уже вскочила на ноги, чтобы проводить его к столам с закусками и выпивкой, находящимся в соседнем зале. Угрюмо пронаблюдав, как они покидают помещение, я уткнулся в экран телефона, чтобы тупо уставиться на светящуюся картинку. Когда же закончится этот ёбаный день. Но тень, нависшая прямо надо мной, отвлекает. Подняв глаза, я не знаю как реагировать. В лице Бэкхёна чётко читается обеспокоенность. Но какого хуя он делает здесь?! Откуда узнал адрес и зачем притащил свой худощавый зад на этот ублюдский поминальный ритуал. На ноги меня буквально подбрасывает, за руку его дёргаю так же грубо, как и волоку за собой на улицу. Завернув за угол здания толкаю парня к стене, нависая над ним. — Что ты, блядь, тут делаешь?! Бён хлопает глазами, а телом дрожит так сильно, что кажется, вместе с ним трясётся и земля. Он глотает комок в горле, старается пристроить куда-нибудь взгляд. Но у него не получается, потому что слова из меня вырываются наружу быстрее, чем его способность что-либо сделать. — Какого чёрта?! Стало так интересно, как выглядит мой дохлый папаша?! — лицо, по ощущениям, стало багрово-красным, а под плотно прилегающим воротом вздулись вены, так, что галстук приходится ослабить, — Думал, я страдать буду?! Рыдать?! Я его всю жизнь ненавидел! Мне похуй. Твоя жалость ни к чему! — Ладони стали плотно сжатыми кулаками, и коротко остриженные ногти больно впились в руку. Глазами чёрными, полными злости, тараню Бёна, которой вот-вот заплачет, — Или хочешь поиздеваться надо мной?! А?! Отвечай! Бэкхён трясёт головой из стороны в сторону, мычит что-то невнятное, в чём с трудом разбирается «Чонин». От имени этого подонка гнев перерастает все границы, кулак влетает в стену аккурат возле бёновой головы. Костяшки о кирпич сбиваются, но боли не чувствую. Не чувствую вообще ничего, кроме жжения в груди. И злости. От зажмурившегося Бэкхёна взгляд не отрываю до тех пор, пока из помещений сквозь открытые окна не слышится шум разбивающейся посуды. Однако реагирую не только я, но и Бён, что всё ещё едва стоя на ногах, смотрит на меня. Что происходит внутри — понятия не имею, но с места срываюсь так быстро, как могу из-за плохого предчувствия. Зал с гробом пустует, а вот из соседнего раздаётся истеричный женский крик. Матери, определённо. В комнату залетаю на чистых инстинктах, но так и замираю в дверном проёме. Посреди комнаты, над низкими столиками возвышается мать и сестра отца, явно возмущавшаяся ранее. Они стоят посреди осколков, бывших когда-то посудой. К женщинам обращены несколько десятков удивлённых глаз, тех, кто пришёл сюда нахаляву «почтить» умершего. Мать, слышно по голосу, совершенно пьяна, настолько, что едва стоит на ногах. Но кричать не прекращает. Вернее, выть. — Да лучше бы он меня убил, чем так жить. Я не-на-ви-жу его. НЕНАВИЖУ! И если бы он сам не умер, я убила бы его… — Рваные фразы пропитаны горечью и обидой настолько, что некоторым людям даже становится её жалко. — Как ты смеешь такое говорить… — шипит моя «тётя» двигаясь на мать. Кажется, она может её ударить. От этого что-то внутри побуждает встать перед сестрой отца. — Не смей. — говорю тихо, но пухлая женщина, несильно дрогнув, отступает назад. — А вы! Что расселись? Напились — проваливайте! Люди, до этого сидевшие бездвижно, вмиг зашевелились, стараясь как можно скорее покинуть помещение. Я дышал глубоко. Давление ощущалось даже физически, и пока все почти бегом двигались к выходу, я с матерью застыл в центре чёртовой скорбной комнаты. Примерно через минуту зал опустел, и мы остались одни. Из-за неопределённого страха мои ноги будто приросли к полу, и я, оцепенев, прислушивался к материнским всхлипам. Когда я наконец развернулся, мои глаза сначала сфокусировались на её лице, бывшем когда-то красивым и утончённом, сейчас же оно исказилось временем и плачем. Она дала мне пощёчину. — И тебя ненавижу! С самого рождения. Господи, как я пожалела, что не убила тебя, когда ты был ещё в утробе. — Она подняла на меня глаза, полные невероятной злобы, которую я чувствовал каждой клеткой своего прогнившего напрочь тела. Ещё один удар, боли от которого не чувствуется совсем. Болит внутри. Боль, отходя от сердца, проедает все органы, течёт по венам, заставляя меня истуканом стоять на месте и молиться о том, чтобы продолжения не последовало. Сумев оторвать взгляд от матери, я увидел его. Застывшего при входе и смотрящего прямо на меня. Бэкхён просто стоит и наблюдает за всем этим цирком с лицом, на котором не читается ничего кроме сожаления. Он слышал всё? — Это всё ты! Из-за тебя я стала такой! — продолжила мать, всплеснув руками. Нет, не продолжай. Я не хочу, чтобы он слышал, — Ты весь в своего папашу! Если и ты сдохнешь, мир станет только лучше! — Хотелось кричать, но я безмолвно смотрел в янтарные глаза, из которых катились слёзы. Слёзы, которые должны были быть моими. — Понимаешь? СВОИМ РОЖДЕНИЕМ ты сломал всю мою жизнь! Ненавижу! Может сам себя убьёшь? — я знал, что все её слова — правда. И что единственный монстр здесь — я. Но это слышит Бэкхён, не отрывающий от меня взгляд. Зачем? Почему он не уходит? Почему он плачет, смотря на меня?! — Это всё? — мой голос предательски дрожит, когда я озвучиваю этот вопрос. Мать молчит, и этого больше, чем достаточно. Я переступаю через осколки, лежащие на полу и двигаюсь к выходу. Бэкхён на меня не смотрит — взгляд его застыл на том месте, где я раньше стоял. Прохожу мимо него. Теперь всё точно закончилось. И со мной, и с ним. С нами. Я уверен, он понял, кто есть настоящий я.