Nicht mein Kampf.

      Очнулся Родерих только утром следующего дня. Голова не просто болела — раскалывалась от боли и негромкого, но неприятного звона в ушах. Мужчина осмотрелся. Судя по всему, он был в какой-то жилой комнате, но точно не у себя дома — у него во всех помещениях была совершенно иная гамма цветов. Здесь же были холодные белые стены, не покрытые обоями. «Как в больнице…» — подумалось Австрии, и он поморщился, больницы он очень не любил, хотя и был там в прошлом крайне редко. Однако воспоминания были неприятные. Тряхнув головой, дабы отогнать негативные мысли, австриец скривился — та загудела ещё сильнее. Надо было убедиться, что он всё ещё обладает своим телом. Руки нехотя пошевелились. Пальцы реагировали болью, как будто были до этого вывихнуты, а после грубым образом вправлены и двигались плохо. Австриец раздраженно цокнул. Рейх все же дерзнул осквернить Венскую оперу отвратительными средствами. По мнению Родериха, это был верх аморальности и бесчеловечности. В этом поступке явно проглядывалась будто бы какое-то детское желание уколоть больнее. И ведь Германия не прогадал — знал, куда давить. Однако показывать, что его это сильно подкосило, австриец совершенно не намеревался, впрочем, как и делать вид, что это его совершенно не задело, тоже. Нужно было избрать нечто среднее, чтобы его ни в чем не заподозрили. Однако сделать это было довольно тяжело, все же на самом деле немец ударил по одному из самых чувствительных мест Эдельштайна. Впрочем, Родерих был уверен, что справится с этим, ведь делать вид, что всё не так уж и плохо, когда на самом деле ситуация была хуже некуда, он научился ещё давно.       От дальнейших размышлений о том, как он будет себя вести, Австрию отвлёк негромкий звук. Дверь открылась без скрипа, чего и следовало ожидать от Германии, однако этот факт не сильно порадовал Родериха — тому хотелось как можно дольше оставаться наедине с собой. Впрочем, не подняли ему настроение и половицы, что также вели себя крайне тихо и не скрипели, а значит, были надежно прибиты. Лишь стук высоких тяжелых форменных сапог да немного шумное дыхание Австрии наряду с почему-то бешено бьющимся сердцем. Страх это был или просто какое-то волнение, Родерих и сам не мог понять, однако сердце просто заходилось от быстрого стука. Австрия выдохнул, стараясь успокоиться не в меру разошедшийся орган, однако это мало чем помогло ему. К сожалению, Рейх заметил его попытки и, похоже, всё понял.       — Нервничаешь, Эдельштайн? Хорошее это дело — за страну волноваться, — произнес мужчина, ухмыляясь. — Правда, для тебя это уже не очень актуально, и по-хорошему за бывшую Австрию должен волноваться я...       Австрия поперхнулся воздухом и, кипя от негодования, уставился на подошедшего Рейха. Вот это была уже неслыханная наглость. Его уже и за страну не принимают! На языке вертелось много нелицеприятных эпитетов в адрес Германии, однако нужно было вести себя прилично и не забывать быть учтивым несмотря ни на что.       — Вообще-то, Австрия тут всё еще я, Людвиг, - наконец выдавил из себя мужчина.       Германия сочувственно вздохнул и, присев на стул рядом с кроватью (впрочем, даже на обычном стуле он выглядел, как король на троне), промолвил:       — Ах, Родерих, ты еще не знаешь? Страны под названием Восточный Рейх больше не существует. Есть, конечно, государство Восточная Марка, однако оно является частью Третьего Рейха. Досадно, правда?.. — Людвиг широко улыбнулся. В глазах не было ни капли сочувствия, лишь бесконечное превосходство наряду с легким... презрением? Австриец прищурился, силясь прочитать отношение немца ко всей ситуации по его глазам — все же он был неплох в этом. Всё же зрение вновь подводило его, а очков Эдельштайн рядом с собой не обнаружил. Людвиг, разумеется, заметил это и, иронично улыбнувшись, продолжил:       — Да, хорошее государство, да еще и с таким симпатичным воплощением, не так ли, герр аристократ? Да еще и с такими откровенными предметами гардероба... — Людвиг мечтательно улыбнулся. — Неужели ты поправился и теперь вынужден это скрывать, м, Родерих?       — Ч...Что? О чем ты говоришь? — Австрия побледнел, а затем, поняв о чем речь, заметно покраснел, злясь на ехидного фрица. Зачем так опускать, когда его состояние и так ниже плинтуса, австрийцу было непонятно. Это так забавно? Тогда оставалось лишь мысленно пожалеть Рейх и, конечно же, стараться не замечать этих постоянных унижений. — Это не поэтому, Германия... — Австрии ох как не хотелось оправдываться перед немцем, впрочем, как и раскрывать настоящие причины ношения этих, как выразился Германия, "откровенных предметов гардероба".       — Ладно, можешь не оправдываться, — махнул рукой немец и указал на поднос с едой на тумбочке, который почему-то не был замечен австрийцем ранее. — Сам покушаешь или хочешь, чтобы я тебя покормил, дабы сохранить силы? — усмехнулся Людвиг, глядя чуть прищуренными глазами прямо на Австрию, распластавшегося на кровати. Все же тому нелегко давался диалог, вдобавок постоянный контроль эмоций... А если еще прибавить общее состояние, то картина выходила безрадостная для самого австрийца. — Хорошо, сам поешь, — заключил Германия и добавил:       — Не забудь. Самая первая ложка — за аншлюс. Вторая — за меня. Остальные на твой выбор.       Австрия выдохнул, пытаясь сдержать все нараставшее внутри него раздражение. Сколько будут еще продолжаться эти унижения? Германии самому ещё не надоело это делать? Ведёт себя как маленький ребёнок. И ухмыляется ещё, как будто его издевательства очень забавные, а на самом деле Австрия уже практически перестал на них реагировать. Рейх развернулся и пошел к выходу из комнаты. На пороге остановившись и, не поворачивая головы, немец сделал вид, будто кое-что забыл и негромко произнес:       — Аптечка в ванной, так что к следующему моему приходу ты обязан выглядеть подобающим стране образом.       И тут же вышел, не дожидаясь какой-либо реакции австрийца, только дверь захлопнулась. На самом деле Рейху просто не хотелось лицезреть Родериха, поскольку тот вызывал у него странные, смешанные чувства. С одной стороны, Австрия был чудовищно слаб, что вызывало у блондина лишь какое-то отторжение, поскольку Германия не очень любил водиться со слабаками. С другой стороны, австриец был ему хоть и далеко не самым любимым, но всё-таки братом, пусть немцу сейчас совершенно не хотелось признавать это. Однако хоть какую-то, хотя бы минимальную заботу, оказать все же стоило, Австрия будет полезен ему в мирном будущем. Сообщать об этом самому Родериху немец, конечно, даже не собирался, в ином случае тот бы сделал что угодно, дабы нарушить его планы.       После ухода Людвига прошло уже минут десять, и, так как немец не вернулся, Австрия решил прлследовать в ванную и привести себя хотя бы в относительный порядок. Пошатываясь и опираясь на стену, Родерих добрался до санузла, трясущимися руками закрыл дверь на замок и развернулся к зеркалу. И чуть не сполз в обморок, потому что даже при своём неважном зрении австриец видел, что выглядит ужасающе для аристократа. Запавшие тусклые глаза с тенями от хронического недосыпа под ними, заострившиеся скулы, бледная кожа, к счастью, без кровоподтеков, сальные спутанные волосы. Вкупе с грязной и мятой одеждой зрелище было не для слабонервных и такой вид уж точно не был присущ аристократу. Это срочно надо было исправлять, что Австрия и решил сделать. Поэтому уже через час вид его был уже намного лучше, чем до этого, однако начавшееся было подниматься настроение тут же испортила сильно кольнувшая боль повыше поясницы.       Родерих сдавленно чертыхнулся, вспомнив, что забыл надеть тот самый предмет гардероба, который Германия почему-то назвал откровенным, который являлся обычным корсетом для спины.       Уже сидя на кровати и морщась от пульсирующей боли, как иглы, засевшей в позвоночнике, австриец затянул корсет и расслабленно откинулся на спину. Впрочем, долго лежать в таком неподобающем приличным людям виде Родерих себе, конечно же, не позволил, а потому, неохотно поднявшись, принялся одеваться.       Ещё какое-то время полежав на кровати, Австрия неловко махнул рукой, желая подняться и немного размяться и, только чудом не смахнув поднос с едой на пол, вспомнил, что так и не поел. Ещё мужчина попытался вспомнить, как давно он ел в последний раз, но забросил эту идею и, удостоверившись, что блюда, хоть уже и остыли, но всё ещё пригодны к употреблению, и начал трапезничать. Настроение медленно, со скоростью улитки ползло вверх — всё же кушал Австрия в последний раз много часов назад. За полчаса справившись со всеми блюдами, которые пришлись ему по вкусу, Родерих допил остывший чай и отставил от себя поднос.       Скоро должен был прийти Германия, но Австрии совершенно не хотелось вновь выслушивать его — голова была занята собственными переживаниями о своей стране. Как там ситуация? Много ли жертв от того, что он отказался от аншлюса наотрез? Эдельштайн прислушался к себе. Боль уже поутихла, значит, всё было не так плохо, как если бы Австрия вступил в полномасштабный военный конфликт. Это вселяло какую-то совсем слабую, призрачную, но всё-таки надежду. "Надежду на что?" — спросил сам себя австриец. На что-то лучшее? На то, что война, которая, мужчина был абсолютно уверен, будет в ближайшие годы, не будет развязана? Навряд ли, цепочка событий уже было запущена и мало что могло остановить неизбежное. Поэтому оставалось лишь верить и надеяться на то, что его собственная страна не станет центром военных событий. На то, что удастся отсидеться в стороне. Австрия совершенно не любил сражения и ни в коей мере не был бойцом или воякой, как тот же Пруссия. У Родериха были другие приоритеты в жизни, а что насчет войны... Он и её переживёт.       За такими мыслями австриец и сам не заметил, как задремал, а горничная, пришедшая убраться, не рискнула его потревожить.