***
Halou - I'll Carry You
— На моей странице принципиально нет ничего серьезного, — голос на другом конце провода кажется ему сладким. Он как сироп, медленно сочится из динамика, вибрирующими вдохами и густыми толчками выдохов, окрашенный оттенками эмоций, выливается, наполняет его череп. Пропитывает мозг, кожу, все тело, становится в животе плотным жарким комом, гнездится там, посылает импульсы мурашек по всему телу, — Никакой политики, морализаторства, этических дилемм, нет уж. — И зачем такая принципиальность? — спрашивает он, пытаясь отвлечься на то, как забавно шевелятся на дне ванной его пальцы, искажённые толстой призмой из воды. — Может, потому что никто не любит унылых? Вода из закрученного крана капает мерно. Одна капля в три секунды. — А ты хочешь, чтобы тебя все любили? Или преследуешь какую-то еще более конкретную цель? — улыбается он. — Поддерживаю имидж, — она всегда говорит с ним в таком тоне, вроде и в шутку, но с поддевкой, словно не договаривая, и этим бесхитростным приемом удерживает его внимание на крючке. Две капли успевают сорваться вниз, звонко шмякаясь о воду, прежде, чем он спросил: — Ну а как же люди на ближней дистанции, как им понять что тебе небезразлично, или просто грустно? — Предлагаешь репостить в ленту то, что возможно будет тригеррить людей у меня в друзьях, а в плохие дни кидать на стену грустные песенки? Майки тихо рассмеялся и слегка покачал головой. — Нет, хотя теперь я чувствую себя глуповато, потому что именно так и поступаю. — Оу, хочешь сказать музыка на твой странице всегда что-то значит? Майки нахмурился, ее трактовка смутила его и заставила устыдиться собственной, как оказалось, сентиментальной показушности. — В оправдание могу сказать только, как бы глупо это ни казалось, почаще обращай внимание на тексты песен, которые другие слушают, когда им становится грустно, там почти наверняка есть ответы на все вопросы. — Это напоминает разгадывание головоломок. Думаешь, если я прослушаю сейчас твой мини плейлист дерьмового настроения, то сразу пойму, что именно случилось? Капли падали, отмеряя время, но Майки не спешил говорить. — Возможно, и не поймешь, — ответил он, только когда услышал, как на том конце провода, на фоне заиграла та самая, упомянутая музыка. — Знаешь, я не очень люблю такое, — вынесла вердикт Бруклин, дослушав первый трек до припева, — все эти мрачные тексты разве не кажутся какими-то нагнетенными, вроде моды на «все плохо». — Хммм… А может, и это очень круто кстати, в твоей жизни просто не произошло еще чего-то достаточно печального, чтобы полюбить эту музыку. Я сам всегда считал их пустыми, пока однажды не понял, что мы наполняем эти песни собственной болью, если ее в тебе нет, то и содержания у них нет. — Тогда, может, скажешь мне, что случилось без песен? Ты не звонил почти неделю. — Знаю, — грустно вздохнул он, с раздражением вспоминая о том, что мог бы и сегодня бегать по крышам в компании Лео, словно в одно место раненый, — Прости, ты же знаешь, я люблю говорить с тобой и звоню, как только появляется возможность. — Приятно слышать. Но сейчас не о том, я же волновалась за тебя. — Правда? — Да, я имею в виду, что ты мог бы рассказывать мне о своих проблемах, если конечно хочешь с кем-то поделиться, я не против выслушать. Ты вечно выслушиваешь меня. Это уже даже неудобно. — Брось, я не стану грузить тебя своими делами или семейными дрязгами, — знала бы она, как тяжело притворяться, что у него такая же обычная человеческая жизнь и соответственно проблемы. В конце концов, выдумывать эти проблемы уже та еще морока. — А разве ты общаешься со мной вовсе не потому, что тебе нужен друг? — Почему ты так думаешь? — спросил Майки немного взволнованный её последними словами. — Рассуждаю логически. Все парни, что просились ко мне в друзья, искали вовсе не собеседницу. Знаешь, сначала мне показалось, что ты тоже заигрываешь. Но раз уж за полгода, ты ни разу даже не намекнул мне на свидание, я делаю вывод: тебе просто нужен друг. «Вот же лиса, » — подумал Майки усмехнувшись, — «хочешь чтобы я сознался, что ты мне нравишься?» — Либо… — она замялась, не решаясь или, наоборот, запрещая себе произнести то, о чем подумала, вслух. — Что? — выдохнул Майки, прекрасно понимая — услышанное его ранит. — Либо, все не так просто, — уклонилась Бруклин, собственное смущение, кажется, её злило. — Ну же не бойся, спрашивай, — прикрыв веки, подтолкнул он и стал отсчитывать капли, пока она собиралась там с духом. — Майки, скажи честно, ты… эм… инвалид или что-то вроде того? Его грудная клетка надулась от резкого возмущенного вдоха, и вода в ванной всколыхнулась от этого движения, плеснув за борт. Инстинктивно захотелось отрицать это, уверить, что она ошиблась, и все с ним в полном порядке. Только вот… Горько. Эта метафорическая инвалидность, что он приписал себе еще в тот день, когда впервые, вопреки запрету брата, набрал цифры ее номера, снова вернулась к нему, только теперь уже из ее уст. Какое дурацкое совпадение. Раньше он никогда не додумывался до того, чтобы приписать себе подобного рода причину, лишь бы только оправдать свой отказ встречаться с кем-либо лично. Да пожалуй, это и не привело бы ни к чему. Спрятавшись за такой отговоркой, он перестал бы быть потенциально интересным парнем для всех, с кем общался прежде. Никаких гарантий не было и с Бруклин. Но раз уж она подвела его к выводу, что они с ним друзья, и догадка о причинах всему этому все ещё не отвернула ее, стоило рискнуть, чтобы сохранять эту поманившую стабильностью ситуацию. — Что, если ты права? — осторожно начал он, едва справившись со своим севшим от волнения голосом. Ему было паршиво, эта ложь о себе казалась ему противней любой прочей, к тому же теперь, он невольно устроил своей подруге что-то вроде проверки на вшивость, и радости это не прибавляло. — Это ничего, — наигранно бодро ответила она. И в двух словах он различил куда больше, чем ему хотелось бы. Она пыталась скрыть смятение и разочарование и не знала, уместны ли будут жалость и сочувствие, которых она в общем-то и не чувствовала по-настоящему, хотя бы потому, что для подобной эмпатии еще минуту назад не было оснований. Да она благодарна ему за возможность выговорится, но сам он был все это время настолько скрытным, что подозрения просто не могли не возникнуть рано или поздно. Оба молчали. Возможно, звук капающей воды был слышен и ей. — Кстати, как там твой вчерашний ночной сеанс? Удачно? — справившись со своим ступором, Майки решил, продолжить разговор, словно ничего не случилось, это помогло немного уменьшить нервозность по поводу дальнейшего развития их дружеских отношений, а вот Бруклин внезапно решила настоять: — Может не обязательно так резко переводить тему? — Унылых никто не любит, забыла? Так что, фильм понравился? — вспомнить, что никакой он по-настоящему не инвалид, оказалось очень кстати. — Такое себе, — вяленько ответила она, — Просто очередной Диснеевский ремейк с упором на злободневные проблемы. К тому же «красавица и чудовище», далеко не самая моя любимая сказка. — Ты какая-то черствая, — усмехнулся он, почти так же искренне, как раньше, — я чуть было не пустил слезу, раз так примерно десять. — Это же просто красивые выдумки, и главное действующее лицо в них всегда любовь, у которой нет границ. Красавица может влюбиться в чудовище, а принцесса выйти замуж за какого-то пройдоху. Говори что хочешь, а мне с трудом верится, что такое возможно. — Уверен, если бы я снимал фильм про любовь без границ, ты бы изменила свое мнение, — сказал он, глубже опускаясь в понемногу остывающую воду, — да у меня бы сам Дель Торо попросил мастер класс. — Все ясно, тебе очень хочется приобщиться к искусству, но ты понятия не имеешь, как это сделать. Майки захотелось возразить, вообще-то только за последний год он изрисовал уже ни один десяток скетчбуков, но тогда пришлось бы подтверждать сказанное примером, а показывать свои рисунки Бруклин он был не готов. По правде сказать, с тех пор, как это увлечение стало для него чем-то большим, чем просто забава, Майки никому не показывал то, что получалось. Ему было не важно, сочтут ли его творчество искусством, но зреющие в голове идеи вдруг стали важны и ценны, не просто как красивые плоды хаотичного всплеска вдохновения. Он чувствовал, что где-то в черепной коробке впервые зреет нечто большее. Пока еще не оформившееся, но спешка здесь ни к чему. Иногда ему не хватало застывших на бумаге образов. Будто они не могли выразить то, чего он хотел во всей полноте и точности. Тогда он брал авторучку и силился сделать это словами. Майки не испытывал творческой лихорадки и нужды выплеснуть из себя поскорее. Он не знал точно, что именно зарождалось в нем, но носил в себе это спокойно. — Я когда-нибудь удивлю тебя, — сказал он, вспоминая, где в последний раз видел сегодня свой альбом.***
— Где все? Раф почему-то очень мрачный, нервно дернул плечом. — Не видел никого сегодня, может, Донни с утра в лаборатории закрылся, а Майки гоняет где-то на поверхности. — Понятно, — кивнул Лео, и подумал, что, наверное, Раф целый день киснет тут в одиночестве и положительно не знает, куда ему девать всю свою энергию. — Хочешь развеяться немного? — спросил он, зная, что и у него не намечается никаких занятий особой важности. — А что ты предлагаешь? — мигом оживился Раф, и от этого энтузиазма Лео стало немного неловко, предложить ему было совершенно нечего, просто прошвырнуться где-нибудь в городе, пожалуй все, что он мог придумать. — Я подумал, может, ты предложишь? А я поддержу, — виновато улыбнувшись, сказал лидер. — Так и знал, — разочарованно вздохнул Раф, но отказываться от компании брата не спешил. — Мы могли бы прогуляться, — спешно добавил Лео, для того чтобы от него поступило хотя бы какое-то предложение. — Ну здорово, — бурчит Раф. — И вот чем ты вечно не доволен? — Лео чувствовал, как начинает нервничать, привычное состояние в компании Рафаэля, но словно бы подзабытое им. — Я думал, мы займемся чем-то поинтересней. — Например? — Лео, да что угодно интересней этого. Сколько, кстати, времени? — Начало седьмого, — ответил лидер, проверив время на телефоне. — Ох ты ж, чуть не забыл, — вспомнив что-то свое, Раф взял в руки пульт от телевизора и принялся тыкать на кнопку переключения каналов, пока не нашел то, что ему было нужно. — Отбой прогулкам, по нетворку рестлинг. Раф любит рестлинг, Лео не знает почему, ведь он же не маленький и прекрасно понимает, что это лишь смехотворная постановка, иногда скучная или даже откровенно нелепая. На ринге сцепились два здоровенных мужика, чьи стероидные мышцы от масла блестели в свете софит ярче солнца. Вот они старательно делают вид, что бьют друг друга в лицо, а потом, повалившись на канвас, так же усердно стали изображать борьбу. Тьфу ты! Это что болевой или какая-то мудреная поза для парной йоги? Никому не может быть больно, когда ни один сустав не пытаются гнуть в обратную сторону. А рожа громилы скорчилась так, словно его руку буквально отрывают от тела. Но Рафу плевать на все это, он от души наслаждается зрелищем. — Чего стоишь над душой? Присоединяйся, — похлопав ладонью рядом с собой, говорит темперамент, и Лео, обойдя диван, за которым стоял, садится на предложенное место. Делать все равно нечего. И раз уж он развлекался тем, что нахально разглядывал Рафа за его дурацким занятием, то почему бы не продолжить делать это, не рискуя показаться странным. — Скажи, что ты в этом находишь? — вежливо спрашивает Лео, вставляя свою реплику в маленький перерыв между эмоциональными выкриками и комментариями брата. — Не знаю, а что? Тебе чем-то не угодил рестлинг? — тут же уловил самую суть вопроса Раф. — Да не то чтобы… — Лео не хотел высказывать Рафу все, что думал о такого рода спортивных развлечениях, просто потому что у брата есть причины любить это, а Лео никак не может их найти, и он совсем не в настроении спорить о том, в чем почти не разбирается. — Рестлинг это же весело, вот смотри, тот парень в красных кожаных штанах, он настоящий бэд бой, всегда нарушает правила и использует грязные приемчики, а еще у него самый крутой финишер, смотри внимательней, тебе обязательно должно понравиться. Мысленно Лео фыркнул. Должно понравиться, ага, как же. — А вот тот, что с ним дерется, он играет роль хорошего парня, — Лео повнимательней присмотрелся к мужику в бело синем «костюме», состоящем из нелепых трусов, еще более нелепых гетров и плаща, — он часто помогает другим товарищам из ростера, но на свои разборки выходит только сам. — И добро, конечно же, побеждает зло? — желая подловить сие зрелище на предсказуемости сюжета, спросил Лео. — Это было бы слишком скучно, — фыркнул Раф, не отрывая взгляд от экрана, но улыбаясь так открыто, как в жизни почти никогда не делал. — И тебя не смущают моменты, где они только имитируют драку, да еще и не очень натурально? — Они получают достаточно ущерба, — отпив газировки из баночки, уже серьезно ответил Раф, — падения с третьего каната должно быть не таким уж плевым делом, особенно, когда приземляешься на шею. А броски на кнопки? Представь только, тебя кидают через плечо, и ты приземляешься в гору канцелярских колючек с высоты человеческого роста. Конечно, они не могут покалечить серьезно, но я думаю, в этом мало приятного. Лео поморщился, представляя ощущение сотни или даже тысячи впившихся в кожу шипов, приятного в этом не было ничего, совсем. — Есть еще приемы, где о бойца разбивают люминесцентные лампы, прокалывают кожу степлером и бросают на колючую проволоку, которая натянула вместо канатов. — Но это же варварство, просто ужас, — Лео теперь совсем не понимал ни тех, кто подобное смотрел, ни тем более тех, кто это с собой делал. — Не беспокойся, здесь такого не будет, — окинув Лео немного обеспокоенным взглядом, сказал Рафаэль, — этот промоушен не ставит хардкорные бои. На экране, тем временем, хороший парень беспомощно трепыхался в лапах злодея, а тот с энтузиазмом душил своего оппонента и даже получал от зала поддержку. Сложно понять американцев. Почему они радуются? Половина так уж точно. — Ну давай! Давааааай! — шлепая себя по коленке, сдавленно восклицал темперамент. Он знал, что Лео терпеть не мог, когда кто-то голосил в логове во всю глотку. — Раф? Ты тоже болеешь за плохого? — изумился Леонардо, и должно быть сделал это забавно, потому что, когда напряжение момента спало, Раф от души расхохотался от его вопроса. — Ох, Лео, — причитал он, хохоча, — ну что ты как ребенок? Обидно было услышать такое от того, кто с восторгом смотрит рестлинг. — Посмотри на него, он же круче! И гораздо харизматичней, чем этот скучный святоша. А как он работает на микрофоне, он всегда заводит зал своими промо. Приехали. Конечная. — Тебе что, в жизни плохих ребят не хватает? — с намеком на серьезное осуждение спросил Лео. — У меня, кажется, переизбыток одного слишком хорошего, — подмигивает Раф, и до самого конца выпуска Лео молчит, не находя, что сказать. Хороший парень это же он. Но есть ли в этой шутке придирка? Когда передача заканчивается, Раф встает с дивана, не заботясь о пустой коробке из-под пиццы у себя на коленях, та, конечно же, падает на пол, а ему хоть бы хны, он сладко потягивается разминая затекшие плечи. Лео хочется упрекнуть его за свинство, а еще больше за неуважение к его собственным стараниям держать этот дом в чистоте. Но слова застывают на языке. Почему-то этот справедливый упрек кажется сейчас мелочным. — Пойдем, я покажу тебе, что рестлинг не ерунда. Давно если честно хотел попробовать сделать это, — хрустя шейными позвонками, Раф протягивает руку все еще сидящему Лео, хотя тот вполне мог бы встать сам. — Эй, я тебе не подопытный, — отвечает Лео, но все же принимает приглашение встать, хватаясь за ладонь темперамента, и тот легко сдергивает его с места вверх. — Не бойся, панцирь защитит тебя, если что, — стараясь быть убедительным, говорит он, пока они идут в додзе, но кому, как не Лео известно, что Раф успокаивает окружающих, лишь когда сам не до конца уверен. — Так что теперь, может, с крыши меня сбросим? — язвит он. — Никто не собирается кидать тебя с крыши, тупица. Давай постелем маты, если хочешь. Ну пожалуйста, Лео, давай попробуем сделать всего парочку приемов! — Поверить не могу, что соглашаюсь на это. — Просто стой смирно, хорошо? Я подниму тебя на свои плечи и сброшу с них, толкнув так, что ты должен будешь перевернуться в воздухе, прежде чем упадешь, — и, видя скепсис на грани отказа, поспешил добавить, — сам я, конечно, тоже упаду. — Обнадежил, — буркнул Лео, легко, как акробат, взбираясь на услужливо подставленные широкие плечи. И уже через час он, серьезно пожалел, как и пророчил. Для тактильного контакта нужен повод. Например, объятие в честь дня рождения, или может плечо, предложенное для опоры, когда нужна помощь, шуточный подзатыльник, ладонь, подставленная чтобы «дать три», даже соприкосновения на тренировках. Эти прикосновения естественны, о них не задумываешься и, тем более, не испытываешь желания вновь и вновь их ощущать. Они просто существуют в рамках, соблюдать которые не составляет труда. Просто это нечто естественное, само собой разумеющееся. Раф мнет его стопу, и нет вроде бы ничего необычного в том, как он массирует пальцами пятку и голеностопный сустав. — Не могу понять, и как ты умудрился потянуть ногу, — с досадой приговаривает темперамент, старательно работая руками. А Лео и сам не может дать себе ответ, как это он так обидно не сумел элементарно приземлиться. Прикосновения нельзя отнести к разряду приятных, так как растяжение совсем свежее, а массировать, при такой травме, следует голень, но Лео помалкивает и терпит. Был бы сейчас Донни, уж он бы, конечно, не подпустил к ноге лидера никого кроме себя, но его как назло нет. А впрочем, так даже лучше. Ведь, подумать только, Рафаэль заботится о нем, сам, без просьб, по своей собственной инициативе. Сложно сказать наверняка, но темперамент, кажется, и сам находит ситуацию странной. В чем именно она, кстати, странная? Лео усиленно думал, но ответа не находил. Одно ясно: во всем происходящем нет непринужденности, они оба ее только изображают. Может, это его Лео настроение передалось Рафаэлю, ну или наоборот. Ничего особенного не случилось. Может, он видит то, чего нет? Нечто настолько тонкое, что даже описать затруднительно, и самый прозрачный намек на этом фоне прояснит ситуацию. — Да расслабь уже ступню, балерина, нечего ее передо мной тянуть, — уколол правдой Раф. А Лео так и замер, словно совершенно нежданно был уличен в чем-то стыдном. Впрочем, так оно и было. Совершенно предсказуемо, ему захотелось раствориться в воздухе, чтобы не сгореть от стыда при свидетеле. Да он получал удовольствие от этого. Интуитивно понимая, что показывать это ни в коем случае нельзя. Раф просто уловил, в позе, в дыхании, в неестественном напряжении. О у Рафа лучше всех развита так называемая чуйка на уязвимость. И надо же было Лео именно сейчас озаботится эстетическим видом своей поврежденной ноги. — Ой не сопи ты так, — усмехнулся темперамент, все еще сжимая стопу брата в руках, — я вовсе не против. И только тут Лео хватает смелости взглянуть на Рафаэля у его ног. Тот смотрит вниз, и выглядит вполне обычно, не сконфуженно и даже не смущенно. Он просто не торопясь и очень основательно оказывал помощь, от которой, в итоге, Лео почти уверен в этом, будет только хуже. Но само зрелище до того ему нравилось, что он не смел прерывать. Хотя язык так и зачесался от вопросов. Что значит, он не против? — Вот и все, ранение не смертельное, так что жить будешь, — закончив свой массаж, говорит Раф, и прежде чем Лео успевает убрать стопу из его ладоней, наклоняется, на миг неловко касаясь губами выступающей берцовой косточки.***
*Bastille feat.Ella Eyre — No angels* Она повела озябшими плечами под форменной курткой футбольной команды своего колледжа. Бывшего колледжа, если уж быть точнее. Да и куртка эта — все, что осталось у неё от теперь уже бывшего парня. Светофор загорелся зеленым ровно за минуту до того, как она подошла к началу пешеходного перехода и, злорадно подмигнув, переключился на красный, обрекая смирно стоять и дрожать от холода в этот отвратительный, дождливый день. Между прочим, уже летний день. Но на термометре были рекордно низкие семнадцать градусов, и картина не обещала измениться в ближайшую неделю. Две минуты ожидания не так уж много, чтобы сокращать их, отвлекаясь на новости в телефоне, но по привычке она полезла за своим айфоном, а вместе с ним из кармана потянулся, намереваясь выпасть, и затрепанный уже конверт уведомления об отчислении на имя Бруклин Джарвис Джой. Вовремя заметив это, девушка сунула руку обратно, со злостью смяла бумагу. Давно пора выкинуть это. Но решимости не хватало. Джой это фамилия матери, которую та ни за что не хотела оставлять после свадьбы и настояла, чтобы обе дочери Бруклин и Либерти тоже ее носили. Её мать зовут Кендис Джой, кстати. И сколько Бруклин себя помнила, у нее всегда были подкрученные и начесанные в стиле пин-ап волосы, которые она с завидным постоянством осветляла, а так же красила губы исключительно красной помадой и любила, когда отец называл ее «моя сладенькая». Она закончила местный городской колледж и всю жизнь проработала медсестрой, вышла замуж за отца, который никогда не планировал покидать родную ферму, и они счастливо проживают там по сей день. Когда ее родители полушутя, но будто бы с одобрением говорили: «И в кого ты у нас такая?», она воспринимала это как самый большой комплимент. Не понимая, в чем именно она лучше, но интуитивно считывая эту информацию. Оба они средне учились в школе, и не очень-то переживали за отметки, когда отдавали туда первую дочь. Но, к своему счастью, Бруклин оказалась не глупым ребенком. Учитель начальной школы говорил её матери приятные слова о том, что она опережает многих своих сверстников в развитии и одинаково хорошо понимает, как естественные, так и гуманитарные предметы, и это сразу же установило в детском максималистском сознании планку, ниже которой она уже никогда не хотела опускаться. Она неплохо училась и в средней школе, правда, к тому моменту, определенно сохранился интерес только лишь к гуманитарным наукам. Ну, или к похвалам на уроках литературы, когда она зачитывала свои ужасные, если честно, стихи перед кучкой закомплексованных подростков. А еще в её школе училась девочка по имени Стейси. Неиссякаемый источник раздражения и условная конкурентка Бруклин. На деле же, они были слишком разными, для соперничества. За последний год обучения в средней школе, благодаря своей неистовой зубрежке, Стейси все же обошла Бруклин в оценках, зато, по мнению самой Бруклин, безнадежно уступила в плане внешней привлекательности. Глядя на неказистую одноклассницу, Бруклин не чувствовала себя проигравшей, да и её средний балл был не так уж плох, при условии, что она не тратила буквально все своё время на уроки. Однако, перейдя в старшую школу, Брук впервые абсолютно ясно поняла, что совершенно не представляет, в отличии от той же Стейси, чем она собирается заниматься в этой жизни и к чему ей, по идее, надо стремиться уже сейчас. Учеба больше не привлекала, и, может, единственное, что её выручало, это неплохая память. Могла ли она обвинить во всем свою внешность? Ведь, когда все девочки начали подрастать, меняясь, и становясь разными, ей просто хватило ума понять, что её внешность нуждается в значительно меньших доработках, чем у большинства других одноклассниц. Стейси, разумеется, подвергала сомнению тот факт, что все якобы должны выглядеть каким-то строго определенным образом, чтобы заслужить право зваться красавицей. Однако, не Бруклин придумала правило о том, что в чирлидинг брали самых хорошеньких. Да и среди избранных была своя иерархия. Кажется, так она и ответила этой выскочке. Чтобы та утёрлась. На какое-то время ее полностью затянули станты и пирамиды. Чтобы стать флаером, нужно весить не больше сорока пяти килограмм и при этом не быть плоскодонкой. Да, ей просто повезло, что она как раз из таких. Ей повезло, что аккуратный и прямой нос не нуждается в пластике, а задница имеет округлую форму, повезло, что грудь, без подложенных в лифчик поролоновых подкладок была заметна даже через уродливый школьный джемпер. Поэтому она украшала собой верхушку пирамиды из первых школьных красавиц и откровенно этим наслаждалась. Она часто рассматривала себя в зеркале, закрывшись в ванной и раздевшись догола. Щупала живот, сжимала свои бедра, критически исследуя их на предмет целлюлита. Лично она никогда не была довольна собой, но заинтересованные парни, выступавшие индикатором для оценки, убеждали, что она заслужила свое право называться хорошенькой. А еще парни помогли ей понять, что в их отношении сиськи зачастую работали быстрее, чем разумные слова. Чтобы добиться своего, ей не нужно было распинаться перед теми, кто думает членом. Бруклин нравилось быть сладкой конфеткой за стеклом. Да, в старшей школе она всерьез занялась чирлидингом, потому что это было восхитительно, переодеваться в форму для тренировок, после последнего занятия и, притворяясь незаинтересованной, прогуливаться по школьному коридору до фонтанчиков, где собиралась тусовка всяких неудачников. Девчонки наклонялись, демонстрируя одновременно все свои козыри, вырез топов и на половину обнаженные ягодицы в коротеньких шортах под ещё более короткими юбками в складочку. Ворох помпонов, как радужная присыпка на аппетитном маффине. Волосы, уложенные крупными локонами. Даже на вид сладкие пухлые губы пахнут клубничным блеском. Гладкая кожа депилированных ног по колено затянута в белоснежные спортивные гольфы. Наманикюренные пальчики, проколотые пупки и пустая болтовня о том, какой солярий все же лучше, вертикальный или горизонтальный. Все эта девичья среда была её миром, в котором комфортно жилось до шестнадцати лет. И сейчас она не может объяснить сама себе, почему так вышло, что все это обернулось кошмаром. У неё ведь был парень. По меркам старшеклассниц, даже круче, чем капитан футбольной команды или местный золотой мальчик Брендон, её Алекс учился в престижном колледже в Нью-Йорке, приезжал к родне на летние каникулы, и она была по уши в него влюблена. Они даже писали друг другу настоящие письма, и Бруклин щедро поливала свои послания сладкими, ванильно-фруктовыми духами. Ник был симпатичным аутсайдером-бунтарем, держался от всех подальше, играл на гитаре какую-то ерунду, носил длинные волосы, странную одежду и слушал кошмарную тяжелую музыку. Но все это он делал с таким видом, будто был избранным. Как будто не люди игнорировали его, считая странным, а он сам презирал всех вокруг, как недостойных и неспособных понять. Именно он и стал её первым мужчиной. Потому что её наивная вера в правдивость людских масок позволила ему сделать это с ней. Избранность его треснула пополам сразу же после того, как он кончил. Может и не все неформальные парни говнюки, но ей не повезло пожалеть именно такого. И если ещё вчера он был для всех парней пустым местом, а для некоторых даже посмешищем, то обретя трофей в её лице, этот ублюдок поспешил сложить его к ногам своих мучителей, как кот, таскающий мертвых мышей под двери хозяев. И вот уже Бруклин передвигается по школе, опустив глаза и делая вид, что ничего не случилось. Надо ли говорить, что Алекс расстался с ней, не простив измены. А ведь она так и не узнала, кто настучал ему об этом. Ситуация изо дня в день становилась все унизительней — даже сейчас эта история все еще аукается ей приступами жгучего стыда — потому что ублюдок хвалился буквально каждому встречному своим главным, судя по всему, достижением в жизни. И все же внешность многое искупает, в тёмные дни у неё все еще оставались поклонники, те, кто словно под копирку талдычил, что «любил её по настоящему, а не за то, что они с девочками показывают на выступлениях». Школьные альфачи называют таких «неудачниками готовыми делить самку». Наверное, Стейси, услышав нечто подобное, попыталась бы выцарапать им глаза. Но Бруклин не было дела до того, как унижают подобные слова ее саму или любого другого человека. Старшая школа — среда токсичней ядерного реактора, в ней трудно выжить, если ты уязвим. Всегда были «людоеды», и кто-то, кого всем скопом пытались сожрать заживо. Бруклин просто повезло, что один из преданных, как прежде рыцарей, сам того не понимая, выставлял себя еще большим посмешищем, чем была она. Прежде, он боялся даже заикнуться о том, что она ему нравилась, писал стихи и «случайно» забывал блокнот с ними на видном месте, в надежде, что Брук просто ничего не замечает, и уповая на взаимность, когда узнает. Но когда ее положение пошатнулось даже в глазах подруг, он набрался смелости действовать открыто. И все-таки она нашла себя не на помойке. У парней так всегда, на самом деле, они, как мартышки, повторяют друг за другом, стоит только одному свихнуться на почве любви к прекрасной даме, и вот уже половина теряет голову от той же девчонки. В общем, в действительности нужно только поймать и приручить всего лишь одну единственную мартышку. Хорошо, если не самую дохлую. Именно так её престиж не исчез окончательно, благодаря одной удачной охоте. Пусть он и не был главным в стае, но положение улучшилось, когда она ответила на ухаживания полузащитника футбольной команды, а преданный рыцарь-стихоплет, страдая от ревности, по-прежнему продолжил носить ей газировку и шоколадные батончики из автомата. Не известно, на какое дно она скатилась бы, не принеси он себя в жертву. Мысленно она до сих пор его благодарит, если конечно вспоминает. Но честно говоря, вспоминать того чудика и своего бывшего «бойфренда по необходимости» лишний раз совсем не тянуло. Вся эта ситуация не помогла ей понять, чего она хочет от жизни, но заставила уяснить тот факт, что прежде она была не осмотрительна. Красота это оружие, которое оборачивается против самого себя, если пользоваться неумело и ей нужно выучиться лучше приспосабливаться, так как желания идти войной против всей мировой несправедливости, как это делала Стейси, у Бруклин не возникло. Конечно, все лицемерно говорили, что лицо это не главное, упругий зад не главное, и сиськи не главное вдвойне, на это Бруклин лишь мило улыбалась в ответ. Разумеется, все, кто использует фотокорректоры для своего инстаграмма и идут в магазин за лифчиками с эффектом push up, считают, что внешность не главное. Когда она прицелилась на колледж, отец то и дело стал говорить ей: «Ну что, станешь первым в семье обладателем PhD?» На что она неопределенно пожимала плечами. Образование решало далеко не все. Грамотно выстроенная в отношениях с людьми политика могла дать гораздо больше, и, что немало важно, дать это скорее. Она должна была вырваться из своего гниющего болота и найти место получше. Дальнейшее поступление и первый семестр буквально вскружили ей голову. В новую жизнь она вступила, безжалостно перечеркнув старую. Учеба её всё так же не интересовала сверх меры, но помимо этой нудной необходимости, у нее была жизнь с чистого листа и не где-нибудь, в Нью-Йорке, а столица мира не способна разогнать кровь в жилах разве что у мертвеца. Слово «хочу» стало самым центральным в ее голове. Ненасытное, раздутое хочу, вечно всем недовольное и не дающее даже секунды покоя. Она хотела сбросить с себя, как старую кожу, все прошлое и быть кем-то совершенно другим. Выйти на тот уровень, где будет неважно, из какой среды она появилась. Провинциалка. Это позорное клеймо жгло её гордость. Никто в Нью-Йорке не дает детям имя Бруклин. Местные девушки, по крайней мере, те, на кого она предпочла равняться, выглядели как сошедшие с небес богини. И первым ее шагом, чтобы угнаться за ними, стал поиск подработки. Долго искать не пришлось, сердобольная одногруппница свела ее со знакомой своей знакомой, которая работала танцовщицей го-го в ночном клубе. Платили, конечно, немного, но вариант получать деньги за несколько часов танцев в красивом белье Бруклин устраивал. Уж всяко полегче, чем нянчится с чужими детишками или работать кассиром на автозаправке. Все заработанные средства Бруклин инвестировала в себя. Обновив гардероб, телефон и тон волос, она почувствовала себя достаточно уверено для того, чтобы блестяще пройти отборочные в чирлидирскую команду колледжа, и очень скоро это окупилось ей возможностью проводить время в компания крутых местных ребят. В общем и целом, все было так, как она привыкла, ее подруги самые красивые девочки, любимицы футболистов, среди которых некоторые парни получили спортивную стипендию на обучение и подавали надежды, как звезды профессионального спорта в будущем. Другие же попадали в команду, потому что были сынками богатых родителей. И в этой среде шанс прогадать сводился к минимуму. Несколько месяцев Бруклин тщательно отделяла зерна от плевел, и когда самый оптимальный вариант был опознан в нападающем, принялась устраивать все так, чтобы он думал, будто выбор был за ним. Уже к зимним каникулам они стали парой. И жизнь начала казаться ей не такой уж сложной штукой, особенно, если не глупить и не усложнять её специально. Как Стейси. И все же у одних жизнь это широкая полноводная река, что течет неторопливо и за каждым редким поворотом не прячет ничего даже потенциально опасного. У других это бурлящий горный источник, шумный беспокойный, на некоторых участках почти пересыхающий до мутной грязной лужи, но потом снова находящий подпитку и силы нестись дальше ревущей, яростной стихией. Жизнь Бруклин, в чьей голове проросли случайно попавшие туда семена излишних амбиций, не могла быть простой. Останься она в родном городке, наверняка утонула бы в протухшей стоячей воде этого болота. Но пустившись за мечтой лишенной всякой конкретики, она угодила во в меру бурный поток, течение которого было, однако, достаточно сильным, и когда впереди замаячил первый обрыв, стало ясно, что плыть против этого течения ей не по силам. Конечно, в подобные моменты она могла бы озлобиться на судьбу за то, что та заслала ее при рождении в захолустье и наградила, вдобавок, родителями, которым было бы даже лучше, останься она жить на проклятой ферме. Но нет, нет и еще раз нет, она никогда не станет любить их меньше, только потому, что они не подарили ей тачку и салют на выпускной, не встряли в общий праздник для того, чтобы привсенародно подарить что-то, что другим не подарят их предки неудачники. И когда она чувствовала себя жалкой, она не мыслила об этом в причинно следственной связи, в которой она лишь следствие, а причина это низкооплачиваемая работа матери и невысокое положение отца. Да, ей бы хотелось обвинить в своей наивности семью, самую обычную семью, умудрившуюся взрастить простушку вроде неё. Но какое право вообще было у неё хотеть от них хоть что-нибудь? Многие, возможно, хотели оказаться не там и не теми, кто они есть. В таком случае, она посоветовала бы спросить у своих родных, ну если честно, о таких ли детях они мечтали? Того ли вы пола, роста, веса, такого ли цвета ваши глаза и так ли вы способны, как они представляли себе свое идеальное чадо, когда вас и в планах не было, да и они, возможно, не были вместе. Так что если кто-то не доволен своей семьей, семья, вполне вероятно, недовольна этим человеком еще больше. Бруклин помнила, как однажды отец сказал ей, что хотел вырастить принцессу. На что она ответила ему: «Почему тогда ты не одеваешь меня как принцессу, почему я не получаю ничего из того, что мне хочется, потому что у вас вечно нет на это денег?» И ей до сих пор стыдно за те слова. На самом деле, тогда ей не хотелось быть принцессой, ну и конечно, в краткосрочный период своего подросткового бунта, она презирала всех вокруг за то, что они клали огромный болт на все, кроме своих плебейских потребностей и интересов, тогда как она еще не занялась танцами и не приняла модель поведения красивой, но неодушевлённой вещи. Она писала совершенно отвратительные стихи. И не понимала своего отличия от Стейси, которой завидует с тех самых пор, как все вдруг стали считать эту зубрилу дохрена глубокой личностью. Как ни трудно было это признавать, но вся жизнь Бруклин складывалась на бредовейшей из основ, на попытках доказать девчонке, с которой они даже больше не встретятся, что она состоится и без старпёрского признания от учителей в их школе. Что это вообще значит быть глубоко одухотворенным? Может, чтобы стать этой самой личностью, нужно было бороться за чьи-нибудь права? За чьи тогда? Права геев и лесбиянок что ли? Но едва ли она имеет к этому отношение. Права животных? Бруклин любила животных, и была уверена, что никогда не сможет собственноручно отрубить голову курице, как это иногда делала ее мать. Однако, она с удовольствием ела мясной суп, приготовленный из домашней птицы, не задумываясь о жалости. У них на ферме жил пес по имени Чак, Бруклин не соврала бы, сказав, что любит свою собаку. И она правда жалела бездомных тощих псов, ошивающихся на помойках. Но её любви и жалости было всё-таки не достаточно для того, чтобы подобрать уличного котенка или тем более щенка, не достаточно для того, чтобы отказать себе в бургере или стейке. А тем временем, Стейси каждый месяц отдавала часть карманных денег в фонд приюта для бездомных животных. Мать говорила Брук не выдумывать. Если откажешься от своей отбивной, ты не вернешь поросенка к жизни. Никто не перестанет убивать домашнюю скотину, потому что Бруклин Джой, видите ли, изволит отказаться от ужина, который мать и отец ей обеспечили. И Брук сдавалась. Честно признавалась себе, что она не способна преодолевать сложности ради вещей огорчающих ее не достаточно сильно, чтобы лишать по ночам сна. Разве это делало ее хуже кого-то? Или лучше тех, кто вообще не забивал себе голову подобными вопросами и просто со спокойной душой делал то, что привык. Ненавидел черных, ел мясо и смеялся над шутками о блондинках и педиках. Она ни к кому не испытывала ненависти, и это был тот максимум участия в формировании мировой справедливости, что она могла себе позволить. Книжки с психологическими советами говорили ей расслабиться и не взваливать на себя лишнюю вину и ответственность. Они уверяли, что этого достаточно. Хотя она прекрасно знала, книжки на соседней полке могут говорить совершенно обратное и предназначаться для кого-то «глубокого и не равнодушного», как Стейси. Но писательствующие психологи готовы мотивировать кого угодно и на что угодно, пока издательства готовы их печатать. Она ни во что не верила. Весь мир вокруг был способом устроиться с комфортом и лишь глупая, досадная, совершенно нелепая причина вставила ей в колесо толстую сучковатую палку. Так как бы, черт возьми, одухотворенность спасла от такого же провала Стейси?! Стейси просто не попала б в такую ситуацию. И не причем тут все её подвиги. Вылететь из колледжа не так уж и просто. Даже если завалить какой-то курс, это даст лишь низкий средний бал и геморрой в летнем семестре. Бруклин просто не ожидала, что тихушница соседка, которую откровенно доставало её не самое располагающее к учебе и спокойной жизни общество, вот так, без предупреждений и зазрений совести, заложит ее декану, не забыв вооружиться фото доказательством хранения марихуаны. Да, травка правда была в ее комнате, но только принадлежала она сразу нескольким людям. Это не говоря уже о том, что в колледже буквально все вокруг на чём-нибудь сидели. Бруклин благородно не рассказала, кто еще из студентов имел к этому отношение. Подвиг её друзья оценили, правда не так высоко, как она рассчитывала, и вот едва ли успев осознать, что происходит, она покинула стены учебного заведения, оставив бывшим друзьям и подругам заботы о получение PHD, которую так хотел для нее папа. И как ни жаль расстраивать отца, но, увы, теперь она даже бакалавра гуманитарных наук не добудет. Теперь, максимум что ей светит, это захудалый муниципальный колледж где-нибудь на окраине Нью-Йорка, куда даже метро не идет. Всю жизнь быть низкооплачиваемым недоспециалистом со средней квалификацией, и это в случае, если она найдет работу, где платят побольше, чем в клубе, в котором она теперь буквально застряла, чтобы оплатить в экстренном порядке найденное жилье, и худо бедно обеспечить себя всем необходимым, ведь, когда родители узнают об отчислении, они точно не станут спонсировать её жизнь в столице и велят вернуться домой немедленно. Уж лучше повеситься. Снимать квартиру у собственника дешевле. В четырехэтажном таунхаусе, построенном примерно в семидесятые годы прошлого века, живут только те, кому не по карману платить по две или даже четыре тысячи долларов в месяц. И её тесная квартирка, стены которой в последний раз красили лет двадцать назад, отнимала почти все средства, оставляя жалкие крохи на еду. Один, из множества предстоящих, этап своеобразной инициации произошел с ней раньше на три года. Выходило, что у нее буквально отняли эти три года законного права расслабляться, ни о чем толком не беспокоясь. В сравнении с квартирными счетами и желанием ежедневно что-то есть, доклады и проекты на занятия сущий пустяк, и она поняла это сразу же. Глупо было упускать шанс сделать все правильно с первого раза. Вторая попытка обойдется намного дороже. Жить и работать самостоятельно, вот так вот сразу после школы, нелегкое ни для кого испытание. Но Бруклин не дали выбора, и она отважно ринулась в дебри взрослой жизни, не оставляя надежды вернуть все, как было, ну или хотя бы близко к тому. Однако, кризис накрыл ее быстро. Два месяца после отчисления прошли тяжело и ни на шаг не приблизили к новому поступлению. Она никуда не вписывалась. Ночной клуб, в котором она все так же зарабатывала танцуя го-го, вгонял теперь в депрессию. У неё не было больше достаточно доказательств собственного ума, красоты и уж тем более таланта. Она даже не знала, чего хочет. А чего у нее еще не было, так это элементарных средств к существованию. К тому же Бруклин оказалась слишком слаба, чтобы принять свое горе, пережить и осознать его, не пытаясь заглушить тревогу сильными эмоциями или алкоголем. Слишком слаба, чтобы принять реальность или тем более изменить. Среди умных и талантливых она чувствовала себя скучной и серой, а среди людей, которые окружают её теперь, в её повседневной жизни и на работе, она не прижилась, потому что не смогла даже притвориться, что хочет этого. Общение ни с кем не сложилось. Её почти вежливо игнорируют девочки, бармен, охранник, администратор и хозяин клуба, все они считают, что Бруклин слишком заносчивая, а она презирает их всех почти открыто, ведь даже чирлидирши, которые во всем колледже считались не самой интеллектуальной прослойкой, ни в какое сравнение не шли с этим сбродом. Зайдя в темноту клуба, Бруклин прошагала через пустой зал мимо столиков и танцпола, с отвращением взглянула на хозяина, подсчитывающего что-то за барной стойкой. Вульгарный, необразованный дегенерат с толстым пузом и свинячей мордой, он лучше многих знал, что нужно таким же подрастающим ему на смену дегенератам. Он привык жить, думая лишь о том, как бы не просчитаться, не заплатить больше там, где можно отдать меньше, не потерять, не понести убыток, не уступить конкурентам. Бруклин с грустью подумала, что скоро ей стукнет двадцать, и никогда прежде она не признавалась себе в том, что если на горизонте появится перспективный в финансовом плане мужчина, пусть даже он будет в точности как её босс, она сдастся. Но ни за что не вернётся домой с позором. Не признает, что оказалась очередной наивной слишком самоуверенной выскочкой. Она просто не могла так облажаться перед всеми, кого пусть и про себя, считала ниже или хуже. Она должна была найти выход из бедности, которая была у неё внутри, а теперь обступила еще и снаружи. И мало кто вправе судить её за это. В гримерке было пока еще тихо, во время шоу здесь яблоку некуда станет упасть, Бруклин кинула свою сумку на свободный гримерный столик, выдвинув стул, села и долго смотрела на себя в зеркало. В кармане спортивной куртки, которую она носила, чтобы остальные по-прежнему видели в ней студентку на временной подработке, завибрировал телефон. Сообщение от Майки. «Можешь говорить?» Ему она тоже не рассказывала о том, что с ней случилось. Еще пару месяцев назад она, как с лучшей подружкой, делилась с этим славным парнем всем, что на душе и в голове, а теперь не стало ничего из этого. «Нет», — пишет она и хмурится от досады. Ей не впервой врать, и обычно это не доставляет особых хлопот. Но не с тех пор, как выяснилось, что Майки не здоров. Впрочем, он не уточнял, что именно с ним не так, может дело не в увечьях, и он загибается от рака или другой неизлечимой болезни. Как бы то ни было Бруклин Джой знает, какой выбор будет правильным. — Как там ваш капитан? — интересуется она у приятеля из школьной команды, прислонившись плечом к своему шкафчику. — Так себе, — вздыхает парень, он симпатичный, но не на столько, как тот, о котором идёт речь. — Всё плохо? — Брук выдувает большой пузырь из розовой жевательной резинки. Ей не хочется казаться заинтересованной. Не нужно, чтобы кто-то подумал, будто она запала на нового капитана, и уж тем более не нужно, чтобы кто-то поумнее додумался до того, что это отчасти правда. — Ну а ты как думаешь? Разрыв связки прямо перед началом сезона. Ей ясно. Парень больше не представляет ценности. И дело тут вовсе не в поиске своей выгоды. Её досада сродни той, что испытывает сейчас тренер команды, теряя перспективного игрока. А еще… Жалеть разобиженного на судьбу за упущенные шансы человека не то, чего она хочет. Пусть он и милый. Люди хотят, чтобы в них, прежде всего, видели не заслуги, не положение, а их самих. Но что, если она не умеет игнорировать темную яму, на дно которой её утянет несчастливый билет. Она быстро и на автомате переводит тему, завлекая первого претендента на освободившееся место в беседу иного формата, смеется, задирая голову и обнажая ряд отбеленных на пять тонов зубов, смех такой, как надо, не странный, не противный, не слишком громкий, заметно не натуральный, иными словами, она флиртует с ним и дает условный знак «ты мне нравишься». «Ты в порядке? Я просто хочу знать, случилось ли у тебя что-то плохое или ты меня избегаешь?» Бруклин вздохнула. Мысленно сознавшись, что именно так и хотела поступить. Его шокирующее признание и полное крушение её собственной жизни случились почти что одновременно. Она и так сомневалась, что могла бы стать хорошим другом, кому-то, кто ценит отношения выше, чем это делала она. Но после отчисления и очередной его невнятной «семейной проблемы» из-за которой он в который раз пропал, поняла, что у нее нет ни грамма силы для того, чтобы думать о ком-то кроме себя. Ради его же блага, она решила не отвечать больше или даже заблокировать все его контакты. Но смогла лишь существенно понизить градус общения. Она винила в этом слабую волю и неспособность принять однозначное решение, а затем последовательно его исполнить. Ведь отрицать, что говорить с ним ей нравилось — глупо. Поэтому она и металась в сомнениях уже больше четырех недель. Но раз уж он спросил прямо, может, самое подходящее время поставить точку? «Хочу умереть», — написала она, не заботясь о том, что он про неё подумает, терять было нечего. «Зачем ты говоришь такое?» — прислал он тут же. Бруклин криво усмехнулась и принялась злостно печатать первое, что пришло на ум. «И не вздумай писать, что жизнь это дар, который я должна ценить. Клянусь, мне хочется отнять этот сраный дар у каждого, кто говорит подобное с особой жестокостью. Все мы, в конце концов, умрем. Имею право желать этого поскорее». «Брук, что бы там ни случилось, все наладится». Она лишь хмыкнула, отложив телефон. Нужно еще успеть заскочить в бар, перед открытием. Директор разрешал бармену наливать девочкам перед выступлением. Разумеется, в меру, только для настроения и только недорогое. В баре Бруклин часто вспоминала книжку с историей Алисы. Свалившись в страну чудес, та тут же столкнулась с проблемой: дверь в которую ей надо было пройти, оказалась для нее слишком мала. Алиса нашла выход в спасительном уменьшающем зелье, которое сделало ее нужного размера. Так вот алкоголь это её зелье во взрослой и страшной версии этой сказки. Он помогает, без лишних трудностей, уменьшить внутри Бруклин то самое препятствие на пути к достижению взаимопонимания с людьми, от которых её тошнит. Всегда одинаковые тусовки у парней из футбольной команды, были первым и не самым тяжким таким испытанием, после бутылочки пива ей даже нравилось. Алкоголь делает из неё веселого, разговорчивого и доброго человека, способного общаться с кем угодно. Травка удваивает данный эффект или же дарит чувство покоя и умиротворения, если выкурить небольшой косячок после тяжкой ночи в клубе. Сейчас ей бы не помешало затянуться, но лишних денег на дурь у нее нет, а сигарет она практически не курит, они не успокаивают и не помогают отвлечься, только портят цвет зубов, отбеливание которых и без того дорого обходится. Увесистая косметичка занимала половину места в ее сумке. Бруклин привычно нанесла на лицо праймер и тон, прорисовала скульптором скулы и затемнила боковины носа, визуально сделав его ещё тоньше, после закрепила это все рассыпчатой пудрой, набранной на толстую пушистую кисть, своей очереди ждали жидкая подводка, накладные ресницы и красная помада. Телефон завибрировал. Это Майки, не дождавшись ответа на свое сообщение, пытался дозвониться. Но говорить сейчас было бы слишком. Бруклин не дрогнувшей рукой нарисовала совершенно идеальные стрелки. Потом так же привычно и уверенно приклеила длиннющие ресницы, от которых веки опускались, делая взгляд полуприкрытых глаз томным. Телефон все жужжал и жужжал, пока она рисовала контур губ и наносила толстый слой помады, это был такой старательный игнор, что Бруклин не заметила даже, как от вибрации аппарат самовольно подполз к краю стола и чуть было не совершил суицидальный прыжок на кафель. «Поговори со мной», — просил он. Черная полоса, это когда твои мечты упорно отказываются сбываться, не смотря на все усилия, а те, что все-таки сбылись, оборачиваются сущим адом. И еще, каждый, по желанию, может тебя покинуть, а ты обречен быть наедине с собой. Она не могла понять, в какой именно момент миру удалось сделать из нее слабачку и трусиху? Она больше не чувствовала, что все это правильно. Легкий путь перестал казаться легким. Глядя на себя в зеркало, она видела, напуганного, потерявшегося, маленького человека, который может сгинуть в огромном городе. Бруклин должна была найти выход. И выяснить, что никаких мерок на самом деле не существует. Не достаточно умна, не достаточно красива, не достаточно образована. В ней окажется достаточно чего-то такого, что для других просто не имело значения. Она хотела вновь ощутить себя особенной, как в детстве. Но пока что напоминала сама себе то вечно чахоточное мамино растение. Она его и так и эдак, пересадит, удобрит, поставит, где теплее, перетащит ближе к свету, а оно все равно сохнет, тогда она его снова перенесет. Нет такого места, где ему было бы хорошо. Вот так и у нее по жизни. «Пожалуйста, ответь». Ну почему он так настойчив? Сейчас ей противна эта настойчивость. Почему именно он доискивается ее сейчас, когда всем остальным плевать, что с ней и как. — Может, возьмешь уже трубку? — ворчливо заметила из другого конца гримерки девушка, чьё имя Бруклин еще не знала, прежде они не выходили в одну смену — Или выруби нахрен телефон, раз не хочешь говорить, но избавь меня от этого жужжания. Бруклин отложила помаду. И осмотрела себя в зеркале. Торопливо вытащила из коробки бумажный платок, вовремя успела подхватить слезу с нижних ресниц левого глаза. Не хватало еще переделывать макияж. И телефон опять завибрировал. — Ты блин специально? — возмущенно спросила сегодняшняя напарница, а затем встала из-за своего столика и двинулась в её сторону. Не смотря на агрессивность стремительных движений, Бруклин понятия не имела, что на уме у этой девушки, не станет же она устраивать драку? Но та, подойдя вплотную, очевидно разглядела, что все плохо и без её участия. — У тебя проблемы с этим мудаком? — бросив быстрый взгляд на дисплей, спросила она уже вежливей, — Хочешь, я возьму трубку и поставлю ублюдка на место? — Нет, не нужно, я просто не хочу ни с кем говорить, — Бруклин постаралась собраться, чтобы не выглядеть размазней перед той, с кем ей еще работать. — Я Бритни, — представилась девушка, протягивая руку и меняя гнев на милость. — Бруклин, — Брук неуверенно пожала горячую ладонь новой знакомой. — Я тебе вот что скажу, давай-ка отключай свой мобильник, заканчивай с лицом и волосами, а я спущусь пока в бар, попрошу пару шотов текиллы. Кисло улыбнувшись, Бруклин зажала кнопку блокировки, дожидаясь, пока телефон выключится. Общества ей не хотелось, но как отказать настырной, грубоватой напарнице в лицо она не знала. — Пускай идет ловить попутный ветер, — назидательно сказала Бритни, уже выходя из гримерки.***
Лео задумчиво смотрел перед собой. Сегодня ему было как-то особенно грустно. Логово казалось пустым. Настолько пустым и тихим, что он почти что с надеждой окинул полным тоски взглядом гостиную, как только сюда вошел. А потом направился к дивану так, словно не был дома долгое время, или случилось что-то такое, что делает замыленный взгляд ясным и внимательным к привычному. Если бы он встретил тут Дона и Майки, чувство едва различимого дежавю испарилось бы, обрадовавшись компании, он счел бы, что ожидал увидеть именно их. В самом деле, кого же еще тут можно встретить? Но только эффект легкой дезориентации, что он все чаще испытывал после пробуждения, не дал обмануться в этот раз. Смутные, а порой и вовсе беспредметные ожидания заиграли новыми красками. Страх и настороженность потускнели, растворились. Мёртвые же не имеют обыкновения возвращаться с того света. Может реальность и вовсе не здесь, а там? Потому что сейчас в этом «здесь» прямо сейчас он как пленник кошмарного сна. Да и сам он едва ли поймет, где находится, пока не встретит хоть кого-то. На столике лежала газета, скорее всего, Майки прихватил с собой с поверхности еще свежий номер. Лео на автомате пробежался глазами по первой полосе. Каких-то громких новостей там не было, но он все равно развернул газету, наскоро просматривая криминальную сводку. Ознакомившись с одним разворотом, он перелистнул было на следующий, но там оказались колонки программы телепередач. И воспоминание ослепило его словно вспышка. Лео какие-то пару секунд просто пялился в мелкие строки, не имея ни одной внятной мысли, но затем они выплеснулись ему на голову сразу все, да так хаотично и перепутано, что он даже не сразу расставил их по порядку действий. Подавив порыв сразу кинутся к компьютеру, Лео попытался для начала вспомнить какой именно канал ему нужен. Информацию, что была совершенно не существенна, мозг давно вытеснил на периферию, поэтому ему пришлось изрядно напрячь извилины, чтобы выудить оттуда название USA Network. Пробежав глазами по колонке нужного канала за вчерашнее число, он внимательно изучил все, что показывали вечером. И вот оно WWESmakdawn. Лео едва мог предположить, что все это значит. Более того, это так ошеломило его, что теперь во всем теле буквально не было сил, сразу же встать и начать действовать, прежде, чем в голове хоть как-то не уложится вся эта бессмыслица и не найдется пара-тройка рабочих теорий объяснения происходящему. Ему нужно срочно найти эфир вчерашней передачи в интернете. Едва ли это что-то ему даст, но он все равно обязан проверить. Донни не оказалось в лаборатории, как и Майки. Ноутбук брата, как нельзя кстати, был свободен и даже включен. Лео не особенно хорошо ладил с техникой и в частности с компьютерами, просто потому, что обычно ему не было никакой нужды иметь дело с интернетом, однако ж найти на ютубе запись вчерашнего эфира оказалось не сложно. Он включил видео и, чтобы не тратить время понапрасну, стал проматывать, надеясь зацепиться глазами за знакомую картинку. Не найдя нужного, он был удивлен и разочарован одновременно. Потому что не понимал, как такое явное и знаковое совпадение могло оказаться неточным. Повторив процесс заново, он убедился, что во всем эфире действительно нет того боя, что он уже видел. Поэтому Лео, коверкая неточно отложившиеся в памяти имена рестлеров, вбил их в строку поиска. Гугл и его функция автоисправления, на этот раз обрадовали тем, что такие люди и правда существовали. А посему Лео стал искать на ютубе уже конкретно этих двоих, и, к его несчастью, парочка оказалась давно сработанной, за плечами у них были тысячи шоу в половине из которых, они «дрались» друг с другом. Внутренне Лео застонал от одной только мысли о том, через какой ад предстоит продраться его мозгу, чтобы пересмотреть всю эту клоунаду и найти число и время того боя, что он смотрел в пол глаза и теперь даже не был уверен, что узнает из множества. — Ладно, это что-то вроде слежки или наблюдения, только лучше, потому что я делаю это в комфорте, — бормотал он, прикидывая, сколько недель, а то и месяцев ему придётся потратить, чтобы просмотреть все, если, конечно, нужное не найдется сразу, но когда это он был настолько везучим? — И как я собираюсь объяснить это парням? — хмыкнул он, включая первое видео. Новое хобби могло бы не вызвать подозрений у Майки. Ему слишком пофигу, кто и чем занимается. Донни такой невнимательности не проявит. А жаль, ведь это существенно осложняет задачу.