Третье апреля в Нью-Йорке выдалось удивительно приятным. Открытые окна, лёгкие белые занавески, беспечный шум на улице и в доме. Хлопали двери, туда-сюда стучали каблуки и подошвы по лестнице, цокали собачьи коготки по кафелю. С появлением Эрики Дюваль шум лишь прибавился: Камиль с восторгом воспевал её строгий костюм в классическом стиле, а Ник легкомысленно подшучивал и громко смеялся. Киллиану показалось, что он старательно скрывает неловкость, но задавать вопросы не стал. Хватило того, как весь февраль Ник бегал по ювелирным магазинам в поисках чего-то. Интереса это не вызывало, но мельком Киллиан всё же глянул на покупку. Кулон в виде золотого скорпиона от Tiffany. Красиво, но он всё равно не разбирался в этих мелочах.
— Merci de votre aide, ils ont l'air plutôt bien, — они беседовали на кухне и курили, когда Киллиан и Рори решили выбраться на разведку за перекусом.
— Ça m'a fait super plaisir de t'aider, ma chérie, — ответил Камиль, делая глоток воды — он не курил, но замечаний окружающим не делал.
— Прекратите красться, как мыши, — вместо ответа приказала Дюваль Киллиану и Рори.
—Да мы и не крадёмся, — пожал плечами Киллиан, чувствуя некоторую неловкость перед Дюваль.
Последний раз они разговаривали в Шамони. Приключение в Альпах оставило след в сознании, а подземные катакомбы снились временами — Киллиану хотелось выбросить это из головы, но никак не получалось. Затхлый запах тлена, серые кости под слоями затвердевшей грязи, гулкое эхо, пронзительный ветер. Всю зиму он с содроганием вспоминал о подземельях Шамони, пускай старался не признаваться себе в этом.
— Как дела с дневником Катерины? — поинтересовался Киллиан, отмахиваясь от тяжёлых воспоминаний.
— Перевод готовится, — кратко ответила Дюваль. — Планируем публикацию на первые числа июня.
Под чёрной вуалью не получалось разглядеть её лицо и взгляд, но Киллиан не сомневался — строга, как обычно.
— Красивое украшение, — прервал неловкую паузу Рори, привлекая внимание к себе и маленькому золотому скорпиону на шее Дюваль.
«У меня нет сил думать об этом и удивляться», — отметил про себя Киллиан, вновь вспоминая, как Ник бегал по магазинам.
— Подарок, — спокойно кивнула Дюваль, после чего — не стоило сомневаться — внимательно оглядела Рори.
Они пересеклись взглядами. Рори едва заметно нахмурился, изучая Дюваль. Это напоминало встречу старых знакомых, которые не виделись настолько долго, что не понимали: ошиблись или нет.
— Neunundachtzig? — спросила Дюваль, резко переходя на немецкий.
Киллиан мог поспорить — для того, чтобы ни он, ни Камиль ничего не поняли. Это заставило дополнительно насторожиться — ещё в Шамони Киллиан понял: Дюваль неплохо знакома с Бейкером. С Рори, очевидно, тоже.
— Давно нет. И на немецком я не говорю, — развёл руками Рори. — Из меня плохой конспиратор, мадемуазель Дюваль.
— Это не конспирация, — спокойно ответила Дюваль. — Он рассказывал, что ты не любишь афишировать некоторые события, а мне нужно было убедиться, что это и есть ты.
— Мог и фотку скинуть, — хмыкнул Рори. — Где он сейчас?
— Не знаю, — откровенная ложь.
— Когда вернётся?
— Ты мог бы и сам у него об этом спросить, — лёгкая насмешка.
— Не отвечает, — Рори от досады закусил было ноготь на большом пальце, но помешала перчатка.
Вновь тишина. Киллиану на какой-то момент показалось, будто Рори готов то ли разрыдаться, то ли рассмеяться. До этого момента он никогда не вспоминал Бейкера и не говорил о нём. Конечно, две попытки вывести Рори на душевный разговор они сделали. Ровно две. Вначале Льюис хотел беспечно завести беседу вечером за чашкой травяного чая, но оказался вынужден три часа к ряду слушать рассказ о том, как госпожа Мугаббира пыталась однажды покраситься в шатенку, а получила розовый. Рори не пришлось даже усилий прикладывать, чтобы заболтать Льюиса — такого благодарного и ответственного слушателя ещё стоило поискать. Все три часа он сидел, затаив дыхание, лишь изредка восклицал и удивлялся. Разумеется, не сумев задать ни единого вопроса о Бейкере или Маккохен. Почётную вторую попытку сделал Киллиан. Метафорический треск, с которым его идея провалилась, можно было услышать, казалось, наяву. Настолько откровенно и нагло Киллиана ещё никто не игнорировал. Рори говорил о чём-то своём, абсолютно не воспринимая его вопросы, словно не слышал. В итоге Киллиан лишь вновь вспыхнул и весь вечер бурчал, уткнувшись длинным носом в страницы «Финансиста» Теодора Драйзера, но решил найти другой источник информации.
Хоть какой-нибудь.
О Маккохен не желал говорить никто. Если Рори проигнорировал, то Ник ушёл в полный отказ, заявив: «Ну уж, молодой человек, я теперь на все твои вопросы только с адвокатом буду отвечать, а мой адвокат — напомню — сбежал ещё в декабре». Вспомнились неприятные события в офисе «Ви-энд-Ви». О Висконти с тех пор Киллиан ничего не слышал, но считал это благим знамением. Его не искали. Сжигая лишние документы, Ник успокоился: любые проверки, которые Висконти мог натравить, ушли бы ни с чем. Злополучное завещание по просьбе Киллиана тоже отправилось в жестяное ведро пепельной крошкой. Он не хотел считать отца погибшим и оставаться единственным наследником. «Откровенно говоря, я вообще не хочу быть наследником», — признался Киллиан в тот вечер. Только дурак, разумеется, не поймёт: если Ник не заведёт детей в ближайшие десять лет, Киллиану придётся вновь отметиться в завещании, но они договорились: только с его согласия. На этот раз.
Кроме Рори и Ника, к Маккохен вели три крохотные ниточки. Отец. Из всего, что Киллиан выяснил от Ника, получался вывод: Винсент Валентайн жив. Связан с Маккохен. С корпорацией, которая по всем источникам в интернете занималась только компьютерными технологиями. От размышлений об этой связи у Киллиана начинали плавиться мозги. Дюваль. Эта женщина стояла перед ним, но как подойти к ней с вопросами о Маккохен? Они, как говорил Майк, в разных весовых категориях. Получить ответы от неё казалось более невероятным, чем найти отца и вытрясти из него. Оставался только Бейкер, но внутреннее чутьё подсказывало: это всё равно, что спрашивать Рори. Бессмысленно, глупо, вызовет только раздражение.
— Так значит, у тебя с ним нет связи? — спросил Киллиан, когда они с Рори вернулись в комнату.
— А что, хочешь номерочек? — отшутился Рори, усаживаясь на подоконник. — Мог бы и сам взять у него. Или что?
После этих фраз Льюис и Майк попытались перевести разговор на отдалённую тему. Не хватало им ещё наблюдать за очередным медленным спором, который может плохо закончиться. Очевидно, встреча с Дюваль оказалась той вещью, которую хотел найти Киллиан. Вещью, способной вывести Рори из насмешливого равновесия. «Почему только?» — задал себе вопрос Киллиан, слушая Майка, но пристально глядя на Рори. Тот игнорировал взгляды, усердно показывая, насколько ему интересно высокое весеннее небо.
— Как вам ремонтик? Ничего так? Успели заценить, что мальчишки Эрики сотворили со входом?
— Это называется «реставрация», матушка, — вздохнула Дюваль. Матери она в живости проигрывала с полной капитуляцией. Складывалось ощущение, будто они не мать с дочерью, а сёстры. Причём Дюваль — старшая.
В просторном холле Петит-Опера их встретила бойкая красавица в эпатажном платье под лазурную змею, совершенно не похожая на спокойную женщину «хорошо за пятьдесят», какую представляли себе незнакомые с Джерри Мэг. На первый взгляд казалось, что она осталась той самой «хорошенькой смугленькой девчулей» из той самой «Тёмной воды», разве что мелкие морщинки и тень седины в мелких тёмных кудряшках прибавились.
— Хочу представить вам свою мать, Маргарет Джерри-Дюваль, — пускай от фразы разило канцелярским официозом, голос Дюваль был несравненно тёпл и мягок.
— Эрика, малышка, перестань, — белоснежно улыбнулась «та самая». — Просто Мэг. Или Джерри Мэг, если молодёжь стесняется фамильярности, — она задорно подмигнула. — Николя! Ужасно рада тебя видеть! Кто из этих славных молодых людей — твой брат? Ты обещал нас познакомить! Полагаю?.. — Взгляд на Майка. — Мне казалось, Винсент, ты будешь постарше.
— Меня зовут Майк, — крякнул он смущенно.
— Винсент не смог приехать, — поспешил трижды расцеловать Мэг в щёки Ник, чтобы отвлечь от неловких подробностей. — Много работы.
— Ого! Как тесен мир! — Мэг легко приняла правила игры и обратила внимание на мистера Гамильтона. — Викки! Наш первый опыт в организации независимого радио! Ты так хорошо выглядишь! Я помню тебя совсем худеньким, — она по-матерински ухватила мистера Гамильтона за щеку, заставив его издать неопределённый звук. — А это — твоя семья? Вот уж не думала, что когда-нибудь с ними познакомлюсь!
— Па-а-а-п, — прошептала Филиппа, дёрнув мистера Гамильтона за рукав пиджака. — Почему ты ничего не рассказывал?
— Джерри! Моя любовь! Жан Поль Готье? Какой выбор! — Камиль одним своим появлением и ярким боа отвлёк внимание.
— Камиль! Вдохновение! Я так рада, что ты нашёл минутку заглянуть в гости! Ты один? — они расцеловали друг друга в щёки.
— У Тони слишком много работы, — печально произнёс Камиль. — У меня были надежды, но ты знаешь, все эти звёзды, статьи, бессонные ночи. И пустая, холодная кровать.
— Главное, чтобы ты не пытался её греть посторонними, — полушутливо подмигнула Мэг.
— Никогда в жизни! — Камиль всплеснул руками. — Тони — единственная любовь в моей жизни! Ах! — словно вспомнил он. — Джерри, милая, хочу тебя особенно познакомить с одной невероятной молодой особой. Её вкус и чувство стиля — нечто невероятное! — он приобнял Филиппу за плечо и осторожно вывел из-за спины мистера Гамильтона, где она пряталась в смущении.
— Ах! Очаровательно! — улыбнулась Джерри, поддевая пальцами голубую прядь волос. — В каком салоне ты делала окрашивание? Такой ровный тон?
— Ну… — Филиппа смутилась сильнее, румянец вспыхнул под слоем плотного тонального крема. — Я просто сама как-то раз… Мама попросила помочь ей покрасить волосы, а мы с братом решили, почему бы и нет…
— О! — восхищенно кивнула Джерри. — Как вижу, с первого раза делать хорошо то, что не делали никогда — семейная черта? — она лукаво посмотрела на мистера Гамильтона, словно знала о нём что-то такое, чего не знали его домашние. — Ах, о чём это я? — звонкий смешок. — Камиль не сильно утомил вас модными замечаниями?
— Ровно до той степени, когда подписывается капитуляция под любые требования, — очаровательно улыбнулся Ник.
Джерри Мэг казалась настолько жизнерадостной и активной, что невольно воодушевляла всех вокруг. Складывалось ощущение, будто она находится везде. Около каждого гостя, рядом с каждым официантом, пробует все закуски и перехватывает шампанское каждые пару минут. Поучаствовать в разговоре между Филиппой и Камилем: последний показ Жанетт Тари с презентацией новой коллекции и новой линейки ароматов — самый экзотический перфоманс прошлого сезона. Приветливо улыбнуться группе китайцев, активно обхаживающих Дюваль: та стойко выносила ужасный английский и терпеливо отвечала на вопросы короткими односложными предложениями. Душевно, как старую знакомую, обнять миссис Гамильтон: какой срок? девочка? ах, молодая жизнь! Позволить поцеловать свою руку седому старику: он на пару минут завлёк её разговором о каруселях и ярмарочных органах немецкого мастера с именем, которое было трудно запомнить и ещё труднее — произнести. Кроме того: обсудить открытие музея на Гавайях, побеседовать с кем-то из членов Союзной Лиги Нью-Йорка, получить поздравления пожилого японца, обнять говорливую итальянку, пожать руку известному писателю — она общалась настолько живо и непринуждённо, что оставалось только удивляться.
— Бойкая старушка, — заметил Майк.
— У меня уже язык бы отсох, — признался Киллиан.
Они заняли оборонительную позицию: маленький красный диванчик около лестницы на балкон. Наивно было полагать, что предпремьерный показ оперы пройдёт в обществе пары человек, но складывалось ощущение, будто в холле Петит-Опера двадцать — уже сто. Зато холодный домашний лимонад и маленькие канапе с оливками и пахучим сыром притупляли чувство голода. «Нужно было поесть нормально», — эхом отозвался в голове Киллиана голос Нэнси, заставив усмехнуться.
— Пиппе нравится этот тип, — вздохнул Майк.
— Ты о чём? — не сообразил Киллиан, отпивая лимонад, и взглядом выцепил из пёстрой толпы алую рубашку Льюиса. Полупрячась за отца, он рассказывал что-то пожилому японцу — Мэг стояла рядом и изредка похлопывала Льюиса по плечу, улыбаясь.
— Ну… Француз. Они так хорошо общаются. Кажется, нашли общий язык, — Майк понурил голову.
— И что? — никак не мог понять Киллиан.
— И то, — вздохнул Майк.
Киллиан посмотрел на него с искренним удивлением. Звучал Майк так, словно разговоры между Филиппой и Камилем как минимум причиняли ему боль, как максимум — разбили сердце на мелкие осколки. «Да ладно», — осадил он сам себя, медленно догадываясь, что к чему. Особое отношение Майка к Филиппе не казалось Киллиану очевидным, потому что он никогда об этом не думал. Милая фотография на пробковой доске, где они вместе пьют молочный коктейль. Готовность ради неё рисковать жизнью. Неуверенный танец, когда ноги в ботинках разъезжаются на льду.
— Ты и Пиппа… — издалека попытался начать Киллиан, чувствуя себя странно.
Он не был психологом и не разбирался в отношениях от слова «совсем». Киллиану всегда казалось: хочешь дать совет — имей минимальное представление о том, что советуешь. В тринадцать он, конечно, пытался встречаться с девочкой из школы. Её звали Фрэнсис Макдональд: светлые косички, белёсые глаза и родинка на щеке. В его памяти Фрэн до сих пор была очень красивой и правильной девочкой. Она помогала ему с уроками и учила целоваться, но только тайно, чтобы папа не ругался. Он носил её сумку и водил в кино на карманные деньги. Вместе они смотрели «Алису в Стране Чудес», «Железного человека 2» и первую часть «Гарри Поттер и Дары Смерти». Фрэн была настоящей фанаткой Гарри Поттера. Твердила: «Ты точно должен учиться на Гриффиндоре», — и однажды подарила шарфик, который связала сама. Она носила значок Рэйвенкло, пела наизусть гимн Хогвартса и любила кино больше мультфильмов. Считала их слишком детскими и глупыми. Осенью — перед тем, как Киллиану исполнилось четырнадцать — Фрэн перевели в частную школу для девочек. С тех пор они не общались. Она иногда снилась Киллиану во времена, когда он лежал дома и не мог заставить себя подняться на ноги.
— Не уверен, — признался Майк.
— Ну… ты говорил с ней?
— Нет.
Мелодичный звон колокольчика прервал неловкий диалог. В холле Петит-Опера постепенно воцарилась тишина. Киллиан и Майк насторожились: Джерри Мэг поднялась на маленькую сцену, где стоял рояль, расписанный ангелами и украшенный лепниной. В памяти Киллиана он вызвал неприятные воспоминания о мёртвом потолке катакомб под Шамони.
— Мои любезные друзья! — воскликнула Мэг, радостно хлопнув в ладоши. — Я хотела сказать пару слов, прежде чем мы войдём в зал Петит-Опера и вновь, как много лет назад, увидим на его сцене настоящий музыкальный театр. Это место по-особенному важно для меня. Здесь начался мой путь, здесь я встретила человека, который изменил мою жизнь. В наших руках бокалы с его любимым шампанским. И пускай он покинул нас, но память о нём всегда будет жива. Эрик. Мой дорогой супруг. Я всегда буду помнить о тебе и буду любить тебя. Вернув Петит-Опера к жизни, я исполнила твою мечту: здесь вновь будет играть музыка, а маски завораживать своим действом. То, о чём ты так часто писал в своих песнях: театр и любовь — поселятся здесь отныне и навсегда. Мой любимый Эрик Дюваль, я хочу поднять этот бокал за тебя. Я и каждый, кто пришёл сегодня! — она взмахнула хрустальным бокалом и одним глотком осушила его. Нестройный ряд голосов поддержал: «За Эрика! За мистера Дюваль!» — и вновь стих, чтобы сделать глоток. — Сегодня у нас в гостях мой хороший друг, — продолжила Мэг, — Николас Валентайн. С помощью его компании мы сумели вернуть Петит-Опера первозданный вид. Николя, прошу, поднимись ко мне! — она протянула руку Нику, стоящему около сцены.
— Я не мог пройти мимо, — улыбнулся Ник, поднимаясь. — Эрик был хорошим человеком. Семья Дюваль, — он обратился к залу, — много сделала для всех собравшихся. Кому-то помогала деньгами, кому-то — добрым словом, кому-то простым доверием, — в этот момент взгляд его коснулся мистера Гамильтона. — Казалось бы, такие элементарные вещи, но именно они ведут к великим делам. Когда мы с братом — голодные, нищие — только переехали в Нью-Йорк, нас пригрела и спасла от голодной смерти прекрасная старушка — миссис Ди. Без миссис Ди не было бы нас, а без Эрика Дюваль — нашей фирмы. Мэг, всё, что «Ви-энд-Ви» сделали для Петит-Опера — мелочи в сравнении с тем, что «Галерея Дюваль» сделали для «Ви-энд-Ви».
— Ох, Николя, — казалось, при всей весёлости, Мэг могла вот-вот расплакаться. — А ведь вы играли на фортепиано! Если мне не изменяет память.
— Вам — нет, а мне — очень даже, — попытался отшутиться Ник, растерявшись.
«Серьёзно?» — искренне удивился Киллиан. Он знал, что дядя и отец любят музыку и тепло к ней относятся. Совместные поездки на концерты, бесконечные споры о том, что лучше: винил или плёнка, кто круче: Пейдж или Клэптон — ему всё это казалось лишь увлечением и способом расслабиться. Представить себе Ника за инструментом не получалось.
— Вот это новости, — шепот Льюиса раздался неожиданно и откуда-то из-за спины. — Твой дядя был музыкантом?
— Сам в шоке, — шепнул в ответ Киллиан.
— Николя, народ просит! — тем временем, хитро улыбаясь одними глазами, Джерри Мэг пыталась уговорить Ника сесть за инструмент.
— Пожалуйста, — этого голоса практически никто не услышал, кроме стоящих совсем близко к сцене, но Дюваль, словно волшебница, развеяла упрямство Ника.
Он подошёл к роялю, растерянно, взволнованно улыбаясь.
— Никогда не видел его таким нервным, — признался Киллиан.
— Ещё бы. Ты сам вообще пробовал при такой толпе выступать? — как оказалось, Рори вынырнул из толпы вместе с Льюисом.
Ник Валентайн несколько раз поклонился, едва не пополам складываясь, прежде чем сел на банкетку и поднял крышку инструмента. Вид чёрных и белых блестящих в свете люстр клавиш дарил только одни мысли: бежать, закрыться в кабинете и схватиться за бутылку виски, чтобы никто этого позора не видел. Пару раз кашлянув, чтобы слегка прочистить горло, он обратился к зрителям:
— Я немного умею играть, но такое особое место требует особой музыки, наверное, — неловкий смешок, — поэтому хочу пригласить на сцену своего хорошего друга, который потрясающе умеет петь.
— Среди нас есть и такие таланты? — Мэг прижала руки к груди.
— Конечно, — подмигнул ей Ник, — Виктор, прошу!
Он произнёс это одновременно с шепотом Льюиса прямо на ухо Киллиану: «Он сейчас позовёт отца!» Прозвучало это с плохо скрываемым восторгом ребёнка, ожидающего чего-то грандиозного после фразы родителя: «Будешь хорошо себя вести, вечером получишь сюрприз». Собственные чувства от происходящего Киллиан никак не мог описать. Он до сих пор не верил, что Ник умеет играть на фортепиано. Конечно, с мистером Гамильтоном всё проще: вообще трудно представить таланты человека, которого ты знаешь только как отца своего друга — но: «Старик?! И ни разу не рассказывал!» — настойчиво звучало восхищенное возмущение в голове.
То ли в знак благодарности, то ли из чувства солидарности, но мистер Гамильтон согласился подняться на сцену. С Ником они перекинулись парой коротких фраз, растворившихся в маленьком пространстве между блестящими клавишами и седеющими головами, после чего мистер Гамильтон заговорил:
— Все, кто собрался здесь сегодня, наверняка имеют свою благодарность к «Галерее Дюваль», её основателям… И мы хотим отдать дань уважения и памяти Эрику Дюваль, Эрику Фантому, исполнив его главную песню. «Золотой скорпион»!
— Я никогда не думал, что родители как-то связаны с Дюваль… они не рассказывали, — тихо заметил Льюис.
— Может быть, не хотели лишний раз нервировать Пиппу? — предположил Киллиан.
Мир невероятно мал, если так подумать. Стараясь сбежать, куда глаза глядят, Киллиан из всех возможных дорог выбрал ту, которая привела его в Джорджтаун. Из тысяч подобных Джорджтаунов он оказался именно в том, где пропала девушка — Филиппа Гамильтон. Девушка, чей отец вдруг знаком с деловым партнёром его — Киллиана — дяди. Вероятно, правду говорят — все судьбы в мире переплетены. Киллиан — в силу возраста и максимализма — мало верил в судьбу и предназначение, но маленький суеверный червячок внутри упорно твердил голосом черепахи из мультфильма: «Случайности не случайны».
Больно без тебя и с тобой,
Словно лезвия на снегу,
Но ты стала моей судьбой,
И ты знаешь, что я не лгу.
Голос мистера Гамильтона — глубокий бархатный баритон — проникал куда-то в подсознание, завораживая и заставляя прислушиваться к словам «Золотого скорпиона». Пальцы Ника скользили по клавишам: немного неловко, но складывая мелодию, которую каждый когда-то слышал. Возможно, очень давно. Возможно, совсем мельком. Но слышал. И слова как-то сами приходили на ум. Киллиану казалось, что отец слушал нечто подобное. Майку, будто это звучало когда-то на радио. Другим голосом. С другими инструментами. Где-то там — больше нерва и мрачного надрыва с рыданием электрической гитары и гулким ворчанием баса. Здесь — мелодичная грусть старого рояля и мягкий, завораживающий голос.
Из осколков меня собрав,
Ты меня создала с нуля,
Излечила мой смертный шрам,
Осветила мир сквозь меня.
Кто-то подпевал. Кто-то покачивался в такт. Глядя на мужа, приподнявшего руки в молельном жесте и прикрывшего глаза, миссис Гамильтон прижала к губам платок. По её щеке скользнула крохотная слезинка, оставила едва различимую дорожку, размыв пудру. Филиппа осторожно взяла мать под руку, сама готовая сорваться в плач.
Пусть накажет нас божество,
Даже солнце погаснет — пусть.
Хватит взгляда мне твоего,
Чтоб на ощупь пройти весь путь.
Они подпевали. Те, кто собрался в холле Петит-Опера почтить память Эрика Дюваль, одними губами подпевали самой яркой его песне. Песне, посвящённой той единственной, кто стала любовью всей его жизни. Она — уже не та юная девчонка — стояла справа от маленькой сцены и не сдерживала слёз. Крупные капли срывались с густых чёрных ресниц. Перед ней — то ли сном, то ли призраком прошлого, стоит тот самый: высокий, в чёрном плаще и белоснежной фарфоровой маске. Её Эрик. Её Фантом. Её ангел музыки, подаривший возможность стать больше, чем просто девчонкой с амбициями. Мэг бережно приобняла Эрику за локоть, положила голову на её плечо. Та склонилась к волосам матери. Лицо скрыто непроницаемой чёрной вуалью, но дыхание сбилось и дрожит — какой бы сильной Эрика ни была, мысли о том, что отца рядом нет, что от него остались лишь воспоминания и песни, ранили её до глубины души.
Слышишь, ветер поёт волнам,
Слышишь, шепчет о чем-то сон,
Ты — та правда из уст лгуна,
Ты — мой золотой скорпион.
Рваное дыхание над ухом. Слезы капают на плечо. Киллиан не оборачивался, но чувствовал, как Рори вцепился пальцами в обивку диванчика. «Он плачет», — растерянная мысль вырвалась из завороженного сознания. Неуверенно Киллиан повернулся к Льюису, сидящему на подлокотнике. Как отец, он сложил руки и пел, но совсем тихо и не так низко. Его слёзы срывались на алую ткань, оставляя крупные влажные следы.
Киллиану вдруг стало так больно и странно, словно мир перевернулся с ног на голову. Он смотрел на Льюиса и не мог понять: что-то не так со всеми вокруг или с ним — Киллианом — самим? Остальные понимают слишком много? Или он — слишком мало? Звенящий пассаж старого рояля ворвался в разум и, показалось, сжал горло незримыми тисками. Предательски закололо в носу.
К нему обернулся Льюис. Кончик носа и глаза совсем раскраснелись от слёз, но губы дрогнули в улыбке. Киллиан почувствовал, как защемило в сердце. Глаза заволокло пеленой, соскользнувшей вниз капельками слёз.
Это всё — о тебе, о тебе, Это всё — о тебе, ты знай.
