Килл Валентайн

На вкус Киллиана вся эта пустая возня вокруг алой руки не стоила и выеденного яйца. Старательно сдерживая переполненные скепсисом комментарии, он слушал Бейкера, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу, стоило только усесться в глубокое мягкое кресло. «Идиотизм», — прокомментировал Киллиан сам себе, как только Бейкер начал рассказ со слов: «Ладненько, древний скелет в котловане действительно был». Когда несколько лет назад недалеко от Деросси Бич выкупили желанный участок земли под строительство отеля, местные с любопытством закусили палец. Действительно огромный, этот отель обещал предоставить рабочих мест едва ли не больше, чем жители Гавайев могли предложить рабочих рук. Конечно, нашлись недовольные из числа местных мелких предпринимателей, но кто в мире победившего дикого капитализма станет слушать эту пыль под ногами? К строительству приступили в июле ближе к концу месяца, а запланировали закончить — самое большее — за три года. Много техники, много рабочих, много сверхурочных часов — три ингредиента для возведения махины, возвышающейся и по сей день над головами щедрых туристов, любящих комфорт и красивый вид из окна. Одного только этот коктейль успеха не предусматривал — снующих под носом навязчивых археологов. Потому, стоило в середине августа экскаватору, поломав пару зубцов, стукнуться ковшом о крепкую каменную плиту очевидно рукотворного происхождения, все засуетились пуще прежнего. Находка могла никак не проявить себя — изначально хотели под шумок засыпать её землёй и забыть, но слухи в Гонолулу разлетаются быстрее встревоженных чаек. Через двадцать минут около плиты собрались несколько сотрудников Бишопского музея, изучая находку. Это оказалась ни много ни мало усыпальница, причём фиджийского происхождения — об этом говорили характер подкопа и некоторые детали, вроде торчащих под слоем магматической пыли окаменевших циновок и украшений. Самое главное — тонкорукая сотрудница в закрывающем нижнюю часть лица респираторе и перчатках по локоть осторожно извлекла из пробитого отверстия практически неповреждённую скелетированную кисть густого красного цвета. Чтобы всё это раскопать и упаковать, оказались нужны инструменты. Инструменты прорабы строящегося отеля с вежливыми улыбками любезно предоставили. Чтобы оценить находку и изучить место на предмет сходства с другими захоронениями, оказались нужны специалисты позначительнее сотрудников Бишопского музея. «Тут-то и началось самое весёлое», — усмехнулся Бейкер, откидываясь на спинку дивана и снимая очки в толстой роговой оправе. Профессор Франклин Карвер вежливо умалчивал, чего ему стоило прибыть с островов Фиджи, где он работал, на Гавайи — его едва ли не попытались заранее объявить переносчиком неизведанного наукой смертельного вируса. При этом многие жители Гавайев хорошо слышали спор между археологами Карвера и охраной стройки: дескать, частная территория, нет нужных документов, не положено по законам Соединённых Штатов. Лагерь разбили поблизости — достаточно, чтобы отслеживать состояние находки, но не вступать в прямой конфликт с охраной и законом. Неприятности росли как снежный ком. Постепенно начали пропадать или ломаться вещи — пытались списать на некомпетентных гавайских разнорабочих или диких животных: от ящериц до попугаев. «Бакланы расклевали?» — с елейным сарказмом интересовался каждый раз начальник охраны, заставляя профессора Карвера печально отвечать: «Да, есть тут некоторые…» Не стоило сомневаться: вопреки всем стараниям археологов получить доступ к находке, стройка не прекращалась ни на минуту. Вот тонкорукая сотрудница Бишопского музея идёт, изучая планшет с результатами сейсмической геологической разведки, а вот она уже летит носом вниз в только что вырытый под фундаментную балку котлован. И слышно сверху только неизменный комментарий: «Частная собственность, немедленно покиньте пределы стройки», — пока строители переносят забор, оттесняя лагерь. Работа велась круглые сутки, но особенно активно — ночью. Ведь, как известно, даже археологам нужно по ночам спать. Пытались организовывать дежурство, но южные ночи слишком непроглядны, а гавайские фонари слишком тусклы. Кульминацией строительно-балаганного перформанса стала утренняя сцена, в которой главную роль отвели лично профессору Карверу. Взволнованный, с огромными прозрачными глазами он выбежал из исследовательской палатки, где хранилась единственная ценная находка — та самая скелетированная кисть. Сипло, но как можно громче закричал: «Пропала! Она пропала!» — и обессилено рухнул на расставленную кем-то складную табуретку. Профессор Карвер планировал отвести руку на исследование в Бишопский музей для установления возраста останков, коль скоро нахождение остального скелета старательно затягивали, но контейнера с рукой в палатке не оказалось. От важнейшей — способной перевернуть представление об истории — находки осталась только фотография, сделанная на старенький плёночный фотоаппарат: к тому моменту профессор Карвер ещё не освоил цифровые технологии. Да и сама фотография сделана была скорее на память, чем для документов. Разумеется, финал после столь яркой кульминации не уступил ни в чём. Посыпались, как из рога изобилия, обвинения — и ладно бы на строительную компанию, мешавшую исследованиям — так на самого профессора Карвера. Звучали они, в массе своей, примерно так: «Так значит голословно утверждали! Пытались наглым образом помешать строительству! Непорядок! Наверняка старость даёт о себе знать, пейте, господин профессор, таблеточки!» — Хорошо-хорошо, — прервал рассказ Бейкера Киллиан. — Какое тебе дело до алой руки? — Знаешь ли, — Бейкер полностью отзеркалил его позу, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу, — у всех свои интересы в этой жизни. — Бейкер, — мрачной тенью нависла над ним Дюваль. Он лишь посмеялся, но заигрывать лишний раз с судьбой и безопасностью собственных ушей не стал. Интерес Бейкера — очевидным для него образом — оказался связан с элементарными корыстными мотивами. Всем хочется кушать. Люди, которые говорят, что равнодушны к еде, на самом деле наглым образом лгут — хорошая и вкусная еда привлекает их не меньше, чем заядлых обжор. Размышляя об этом, Бейкер запустил руку в карман свободной джинсовой рубахи и ловким движением вытащил из него маленькую плитку шоколада: девяносто пять процентов какао, если верить упаковке. «Ваше здоровье», — он отсалютовал шоколадкой, а потом вцепился в неё зубами. Киллиана передёрнуло, когда плитка надломилась наискосок. Дюваль пришлось положить руки с аккуратным френчем на плечи Бейкера и сжать пальцы, чтобы он продолжил рассказ. Чтобы вкусно покушать, на еду нужно заработать денег. В быстром современном мире это одновременно значительно легче, чем звучит, и гораздо сложнее. «Хочешь жить — умей вертеться, а я — поверьте — очень вертлявый», — прокомментировал Бейкер, принимаясь рассказывать, как несколько недель назад под именем очаровательной белокурой Шарлотты Дюпре: «Фамилию пришлось подкорректировать, авторское право всё же», — он познакомился с крайне обеспеченным, молодым и пылким бизнесменом из Арабских Эмиратов. Вначале общение складывалось самым классическим образом: за очаровательные фотографии и милые смайлы Малик отправлял «Шарлотте» небольшие суммы денег, стараясь задобрить и обещая сделать самой любимой женой. Стоило понимать: «Шарлотта» вовсе не отказывалась получать приятные подарки и с нежным трепетом подыгрывала желанием носить хиджаб и быть послушной, верной спутницей жизни. Ей хотелось отважного и красивого защитника. Малик был — бесспорно — красив, обещал защиту, вечную любовь и ежедневные обязательные осыпания золотом. — Ближе к делу, Бейкер, — совсем тихо и низко произнесла Дюваль. — О, финал довольно очевиден, — посмеялся Бейкер. Малик, стоило отметить, оказался крайне хвастлив. Помимо рассказов о собственных богатствах, он проронил фразу, за которую Бейкер особо зацепился: «У меня есть целый музей, где я собираю такие находки, о которых ты не представляешь, драгоценная!» Рассказывая о своей коллекции, которая служила в основном хвастовству перед партнёрами обширными познаниями в культуре и истории, Малик с досадой бросил: «Я так рассчитывал на эту руку! А её нигде не достать!» — заставив Бейкера моментально переключиться на другой аккаунт и с него предложить сделку. — Сошлись на некоторой цене, — кивнул Бейкер. — С него деньги, с меня рука. — С каких пор ты торгуешь украденными музейными ценностями? — поинтересовалась Дюваль. — Прошу прощения, но я ими не торгую, — развёл руками Бейкер, глядя на Дюваль через спинку дивана. — Я пообещал, что один мой приятель найдёт руку… — Чёрта с два! — рыкнул Киллиан. — Я не собираюсь для тебя ничего искать! К тому же руки давно уже здесь нет. — Поражаюсь каждый раз твоей наивности, — усмехнулся в ответ Бейкер. Ничто в мире не исчезает бесследно. Неважно, кто и с какой целью похитил алую руку: если она не всплыла среди источников, которые Бейкер регулярно отслеживал, значит, не покинула остров. — Рука никуда не пропала. Она до сих пор где-то здесь — на острове, — подытожил он. — Бесполезный пиздеж, — отмахнулся Киллиан. — Выбирай выражения, — строго произнесла Дюваль. — Бейкер, это похоже на пустую болтовню. — О, я вполне могу предоставить весомые доказательства, мисс Дюваль, но не сейчас, — Бейкер, кажется, абсолютно не чувствовал себя уязвлённым. — Говори. Немедленно, — сквозь зубы прорычал Киллиан. — Стоп, — одёрнула обоих Дюваль. — Закройте рты. — В следующий момент послышался вежливый стук в дверь. — Войдите! Тяжёлая резная дверь медленно сдвинулась в сторону. Киллиан ещё в прошлый раз поразился, как профессор Карвер вообще способен открыть её, а сейчас — особо. В возвратившемся ночном покое профессор Карвер в своих светлых одеждах выглядел совсем эфемерным и прозрачным: даже белёсые волосы напоминали дымку. «Какой-то бред», — смахнул наваждение Киллиан. — Добрый вечер, профессор, — проурчала Дюваль. — У вас ко мне дело? — Грозный взгляд на Бейкера и Киллиана — она явно планировала их выгнать из кабинета, но вначале хотела расставить все точки над i. — В какой-то мере, — казалось, профессор Карвер был растерян. — Мне никак не даёт покоя фотография, которая исчезла из папки… — Фотография?! — голос Киллиана прозвучал, как предсмертный крик охрипшей вороны, заставив вздрогнуть даже Бейкера. — Я нашёл её! — Нашли? — просиял профессор Карвер. — Где? — Она лежала под стендом с тики… Вот, — Киллиан, до сих пор удерживая одной рукой пакет с покупками, сунулся в него, выхватывая глянцевую карточку. — Ага! — Бейкер хлопнул в ладони. — Значит, руку ты тоже сможешь найти! — Руку? — профессор Карвер изумлённо взглянул на него. — Кажется, молодой человек, мы не знакомы? — вопрос прозвучал необычайно мягко. — Знакомьтесь, профессор Карвер, — голос Дюваль, напротив, сквозил сталью, — мой коллега из «Галереи» — Иен Бейкер. Я вызвала его для помощи с новым программным обеспечением для камер видеонаблюдения, — настолько прямая и наглая ложь вызвала у Киллиана странный холодок по спине. Он уже давно заметил, насколько легко обеспеченные люди — те самые акулы бизнеса — умеют лгать. Не моргая. Не запинаясь. Не смущаясь. Из того, что видел Киллиан — ни один мускул на лице Дюваль не дрогнул. — Приятно, приятно познакомиться, Иен, — легко поверил профессор Карвер и улыбнулся. — Отрадно встречать всё больше юных дарований, заинтересованных в нашем скромном деле! — Кстати, Иен, — хладнокровно продолжила Дюваль. — Ты хотел… Завершить фразу ей помешал резкий, оглушающий грохот. Словно кто-то посчитал забавным в сонной тишине музея скинуть откуда-то мешок, наполненный камнями. «Кажется, у нас общие неприятности», — нараспев протянул Бейкер, поднимаясь на ноги. Прежде, чем ему кто-либо успел ответить, раздался истерический, наполненный испуганной болью визг, в котором едва различимо удалось уловить голос Джо. Он кричал что-то про Хеп и просил о помощи. Киллиан почувствовал, как моментально каждая мышца в его теле напряглась, каждый нерв пробило мелким, но болезненным разрядом. Он не осознал, как оказался в галерее третьего этажа, тупым взглядом уставившись вниз. Мозг не мог принять и обработать ситуацию. Хрупкое тело Хеп у подножия лестницы казалось то ли куклой, то ли глупой шуткой. Упрямо пульсировала мысль: она сейчас вскочит, рассмеётся, почесав макушку, и скажет: «Просто саднит, делов-то!» — а профессор Карвер, по-отечески приобняв, уведёт в кабинет и напоит сладким чаем. Всё будет в порядке. В замедленной съёмке из слабеющих рук выскользнул показавшийся безумно тяжёлым бумажный пакет. Удар. Звон. Всё это так неважно: от лопнувшей пачки чипсов до россыпи макадамии, летящей вниз с головокружительной высоты. Где-то на отдалённой периферии сознания Киллиан не слышит, но чувствует затравленный вздох рядом. Филиппа, белее вычищенных в растворах музейных костей, закрывает рот обеими руками: только бы не закричать громче и надрывнее рыдающего где-то внизу Джо, к которому бегут взрослые. Киллиан видит, как его белой птицей прячет в своих объятиях Дюваль, а её голос отражается от потолка: «Не смотри, родной. Не смотри», — звучит бесцветное эхо. Киллиан напряжённо прислушивается, но не может понять, о чём говорят профессор Карвер, господин Такеми и Бейкер. Их слова теряются в общем клубке, не выделяясь так ярко, как строгое: «Господин Такеми, — качается ткань, — прошу вас, вызовите скорую как можно скорее… И полицию». — Имя? Никак не получалось осознать движение вокруг. Перед глазами — лишь хрупкое тело в пёстрых одеждах и чёрные пышные кудряшки в вязкой алой крови. В носу — отвратительный стальной запах, обездвиживающий, вызывающий животный страх. Лица сплелись в уродливого голема, мелькающего разными оттенками тёмного и загорелого. Пустым взглядом Киллиан смотрел на офицера полиции: слова приходилось вытаскивать нечеловеческим усилием воли, а собственное имя ощущалось на языке рвотной массой. — Киллиан Валентайн. В голову возвращались болезненные ноябрьские воспоминания. Одна мысль — глубокое кресло становится жёстким стулом в тускло освещённой допросной, а тёплые пальцы Дюваль, увенчанные изящным френчем, — ледяными браслетами наручников, болезненно впивающихся в запястья. — Дата рождения? Голоса доносились откуда-то из плотной пелены и дикого шума сирен и шагов. Вековой покой музея обезглавила острая гильотина жестокой реальности. «Нет… Не может быть», — упрямо кричали мысли на малейшее предположение, что Хеп могла погибнуть. «Какая глупость!» — Киллиан закусил губу, от чего рот наполнился мерзким железистым привкусом. — Восемнадцатое ноября одна тысяча девятьсот девяносто шестого года. Собственный голос тонул в месиве из крови и тошноты, заставляя судорожно хватать носом воздух и сильнее вгрызаться острыми клыками в побелевшие губы. Прикосновения тёплых рук ощущались до болезненного обжигающими. В горле застряли болезненные крики и пустые слёзы. Те, кто говорят, что парни не имеют права плакать — нагло лгут. Киллиан хотел обессилено рыдать, но боль схватила когтистой лапой грудь и не позволяла ни выдохнуть, ни — тем более — хлынуть слезам. — Род занятий… — Офицер, — кошачий голос Дюваль обволок сознание, заставив отвлечься, — опросите лучше взрослых… — В восемнадцать лет они уже достаточно взрослые, — очевидно, офицер не видел никаких проблем в состоянии Киллиана. — Офицер, — мягкий нажим, — оставьте моего мальчика в покое. — Кем вы ему приходитесь? — кажется, офицер начинал терять терпение. — Тётка, — не моргнув, ответила Дюваль, — Киллиан — родной племянник моего драгоценного супруга. Приехал сюда для работы над колледжным проектом. Киллиан медленно повернул голову к Дюваль, не веря своим ушам. То есть, он уже слышал сегодня, как она лжёт, но одно дело — профессор Карвер, который всё равно не станет ничего проверять, другое — офицер полиции. Ощутив пристальный взгляд, Дюваль сжала его руку. «Ни слова», — читалось в этом жесте, но Киллиан и не планировал ничего говорить. Робким, мягким комочком чёрную боль внутри вытеснила благодарность. С кончика носа — щекотно и ощутимо — сорвалась крупная слеза, рухнувшая на острое колено под потёртой джинсой. — Это… Это всё из-за меня, — дрожью сорвалось с влажных губ. — Это я должен был за всем проследить! — Киллиан вцепился в Дюваль, как в единственную надёжную опору. — Если бы… Если бы я только знал! Знал, насколько это всё… Если бы выяснил… Если бы вернулся в музей немного раньше! — Медсестра! — офицер уже выглянул в коридор и густым, громким голосом крикнул медиков. — Срочно сюда! — Эрика… — сорвавшись на имя, Киллиан до белых костяшек впился в плечи Дюваль, глядя в её янтарные глаза и — под растерянным взглядом — позволяя сорваться всем старательно возводимым с тринадцати лет плотинам, за которыми бурлили бешеные потоки эмоций и чувств. — Это из-за меня… Рука… Если бы я подумал сразу, что рука может быть нужна кому-то… Что всё это не просто так… Статья и фотография… Джо не просто так… Не просто потерял папку! Её украли! Её пытались украсть! Я должен был… должен был сказать тебе раньше… Присмотреть за Джо, Хеп и профессором… Это всё из-за меня… — Тише, мой мальчик, тише, — Дюваль прижала его к себе, а голос предательски дрогнул от вида отчаянного, разрываемого чувством вины ребёнка. Каким бы Киллиан ни старался выглядеть независимым и взрослым, на самом деле те два года, проведённые затворником в собственной комнате, давали о себе знать. Пятнадцатилетка со взрослым лицом — он закрывал в себе страхи, волнения и переживания, которые считал пережитком забытого детства, но сейчас — от болезненной искры — они вспыхнули с новой силой. Недолюбленный, недообнятый, он уткнулся носом в плечо Дюваль, едва ли слыша жёсткое: «Два кубика диазепама», — едва ли чувствуя, как тонкая игла входит в вену: «Ох, Бог мой, ещё бы было, куда колоть! Он хоть что-нибудь у вас ест?» — едва ли осознавая, как господин Такеми заботливо обнимает его за плечи и уводит куда-то прочь, шепча на непонятном языке. Нечто между пением на «ля-ля-ля» и бессмысленной тарабарщиной. Каждый шаг давался с огромным трудом. Ноги отказывались слушаться. Всё тело ощущалось до отвратительного чужим. Если бы не помощь господина Такеми, Киллиан рухнул бы на пол и остался в коридоре до конца своих дней. «Может быть, под наблюдение его?» — различить, кому принадлежит какой голос, Киллиан уже не мог, как и повернуть голову, чтобы разглядеть окружающих. «Отсмотреть видеоматериал за последние сутки», — на секунду показалось, будто хладнокровная фраза принадлежала Дюваль, тело инстинктивно двинулось было в ту сторону, но мягкие маленькие руки господина Такеми удивительно ловко удержали его. — Нет-нет-нет, — голос господина Такеми разрезал полотно неизвестных шумов и неопределённых слов, — тебе обязательно нужно прилечь. Идём, идём, мой мальчик. Скоро всё будет в порядке. — Хеп, — беспомощно, словно рот залит клеем, проблеял Киллиан. — Хепзипа будет в полном порядке. И Филиппа, и Джонатан тоже. Проснёшься утром, а твои друзья уже рядом, — господин Такеми заботливо погладил его по спине. — И Льюис? — Киллиан нашёл в себе остатки сил поднять голову, когда услышал «друзья рядом» и почувствовал прохладный ночной воздух — они вышли на улицу. — Боюсь, мой мальчик, я не знаю никакого Льюиса, — будто искренне извиняясь, признался господин Такеми. — Но ты можешь рассказать о нём, пока мы идём. Если хочешь. Киллиан хотел. Сейчас он хотел говорить о чём угодно, лишь бы не погрузиться в болезненное забытьё, подкрадывающееся расползающейся по венам дозой успокоительного. Пришлось говорить. Говорить вообще обо всём, что приходило в голову. Начиная с Льюиса, как самого важного кусочка жизни. Что-то из подсознания управляло языком Киллиана, когда он с судорожно мелькающими на лице эмоциями рассказывал господину Такеми, как Льюис постоянно обыгрывает его в «Смертельной битве». Особенно за Райдена, ведь он — его самый любимый персонаж. Кем бы Киллиан ни пытался сразиться, каждый раз терпел сокрушительное поражение в трёх матчах из трёх. «Да, точно… Будь даже пять и пяти, Эл Джей всё равно обыграл бы меня», — его повело в сторону, но господин Такеми ловко удержал на прямой дорожке. Слова путались на языке, мысли смешивались несвязной кашей, когда Киллиан пытался вспомнить, в какой день они познакомились или когда поехали отдыхать в Шамони. Зато безошибочно помнил его цвет глаз — глубоко-зелёный, иногда из-за этого кажется даже каким-то тёмным — и любовь к огромным манговым эклерам из пекарни на Сто Семнадцатой, куда они совершенно случайно забрели, когда гуляли с Рори и Индианой. С собакой внутрь их не пустили, поэтому пришлось взять заказ с собой. Первый раз это была коробочка с тремя эклерами: манго, крем-брюле, ваниль — и огромная порция горячего шоколада для Льюиса, пряный латте и плитка горького самодельного шоколада для Рори, эспрессо для Киллиана. — Не люблю сладкое, — покачал головой Киллиан. — Не понимаю, как его едят… — О, мальчик, — улыбнулся господин Такеми, — советую тебе когда-нибудь побывать на моей родине. В Японии готовят такие сладости, что даже тебе понравится. Киллиан лишь покивал, как его игрушечный Фредди с приборной панели старенького фордика. «Интересно, как он там?» — сквозь смыкающуюся над сознанием пелену подумал он, вспоминая свой автомобиль. Нью-Йорк был не лучшим городом для автолюбителей — пробки, постоянные ремонты дорог — но это не мешало каждые выходные Киллиану хватать ключи от родного фордика, подаренного когда-то отцом, в одну руку, Индиану — в другую — практически насильно запихивать Льюиса и Рори в салон, вдавливать в пол педаль и катить, куда глаза глядят. Как правило — подальше от душного города. Они останавливались в придорожных забегаловках, поедали огромные бургеры, тако и кебабы, придумывали дурацкие истории, неприлично громко смеялись. Каждый раз Киллиану стоило огромных усилий смотреть на Льюиса не так пристально, не так долго, не стараясь запомнить каждую черту лица. — Ох, мой мальчик, — выслушав всё, господин Такеми улыбнулся чему-то своему. — Я прекрасно понимаю тебя. Каждое твоё чувство. — О чём вы? — Киллиан бесцельным взглядом уставился вперёд — на светлое деревянное полотно двери, не сразу понимая: господин Такеми привёл его в общежитие для научного персонала Бишопского музея. — Нет-нет, — господин Такеми покачал головой, — я не могу сказать этого вслух. Такие вещи должен понять только ты сам. Постепенно. Только когда будешь готов. А сейчас тебе нужно спать. Врач сказал, что лекарство уже действует. — Лекарство? — Киллиан с трудом опустил взгляд на заклеенный пластырем сгиб локтя. Калейдоскоп эмоций приходил в шаткую норму. Приходило осознание, как его руку прижали к подлокотнику кресла, перетянули жгутом и ввели дозу успокоительного. Название не отложилось в памяти, но по общему своему состоянию он прекрасно понимал, что держаться на ногах уже нет смысла. — Пожалуйста, господин Такеми… — Да, Киллиан, — наконец-то они пересеклись взглядами. Господин Такеми выглядел измученным и разбитым. — Хеп… Что с ней? — Киллин не хотел слышать ответ, но не мог не спросить. — Медики, — господин Такеми тяжело вздохнул, — они увезли её, но ничего не сказали. Мы верим в лучшее. И ты поверь. Киллиан вновь ощутил болезненный спазм в горле, но доза успокоительного уже блокировала способность чувствовать и реагировать. Он лишь сумел опустить взгляд — в руке зажат обрывок лёгкой светлой ткани. Маска Дюваль. «Я должен вернуть её… Только ненадолго сесть…» — подало сознание беспомощный импульс, но стоило телу коснуться кровати, как всё вокруг померкло. Киллиан заснул крепким, бездумным сном.