***
В ту далекую холодную зиму губительный лед подобрался к самому дорогому — в когда-то пламенное и сильное женское сердце. В совсем другом доме, значительно ближе к церкви, молодая мать увядала на глазах двух белокурых дочерей. Ее рваный громкий кашель мог заразить только сочувствием: всякий раз воздух перемешивался с кровью, а боль была такой, словно легкие изнутри раздирали подобные лезвиям когти. Пот каплями собирался на коже, высыхающее тело дрожало под толстыми одеялами… Маленькая Мелина держала раскаленную руку матери, роняла слезы на ткань. Ребенок отказывался уходить спать на свою кровать, а дремал время от времени, элементарно, отключаясь от усталости прямо на полу, как верная нежной хозяйке собака. Старшая сестра, обладающая узким лицом своей матери и глубокими выразительными глазами давно почившего отца, накрывала ладонями плечи Мелины: уже практически взрослая девушка, она смирилась с неотвратимой трагедией, но не могла позволить погибающей матушке утащить с собой ненароком во тьму еще и Мелину. Хозяйничающая у печи пожилая женщина, похожая на тень в длинных черных одеждах, с горбом бед за плечами, искривившим ее худую фигуру, была того же мнения, что и Пина. И несмотря на грядущую утрату еще одного члена семьи, разбивающую душу старухи на мельчайшие осколки, она тревожилась в первую очередь за живых, не идущих стремительно на встречу со Смертью. Обтянутые бумажной кожей пальцы слабо дернулись в детской ладони; грудь, вздрогнув, опустилась — и уже не поднялась, не наполнилась вновь душным воздухом… Старшая дочь поняла, что случилось, первой. Обогнув острые скулы, слезы покатились по щекам Пины, против собственной воли запоминающей облик хладеющей матери. Мелина бросила на всхлипнувшую сестру обеспокоенный взор, и за жалкую секунду крупицы происходящего сложились в голове младшей Рэмси в самую кошмарную картину из всех… — М-мама! Мамочка! — Разрыдавшись, Мелина кинулась на мать, прижалась лицом к еще горячему одеялу, вдохнула запах роднейшего человека из всех… — Нет, мама, пожалуйста!.. Проснись! Умоляю!.. — Мелина, — плача, стянула ее с постели сестра, — она не проснется… Она теперь у Бога, ты ведь понимаешь, правда?.. У печи бабушка обнявшихся девочек прятала слезы под черным платком, зажимала рукой лишенный почти всех зубов рот, только б стоны душевной боли не вырвались наружу. Мелина стискивала сестру изо всех сил, боясь, что и Пину заберут от нее в любую минуту! — принюхивалась к поясу темного тяжелого платья и чувствовала совсем другой запах: пахло не мамой… — Пойдем, мы должны сказать старосте… Не отпуская девочку, поддерживая и поглаживая ее по спине да затылку, Пина пошла с сестрой к двери, накинула на обеих просторный материнский плащ, и вместе они покинули дом. Под ногами мерно похрустывал снег. Не обращая внимания на снующих вокруг селян, теперь уже круглые сироты неторопливо ступали к церкви. Объятия друг друга согревали, плащ укрывал от снега и ветра, словно мамина забота — от любых невзгод. Край плаща Мелина прижимала к лицу: знакомый — любимый — аромат останавливал слезы, притуплял рваную боль и раскаты грома в висках. Двери церкви открылись тяжело. Внутри было тепло, пахло благовониями, и если обычно эта смесь различных трав и масел выстраивала веревочный мост между Мелиной и Богом, ныне она перекрывала запах материнского плаща, и без того довольно слабый, и потому только сердила. Само наличие злости в свою очередь пугало до ужаса младшую Рэмси: не оскорбится ли Божество, не отвергнет ли маму там, на Небесах, в стремлении отомстить глупому ребенку, проучить и наказать?.. Не лишит ли еще и сестры да бабушки?.. Высокий, скрывающийся в темноте потолок давил на Мелину, стены сдвигались, пламя, мерцающее по стенам, угрожало покинуть отведенные ему человеком «гнезда» и поглотить все, что Мелине было известно за незначительные годы существования на этой земле. Пина усадила сестру на скамью, нежно укутала в плащ и отошла ненадолго сообщить печальную новость Отцу Тарину, чтобы всезнающий глава общины дал необходимые распоряжения — позаботился о душе и теле умершей. Старик, обняв безмолвно рыдающую Пину за плечи, нашептывал ей утешительные слова: о месте, которое никто не видел; о предназначении, кое невозможно доказать; о воле всесильного существа, созданного человеческой фантазией отстраненным, но мстительным, злопамятным, прощающим лишь после страданий, как жестокий отец после порки ребенка до криков и располосовавших кожу кровавых ран. Мелина обняла колени, уткнулась в них горящим от соли лицом. Плащ накрывал ее, прятал от всего света и даже от Бога, искренне надеялась она. Но не от покинувшей их матери: она всегда находила Мелину, где бы та ни пряталась, — материнское сердце подсказывало. Оно же сегодня замерло первым… Отец Тарин отправился к пастве наружу под стук мощного посоха. Пина, утерев глаза рукавом, вернулась к сестре, потеснила ее на скамье, но не разделила с ребенком тепло родного плаща: теперь ей комфортнее было без него, без единственной связи с утерянной матушкой. — Все хорошо, — чуть облегченнее заявила старшая Рэмси. Мелина открыла рот, дабы возразить, но тени церкви заметно сгустились, будто в предупреждение, и девочка сомкнула пухлые, потрескавшиеся от холода губы. — Староста сказал, что ее похоронят сегодня… Так что… может быть, ты захочешь вложить ей в руки ту деревянную птичку, которую вырезала?.. — Она еще не готова… — Не успеешь закончить до вечера?.. Я бы тебе помогла… — Мама все равно не сможет забрать ее с собой на Небо, — печально рассудила девочка. — Птица останется в земле… Я доделаю ее и подарю тебе, — произнесла она, подняв на удивленную сестру большие покрасневшие глаза. — Мама была бы рада, что мой труд не пропал зря. И тому, что я тебя порадую. Потерявшая дар речи, Пина обняла Мелину крепче и поцеловала в висок — так, как каждое утро и каждый вечер им обеим делала мать… — Расскажи мне что-нибудь, — всхлипнула младшая Рэмси. — Что угодно… — Тогда… — на секунду-другую задумалась Пина. — …ты слышала историю Чернокаменного Замка? — В ответ дитя покачало головой и разместилось на коленях сестры, точь-в-точь требующая нежности кошка. — В таком случае слушай. Несколько веков назад, задолго до войны, из-за которой почти все деревни у Чернокаменного Замка сгинули бесследно, там жил богатейший аристократ. Молодой, невероятно красивый мужчина с иссиня-черными волнистыми волосами, тонкими чертами и фарфоровой кожей. Он не был настоящим правителем, но именно им его и считали все, кто жили неподалеку, и наши предки тоже. В неурожайные годы он помогал простому люду, не давал умирать с голоду; распоряжался привозить лекарей из крупных городов, если по деревням распространялась какая зараза. За это его любили все, в ком ценности было меньше в разы, но ненавидели втихомолку другие аристократы и даже сам король, правящий этими землями в то время. Невзирая на завистливые взгляды и ядовитую молву, хозяин Чернокаменного Замка жил спокойно и безгорестно — так, как велело ему доброе сердце. Однажды во время конной прогулки со своей стражей он увидел скромную деревенскую девушку с прекрасными светлыми волосами и влюбился в нее с первого же взгляда! Солнечно, пусть и болезненно улыбнувшись, Пина коснулась кончиком пальца вздернутого носа Мелины — на детские щеки пробился луч надежды и смущения. Младшая Рэмси обожала истории, в которых лишенное трудностей «долго и счастливо» доставалось девушкам, похожим на нее; казалось, в обязательном порядке нечто подобное случится и с ней! — на пути повстречается принц с добрым сердцем и начнется сказочно яркая жизнь! — Ведая о его безграничном великодушии, селянка в тот же миг очаровалась манерами, голосом, внешностью аристократа, а когда узнала его ближе, безмерно полюбила его, как и он — красивую сердечную скромницу. Очень скоро они поженились и стали жить вместе в Чернокаменном Замке!.. Голос Пины дрогнул, интонация выдала искусственность счастливого окончания легенды, и Мелина сразу это подметила. — А что было дальше? — Ну… Ты уверена, что желаешь знать?.. — замялась старшая Рэмси. — Время идет, все всегда умирают… Счастливый конец не тянется вечность… — Бог забрал их совсем старенькими? — Нет, — качнула головой Пина и провела нежно ладонью по солнцу локонов сестры. — Вообще-то, это грустная история… В то же время в замке постепенно начала буйствовать странная хворь, заражающая только стражников. Сильные крепкие мужи по очереди слабели с каждым днем и друг за другом погибали. Сколько хозяин Чернокаменного Замка ни приглашал к себе лекарей, те лишь разводили руками, пытались помогать заболевшим, но ничего поделать не могли, а также в страхе за собственные жизни уезжали отсюда как можно скорее. Аристократ страшился не за себя, а за свою супругу, и потому старался уговорить ее покинуть замок хотя бы на время, однако она отказывалась бросать его одного, а он не мог сбежать от людей, которые доверились ему. И все же, рискуя собственной безопасностью, он отпустил всю оставшуюся стражу. Вот только, увы, это не помогло, и недуг перекинулся на жителей близлежащей деревни. Аристократ был рад, что ни он, ни его жена не заболели, но это же и вызывало вопросы, ведь от лучших лекарей страны он знал, что хворь поражает в первую очередь тех, кто ближе к больному, а он общался с угасающими стражниками, как и его супруга, отзывчиво ухаживающая за ними. Тем временем приближенные к королю прознали, что Чернокаменный Замок больше никто не охраняет. Нельзя было придумать времени лучше, чтобы изничтожить человека, которого простой люд превозносит больше, чем короля! Однако сделать это открыто было нельзя: селяне вступятся за своего покровителя. И посему король (или кто-то из его ближайшего окружения) послал убийцу в Чернокаменный Замок. Душегуб решил зарубить аристократа и его супругу ночью, пока они будут спать, и проник в Чернокаменный Замок под покровом темноты. Как ветер, он поднялся в самую высокую башню, где располагались покои господ, бесшумно отворил дверь с оголенным мечом в руке… На кровати под тяжелым балдахином лежал только мужчина. Убийца обрадовался, подступая к постели: убить одного проще, чем двоих, а женщину он разыщет, как только закончит с ее мужем, думал наемник. Свет из единственного окна сверкнул на лезвии, взметнувшемся над головой спящего аристократа! — как вдруг из тени сбоку от убийцы раздался пробирающий до костей потусторонний вой… Охваченный ужасом убийца попятился к стене. Спальню пересекала ночница: прекрасное женское лицо было обезображено морщинами, тенями, потусторонним свечением; длинные роскошные волосы цвета масла превратились в седую паутину; из-под иссохших губ торчали кошмарные клыки, заполнившие весь ее рот! Из выжженных глазниц наружу прорывался свет демонической скверны. Одежды и даже ноги проклятой превратились в густой туман — ночница плыла над полом, подбиралась к убийце все ближе, и от ее визга кровь стыла в жилах! Конечно же, и аристократ пробудился, как только тишину прорезал этот адский вопль! Ошеломленный наемник начал махать мечом, но металл проходил сквозь тело демонической твари, словно развеивал дым над костром. Острейшие длинные когти впились в руки убийцы; ночница вгрызлась в его шею и швырнула на каменный пол — умирать, захлебываясь кровью… Сидящий в постели аристократ обронил крик, ночница повернула отвратительную голову к нему!.. И остолбенела, зауныло воя. Дьявольский огонь угасал, тело возвращало человеческие черты, и вот через минуту перед постелью перепуганного мужчины стояла, плача, его любимая жена. Упав на колени, она умоляла и его, и Бога о прощении: первое время она не знала, что с ней происходит, не понимала, какие злодеяния творит, но потом уже собой не управляла. Муж бросился к ней, обнимал и утешал ее, клялся найти лучших чародеев, чтобы снять проклятие, которое, вероятно, наложили на бедняжку подданые завистливого короля, но девушка была безутешна. Существовал всего один способ не дать ей больше никому навредить — положить конец ее страданиям и смертям людей вокруг. Подобрав меч затихнувшего в луже крови наемника, девушка протянула его супругу со слезной просьбой убить ее. Аристократ знал, что тогда проклятие перекинется на него, но был готов принести в жертву свою душу, лишь бы помочь любимой и своему народу. Мгновенно, чтоб не доставлять новой боли супруге, он отрубил ей голову — и в ту же секунду сам обратился в демоническую тварь. Сохранивший благодаря любви к покойной жене часть настоящего себя, до сих пор он блуждает по Чернокаменному Замку, не губит жителей единственной оставшейся в этих краях деревни, но в безумии от голода нападает на бандитов и расхитителей, положивших глаз на сокровищницу.***
— Большей чуши в жизни не слышал, — скептически поморщился Линэш, и Мелина едва подавила вспышку пламенной злости: помогло остыть осознание того, что колдун проявляет неуважение не к ее личной истории, а к легенде, передаваемой из уст в уста снова и снова. — В одну кучу намешали и проклятия, и ночниц, которые, вообще-то, не могут по-волчьи бросаться на людей и загрызать их до смерти, а уж тем более насаждать болезни. Ночницы питаются кошмарами, как и мары, и могут лишь свести с ума. Ходили россказни о том, что они способны заставить человека перестать дышать во сне, но кто проверит, правда ли это. И уж тем более не бывает мужчин-ночниц. К слову, огромное количество демонических тварей относится именно к женскому полу, почему любую хоть немного странную девку начинают тотчас подозревать в связи с Дьяволом и готовы сжечь на костре. Предвзятость и тупоумие… Нет, — подуспокоившись, вздохнул Линэш, — маловероятно, что эта легенда как-то связана с замком на самом деле и в особенности с тем, что происходит сейчас. Глупая пугалка для ребятни. — Зря Вы так, — вполголоса заговорила Мелина. — Эта история рассказывает об истинной любви — романтической и к человечеству в общем. О самоотверженности, жертвенности… Не столько пугает, сколько печалит — и все же, несмотря на эту грусть, позволяет поверить в доброту и сердечность. — Ну да, — скрипнул Михаэль, направившись обратно в деревню. Рэмси последовала за ним. — Правдоподобность в каждом слове: постоянно ведь встречаются далекие от простого народа выдающиеся люди, готовые безвозмездно помогать направо и налево… За церковью вновь в землю воткнулась лопата.