***
В уме адлета долго еще звучал голос хозяина, заглушающий шум вновь вгрызающейся в почву лопаты: «…потому что это бессмысленно. Тем более возвращение к могиле у стены повышает риск быть обнаруженными Тарином и его людьми. Этот престарелый лис не должен понять, что нам известно больше, чем он позволяет нам знать. Я доверяю тому, что ты видел, а если ты что-то и упустил — не большая потеря. Так что я запрещаю даже смотреть в сторону той ямы, а также, будь добр, ничего из принесенного деревенскими не ешь и не пей — на случай, если Тарин решит отравить нас. Видимо, от него можно ждать чего и похуже…» Доводы Михаэля были сухими, лишенными эмоций — и потому вполне разумными, однако Вольфу все равно увиденное не давало покоя, и чем дольше он бездействовал, закрывая на ужасные события глаза, тем ярче всплывало под веками воспоминание, кое он был бы счастлив забыть… Солнце, ленивое, полуслепое, за минувшие часы изматывающего труда поднялось и уже начало опускаться. Дети, обзаведясь кровоточащими ранами на измученных ладошках, постепенно разошлись по домам, и на неторопливо разрастающемся кладбище остался только чужак. Он не замечал, как бурчит желудок и ноет от голода; практически не чувствовал боли в понемногу оголяющемся на подушечках мясе; не замечал розовеющего местами древка лопаты. С нескончаемым остервенением он копал могилы — и с крохотной долей облегчения засыпал их и мужские тела. Под пасмурным небом, выдыхающим холодный ветер на крыши изб, к работающему из последних сил юноше неторопливо приблизилась Мелина. Без кровинки в лице, она выглядела так, будто вот-вот потеряет сознание по вине пережитых ужасов; большие выразительные глаза окружали тени и краснота подсохших слез, губы обесцветились, взгляд был едва ли живее того, которым последний мертвец, лежащий за церковью, изучал стремительно скользящие по небу тучи. Остановившись у края наполовину вырытой могилы, Рэмси дождалась, когда Вольф поднимет глаза, и молча, робея, протянула ему кувшин молока. — Н-нет, спасибо, — переборол себя адлет, вспомнив запрет Михаэля. — Ты же устал, — непонимающе подняла брови Рэмси. Вольф раздумывал долго для того, кто не ел практически ничего — или ничего вовсе, — несколько секунд. Все же Мелина отличалась от прочих селян, и уж кому-кому, а ей травить приглашенных охотников на нечисть резона нет. Но… — Кто-нибудь еще подходил к молоку? У кого-то из деревни была возможность… что-нибудь с ним сделать?.. Мелина нахмурилась, соображая. — Нет, я только что подоила корову: оно еще теплое. Погоди, ты думаешь… что кто-то может желать вас убить?!.. Вольф грозно шикнул на нее, благодарно принял кувшин и стал жадно глотать отдающее естественной сладостью молоко. Рэмси, встревоженная ни на шутку, огляделась по сторонам, присела на корточки и поравнялась с адлетом. Его лицо было все перемазано землей, как и шея, и руки. Белые капли, изредка срывающиеся с губ, тотчас темнели, собирая всю грязь с подбородка. Часы не самой приятной работы одарили Вольфа сильнейшим запахом пота и еще более ощутимой вонью гниения уже похороненных тел, однако, несмотря на все это, в глазах Мелины сейчас он был самым приятным человеком из всей деревни. Блеск его честных усталых глаз внушал доверие, волевой мелодичный голос — надежду. Каждое движение отдавало чем-то родным, словно бы знакомым с детства… — Большое спасибо… — толком не отдышавшись, простонал он и протянул девушке опустевший кувшин. Она прижала посуду к груди, напряженно глядя на волнующуюся решетку травы — блеклое зеленое море, изодранное островами свежих закопанных ям. — Я не понимаю, — почти шепотом произнесла Рэмси. — Они, конечно, не любят чужаков и были против вашего приезда, но не настолько же, чтобы пытаться отравить. С чего ты вообще взял, что подобное может случиться? — Это не я, это Линэш, — так же тихо ответил Панри. — И можешь поверить, у него достаточно причин для таких предположений… — Вы оба не понимаете, — покачала головой Мелина. — Эти люди до самопожертвования чтят Бога и святые законы, по которым всем следует жить: они бы никогда не отравили кого бы то ни было, потому что это в первую очередь обман… Слова Рэмси показались Вольфу странными. В его религии решение кого-то отравить было в первую очередь убийством и уже во вторую — обманом. Это же навело его на вполне разумную мысль: — В чем заключается ваша вера? Какие законы? Что представляет собой Божество? Тщетно потерев друг о друга руки — и ни толики земли с них не стряхнув, Вольф вылез из могилы вместе с лопатой и со стоном блаженства улегся на траву рядом с напрягшейся Рэмси. Девушка уже не ожидала от малознакомого юноши какую бы то ни было подлость, но по-прежнему чувствовала себя неуютно рядом с ним — настолько близко к нему, что одежды их почти соприкасались… Порозовевшая Мелина немного отодвинулась; заправила короткую светлую прядь за ухо, скрыв таким образом лицо на секунду-другую: увы, этого времени ей не хватило, чтобы успокоить барабанную дробь в груди. — Наш Бог строг и не терпит ошибок. За каждый проступок есть свое наказание: сколько боли ты причинил Богу непослушанием, столько должен сам испытать. Самым большим проступком является п-предательство семьи… — дрогнул ее голос, но нарастающий гул ветра скрыл страх Мелины от внимающего Вольфа. — Оно приравнивается к предательству Бога, как и предательство родины… Каждый с пеленок обязан быть честным, любить и оберегать членов общины, а также сам край, где родился. Следовать святым законам, что бы ни помещалось на соседнюю чашу весов: в нужный момент отринуть жалость — и сделать то, что приказано Богом… даже если это означает причинение боли тому, кого любишь… — В глубокой грусти Мелина положила кувшин на траву между собой и Вольфом, обняла колени и опустила на них подбородок. — Пройдя через те же страдания, что и Бог, чьи надежды его дитя не оправдало, человек станет ближе к Богу, наполнится его любовью и будет после смерти принят в Вечный Сад. Вольф приподнялся на локтях, сверля Рэмси вопросительным взглядом. — Зачем же верить в такого сурового Бога, который желает людских мучений?! Почему не верить в Бога доброго, снисходительного к неразумному человеку?.. — Я… не знаю, — пожала плечами Мелина, — мы всегда верили именно в такого Бога. А твое Божество снисходительно?.. — Да, мой Бог — понимающий и сердечный, как отец. А если и посылает какие бы то ни было трудности, то лишь для того, чтобы люди, преодолевая их, становились лучше: сильнее характером и волей, чище помыслами… — Так твой Бог тоже хочет мучений, — перебила его Рэмси. — Нет, он… — неуверенно не согласился адлет и увяз взором в траве. — …добрый и заботится о нас… — Но посылает несчастья, приносящие боль. Вольф задумчиво слушал нашептывание ветра, прочувствовал в полной мере, как мурашки бегут по рукам и ногам. В волчьей форме шерсть вставала бы дыбом, но в человеческой не становилось теплее, только кожа неприятно покалывала под одеждой. — Знаешь, Линэш часто говорит: «Раз богов так много, люди просто верят, во что хотят или во что привыкли. Мы не можем выбрать то, каким является море… солнце или земля, но выбираем, какого сказочного героя придумать, чтобы история на ночь понравилась детям…» Я думаю, в большей степени Линэш не верит в существование любого бога, и даже представить не могу, каким он видит мир… — Мир без богов?.. — поразилась Мелина. — Тогда кто же оберегает твоего хозяина, кто помогает ему в трудный час? — Оберегает — он сам. А помогают — друзья да и просто хорошие люди. Рэмси обронила нежную улыбку в промежуток между коленями. — Мир, в котором выше тебя самого, твоих друзей и родных — никого нет… Кажется, это светлое место…***
Закончив с погребением последнего усопшего, Вольф отправился в предоставленную охотникам на нечисть избу, где его уже ждал Михаэль, производящий таинственные манипуляции с веревкой, и тотчас завалился спать. Завалился буквально: рухнул на кровать лицом в подушку. Постель кашлянула облаком пыли, коя все последующее время оседала на одежде Вольфа и мокрых волосах. Однако перед этим Мелина заставила могильщика-добровольца помыться. Адлет долго упирался, говорил, что ему будет достаточно и умыться в ближайшем ручье, но Мелинин тон был настолько неожиданно суров, что аргументу «Так ходить нельзя! — чумазым!..» Вольф сдался. Из своего дома Рэмси отослала его к колодцу, снарядив парой ведер, а сама подогрела уже имеющуюся воду в котле, после перелила ее в третье ведро и отыскала четвертое да ковшик. Когда Вольф вернулся, Мелина приказала ему нести одно ведро с только что набранной водой и другое — с горячей, а сама взяла оставшееся холодное и пустое, в котором постукивал ковшик. Вольф ожидал, что Мелина отведет его в купальню или хотя бы в баню, о которых он слышал пьяные истории в кабаках, но так толком и не понял, чем они по сути явлются, однако в этой деревне жили люди менее затейливые и, вероятно, более устойчивые к холодным, совсем не летним ветрам — потому что Рэмси сопроводила Вольфа за свою избу. Облизав палец и подняв его повыше, Мелина определила, с какой стороны будет активно поддувать, и выбрала безветренную сторону. Ведра примяли траву; девушка взялась за ковшик и начала отчерпывать в пустое ведро то — раз — горячую воду, то — чаще вдвойне — ледяную. Пар валил теперь из двух ведер и не убеждал Вольфа сделать посреди деревни то, что как ни в чем не бывало озвучила Рэмси: — Разденься. — Ч-что, прямо здесь?.. — стыдливо озираясь, удивился он. — Ой, да кому ты нужен! — покраснев как помидор, повторила Мелина то, что ей обычно шутливо говорила бабушка — с тех пор, как детство осталось позади и пришли смущение и страх демонстрировать меняющееся с возрастом тело. — Никого же нет, а если б и был кто снаружи, уж точно не глазел бы: это культура поведения. «Культура поведения заключается в том, чтобы не стоять голым на улице!» — хотел возразить Вольф, подчиняющийся-таки и оставляющий черную от земли одежку на траве, но все же вслух произнес иное: — И часто вы моетесь у всех на виду? — Пока нет морозов, — ответила Мелина, запястьем проверяя намешанную воду. На ее поверхности пар по-прежнему закручивался седыми вихрями, однако коже она была приятна, согревала в момент. — Зимой чаще не моемся вообще, а дома обтираемся смоченной тряпкой. — Вот и мне надо было так же, а не… — Ты себя в зеркало видел?! — вспыхнула Рэмси, впервые обернулась — и подавилась вдохом. Уже оголившийся по пояс, Вольф справлялся с перекрестной шнуровкой на штанах. Сильное крепкое молодое тело покрыто было мелкими каплями пота, от шеи до ключиц и от пальцев до запястий окрасившихся в угольный цвет из-за земли. Всякое движение широких рук отзывалось напряжением мышц под горячей нежной кожей. Тело адлета лишено было резких линий, болезненной сухости: очерченная грудь выглядела в первую очередь мягкой и уже во вторую — надежной как скала. Рэмси молниеносно сжалась, уставившись на ведра — отвернувшись вновь от Вольфа, спустившего в этот момент штаны и оставившего их на траве, как и прочую одежду. Трава покалывала стопы — Вольф давно уже отвык путешествовать босиком. Ветер морозил раскаленную адлетскую кожу: Панри было до мурашек прохладно, тогда как обычный человек бы уже замерзал; терпимо, но тянуть время впустую не стоило. — Что дальше?.. — нервно поглаживая локти, осведомился он. Мелина отвечала через плечо, больше не позволяя себе обернуться. Голос ее был тих и слаб, а щеки — ярки. — Я смешала воду — поливай из вот этого ведра, используя ковш. Когда вода кончится, я опять добавлю. Но торопись, иначе горячая совсем остынет. — Ненадолго Рэмси потеряла дар речи, когда мужская рука — впервые настолько близко от нее — протянулась над плечом за ковшом. Случайный выдох Вольфа задел светлые волосы над ухом… Мелина поторопилась отойти, сделала петлю вокруг ведер к Вольфу спиной и оказалась перед оставленными на траве сапогами и одеждой. — Обувь я почищу, а остальное возьму постирать; пока принесу тебе замену… — Нет, — твердо отказался адлет. Ковш глухо чиркнул по стенке ведра, и через секунду Мелина услышала журчание воды, торопливыми тонкими струями бегущей по телу на землю. — Одежду никуда не уноси. — Но она грязная… Ладно, — всплеснула руками Рэмси, — постараюсь слегка привести ее в порядок здесь… С сапогами долго мучиться не пришлось: пучок жесткой травы, смоченный холодной водой, вернул им чистоту и даже капельку блеска. С одеждой же Мелина вынуждена была повозиться (пусть никто ее об этом не просил). В пяти шагах от нагого Вольфа, свободной рукой активно стирающего грязь, будто бы въевшуюся в кожу, Рэмси шумно вытряхивала его одежду, периодически меняла место, чтобы не стоять в темном удушливом облаке. Кажется, до нее чисткой этого тряпья не занимался никто. Кое-где острый взор Мелины находил неаккуратные швы, которые первоначально явно не планировались и по которым с долей тревоги можно было сделать довольно точный вывод о том, насколько же опасна жизнь охотника на чудовищ. Пока она работала, Вольф расправился с первым ведром и во второе, остывающее, добавил холодной воды из третьего. Использовать ковш нужды уже не было: вся чернота ушла обратно в землю вместе с поблескивающими ручьями, но раз представилась возможность понежиться в теплой воде, глупо было ее лишаться, так что адлет, с легкостью подняв полное ведро, через край понемногу лил воду на смоляные волосы, спину и грудь. Брызги разлетались во все стороны; челку прибило к макушке. Когда же вода иссякла, Мелина не глядя протянула назад полотенце, ранее заткнутое за пояс штанов; разумеется, она давно уже могла переодеться, но отчего-то мальчишечья одежда, выданная бабушкой для маскировки в целях безопасности, ощущалась Мелиной куда более родной, нежели толстое платье с тяжелой юбкой, предписанное для ношения общиной. Вспомнив, чьи заботливые морщинистые руки в последний раз гладили эти вещи, Рэмси не сдержала слез — и поспешила утереть их запястьем, пока промокающий лицо и волосы Вольф этого не увидел. — Я сделала, что смогла, — сказала Мелина, положив одежду адлета на сухую траву рядом с сапогами. — Спасибо тебе, — искренне поблагодарил он. Конечно же, Рэмси не оборачивалась, но по тени Вольфа увидела, как тот стирает остывшие капли с боков и бедер. Потеряв ответ среди бушующих волн смущения и неких неясных, но все чаще всплывающих в присутствии Вольфа ощущений, Мелина деревянно кивнула и поспешила удалиться в избу своей семьи — пустую, темную и холодную… Вольф же, одевшись, добрел по тропке знакомого запаха до нужного дома и в итоге заснул, несмотря на пульсирующую, ноющую боль во всех мышцах. Линэш разбудил его на закате, когда безоблачное небо над словно бы опустевшей деревней раскрасилось как бок поспевшего персика. Пока адлет приходил в себя после сна, тер глаза и собирался с мыслями, Линэш натянул толстые перчатки, в которых — припомнил Вольф — просидел несколько часов над веревками. Без них он явно брать в руки свое творение не желал. — А мне тоже нужны перчатки? С протяжным скрипом древесины Вольф поднялся с кровати. Еще немного влажные волосы слегка вились и лежали поверх в том числе красивого лица как каждой пряди заблагорассудится. — Нет. — Почему? — Дотронься, — предложил Михаэль, протягивая напарнику край веревки. Вольф осторожно коснулся его, и на подушечках пальцев остался жирный блестящий след. — Освященное масло, — не без белой зависти в тоне пояснил колдун и продолжил скручивать в кольца замысловатый узор из веревки. — А почему не святая вода? — Кончилась. — Здесь целая церковь под боком. — Святость церкви нарушена, и все что в ней — осквернено. Там нет ни капли святой воды, а ее, в отличие от масла, потребовалось бы очень много для пропитки. Жаль, теперь в моих запасах и масло кончилось. Если раньше, к примеру, на докучливые вопросы Голдов, Линэш отвечал с заметным раздражением из-за необходимости «метать бисер перед свиньями», что не способны оценить полет его гениальной мысли, с Вольфом постепенно все стало иначе. Колдун добровольно, терпеливо раскладывал по полочкам в голове адлета все накопленные за десятилетия охоты знания. С полной осознанностью он подготавливал достойного ученика, а также, вполне вероятно, замену… «Никто не вечен…» — мысленно повторял Михаэль, и с тех пор, как проклятие Каина вырвалось из-под контроля, эти слова стали своеобразным утешением, отчасти противоречащим неприглядной вампирской сути. Как только колдун распахнул дверь, с земли на него уставились решительные глаза Мелины. — Нет, — упрямо качнул головой Линэш и гордо зашагал по дороге к выходу из деревни, а за ним и Вольф. — Я хочу помочь! — воскликнув, подорвалась с места Рэмси и заторопилась следом. — Мало ли чего ты хочешь! Мне даже Вольф не должен помогать, а тут еще и ты лезешь!.. Остановись! — рыком приказал он, резко повернувшись к Мелине и схватившись за ее плечо. Колдун рассчитывал, что его нечеловеческий облик опять напугает упорную девушку, но та больше не обращала внимание на внешность, а глядела лишь на саму суть. — Всадники убивают своими тенями, ты же сама это знаешь. Я умереть не могу, но вы оба — можете. Поэтому вас не должно быть рядом, когда все случится… — Но Вольф же идет!.. — отчаянно вставила Рэмси. — Он идет, чтобы помочь с подготовкой. Но как только мы закончим, он скроется в лесу и не приблизится ни к дороге, ни ко мне. Так? — с отцовской строгостью оглянулся на адлета колдун, и Вольф послушно кивнул. — Тогда я тоже помогу с подготовкой. — Оставь это нам, прячьс… — Нет, — решительно перебила Линэша Мелина. — Моя сестра там! Я хочу хоть как-то помочь! — Ты уже помогла достаточно. — А я так не считаю! — Да что же это такое!.. — только-только разъярился Линэш, но позади заговорил Вольф: — Хозяин, пусть она пойдет: так будет проще присматривать за ней — убедимся, что самовольно не сунется в самое пекло. А когда придет время убегать в чащу — туда, куда кони не пройдут, — я возьму ее с собой и буду присматривать. — Ты уже раз присматривал, — недовольно буркнул Линэш, продолжив путь, — и мы все оказались в темнице… Он мог отчитывать, унижать, оскорблять, но в подобных случаях слова Михаэля значили куда меньше действий. Первое — это эмоции, выход которым необходимо было дать; однако колдун пошел к снесенным воротам, а стало быть, дал позволение адлету принять решение на страх и риск последнего. Подготовка места к приезду всадников заключалась в приматывании сплетения веревок к мощным стволам поперек дороги неподалеку от деревни. Линэш объяснил Вольфу принцип, указал, какие концы своеобразной сети закреплять можно, а какие необходимы для того, чтобы натянуть ее в решающий момент: левый был в десяток раз длиннее правого, чтобы можно было перекинуть его через дорогу и управлять веревочной конструкцией в одиночку — с одной стороны. По окончании подготовки веревки валялись в пыли, и заметить их ночью, тем более передвигаясь быстро, верхом на лошади, не представлялось возможным. Пока не стемнело, особенно любопытные селяне наблюдали за манипуляциями чужаков, но едва деревня, лес и Чернокаменный Замок погрузились во тьму, жители забились в церковь, кроме оставленного на колокольне дозорного ребенка. Мальчик находился в лучших условиях, так как наверх конь точно забраться не сможет. Попрощавшись с колдуном, Вольф уволок Мелину в глушь леса. Девушка прислушивалась к любым шумам вокруг и ей постоянно чудилось, что кто-то наматывает круги вокруг них: не то волк, не то лисица… Вольф же настолько был поглощен волнением, что не слышал ничего, помимо хруста хвороста у себя под ногами. «А вдруг Линэш не бессмертен, как думает?.. В тот раз он был в ужасном состоянии, чрезвычайно ослаблен… Сможет ли вынести повторение истории?.. «Никто не вечен», да, хозяин?..» Подобными размышлениями не была заполнена голова самого Михаэля. Сидящий в засаде, всецело полагающийся на дозорного мальчишку да на собственный слух, он в перчатках сжимал оба конца ловчей сети, намотанные из-за скользкости тугими кольцами вокруг кистей. Нельзя было совершить ошибку, иначе снова кто-нибудь умрет — в лучшем случае сам Михаэль. В черной вампирской крови шипел, взрываясь пузырями, азарт охоты, который Линэш давненько уже не испытывал. Посему он мог сидеть в кустах часы напролет, сосредоточенный, как хищная птица, увидавшая с высоты вкусную цель. Однако настолько долго ждать не пришлось. Вскоре сигнальные плиты начали подсвечивать дорогу снопами искр при соприкосновении с копытами. Оглушительно затрезвонил колокол в церковной башне. Вольф и Мелина обратили лица к дороге, словно могли видеть ее через стену деревьев и зарослей. Для обоих в следующие минуты решался вопрос жизни и смерти дорогих им людей, с одной лишь разницей: если близкий Вольфа мог погибнуть, последнего родного человека юной Рэмси могли не спасти… Колокольня умолкла — и вовремя! Грохот копыт становился все громче. Михаэль закрыл глаза, сфокусировавшись на шуме и дрожи земли. Близко… но пока еще рано… Рано… Рано… Сейчас!.. Со всей имеющейся силой Линэш натянул веревки, задействовал вес всего тела — и сеть, точь-в-точь прожилки истлевшего листа, перегородила дорогу, как расправившийся парус! Бой копыт стал хаотичным, сбивчивым; первый конь не сумел остановиться, в отличие от остальных, и со всего размаху налетел на веревки, аж вековые деревья содрогнулись! Освященное масло прожигало черную плоть, разъедало даже кости; скинув всадника на дорогу, конь рухнул рядом, рычал с адским рокотом, тогда как остальные скакуны стремглав бросились обратно, вверх по дороге. Линэш выскочил из укрытия, на всякий случай с волшебной палочкой в промасленных руках. Вороной жеребец гнил живьем, вопя в ночное небо загробным хором голосов, от которых даже у Михаэля кровь застыла в жилах. Выкинутая из седла фигура лежала здесь же, рядом, и балахон выглядел неестественно примятым, как если бы при падении человек или кем бы он ни был переломал себе все кости разом. В небо выстрелило мерцающее позолотой заклинание — этот свет Вольф приметил и через кроны деревьев и вместе с Мелиной поторопился вернуться к позвавшему его колдуну. Когда же они выбежали на дорогу, перед Линэшем лежали уже куски коня, хотя кости были тонкие, бугристые, шипастые и больше напоминали драконьи; плоти не осталось совсем. Тварь умерла, и остатки ее тела тлели, исчезали по чуть-чуть, чтобы не застать рассвет. — О Господи! — радостно восхитилась Мелина, и Линэша прошиб электрический разряд. — Вы убили всадника, у Вас получилось!.. — Не во всаднике дело, — угрюмо ответил Михаэль, — в коне. Его тень убивала — и то лишь создавалось такое впечатление… Обойдя мало что понимающую Мелину, Вольф осторожно дотронулся до фигуры в балахоне — и то, что было все это время под тканью, еще больше прижало к земле. Неторопливо адлет стянул балахон и открыл блеклому лунному свету человеческие череп и кости. — А почему они не исчезают, как скелет коня? — подняла на искренне опечаленного колдуна озадаченный взор Мелина. Что-то неприятно шебаршило в рукаве, словно под одежду жук залез и теперь не мог найти выход. Адлет отступил от останков седока — в отличие от Линэша, не понимающий истину, но чувствующий грядущую бурю. Обомлевшая Мелина высвободила из-под ткани деревянную птичку, и та, глупая — явно же что-то спутавшая!.. — потянулась к скелету у ног девушки… — Чт… что это значит?.. — слабо проговорила она. — Мне правда, правда очень жаль… — вымолвил колдун. — Никого из похищенных жителей деревни спасти не удастся… Мы опоздали… В мечущемся от ужаса сознании Мелины окровавленные осколки сложились в витраж с воистину кошмарным изображением… — Н-нет… — дрожа как осиновый лист, воспротивилась правде она. — Нет!.. НЕТ!.. НЕТ!!!.. Крича, ревя, как медведица, от охватившей всю душу боли, Рэмси на коленях сгребала вместе кости и череп сестры, тщетно накрывала их своим телом, прижимала к груди — к разрывающемуся в истерике сердцу… Из деревни к дороге у леса сбредались осмелевшие жители, внимали нескончаемый плач Мелины и делали вполне очевидные выводы. Вольф, страдающий от каждого стона бедняжки, присел позади, обхватил ее за плечи обеими руками, в которые она тотчас вцепилась ногтями, а в шею адлета уткнулась мокрым соленым лицом. Его кожа незначительно приглушала ее душераздирающие крики; периодически Мелина принималась бить его в грудь от отчаяния, бессилия, наисильнейшего желания погибнуть и перестать уже мучиться!.. А Вольф с блестящими во тьме от слез сочувствия глазами покорно принимал те крохи боли, которыми Рэмси была в силах с ним поделиться, и молился… молился о том, чтобы ей стало хоть капельку лучше…