Онория

Небо было очень темным этой ночью. Оно словно состояло из кусков темной материи с рассыпанными на ней крупинками риса. Крупинки скрывались за почти невидными облаками. Эти конспираторы прятали даже огромный и круглый лунный диск. Крошка Онория проснулась от странного шороха в углу. Обычно, ночи были очень тихими. Два ярко желтых янтаря мелькнули в темноте, несколько секунд они передвигались вправо и влево в поисках укрытия, но, не найдя его, существо остановило взор на диванчике, на котором спала Онория. Тихими шагами оно направилось к диванчику и сложилось клубочком на ножках Онории. До самого рассвета существо спало и тихо попыхивало во сне. Нора лежала и думала: «Какое милое создание. Кто ты, котик?» На утро Эрнест распахнул двери в гостиную с широкой улыбкой на лице и сияющими от утренней свежести глазами. Через мгновение его радостное лицо сменилось удивлением, а позже и вовсе, просто ошарашенное (нельзя по-другому описать его физиономию, боже, он был такой смешной) лицо с выпученными глазами уставилось на маленький серый клубочек в ногах Онории, которая в то время мирно посапывала с головой укутавшись в одеяло. Эрнест всегда с утра немного стягивал с ступ Норы одеяло, щекотал пятки и ждал, что она засмеётся. Она даже не просыпалась, что очень огорчало брата. А ночью он заботливо подоткнул одеяло, думая, что если она даже не чувствует ног, сестра должна находиться в безопасности. Так он защищал её от злых поддиванных монстров, или просто Поддиванников, как называла их Нора. Серый клубок шевельнулся и показал два желтых янтаря-глаза. Помигал ими и спрыгнул, поставив хвост трубой. Эрнест насторожился и подошел к дверному косяку, чтобы уйти от опасности, если что. Но он вскоре опомнился, нужно же сестру защищать не только от Поддиванников, но и от таких странных опасностей, как непонятный кот. Кот этот был очень красивый с маленькими закругленными ушками, длинным и пушистым хвостом с кусочками грязи (он ведь не домашний), тоненькими лапками с остренькими коготками и серой шелковистой шерстью. Конечно, как уже понял Эрнест, у кота характер был не из приятных, но к Онории он потянулся. Видимо, хотел защитить от Эрнеста, как некоторые кошки защищают свое потомство. Чем-то он даже приглянулся братцу, может, определенной кошачьей харизмой. Нос кверху, хвост трубой, такой важный вид, мол, тот кто лежит на кровати уже мой и больше ничей. Желтые глаза на фоне серой шерсти смотрелись очень ярко. Как два слитка золота на темном, последождевом асфальте. Глаза смотрели строго на Эрнеста, как-будто кот хотел сказать, я тут уже был, ты знаешь, что все это мое. Брат сразу понял это и вспомнил, что когда-то в те времена, когда Онории еще не было и Эрнест был очень маленький и почти ничего не понимал. В тот день, припоминал Эрнест, из окна выпала их любимая кошка и исчезла. Мама думала, что кошечка разбилась и плакала, сильно плакала, так она не плакала никогда. Эрнест помнит, как капли, словно только что упавшие с огромных тучевых облаков, катились по щекам матери и соединялись на подбородке. Ее белое жемчужное ожерелье порвалось, в сердцах мама бросила его на пол. Эрни стоял за дверным косяком, прямо как сейчас и не понимал, насколько это было больно. Все это, потеря кота, ожерелье, от которого остались только лесочка и несколько жемчужин. Остальные укатились к Поддиванникам, возможно, они найдутся, но только при перестановке дивана, которая произойдет очень, ой, очень нескоро. Пусть даже это незначительная потеря, порванное ожерелье, но, видимо матери оно было очень дорого, хотоя Эрнест не понимал этого раньше и не понимает сейчас. «Всего лишь очередная дамская приблуда, тьфу, ожерелье, что тут такого?» — думал он. Гибель кота произвела сильное впечатление на маленького Эрни. Несколько дней он насыпал корм в маленькую пластмассовую тарлеку в углу кухоньки, но заглядывая на кухню, никогда не понимал, почему же она все ещё не пуста. Он насыпал снова и снова, но корм валился через край блюдца, и никто его не ел и не собирал, а Эрнест все насыпал и насыпал, ожидая что в один день кот съест свое лакомство. Эрни научился ждать, он часами сидел на единственном табурете в углу комнаты и ожидал. Он не понимал, чего ожидал или просто не помнит теперь, он знает, что это ожидание принесло ему сильную боль и полоснуло острым ножом по сердцу. Маленькому, хрупкому, хрустально чистому детскому сердцу. Это не то приятное ожидание посылки от родственников на день рождения или заказанного рожка мороженого в единственном маленьком сквере под тенистыми деревьями в знойную погоду, когда ты ждешь, и знаешь, что чувство ожидания очень скоро прервется и станет чувством радости, от полученного ожидаемого. Эрнест, вспомнив это жуткое чувство зажмурился и дернул головой, пытаясь отогнать неприятные воспоминания. Он пошел на кухню и снова сел на табурет. Старый табурет, единственный, с торчащими гвоздями. Кто на нем только не сидел. Любимая тетушка Лупита с её вкусными мясными пирогами (её зовут Гваделупа, но она стесняется этого имени и предпочитает имя Лупита, более традиционное, но родственники все равно за глаза называют её Гваделупа, милая, милая Гваделупа). Вкуснопахнущая Анри. Она выкуривала не больше пяти сигар в день и никого это совершенно не смущало, её сигары пахли очень вкусно, так казалось даже некурящему человеку, этот запах сливался с запахом персиковых духов в красной жестяной коробочке и превращался в дурманящее зелье, притягивающее людей к Анри. Маленькому Эрни казалось, что она прозрачная, такая она была нежная. Все в ней было женственно от маленького серебряного портсигара с розовой каемочкой (она нарисовала ее сама) до тонких пальцев рук с всегда идеальным маникюром (как только она находит на это время?). Старый дядюшка Мешемонду. У него были очень смешные усы с завитками, которые он часто поправлял или прикусывал, когда задумывался. А еще он имел черную лису с белой мордочкой. Она очень смешно шмыгала время от времени и почти всегда бегала с кожаным поводочком, сшитом Анри.