SOS

Мукуро не знал, бояться ему теперь Тэ или прирезать его по тихому. Хотя первое вызывало жалость к самому себе (а вследствие и омерзение), второе — только отторжение. Почему-то одна только мысль об убийстве Пираньи… она что-то будоражила внутри, заставляла сердце загнанно биться в плотно обмотанной бинтами груди. Рокудо разрывался не в силах решить для себя, чему верить и куда двигаться дальше. По указке Верде и собственного шила в заднице ему нужно было идти к Цикадам. Положить себя на алтарь победы над кордицепсом? Да запросто, ему нечего терять, кроме самого себя. Это было страшно. Хотя бы тем, что жертвовать ради всего этого, ради вакцины, своей жизнью он не боялся ни капли. Страх перед смертью выветрился ровно тогда, когда Мукуро собственноручно прирезал большую часть медперсонала в лаборатории отца. Но оставался дикий ужас перед заражёнными, страх перед болью, которую могут принести чужие руки. Рокудо отставил пустую чашку и глотнул воды из фляжки, разглядывая пространство перед собой. Какой-то давно заброшенный дом, который сдали вместе с территориями во власть заражённых. Прогнившие доски подоконника, чудом не выбитые стёкла в хлипких оконных рамах, осколки, так и не убранные с пола, обломки старой мебели, кровавые змеи грязных бинтов. Всё это напоминало о запустении и безжизненных мутных глазах тех учёных и лаборантов, о торчащих из их тел осколках взрывных гранат и стекольного крошева, о скальпеле, застрявшем в глазнице неудачника, который первым попался ему на глаза. Желудок тянет сытой тяжестью, жар всё ещё остаётся в теле, перебирается на холодные ладони, покрытые царапинами. Мукуро поглубже вдыхает в себя пыльный воздух и запрокидывает голову к небу, к дыре в потолке и крыше. Небо успокаивает его, усмиряет боль, даёт то, чего не могли дать сильнейшие антидепрессанты и анальгетики. Это так же странно, как и то, что руки не трясутся от нервного напряжения. Казалось, тремор впервые отпустил его спустя долгие годы ненормированной тряски. Он разглядывает свои ладони в лучах обеденного солнца, худые, бледные, почти белые. Тишина кутает его в свои объятия, только где-то на фоне тихо шумит близкая природа, в ушах шуршит кровь и собственный пульс. Так привычней, так проще и много-много лучше. Мукуро напряжённо думает, распутывая ком из мыслей, пытается уловить ту, что покажется истинно правильной, самой вероятной и выполнимой, подходящей для сложившейся ситуации. И тяжело поднимается на всё ещё слабые ноги. Стена коридора под ладонями сырая, пропитанная влагой и изъеденная насквозь плесенью и мхом. Мукуро отчаянно цепляется за неё, идёт куда-то вперёд, не разбирая дороги. Подавать голос не хочется чисто из упрямства и гордости. Его шаги тяжёлые, не услышать их невозможно, удивительно, что половицы не скрипят после стольких-то лет запустения. Мукуро хватается за косяк, переводя дыхание, и тут же потрясённо замирает, разобрав, что кто-то напевает тихую песенку на непонятном языке. Пальцы его вцепились в косяк будто намертво, сминая подгнившее дерево. Рокудо, пересилив себя, заглянул в комнату. Тэ сидел на подоконнике и медленно, с особой осторожностью протирал какую-то винтовку. Он делал это размеренно, аккуратно, оглаживая каждый изгиб и каждую выемку. Лицо его было болезненно-бледным, почти землистым, в свете солнца это было отчётливо видно. На нём отпечаталась глубокая задумчивость. -…ichi-iwa de to-onde iru-u Ta-aka wa ki-i-itto kanashi karo-ou O-to mo to-odaeta kaze no naka-a Sora-a-a wo-o tsuka-anda so-… Неловкий шаг, скрип чёртовых половиц, и Пиранья резко вскинул винтовку, Рокудо едва-едва успел дёрнуться обратно за стену, когда пуля прошила размягчённое дерево. Ноги ослабли в одно мгновение, Мукуро сполз по стене, до боли сжав собственные плечи. Хлопок выстрела был слишком громким, слишком отчётливым. Пуля проскочила буквально на полфута правее его головы, выстрел до сих пор грохотал в ушах. Сквозь шум Мукуро не слышал ничего, он бестолково пялился в противоположную стенку коридора, царапая заклинившее горло. Он так и не понял, что начал задыхаться. Цепкие пальцы вздёрнули Рокудо за локоть, но непослушные ноги не были готовы выдержать его, подкосившись тут же. Затылок взорвался болью, и мир перед глазами внезапно приобрёл чёткость, ком тошноты мигом подступил к горлу, Мукуро не смог сдержать рвоту. Он вывернул желудок прямо под себя, упершись дрожащими ладонями в пол. Кашель вперемешку с нервным иканием не давал вдохнуть, Рокудо с ужасом понял, что его застала паническая атака. Он, чёрт возьми, задыхался, пытаясь захлебнуться воздухом вперемешку со слюной и остатками рвоты. — Блять, — Тэ зашипел ещё что-то, но Мукуро этого не слышал, оглушённый собственным кашлем и иканием. — Успокойся, тихо, тише, — наёмник удивительно мягким движением зачесал пальцами мокрые от испарины пакли тёмных волос, открывая бледное посеревшее лицо Рокудо, доверчиво и абсолютно покорно позволившего опустить голову в чужие ладони. Парламентёр и без этого всего выглядел откровенно паршиво, так ещё и проблевался, благо поесть успел, а то рвало бы его одним желудочным соком. Мукуро хватал дрожащими губами воздух, пытался попутно сплюнуть горькую от рвоты слюну и всё никак не мог открыть слезящиеся глаза. Его руки также дрожали и всё подгибались, Пиранья придержал его, помогая сесть, морщась от едкого запаха. — Вставай, вставай, — он как можно осторожнее поднял Рокудо, закинув здоровую его руку себе на плечо, позволив завалиться на себя. Мукуро дышал через раз, всё пытался откашляться от едкого горько-кислого вкуса на языке и отчаянно цеплялся за чужую одежду, пальцами стискивая толстовку Тэ. Пальцы дрожали, казалось, сильнее, чем когда-либо ранее. Мукуро понял, что они на улице только тогда, когда по лицу хлестанул порыв ветра. Парень даже застыл и чуть не рухнул на пол, Тэ-то останавливаться не собирался, хотя и старался идти медленно. Мукуро неловко ткнулся наёмнику в воротник и капюшон, такой же грубый, как и тогда. Он переждал, пока голова пришла в порядок, а ноги не прекратили подкашиваться при каждом шаге, Пиранья терпеливо ждал, поддерживая его слабое тело. — Давай, тут немного осталось, парламентёр. Смешок в голосе Тэ заставил Рокудо криво улыбнуться и дёрнуться, странно крякнув (он думал, что усмехнулся). Говорить Мукуро по-прежнему не мог, только глухо крякать и кашлять, сплёвывая остатки рвоты. Тэ вёл его к ручью, кристально-чистому, удивительно прозрачному, мягко журчащему на фоне всё той же природы. Наёмник не позволил ошарашенному Мукуро рухнуть в воду и захлебнуться, придержав расслабившее тело и опустив на мелкие гладкие камни. Рокудо бы действительно шмякнулся прямо в ручей, настолько он был удивлён. Попервости он, правда, многим был удивлён. Не видел он мир, до своих семнадцати будучи запертым в четырёх стенах, одна из которых была пуленепробиваемым стеклом. А потому в один момент обзавёлся кучей фобий начиная с боязни мелких насекомых и заканчивая чрезмерно громкими звуками (а чрезмерным на тот момент ему казалось абсолютно всё, что не было даже отдалённо похоже на елейное «доброе утро, дорогуша, вот твои лекарства»). Чистая вода холодит ладони и рот, Мукуро дрожащими руками зачерпывает пригоршню прохладной воды и умывается. Вода пахнет… водой, наверное, она должна так пахнуть, Мукуро не знает, он пил исключительно из принесённого продезинфицированного стакана, вода пахла антибиотиками и тошнотворным приторным порошком против спор кордицепса, на вкус была не менее отвратная, на зубах оставалась не то накипь, не то тот самый порошок. Дыхание, наконец, начинает устаканиваться. Мукуро загнанно дышит после жадных глотков, утирает рот и убирает повторно съехавшую на лоб чёлку. Облегчение так и распирает туго перебинтованную грудь (и как Пиранья умудрился сделать это без сторонней помощи?), рвётся наружу с тяжёлым дыханием. Парень упирается ладонями в мелкие гладкие камни, вода оглаживает его запястья, колет пальцы холодом, выветривает все мысли из головы. Тэ сидит рядом, он спокоен и не напряжён, задумчив и как-то отстранён, не грубит, не усмехается, только в позе странной застыл. Ноги у него подобраны под тело, он устроил ладони на коленях и взглядом прикипел к чему-то непонятному под своим носом. — Извинений не получишь. Мукуро задумался настолько, что не заметил, как наёмник обратил своё внимание на него. Странно-жёлтые глаза (это просто не может быть галлюцинацией), сжатые кулаки на коленях, отстранённое выражение на лице и нарочито расслабленный общий вид. Он само спокойствие, только уголок губ чуть дёрнулся и кулаки плотно сжаты. — Ты тоже, — Рокудо откидывает съехавшие мокрые пряди и хмурится, разглядывая Тэ чуть прищуренными глазами. — Вот и договорились, — Пиранья легко поднимается и молча дожидается того же от Рокудо, чтобы подставить ему своё плечо. Мукуро бы проигнорировал это, но понимал, что всё ещё слишком слаб. И, пожалуй… он был благодарен Тэ. Но никогда не произнесёт этого. Даже про себя.