Шерлок. Драбблы

Когда долго-долго знаешь человека, совершенно перестаешь обращать внимание на какие-либо мелочи, касающиеся его внешности и привычек; то же, что врезалось в память при первых днях знакомства, начинает тускнеть, бледнеть и смазываться и уже не кажется таким необыкновенным. Когда Шерлок еще жил (на Бейкер-стрит, поспешно вставляет в свои собственные мысли доктор Ватсон), Джон практически не помнил того, как он держит пальцами ручку – у самого навинчивающегося серебристого колпачка, но так, что невозможно испачкать пастой кожу. Джон не обращал внимания на то, как Шерлок ест – да он и не ел почти никогда – осторожно, разрезая все на маленькие кусочки и аккуратно отправляя их в рот, ни разу в жизни ничего не уронив с вилки. Пил Шерлок, напротив, большими глотками, высоко поднимая дно кружки и порой даже запрокидывая голову; кадык на его точеной шее прыгал вверх-вниз, и вместе с ним прыгало сердце Джона. Когда Шерлок еще жил (на Бейкер-стрит, разумеется), Джон не видел и не замечал этих маленьких дурацких особенностей. Зато потом… Потом особенности начали наваливаться серыми дождливыми утрами, и в разгар рабочего дня, и вечером, когда он старательно выпивал свой ежедневный черный чай, стараясь не пускать их в свою и без того измученную голову. Однако это было не так просто – и вскоре Джон понял, что может воссоздать Шерлока полностью, от кончиков черных лакированных туфель с острыми носами и вплоть до столь же черных завитков его мягких волос. Все, что делало Шерлока Шерлоком, прочно обосновалось теперь внутри головы Джона – будто затем, чтобы он никогда не смел расстаться с прошлым, забыть, простить… Джон иногда даже радовался этому.