Шерлок. Драбблы

Шерлок любил тишину. Она не отвлекала его от мыслей; она говорила о том, что вокруг попросту нет каких-либо факторов, на которые надо обратить внимание в данный момент. Разумеется, напряженный звон полного безмолвия Шерлок за тишину не считал; звон был предупреждающим сигналом и скорее побуждением к действию, нежели границей спокойствия. Шерлок умел абстрагироваться от раздражающих и мешающих мыслительному процессу звуков. Тем не менее, эти самые звуки все равно оставались висеть мутной пеленой на грани сознания и в какой-то – пусть и незначительной – мере все же отвлекали. Поэтому при возможности детектив старался не думать в наполненных людьми помещениях или на улицах Лондона; найти там необходимую тишину было нереально. Джон, напротив, тишину не любил. Она напоминала ему вспышки болезненной сосредоточенности на войне, когда только что прогремел один взрыв и весь мир замирает в ожидании – где рухнет следующий?.. Была тишина и в его детстве, когда они с Гарри боялись пошевелиться, чтобы не разгневать пьяного – и, соответственно, злого – отца. В его съемной, холодной и пустой квартире в самом начале военной пенсии тоже жила мертвая тишина. Джон любил звуки. Тихое фоновое бормотание телевизора; доносящиеся снизу, от миссис Хадсон, обрывки ее разговоров с соседкой, заскочившей на чай; гул города, прорывающийся через стены и стекла их квартиры. А больше всего Джон любил слышать Шерлока – не говоря уже о его голосе и длинных пространных изречениях, очень важны были детали – шорох одежды, когда Холмс недовольно ворочался на диване, устраиваясь поудобнее; стук клавиш клавиатуры ноутбука; протяжные ноты, издаваемые его скрипкой. Иногда Джон, находясь на кухне, просто замирал и вслушивался – и ему казалось, что он слышит дыхание Шерлока, восседающего в гостиной. Джон отвлекался, лишь когда ему самому переставало хватать воздуха – и отвлекался с неохотой. И, конечно же, больше всего на свете Джон любил шорох влажной кожи Шерлока о их простыни, рваные выдохи подступающего оргазма и протяжные стоны в накалившийся, казалось, воздух спальни. Но ничего не могло сравниться с тем, как Холмс произносит его имя. Абсолютно ничего на свете. …Тишина между ними никогда не была тяжелой.