Между Колорадо и Москвой

Отпуск медленно, но верно подходил к концу, продолжая удивлять детей чудесами и открытиями южного штата. Тася оказалась намного смелее Миры, поэтому постоянно плескалась в холодных волнах в своем гидрокостюме, смело поднимаясь на ноги на доске для серфа, что бы через секунду уйти под воду с головой, забарахтавшись в белых клубах пены. До Лос-Анджелеса Пелагея с Димой так и не добрались, потому что Тасю не прельщало ничего кроме ракушек, что она еще не выловила, уйдя на глубину с маской, Миру устраивал белый песок, из которого она ловко возводила воздушные замки, иногда спрашивая у Билана советы по их дизайну, а взрослых не тянуло к себе казино с ночными клубами в силу возраста и статуса. Пелагея мать, а Дима, как минимум, солидный мужчина, который не хочет оставить свои деньги в непонятном заведении Bicycle. После ночного купания Пелагея, действительно, простыла, но ее уверенно спасал чай с имбирем, что она брала с собой в термосе на пляж, чувствуя себя фотографом, когда баловалась с телефоном, непрерывно снимая Диму с детьми, после их неудачных попыток удержать равновесие на серфе. Обещенного снега Тася так и не увидела, успев позабыть как о нем, так и о его предложении, продолжая наслаждаться солнцем, плохо понимая значение пространства и времени в силу своего возраста. Когда пришло время собирать вещи и возвращаться домой, она заметно загрустила, усевшись с Мирой на большой чемодан, что бы крепко прижаться друг к дружке и тихо переговариваться о своем. К счастью, детям не присуще зацикливаться на одном, и уже через минуту девочки вовсю паковали свои рюкзаки и сумку с игрушками Питта, находя в этом какую-то особенность. Ведь если каждый день - праздник, какая от него радость? И все же, когда Пелагея усаживала Тасю в детское кресло, надежно пристегивая ремнем безопасности, а Дима передавал ключи от дома хозяйке, пожилой бабушке, по щеке девочки скатилось несколько слезинок, отчего ей пришлось прикрыть глаза, что бы не выдать себя ни Мире, ни Питту, который успел обзавестить чужими скелетами в своей клетке-переноске, что постояно терялась. - Я буду скучать. - прижимая ладонь к стеклу, призналась Тася и крепко обняла своего кролика, который превратился в ее личный антидеприсант, пусть она и не совсем понимала, что это такое. - Я тоже. - ответила ей Пелагея, до этого смутно имея представление о том, что будет скучать по Калифорнийским закатам или вину, что не отстирывается от белых рубашек, оставляя кляксы с кривыми краями. На нее слишком рано начала опадать обреченность, угрожая предстоящим разговором с мужем, к которому почему-то нельзя подготовиться, что объяснимо. Поэтому, когда Дима предложил остаться на ночь на утесе по дороге, сняв комнату на чердаке маяка, Поля согласилась, стараясь запомнить любое многовение рядом с ним, потому что в душе сильнее, чем очень, хотела что бы он сделал ей предложение, ведь тогда ему будет нелегко встать и уйти, вернувшись к делам в Москве. А для себя Пелагея решила уже очень давно, что в жизни есть не только работа. - Я, конечно, не парень-хоккеист из Сибири под два метра ростом, зато у меня в чемодане припасена бутылка шампанского. Так что может спустимся вниз и выпьем совсем по чуть-чуть? Поля, никогда не питавшая слабости к морю и маякам, молча кивнула, с опаской спускаясь по винтовой лестнице, сгорая от желания вырваться из душной круглой комнаты на свободу к соленному ветру, где страх за будущее заметно притуплялся. Иногда Пелагее казалось, что спустя четыре года они с Димой, как аферисты, пытаются вновь построить совместный путь, прикрываясь оболочками себя прежних. Дима ни за что не признается, что начал пить кофе с сахаром, бросил курить, но подружился с американским виски, точь в точь солидный бизнессмен. А Поля ни за что не скажет ему, что ненавидит омлет на завтрак и ложиться в одиночестве спать. Потому что много лет назад все было именно так. - О чем думаешь? - спросил девушку Дима, накидывая ей на голые плечи колючий плед, а она этого даже не заметила, продолжая бороздить взглядом горизонт. - Я вспомнила, что у Вани есть сын, которому он предпочел нашу дочь. - с дрожью в голосе отозвалась Пелагея, с радостью отмечая, что Дима предусмотрительно оставил шампанское в чемодане, наверное, догадываясь, что сегодня последний шанс договорить о проблемах, что бы оставить их здесь по дороге в общий теперь дом. - А сейчас я собираюсь эту дочь у него забрать. - неловко поправляя плед, закончила она. - Глупости. - вздохнул Дима, ощущая как Иван встает комом в горле, от которого чертовски хотелось поскорее избавиться. - Ты же не собираешься возвращаться в Россию, а он расторгать контракт с Колорадо. - А ты сможешь вот так, как я? Взять и остаться здесь? Наплевав на работу и на собственную привычную жизнь? - с отчаянием спросила она у Димы, заикаясь от волнения. А у Билана почему-то жгло в груди, перекрывая кислород, отчего сил хватило только на твердый кивок с хриплым "да", потому что может и не сможет, но попытается. В конце концов, Поля улетела не в Австралию. В конце концов, бизнес можно огрганизовать и здесь. В конце концов, Тасе здесь будет лучше. В конце концов, стать никем для публики, но быть отличным отцом, предложение заманчивое. В конце концов, даже Светлана Геннадьевна перестала зазывать дочь назад, намекая на проблемы, что появятся после развода, даже не догадываясь, что Пелагея не останется одна в чужой стране и с ребенком на руках. Все, что у них останется от Москвы - это старые выпуски голоса и стеклянные фоторамки, что занимают почти чемодан при перевозке, и ничего больше. - И зачем ты откопала в своей памяти этого динозавра? - спросил Дима, догадываясь, что Поля до сих пор думает о первом ребенке Телегина. - Затем, что бы закопать своего. - тумано ответила девушка, поднимая с земли камень, а после бросая его вниз обрыва. - Я не хочу всю жизнь зависеть от передвежений Телегина в компании хоккея по миру из-за Таси. Скорее ад замерзнет, чем я на это подпишусь. - Как человек с мозгами, я имею право прийти к выводу, что ты хочешь переехать в другой штат и прийти к Ивану в компании двух адвокатов с заявлением, где будет написано, что он сможет видеть дочь два раза в год, но не сможет препятствовать ее выезду за переделы страны? - предположил Дима, по просту не расматривая другого исхода событий. - У меня не много вариантов. Пелагея вздыхает, былой романтики путешествия уже не ощущая, потому что дорога домой в спешную рутину ее сопровождала, потому что Иван не забывал звонить дочери, а она намеренно не брала трубку. Ей бы и на самом деле всех динозавров назад закопать, она же в Штатах, как на войне борется за независимость от мужа, что хотелось немедленно из Колорадо переехать, дом на откуп за грехи оставив. Ненависть для нее - слабость. Она мешает чертовски. Ведь все четыре года девушка из Вегаса в Денвер, из Денвера в Бланко, как по лезвию ножа и без новигатора. - Есть сигарета? - еще крепче закутываясь в плед, до срыва голоса просила Пелагея, взгляд умоляющим делая. Дима по инерции руками по карманам шариться начал, после долгих поисков на помятую пачку натыкаясь, рывком ее вытаскивая, что бы самолично поджечь сигарету, две. Он уже и забыл, что курил когда-то, кажется в последний раз на какой-то заправке, прекрасно обходясь и без никотина, забивая рот двадцатилетним макалланом, что всегда с собой, хоть он и места на порядок больше занимает, чем упаковка дешевых сигарет. - А как же напутственные речи о вреде курения? - удивилась Пелагея, затягиваясь. - Да раньше их пропогандировать надо было, до того, как я не сдержал добрую половину своих обещаний, а ты подала на развод. И это не саморефлексия или возврат к драме, а простая данность, что насквозь проходит сквозь тело, разрывая обыденность в клочья, потому что какие шаги предпринимать дальше Дима не знал, предполагая, что предложение руки и сердца сейчас совсем не выход, а ждать подходящего момента еще четыре года было так же больно, как смотреть на солнце без очков, не прищуриваясь от его яркого света. - Все наши разговоры порой настолько абсурдны и нелепы, что невольно вспоминается моя история из детства, когда учитель литературы, ругая нас, выдал "Если вы не знаете, кто автор "Мадам Бовари", то вы плохо воспитаны!" Мы спросили его, кто же, в конце концов, автор, а он ушел от ответа, потому что не знал сам. - И как он это сказал? - с любопытством спросил Дима, с опозданием замечая, что раньше Поля не откровенничала с ним настолько, чтобы вспомнить слова школьного учителя. - Зачем мне отвечать, если за меня уже ответили. Разговор у подножия маяка можно было смело приравнять к исповеди перед священником в исповедальне, с одним лишь отличием, что Дима не святой и не отводил взгляда от бездонных глаз Пелагеи, что в темноте казались еще больше. Также он не отпускал грехи, в состоянии лишь поведать собственные, а единственным ярким пятном на милю безлюдного вокруг был оранжевый огонек сигареты, которую Пелагея выбросила не докурив. А зачем? Когда и так все понятно. Статус матери наступает на горло вредным привычкам, но не прикасается к ежедневному бокалу виски на ночь, что вместо детской сказки идет в довесок. - Ты боишься, что Иван не захочет мирного развода? - догадался Дима в наступившем молчании, глубоко вдыхая воздух океана, как будто уже завтра он проснется в центре страны. - Я не его собственность, он не может не дать мне развод. - подала голос Поля, не чувствуя умиротворения от пейзажа. - Просто он тоже из тех, кто любит залезть двумя руками в прошлое, докапываясь до правды, а правду мне рассказывать нельзя, сам знаешь. Комментировать и без того очевидную реплику у Димы не было настроения, а Пелагея этого и не ждала, поэтому, закидывая край огромного пледа ему на плечи, она прижалась к нему всем телом, потому что именно этого им не хватало, потому что так было теплее. Все, что им теперь оставалось - вдыхать в себя запах ночи, чтобы запомнить общие мгновения, которые в памяти у каждого все равно осядут по-своему.