"Сцены из хогвартской жизни глазами привидений, или Три пророчества для сэра Николаса"

— Не расстраивайтесь, сэр Николас. Ваши мальчики невредимы и не отчислены. Отбудут наказание, Рональд Уизли получит вопиллер от матери — жаль, конечно, что у его отца будут неприятности, но, право, могло быть и хуже. — Конечно, миледи. Спасибо, — ответил Николас смущенно и с изумлением. Леди Хелена редко проявляла такую заинтересованность (и осведомленность) в том, что находилось за пределами Равенкло, и редко ее голос звучал столь приветливо. Она и выглядела в тот вечер, первого сентября девяносто второго года, необычно оживленной, как будто светилась изнутри. — У вас удачный набор, леди Хелена? — спросил брат Фрэнсис. — У меня, наконец, по-настоящему оригинальный ум. Я даже перестала жалеть, что мы не заполучили в прошлом году Грейнджер — да, судя по прошлогодним событиям, Шляпа знала, что делала. Но эта малышка… Конечно, ее не скоро оценят, придется ей нелегко, но это обычная судьба оригинальных умов. Вы, наверное, не заметили ее — Луна Лавгуд. — Кто мог бы не заметить существо столь прелестное! — воскликнул Монах. Барон уже начал скептически поднимать брови, но, бросив взгляд на сияющее лицо Хелены, проглотил насмешку и сказал что-то безобидное насчет того, что нынешний год, надо надеяться, не принесет, в отличие от прошлого, неприятных сюрпризов. — Да уж надо надеяться, — отозвался Николас, покашляв. — Для меня этот год особенный… — Он помолчал, надеясь, что коллеги вспомнят. — У меня пятисотлетие смерти. — Дата неплохая, — ответил Барон снисходительно. — Юбилей надо будет отпраздновать по всем правилам. — Непременно, — сказала Хелена. — А, кстати, о юбилеях: у нашей Миртл в этом году пятидесятилетие. Для нас с вами это, разумеется, не дата, но недавно умершие судят по-другому. Я хотела посоветоваться, джентльмены: будем мы отмечать этот маленький юбилей? Не так торжественно, как ваш, сэр Николас, конечно. — Я полагаю, — ответил Николас великодушно, — что она будет рада вниманию. — Но я не уверен, — вмешался Монах, — что она будет рада напоминанию о своей смерти. Судя по тому, что говорят наши девочки, бедняжка до сих пор переживает. — Есть вещи, — сказал Барон жестко, — о которых лучше не вспоминать. К таковым относится открытие Тайной Комнаты. Я уверен, что даже душа лорда Слизерина — где бы она сейчас ни обреталась — предпочла бы забыть это деяние. У Николаса было весьма твердое мнение относительно того, где именно обретается душа лорда Слизерина (судя по выражению лица, брат Фрэнсис был с ним согласен), но он предпочел (как и Монах) оставить это мнение при себе. — Вы правы, милорд, — тихо сказала Хелена. — Пусть Тайная Комната будет забыта. Но если Миртл обидится?.. Покоя не будет никому в Замке. — Мы скажем ей, что воспоминание об обстоятельствах ее смерти было бы величайшей бестактностью по отношению к Хагриду, — осенило внезапно Николаса. — В конце концов, Хагрид был одним из немногих, на кого Миртл при жизни никогда не обижалась. На том и порешили. Празднование пятисотлетия смерти Почти-Безголового-Ника было тщательнейшим образом спланировано, великолепнейшим образом подготовлено и позорнейшим образом провалилось. Когда (весьма редко) привидения обсуждали этот праздник впоследствии, Барон утверждал, что Николасу не следовало обращаться к Клубу Безголовых Всадников с очередным прошением непосредственно перед юбилеем: они просто чувствовали себя обязанными лишний раз продемонстрировать ему его… ммм… недостаточную адекватность. Монах говорил, что они вообще прекрасно обошлись бы без такой толпы гостей со стороны: в небольшой компании гораздо уютнее. Хелена была склонна согласиться с ним, хотя по другой причине: спорт на празднике привидений — дело совершенно лишнее; хватает им вечных разговоров о квиддиче среди студентов (и даже преподавателей). Николас, естественно, предпочитал отмалчиваться. А ведь начиналось все хорошо. Подобающему веселью не мешали ни обычные выходки Пивза, ни столь же обычные истерики Миртл. На старших привидений произвело немалое впечатление то, что Николасу удалось пригласить живых гостей: присутствие студентов на мероприятиях привидений считалось особой честью (студентам, разумеется, об этом знать не полагалось). Нелегко уговорить живого человека посетить подобную вечеринку; Барону это не удавалось еще никогда. И приглашенные были, хоть и второкурсники, но уже успевшие отличиться. Хелена не отказала себе в удовольствии заметить вполголоса Барону, как хорошо держится в весьма непривычной обстановке Грейнджер, какую превосходную воспитанность она проявляет в общении с бедняжкой Миртл. Барон, прекрасно знавший, что впрямую указывать Серой Леди на происхождение студента с хорошей головой опасно для жиз… для нервов, прибег к окольной тактике: — Но ее зубы… право, ей не следовало бы улыбаться. И волосы!.. — Улыбка, милорд, еще не делает леди, а прическа — настоящую леди*, — ответила Хелена столь ядовитым тоном, что Барон предпочел оставить опасную тему. Леди неторопливо отлетела в сторону Монаха (с намерением, не иначе, навести разговор на свою сумасшедшую любимицу), а Барон остался в гордом одиночестве, предаваясь приятным размышлениям о том, насколько величественнее был Хогвартс во дни его пятисотлетнего юбилея. Да, все развлекались по своему вкусу, и праздник протекал ко всеобщему удовольствию, и Николас уже собрался произносить положенную по ритуалу речь, когда появились эти. Тут — для Николаса, а также для здравомыслящих привидений — праздник кончился. — Не расстраивайтесь, друг мой, ну что вам до них… — говорил Монах Николасу, когда рыцарь с безнадежным видом повернулся, наконец, спиной к увлеченным игрой гостям. — Вот мы вас знаем и ценим независимо от положения вашей головы. — Я никудышное привидение, — пробормотал Николас. — Никто даже не верит, что я могу кого-то напугать. — Конечно, не можете, и не надо. И незачем было подговаривать юного Поттера говорить подобный вздор. Предоставьте Барону пугать всю Школу, у него это отлично получается, и второго призрачного пугала нам не нужно. Ну представьте себе, что мистрис Минерва стала бы завидовать тому, как все студенты шарахаются от мастера Снейпа! Николас рассмеялся, откинув голову на плечо. — Нет уж, благодарение Мерлину и более высоким Силам, мы с вами здесь не для того, чтобы пугать, а для того, чтобы служить и поддерживать. В служении единственный смысл выбранного нами существования. — Существования… существования… Да, вы правы, но… Что вы думаете о Джиневре Уизли? — О Джиневре Уизли? — переспросил Монах в крайнем изумлении. — Причем здесь?.. Святой Франциск, у вас опять на уме этот вздор? Всего год назад… — Она мой потомок, в Хогвартсе давно не появлялось девочки, про которую я знаю это наверняка. Она неглупа и талантлива… — Ох, Николас, Николас! Не доведут вас пророчества до добра! Почему вы спрашиваете мое мнение, вы знаете ее гораздо лучше, чем я? — Понимаете… конечно, ей всего одиннадцать лет, но иногда и в этом возрасте можно судить, будет ли девочка красивой. — И что же? — С тех пор, как я умер, — Николас покрепче приладил голову и наклонился к Монаху, — я утратил способность видеть женскую красоту. Ужасная потеря. Хуже, чем праздно смотреть на накрытые столы. — Это справедливая кара за ваши прижизненные грехи, друг мой. — Конечно, конечно. Так вот я и спрашиваю вас: что вы думаете о Джиневре — Джинни, как ее все называют? — Боюсь, что от моего мнения вам будет мало толку. Понимаете, я еще в Хогвартсе знал, что меня ждет монастырь, и уже в школьные годы избегал смотреть на женщин. — Мерлин, какой кошмар! Что ж это за жизнь-то? — Разумеется, после смерти я вознаградил себя за прижизненные лишения. Но очень скоро я обнаружил, что мое мнение о чьей-либо внешности сплошь и рядом не совпадает с мнением окружающих. Например, на мой взгляд, мистрис Минерва на редкость хороша собой — хотя мистрис Помона восхищает меня еще больше. Скажите, есть в Замке человек, который бы со мной согласился — с каким бы уважением он ни относился к этим дамам? — Я не видел в Замке ни одного человека, который не уважал бы этих дам, — сама мысль о возможности подобного заставляет призрак моей руки искать меч, но что касается внешности… Слушайте, а я помню, что у вас бывает оригинальный взгляд… это ведь вы недавно — лет двадцать назад — удивлялись, когда профессора говорили о необыкновенном сходстве двух старших сестер Блэк? — Николас, я не видел между ними почти никакого сходства. Дальние родственницы бывают больше похожи друг на друга. К тому же Андромеда была хороша собой, а Беллатрикс страшна, как смертный грех. — Я помню, что ее называли красавицей. — Вот видите… Обидно бывает не видеть красоты, которую видят другие. Еще обиднее, когда другие не видят красоты, которую вижу я. Я помню девушку — она была в моих глазах поистине прекраснейшим творением Господним. Я боялся упоминать в разговорах ее имя — а вдруг ее назовут дурнушкой, мне было бы это больно. С какой радостью я услышал, что ее считают прелестной! — А я могу ее помнить? — О да. Лили Эванс. — Монах благоговейно склонил голову. Николас последовал его примеру, и они немного помолчали. — Пойдемте отсюда? — Пойдемте. — А любопытно: у вас такой особенный взгляд только потому, что при жизни вы не смотрели на женщин? Ваше мнение о наружности мужчин обычно совпадает с мнением окружающих? — Когда как. Например, я прекрасно понимаю, почему старшеклассницы не сводят глаз с нашего Седрика, но почему все девочки в Замке без ума от Локхарта, для меня полная загадка. Мне на него смотреть противно. — И в этом с вами согласится все взрослое население Замка. У кого же мне спросить про Джинни? — Подождите года три, и тогда вы сможете послушать разговоры в вашей гостиной. — Года три… — Ну спросите Барона! — Монах понемногу начал терять терпение. — Он у нас настоящий ценитель. — Ему-то повезло… — пробормотал Николас. — В отличие от некоторых, он при жизни любил одну женщину и не склонял ее к прелюбодеянию, но добивался честного брака. Николас собрался было заметить, что он, в отличие от Барона, не убивал ни одной своей возлюбленной, — но в этот момент до них начал доноситься весьма тревожный шум. Переглянувшись, они полетели узнать, что происходит.

***

— Похоже, — говорил Николас в ночь после первого матча, — Люциус Малфой зря потратил деньги. Талант не купишь. Призрачная четверка, пребывавшая (как, впрочем, и весь Замок) последние дни в величайшей тревоге, так устала от бесконечных и ни к чему не приводящих гаданий о возможном виновнике второго открытия Тайной Комнаты, что разговор о квиддиче, был, для разнообразия, пожалуй, кстати — но вот начал его Николас не слишком удачно. Барон, при всем своем презрении к нынешним потомкам старины Готфрида, отнюдь не был склонен позволять прохаживаться на их счет гриффиндорцам. Он уже собрался ответить Николасу резкостью, как в разговор вмешалась Серая Дама. — Если бы я не знала, что предки Малфоев пришли к нам с Завоевателем — да, милорд, мы знаем все про Готфрида Мальфуа — то я бы подумала, что это какие-то parvenus. Кичиться богатством — дело не потомственных аристократов, а nouveaux riches, а попрекать отпрысков честных семей бедностью — в высшей степени mauvais ton. — Приятно слышать, леди Хелена, — заметил Барон, которому нечего было возразить по существу, — что в вопросах столь важных и деликатных вы прибегаете к нашему языку. Лицо Хелены серебристо вспыхнуло. Ее мать, гордая саксонка, гнушалась обществом, обычаями и языком нормандских завоевателей, но Хелене, не лишенной тщеславия, льстило восхищение пришельцев. Хотя она и отвергала их искания (все ее поклонники, кроме Барона, рано или поздно отступились), ей случалось перенимать у них манеры и выражения, за что она частенько бранила себя в часы размышлений. Барон задел ее за живое. — С позволения миледи, я выскажу ее мысль на чистом английском, — пришел ей на помощь Монах. — Люциус Малфой не джентльмен, и сын его растет не джентльменом. Хелена благодарно и согласно кивнула. Николас с возгласом одобрения откинул голову на плечо. Барон приготовился в самых язвительных выражениях высказать свое мнение о духовном сословии вообще и Толстом Монахе в частности — но тут разговор привидений был прерван появлением Дамблдора и Минервы Макгонагалл. Они несли что-то тяжелое.

***

Казалось бы, человеческую глупость четырем хогвартским привидениям случалось наблюдать во всем великом многообразии ее проявлений. Но иногда выпадал им случай в очередной раз понять, что многообразие это не просто велико, а бесконечно. А если подобный случай выпадает в то время, когда Школа охвачена ужасом, и дает возможность отвлечься от постоянных воспоминаний и размышлений о тягостных событиях пятидесятилетней давности и немного развлечься, следует благодарить судьбу за подарок. В таком настроении и следила призрачная четверка за началом первой и последней встречи Дуэльного клуба. — Мерлин, какой идиот! — с восхищенным ужасом прошептал Николас, когда Локхарт закончил представлять своего «ассистента». — Лишился последнего ума! — подхватил Монах, в то время как двое преподавателей занимали позиции для показательной дуэли. — Малый ребенок, глядя на них, может отличить мастера от шарлатана. — Есть! — воскликнул Барон, провожая глазами тело Локхарта и думая, что стоит попытаться когда-нибудь простить Монаху его — не лишенное справедливости — высказывание о Малфоях. — Как и следовало ожидать, — бесстрастно заметила Хелена, следя за полетом палочки Локхарта. — Но, боюсь, брат Фрэнсис, что вы преувеличиваете проницательность аудитории. Установившееся было между Бароном и остальными согласие оказалось, увы, хрупким. Причиной возникших в нем трещин были все тот же Малфой («Да он жульничает!») и Милисент Балстрод («Что, с палочкой против Грейнджер никак? Куда Снейп смотрит?!»). А затем события стали принимать драматический характер. — Это что?! Барон… — Да не беспокойтесь, сейчас Снейп ее уберет. Ничего с вашим Поттером не случится. — Разумеется, но этот ваш слизеринский юмор… — А ты куда, идиот?! — Снейп, ну скорее… — Таак… Поздравляю, коллеги, у нас змееуст. — Дело скверно… Змееуст… Привидения прекрасно знали, кто выпустил из Тайной Комнаты неведомый Ужас, сгубивший Миртл. Неужели история повторяется? Неужели гриффиндорец, остановивший в прошлом году руку, протянутую к Философскому камню, — еще один наследник Слизерина? — Послушайте, мы же перебрали все мыслимые и немыслимые генеалогии. У Салазара Слизерина остался только один потомок, — твердо сказала Хелена. — Не всякая генеалогия читается на генеалогическом древе. — Барон искоса взглянул на Николаса. — Исключено. Женщины рода Певереллов всегда отличались супружеской верностью, — заметил Николас со знанием дела. — Ну, за пятьсот лет они могли измениться. — Довольно, пощадите уши леди Хелены. Прежде чем воображать косые черты в гербах, милорд, подумайте, что кровь Салазара Слизерина должна как-то сказаться! — Вот она и сказалась. Змееуст. «Нет, нет и нет! — думал Николас на следующий день, проплывая по коридору. — Пусть он хоть говорит по-змеиному лучше, чем по-английски, — нет. Барон может сто раз напоминать, что в нашем Доме не без урода, — на лице Николаса появляется призрак болезненной гримасы при воспоминании о предательстве одиннадцатилетней давности, — но наследнику Слизерина в Гриффиндоре не бывать. А если Поттер и прямой потомок (не верю, не верю, год я ухаживал за его пра-пра-пра и так далее бабушкой, и все без толку), не происхождение главное, а выбор. Барону этого не понять. Но что все-таки вчера случилось?» Восстанавливая в памяти вчерашнюю сцену, Николас неожиданно увидел одного из главных его участников — Джастина Финч-Флетчли, второкурсника из Хаффлпаффа. Может, спросить его? Или не стоит? Мерлин, что это? Паря в вышине под потолком, Николас увидел за поворотом чудовищный силуэт. Так вот он, Ужас! Джастин был в двух шагах от поворота, столкновение казалось неизбежным. Николас не раздумывал. Он ринулся вперед и вниз, обдав на лету Джастина холодом, и оказался перед чудовищем прежде мальчика. Тускло сверкнули два желтых глаза, — и мир погрузился в черноту. Толстый Монах находился в одной из теплиц, где отдыхал душой, наблюдая, как работает мистрис Помона. Разговаривать было невозможно, так как на ней были защитные наушники, но сами движения ее рук успокаивали. Стук в дверь. А ведь его, Монаха, присутствие полезно. Он плавно спускается и привлекает внимание мистрис Помоны ледяным прикосновением, затем знаками показывает, что в дверь стучат, — а стучат отчаянно. «Кого несет? Предупреждала же…» Мистрис Помона устраивает поудобнее очередную мандрагору, снимает наушники и открывает дверь. На пороге Эрни, почти падает. — Профессор, Джастин! Поттер добрался до него! И Почти Безголовый Ник. Привидениям, и то спасения нет! Вы слышите, брат Фрэнсис? — Говорите толком, Эрни. Что с Джастином? — Окаменел. Как миссис Норрис. — Что? — Лежит неподвижно… как статуя. И над ним Поттер. И в воздухе Почти Безголовый Ник, черный. Без сознания… ну, то есть… Мерлин и святой Франциск, да что же это? — Они с Джастином в Больничном крыле, а Поттера Макгонагалл повела к директору. — Профессор Макгонагалл, Эрни. — Мистрис Помона отряхнула руки. У нее побелели губы, но голос звучал почти ровно. — Я иду в Больничное крыло. Брат, найдите наших старост: пусть проследят, чтобы весь Хаффлпафф был на занятиях, как обычно. Я приду в гостиную после обеда. И надеюсь, что вы проведете там вечер. — Да, мадам. — Идемте, Эрни. Краем уха Монах успел услышать, как она говорила: — Вашей группе сейчас тяжелее всего. Я на всех вас рассчитываю: никакой паники, никаких истерик. Так и передайте девочкам. И удержитесь от выходок против Поттера: никто пока ничего не знает.

***

— У меня сегодня спрашивали о Тайной Комнате. Третий раз за неделю. Кровавый Барон с предельным и возмущенным изумлением посмотрел на очень смутно знакомое привидение, которое осмелилось обратиться к нему не только без всякого почтения, но чуть ли не обвиняющим тоном. — Позвольте осведомиться, сэр, кто вы такой? — спросил он с той долей гремучей смеси льда и металла в голосе, которая заставляла разбегаться студентов и побуждала Пивза отлетать на другой конец Замка. — Я преподаватель этой Школы, Барон. — Профессор Биннс? Тот, которого уже третий директор забывает звать на педсоветы? Чьи лекции исцеляют бессонницу лучше, чем зелья мастера Снейпа? — Педсоветы, Барон, надоели мне при жизни. Равно как заполнение журналов и составление учебных планов. И не я виноват, что людям не нравится строгое изложение точных фактов. Прошу вас не отвлекать меня. Как я уже говорил, мне задают вопросы о Тайной Комнате. Прежде такого никогда не случалось. Как преподаватель этой Школы я требую от вас информации: почему об этом гипотетическом месте расспрашивают? Действительно ли оно существует? И если да, то что в нем? — А почему вы обращаетесь с этим вопросом ко мне? Спросите ваших коллег, профессор. — Мои коллеги не были знакомы с Салазаром Слизерином. Вы — были. — Вы осмеливаетесь намекать?.. — Я не умею намекать. Я имею дело с фактами. Ваш отец прислал вас из Нормандии в Хогвартс. Вы учились у Салазара Слизерина. Когда вы окончили Школу, он посвятил вас в рыцари. Вы отправились домой, но затем вернулись в магической свите Вильгельма Завоевателя. Вы поддерживали постоянные контакты со Слизерином и считали его своим лордом. Умерли вы после того, как он покинул Хогвартс. Я, возможно, самый скучный преподаватель во всей магической Британии, но я также лучший в ней медиевист. Никто никогда не говорил так с Кровавым Бароном. Этот книжный червь, который перевирал фамилии своих учеников и (Барону рассказывали) весьма приблизительно знал, кто такой Гриндельвальд, владел фактами, известными, как полагал Барон, лишь Хелене, и вдобавок сухой, четкой логикой ученого. Почти независимо от своей воли Барон произнес слова, которых, как он думал, не вырвет у него никто: — В последние годы пребывания лорда Слизерина в Хогвартсе я не пользовался его доверием. Биннс молчал, явно ожидая объяснений. Внезапно у Барона возникло желание рассказать — один-единственный раз. В конце концов, собеседник наверняка не из болтливых. — Во время грандиознейшего магического турнира, который когда-либо устраивался в Британии, я последовал магглскому обычаю. — В те времена граница между магическими и магглскими обычаями отнюдь не была четкой. Хотя следует признать, что чисто магические и чисто магглские обычаи существовали. — Ну вот чисто магглскому я и последовал. — Мерлин, ну и педант! — Я вышел на ристалище, повязав шарф голубого и бронзового цветов. Биннс наклонил голову, давая понять, что не собирается задавать нескромных вопросов. — Мой лорд счел это предательством своего Дома. Он был в ярости. Это случалось с ним редко, но если случалось… страшно вспомнить. Мне с великим трудом удалось добиться, чтобы он выслушал меня. Понимаете, — Барон вздохнул, — ему случалось присутствовать на десятках магглских турниров — но он не знал значения цветов, которые надевают рыцари, думал, это какая-то прихоть. Увы, после объяснений мое деяние окончательно сделалось в его глазах непростительным — не потому, что он не одобрял мой выбор Дамы, а потому что я почтил ее на магглский манер. Он прогнал меня — окончательно и бесповоротно. Я ничего не знаю про Тайную Комнату, профессор, — на сей раз Барон произнес это обращение без всякой иронии. Плохо без Ника, в очередной раз за прошедшие сутки подумал Толстый Монах и в очередной раз напомнил себе, что должен исполнять обязанности отсутствующего друга. В частности, поглядывать на гриффиндорский стол. Ох, не понравилось бы Нику, что на юного Поттера нехорошо косятся некоторые из своих, особенно первоклашки. Конечно, понять их можно, но… Тут его взгляд, скользивший по лицам младших гриффиндорцев, остановился на Джинни Уизли, которая с отсутствующим видом механически водила вилкой по тарелке. — Что с вами, брат Фрэнсис, вам плохо? — Ханна, что ты за чушь мелешь?.. — Но в самом деле… Брат Фрэнсис, вы в порядке? Простите, у вас такой вид, как будто вы увидели… это. — Ну что вы, Седрик, все нормально. Все нормально, спасибо, Ханна. Монах с усилием улыбнулся. Не объяснять же детям, что Седрик недалек от истины, что он увидел, как сквозь черты лица гриффиндорской первоклассницы проступили черты совсем другого человека, полузабытые — которые брат Фрэнсис рад был забыть, ибо никогда не мог смотреть на них без ужаса. Что за бесовское наваждение?! Посоветоваться с леди Хеленой? Нет, не стоит. Даже в магическом мире, даже для привидения видеть два лица у одного человека — зловещая странность.

***

Холодной весенней ночью леди Хелена патрулирует назначенную ей часть Замка: Хогвартс на осадном положении. Дела плохи так, что хуже, кажется, уже быть не может. Враг добрался теперь и до дома Равенкло, поразил одну из лучших, и к тому же старосту, опору Дома. Привычка к объективности заставляет Хелену вспомнить, что жертвой пала и одна из лучших гриффиндорок, но на беспокойство о чужих ее душевных сил сейчас не хватает. Зеркало, что может значить это зеркало? За углом звучат шаги. — Кто идет? — Староста Гриффиндора. — Он выходит из-за угла и учтиво здоровается. За сосредоточенным выражением лица человека, выполняющего почетный долг, проглядывает горе и чувство беспомощности. Ну да, конечно… Пенелопа же влюблена, влюбленные девушки вечно смотрятся в зеркальца — например, по пути из библиотеки на стадион… Хелена хочет сказать юноше что-то ободряющее, но слова не находятся. — Спокойной вам стражи, мистер Уизли. Путь Хелены пересекается с путем Монаха. О чем она хотела спросить его? Ах да! — Брат Фрэнсис, я встретила сегодня профессора Биннса. — Он стал немного общительнее в последнее время. — Вы можете объяснить, почему он выразил мне соболезнование «в связи с несчастьем, постигшим Клитемнестру Хрусталь»? Монах хохочет — так, что на мгновение тяжесть спадает с сердца. — Разумеется, он имел в виду Пенелопу Кристалл. — Но что он сделал с именем бедняжки? — Долгая история, миледи. Я вам вот что хотел сказать. В Школе сегодня видели Люциуса Малфоя, Барон говорит, он просто светится от торжества. Что это может значить? — Ничего хорошего. О том, что значил визит Люциуса Малфоя, они узнают еще в течение ночи. А ей-то казалось, что хуже быть не может!

***

— Светлеет! Ой, у него уже нормальный вид! Ник, вы живы? — Сэр Николас! Право же, Колин! — И вопросы задаешь дурацкие. Голоса, мальчишеский, знакомый, девичий, тоже знакомый, еще один мальчишеский, полузнакомый. О чем это они? И где он находится? — Сэр Николас, вы можете говорить? Женский голос, незнакомый, авторитетный. Такому нельзя не подчиниться. А место знакомое. Конечно, за пятьсот пятьдесят лет (приблизительно) в нем кое-что изменилось, но в свое время Николас бывал здесь достаточно часто, чтобы узнать его сразу: Больничное крыло. Лицо женщины, склонившейся над ним со склянкой в руке, он помнил очень смутно, но имя ее слышал достаточно часто. — Мадам Помфри, если не ошибаюсь? — В порядке… Кажется, вы в порядке. Пожалуйста, пролетите по комнате. — С удовольствием, — действительно, какое удовольствие! — Но как я здесь оказался? О Мерлин… — Николас начал вспоминать… Последовали разъяснения (короткие и сдержанные, но впоследствии Николас многие годы не мог вспоминать их без ужаса). В комнате, кроме целительницы, находились Колин и Джастин, проделывавшие энергичные упражнения. За ширмой Гермиона и еще какая-то девочка бормотали заклинания. В углу потягивалась, громко мяукая, миссис Норрис. — Мисс Кристалл! Мисс Грейнджер! Все складки на мантиях друг дружке разгладили? Покажите-ка мне, как вы двигаетесь! — Всем, кто не спит! И всем, кто спит, тоже! — раздался — явно издалека — магически усиленный голос. — Директор! — воскликнула мадам Помфри с изумлением, совершенно непонятным для Николаса (и, очевидно, для учеников). — С Ужасом, преследовавшим Хогвартс, покончено. Чудовище, обращавшее в камень ваших товарищей… и других обитателей Замка, убито. Если вы хотите узнать подробности, приходите в Большой Зал: вас ожидает пир и захватывающий рассказ. Поторопитесь! Мерлин и Гриффиндор, бывает же такое счастье! — думал Николас насколько минут спустя. — Отец Фрэнсис, мне нужно поговорить с вами, — обратился к Монаху Николас на следующий день после завтрака. Монах улыбнулся. Как же не хватало ему эти долгие месяцы бесед с другом! Пусть говорит что угодно и сколько угодно! — Дело в том, что надо мной сбылось пророчество Кассандры Трелони. — Николас! Я думал, что события этого года должны были выбить… изгнать эти… не слишком разумные мысли из вашей головы. — Клянусь вам, я не думал об этом ни разу с тех пор, как окаменела миссис Норрис. Но вчера во время пира меня внезапно как громом поразило воспоминанием. Вы помните это пророчество? — Помню только, что там про потрясения не было. Ладно, что с вами делать, прочтите его. Я знаю, что Кассандра Трелони была настоящей пророчицей. Только, надеюсь, она не писала сонетов? — Нет, она, по ее собственным словам, предпочитала традиционные для прорицаний поэтические формы. Слушайте. Мнишь ли ты, доблестный воин, что, бренного тела лишившись, Будешь избавлен от бед и опасностей, смертным грозящих? Тщетны надежды: падешь ты чудовища древнего жертвой. Помощь получишь такую ж, как люди, одетые плотью. Ведай, о воин: избавит навеки тебя от проклятья Дева, искусная в чарах, того же чудовища жертва. — Святой Франциск! Но это… это действительно пророчество! И оно действительно исполнилось. — Монах помолчал, качая призраком головы. — Ну что ж, давайте думать. Три юные волшебницы пали жертвой чудовища. О двух из них мастер Флитвик говорит в самых восторженных выражениях. — Но обе они магглорожденные, и моими потомками быть не могут. Не спорьте, отец, я твердо уверен, что если правдиво одно пророчество, то правдивы и остальные. Монах глубоко вздохнул. — Стало быть — Джинни Уизли?