***
На протяжении тех пятисот (без малого) пяти лет, что Николас был лишен способности видеть женскую красоту, единственным — хотя и слабым — утешением служило ему то, что он не мог также видеть женского уродства. Этого утешения он непостижимым образом лишился вечером первого сентября тысяча девятьсот девяносто пятого года. Мерлин и Гриффиндор, неужели это женщина? Увы, одежда и прическа не оставляли сомнений, а выражение отвращения на лице Барона показывало Николасу, что впечатление его верно. — Мерлин и Хельга, что это за существо? — свистящим шепотом спросил брат Фрэнсис. — Это… человек? — Долорес Амбридж, правая рука Фаджа, — тихо, но отчетливо ответила Хелена. — Я не зря все лето читала газеты. — Я вот что хочу сказать, — мрачно произнес Барон, как-то особо пристально глядя на Николаса. — Эта… особа не из наших. Я бы ее запомнил. Надеюсь, никто не сомневается в моих словах? — Милорд, мне бы это и в голову не пришло, — отозвался Николас. — Но она также не из наших. — И не из наших, — добавил Монах. Хелена молча опустила призрак головы. — Студенты уже у дверей, — поспешно сказал Монах. — Пойдемте к их столам, коллеги. Вы расскажете нам потом, миледи, после пира — если захотите. — Да, она из нашего Дома, — говорила коллегам Хелена поздно вечером, когда студенты разошлись. — Средненькая, конечно, по меркам Равенкло, ну, может быть, чуть-чуть посильнее Миртл. Во всяком случае, интеллект у нее был. Вы ведь знаете, из нашего Дома выходили превосходные политики — законодатели, например. Острый разум ценней алмазов. Только некоторые используют его не на пользу людям, а для собственной карьеры. И последствия этого страшны. — Для кого, миледи? — Хороший вопрос, брат Фрэнсис. Я говорила прежде всего о самом человеке. Интеллект гибнет, разум… усыхает. Остается некий умишко, необычайно изворотливый и гибкий в одной единственной сфере, остается изощренная способность манипулировать — себе подобными. И все, коллеги. Ах да, подобным особям тоже присуща страсть к законотворчеству, причем безудержная. Амбридж — автор нового закона о вервольфах, который наверняка сильно увеличил и будет увеличивать банду Грэйбека. Нас ждет много интересного, коллеги. — О да, миледи. Этой… недостойной выпускнице вашего Дома, променявшей разум, данный ей Господом, на министерское кресло, предстоит столкнуться с людьми, которые свой разум, каков бы он ни был — от Дамблдора до Хагрида — направили на благороднейшее служение. Это будет… поучительное столкновение. — Ха! Мы посмотрим, чья возьмет! — воскликнул Николас. — Ваша мудрость поистине безгранична, леди Хелена, — немного невпопад сказал Барон. Однако уже на следующий день Хелена дивилась собственной глупости, а брат Фрэнсис называл себя дураком. Как могли они упустить из виду, что если ареной битвы становится школа, на линию огня попадают ученики! «Интересно» сменилось на «страшно». Между тем, битва мертвого разума с живым мало-помалу переросла в битву за Хогвартс (впоследствии, когда Амбридж сидела в тюрьме, а магическое сообщество энергично зализывало раны, призрачная четверка назвала события того учебного года Первой битвой за Хогвартс; впоследствии они поняли, сколь многое решалось в тот год, решалось главное — быть ли Хогвартсу свободным). Все четверо — порознь и вместе — ловили себя иногда на том, что забывают о главной угрозе, о Риддле, сосредоточившись на том, что происходит в родных стенах. Первое напоминание пришло под рождественские каникулы. Артур Уизли… Николас рассеянно отвечал на сочувственные замечания коллег, вспоминая своего современника — соперника, врага, соратника. Его тоже звали Артуром. — Николас де Мимси-Порпингтон, я уже вымолил прощение у родителей Катлин за то, что… уговорил ее поторопиться. Невелика беда, ускорим свадьбу, ребенка сочтут родившимся преждевременно. Он никогда не узнает правды, и Катлин не услышит от меня об этом ни слова — но ты ответишь мне с палочкой и кинжалом. Комбинированная дуэль… Ее искусство было утрачено с изобретением пороха, пожалуй, к счастью. — Да, Артур. — Так придумаем повод для ссоры. Когда Николас покинул стены св. Мунго, Катлин уже была счастливой женой, ожидающей первенца. Уильям пошел наружностью в мать — как и четверо его младших братьев. И всех пятерых Артур… тот Артур Уизли воспитал по своему образу и подобию. Все пятеро погибли в одном сражении, но только старший из них был женат. — Артур… Твой род… Ты узнавал, на стороне никого нет? — Мой род, Николас? Уилл оставил мне прекрасного внука, и вдова его осталась в тягости — повитухи говорят о двойне. С Божьей помощью, мой род не угаснет. Нынешний Артур Уизли не был похож на того ни лицом, ни манерами, но, доведись им встретиться, они тотчас признали бы друг друга родней. Ох, Мерлин, пусть это произойдет нескоро. Внезапно — впервые после перерыва в несколько сот лет — Николас с необычной живостью видит перед собой лицо Катлин и осознает: как же похожа стала на нее Джинни! Но Катлин была восхитительна. И у Джинни нет отбоя от поклонников. Неужели пророчество Мойры Трелони не про нее? Но тогда как же быть с Кассандрой? Едва ли — Николас усмехается — он падет жертвой еще одного чудовища (нет уж, одного раза хватило!). О Пенелопе Кристалл он никогда всерьез не думал, да и вряд ли они еще встретятся; стало быть — Гермиона? Как бы он гордился такой пра-пра-пра и так далее внучкой, но это невозможно, совершенно невозможно. Тут Николас понимает, что в своих совершенно неуместных и несвоевременных размышлениях придется каяться брату Фрэнсису, который наверняка скажет… Николас прекрасно знает, что он скажет, но гриффиндорцу не к лицу трусить. Второе напоминание — еще страшнее — пришло в феврале — во время завтрака, когда привидения, как обычно, маячили за спинами немногочисленных студентов, выписывавших «Ежедневный Пророк». Эти десять лиц… Они притягивали к себе сильнее, чем устрашающий заголовок над ними. Эти десять лиц… Каждое из них — позор какой-то благородной семьи. — Каждое их них — свидетельство обращенного ко злу разума. — Каждое из них — оскорбление образа Божьего в человеке. — Каждое из них — лицо врага. Десять лиц, одно из них женское. Ну что уставился, глупец, гордишься родством? Ты о нем еще пожалеешь. Торопишься похвастаться всем соседям, которые еще не выучили наизусть ваше древо? Смотрите, смотрите, юные питомицы Слизерина, во что вы можете превратиться, если ступите на ту же дорожку. Десять лиц, одно из них женское. Женщина, ступившая на путь преступления, теряет человеческий облик полнее, чем мужчины. Несправедливо… впрочем, при чем тут справедливость? Ох, да что же ты говоришь, девочка? «Глупости это все про Блэка… Сириус Блэк — на самом деле Стабби Боардмен, ну, певец…». Неужели отец написал ей, она же в руки не берет газету?.. Хелена начала составлять в уме мягкий упрек в адрес Луны, но отвлеклась, увидев презрительную усмешку сильно нелюбимой Эджкомб. Десять лиц, одно из них женское. Вот с кем придется сражаться нашей Нимфадоре. Но пусть лучше она встретится со всеми девятью, чем с этой одной, сестрой своей матери. Что за предчувствие беды, Мерлин, я же не верю в предчувствия?.. Сьюзен, держитесь, я знаю, как вам трудно, вы сможете, дочь моя… Десять лиц, одно из них женское. Женские лица не должны быть такими, это неправильно. Однако наше Трио, кажется, понимает ситуацию лучше, чем министерские идиоты… Так, а что их на второй странице заинтересовало? Ох, первая страница перед глазами Невилла, он наклоняется через стол… Что появится сейчас на его лице? Страх? гнев? Решимость. Вот так мальчики становятся мужчинами. — Амбридж видели? — спросила коллег Хелена после завтрака. Коллеги в недоумении переглянулись. Ну видели, не заметить ее трудно. Предпочли бы не видеть. О Мерлин, она же была совершенно спокойна! — Ей. Было. Все. Равно, — отчеканила Хелена. — Ее кресло от этого не пошатнется. Ей лично ничто не угрожает. Помяните мое слово, она еще осчастливит нас сегодня очередным плодом своей законотворческой мысли. То, что для общества, для нормальных людей — беда и опасность, для этой публики только повод закрутить гайки. — Что-что? — Простите, джентльмены, магглских газет летом начиталась. Омерзительное выражение. Но правильное. Третье напоминание явилось в Хогвартс в лице Фаджа, его личного помощника и двух авроров (и все из-за какой-то школьной организации, безумие!). Вообще-то привидениям никогда не приходило в голову пользоваться способностью проходить сквозь любую стену для проникновения в директорский кабинет без приглашения, но данный случай был сочтен особым. Отправился брат Фрэнсис, ибо остальные были слишком подавлены стыдом — Николас за Перси, Хелена за Мариетту, а Барон — за нескольких слизеринцев одновременно. Монаху удалось остаться незамеченным, и он в подробностях пересказал коллегам происшедшее. — Передайте мои комплименты мисс Грейнджер, сэр Николас, — устало сказала Хелена. — Доносчиков надо клеймить. Николас почувствовал, что он снова может смотреть людям в глаза, двое других кивнули: Барон мрачно, Монах печально. — Что теперь? — спросил он. — Ученики спасены, Дамблдор спасен, но он бежал, и завтра Амбридж будет директрисой Хогвартса. — Что теперь? — переспросила Хелена. — Вы все это прекрасно знаете. Гражданская война в нашей Школе. Открытая.***
Он окончился наконец, этот безумный тысяча девятьсот девяносто пятый — тысяча девятьсот девяносто шестой учебный год. Он окончился грозой — той, что рассеивает туман лжи, открывает людям глаза на правду и колеблет, за отсутствием тронов, кресла. Он окончился гибелью отважного человека: настала очередь Николаса объяснять питомцу своего Дома, почему мертвые так редко становятся привидениями. И он окончился освобождением Хогвартса. — Я надеюсь, — сказал Монах, наблюдая, вместе с остальными, за проводами Амбридж, — что она будет уволена не только из нашей Школы. — Напрасно надеетесь, брат Фрэнсис, — отозвалась Хелена. — Фадж слетит не сегодня-завтра, к этому все идет, но она останется. Таких нелегко отправить в отставку.