Цикл драбблов

Небо красное, небо всё такое же тяжёлое. Железными листами на плечи давит, обломками старого шифера рушится. А небо всё такое же мрачное и словно лишённое азотного слоя. Небо безжалостное и сводит с ума. Нариков, карателей, Рина. Акиру. А небо… невозможно высокое и вместе с тем удушающее. Постоянно дурит. Проливные дожди сменились тянущейся уже добрые две недели засухой, и это кажется даже хуже пронизывающей насквозь сырости. Это, кажется, делает Тошиму ещё более мрачной и давящей. Акира не уверен наверняка. Вообще ни в чём уже не уверен. Ни в своих головных болях, которые могут быть вызваны радиацией, ни в том, что всё это не затянувшиеся ночные бдения. Не уверен, что на самом деле он не спит. Не контуженный в драке, не в коме, не заколотый. Акира не уверен наверняка. В том, что всё это реально, в том, что всё это теперь — его жизнь. Акира не уверен ни в своих силах, ни в том, что сможет уйти отсюда живым. Акира не уверен в Кейске, который с самого детства с ним, и не уверен в Рине, голубые глаза которого следят за ним подолгу теперь и так пристально, что порой хочется чем-нибудь их залепить. Скотчем, что днём с огнём не сыскать, или пойти дальше и за стойкой администратора в отеле, пошарив, степлер найти. Пугается таких мыслей, гонит их, но только до следующего внимательного взгляда. Акире ли не знать, почему мальчишка за ним следит. Акире ли не знать, почему каждая живая душа в «Ловерс» его сторонится и тихо ненавидит. Ненавидят… но трогать боятся. Ненавидят и пятятся, сталкиваясь на улицах, и, лишь ширнувшись, иногда возвращаются. Иногда… Тогда убегать приходится уже Акире, потому что с пятью или шестью им даже вдвоём с Кейске не совладать. Особенно вдвоём с Кейске, потерять которого Акира боится как никогда сильно. Потому что вот она, его последняя ниточка. Потому что отрежь, и всё — дальше только в кромешную тьму и цепляться станет совсем не за что, так и придётся брести, пока впереди не мелькнут алые всполохи. Алые, как венозная кровь, с вечно суженной точкой в центре. Алые, нездоровые и совершенно чумные. Алые и бесконечно злые. Иногда широко распахнутые, иногда прищуренные. Акира гадает, какими они были, когда их обладатель забрал его нож. Акира гадает и сам от этого дёргается, но, отпихнув непрошеные мысли прочь, неизменно, ночь за ночью, возвращается к ним. Акира хочет встретиться с НИМ. И именно от этих дум пытается скрыться тщательнее всего. Акира хочет встретиться с ним якобы для того, чтобы вернуть свой нож, но… Акиру, пропадающего с тоски в этой дыре, любопытство жрёт. Что на этот раз его ждёт? Угрозы? Пара тычков? Услышит ли свист стального росчерка? Или всё это станет не важно, когда хозяин катаны загонит его в угол и, перехватив за руки, в стену вожмёт? Акира всё гадает, как скоро от него отцепится Рин, и не знает, где ловить чёрного призрака, который всё никак не покажется сам. Акира сходит с ума. Акира приходит к воротам Белого дома, обнесённого высоким забором, и, прекрасно понимая, что сам ни за что намеченную цель не выследит, бесцельно шатается под окнами целый вечер, а после решает попробовать по-иному. Акира оставляет клочок своего рукава на уродливо изогнувшейся арматуре, что раньше служила каркасом одному из жилых блоков, который стоит на пересечении главных улиц, и уходит, надеясь, что его поймут. Что послание вообще заметят. Акира намечает игру, в которую удастся сыграть, только если противник окажется изрядно догадливым. Как же Акира в это верит… Верит в Шики. Обрывок невольной мысли по лицу хлещет не хуже тонкой плети. Какой, к чертям, Шики?! Зачем им имена, если есть клички? Зачем им становиться на треклятые миллиметры ближе? Акира готов голову сжать изо всех сил, дёрнуться и сломя голову назад, к перекрёстку броситься и сорвать лоскут ткани. Сожрать его тут же или, скомкав, спрятать в карман. Не важно! Не было ничего тут! Не было! Никаких намёков. Ничего не было. Вскидывается, глядит на не затянутое тучами небо, и чудится ему, будто сама луна насмехается над ним. Сама луна, что страшно фиолетовая и много ниже, чем он в родном городе видеть привык. Акира сглатывает, душит порыв и как ни в чём не бывало заходит в «Ловерс», рядом с которым его и настигло это помутнение. Акира сглатывает, заходит в просторный холл, и на него тут же косятся. Все, за исключением равнодушных портье, что совершенно плевать хотят, кто его, Акиру, носит на руках и почему. Что совершенно плевать хотят, кто с кем трахается. За дозу, за паёк или по большой и светлой, что никогда не заглянет больше в бывший Токио. Что умерла под бомбёжкой задолго до того, как придумали «Райн» и все эти бои. Задолго до того, как Акира узнал, что, оказывается, не все красноглазые — носферату. Задолго до того, как Акиру угораздило так попасть. Акиру, что терпеливо выжидает чуть больше суток, а после, особо не рисуясь, отправляется прогуляться и проверить: не ответили ли ему? Не ответили ли на короткое послание, что он спешно нацарапал на наспех разглаженном пальцами лоскуте? Нацарапал огрызком простого карандаша, который случайно нащупал под барной стойкой опустевшего ещё до войны бара. Не ответили ли на его самонадеянное: «Встретимся?» Идёт не один, Кейске увязался следом, и они вроде как даже непринуждённо болтают, вспоминая, какой ужасный в детском доме готовили омлет, и странно, что Акира нашёл в себе силы полюбить его после. На самом деле странно, что Акира, которому могли свернуть шею не один десяток раз только за прошедшие две недели, всё ещё жив и почти в своём уме. Почти. Клочок куртки оказывается на месте. Болтается на ветру и словно дразнится, сигналя о том, что никто и не подумал забрать его и оставить что-нибудь взамен. Вообще-то далеко не факт, что Иль Рэ здесь был, а если и проходил мимо, то наверняка особо не вертел головой по сторонам. А может быть, и вовсе сражался с кем-то? Кейске тоже замечает зелёный лоскут, и Акире приходится сделать весьма внушительный шаг вперёд, чтобы опередить друга и первым сорвать неудавшееся послание. Акире приходится тут же скомкать его, скривиться и, сунув в карман, начать ругать себя за то, что не додумался глянуть. Может, ему нацарапали что-то в ответ? Вот же дубина! — Эй? — Голос Кейске полон тревоги, и, кажется, он вот-вот начнёт дёргать Акиру за оставшийся целым рукав или капюшон, чтобы привлечь к себе внимание. — Глянь-ка туда. Некогда первый в «Бл@стер», а ныне почти что последний в Тошиме, вскидывает голову и послушно прослеживает взглядом направление, которое указывают смуглые пальцы. Вскидывает голову, глядит на разбитую витрину давно разграбленного ювелирного магазина и стену за прилавком, которая раскрошилась и давно растеряла дорогущие облицовочные панели, что частично сохранились по углам торгового зала. По углам, куда не попадают ни солнечный свет, ни дождевые струи. Всё равно сырость рано или поздно и их убьёт. Всё равно Тошима доконает всё и всех. Осторожно перешагивает через торчащие вверх осколки и под довольно сдавленное предостерегающее «Может, не стоит?» проходит вглубь помещения. Останавливается напротив той самой стены, напротив воткнутого прямо в бетонное перекрытие короткого танто, которое — Акира ни секунды не сомневается теперь — оставили ему в ответ на послание. Выдёргивает насилу, да и то лишь как следует уцепившись двумя руками. Рассматривает, вертя так и эдак, избегая даже кончиком пальца пробовать лезвие, что наверняка способно легко перерубить среднего размера кость. Рассматривает, вертя так и эдак, и едва не смеётся в голос, когда замечает ответное послание наконец. А Шики, оказывается, тот ещё шутник. Прямо на глади лезвия, на блестящей отполированной поверхности, перманентным маркером, или какой-то другой дрянью, подобной ему, выведено острое даже на вид «Когда?». *** Следующее послание оставляет на разрушенном, ведущем из города мосту. Акире приходится постараться, чтобы пробраться в заваленный при бомбёжке книжный магазин и раздобыть пачку бумаги и несколько ручек. Пачку бумаги, из которой он тут же вытягивает с пяток листов, сгибает их и заталкивает во внутренний карман куртки, а остальное выменивает. Жетоны лишними не бывают. Особенно если ты вроде как собираешься выкупить кое-что ценное. Кое-что своё. Акира оставляет в послании схематично нарисованный особняк Битро и обводит в кружок крайний к дороге дом. Указывает время и, скомкав, нанизывает на словно срезанные болгаркой, торчащие вверх остатки дорожного ограждения. Оставляет, уходит, выжидает трое суток и направляется в указанное место встречи. Где находит лишь оставленные чьей-то кровью координаты. Впервые за всё время пребывания в Тошиме злится так сильно, что пинает не вовремя подвернувшееся, и без того разваленное кресло и гадает, у кого ему теперь отобрать или выменять спутниковый телефон, чтобы определить, куда именно ему следует прийти. Спускает почти все свои жетоны только затем, чтобы попользоваться данным чудом техники каких-то пару минут, и, дождавшись новой ночи, устремляется на встречу. Всё ещё предусмотрительно держится тени. Всё ещё не верит, что играет в эти кошки-мышки не один. Находит в переулках нужное здание и ругается от души, только сейчас разобрав, что его незатейливо пригласили в похожую на шпиль, так и не сданную в эксплуатацию новостройку. Выдыхает, чтобы успокоиться, и, войдя в приветливо распахнутые для всех желающих двери, подсвечивает себя одолженным у нежелающего отпускать его одного Кейске фонарём и, осмотрев холл, даже не пробует вызвать лифт. Поднимается по пожарной лестнице и, скрипнув зубами, проходится по оборудованному под офисы этажу. Кое-где даже стоят столы и так и не освобождённые от плотной защитной плёнки стулья. Побитые мониторы, никогда уже не заработающие телефоны… Этого добра здесь тоже навалом. Ходит туда-сюда, надеясь, что не случится обвала, и, начихавшись от пыли и бетонного крошева, так же обследует третий этаж. И четвёртый тоже. Пятый… На шестом его терпение и устойчивость к разного рода раздражителям заканчиваются. Заходится приступом кашля от едкого запаха растворителя и ещё чего-то странного, не выветривающегося, и буквально выбегает на лестницу. Долго дышит, решая, а есть ли вообще смысл нарываться на приступ удушья, как что-то падает на верхнем, седьмом, этаже. Падает вовсе не громко, не выше чем с метровой высоты, и разбивается, разлетаясь осколками по наверняка каменному полу. Акира, который стоит, сгорбившись и опёршись ладонями о колени, вскидывается, замирает и даже не моргает, пока вслушивается. И не зря. Шаги! Уверенные, чёткие и довольно знакомые. Шаги… Акира распрямляется толчком и, проморгавшись, прогнав заплясавшие чёрные точки перед глазами, преодолевает пролёт из двадцати ступеней быстрее, чем пересёк холл. Перепрыгивает сразу через три, отталкивается об уцелевшие перила и, распахнув ногой дверь, отшатывается назад, уверенный, что стеклянная вставка разобьётся под натиском острой катаны. Но никто не собирается нападать на него. Ни немедленно, ни через пару минут. Акира выдыхает, светит в образовавшийся проём опасно моргнувшим фонариком и, решив, что заколотым ему быть точно не светит, заходит на этаж. Этаж, что, вероятно, был оборудован вовсе не для рядовых служащих или клерков. О нет, тут явно собирались заседать шишки покрупнее. Иначе как объяснить оштукатуренные стены и уложенную на бетон мраморную плитку? Плитку, что растрескалась от ударной волны и приобрела крайне занятный рисунок. Акира видит брошенные валики и давно ставшие каменными разведённые смеси и пару заляпанных, задвинутых к стенам столов. Видит, что этаж поделён на четыре кабинета, но двери установлены так и не были. Не успели. Не успели те, на кого дрожащий жёлтый луч падает в следующую очередь. Акире становится не по себе. Это вроде как его первые, давно стадии уже не первой гниения трупы. Всего насчитывает три. Понимает, что в дверной коробке пытались спрятаться. Всего насчитывает три тела и две каски. Становится мерзко. Становится не по себе. Представляет вдруг, как сзади, со спины, к нему подкрадывается затаившееся нечто, что и разбило принадлежащую кому-то из рабочих кружку. Представляет вдруг, как сзади, со спины, к нему подкрадывается существо, что, возможно, выживало здесь все эти годы, питаясь крысами и такими вот любопытными, как он. В поисках уверенности тянется к прикреплённым к пояснице ножнам и, лишь когда ладонь натыкается после на пустующие шлёвки, вспоминает. Его ножа нет. Его нож забран в качестве залога, который ему всё никак не удаётся внести. Его ножа нет, но в кармане куртки, что болтается расстёгнутой, есть отвратительный нож-бабочка, который он отобрал у дредастого парня в переулке пару ночей назад. И если он успеет до него добраться, то никакая выдуманная его же подсознанием тварь ему не страшна. Акира ругает себя на все лады за не вовремя разыгравшееся воображение, но почему-то всё никак не может заставить себя обернуться. Не может заставить себя обернуться, будучи безоружным. Кажется, будто нечто близко совсем. Кажется, идёт на звук, с которым, ускоряясь, всё сильнее и сильнее долбится о рёбра его сердце. Кажется… Осторожно берёт фонарик в другую руку и плавно, без рывков, тянется правой к боку. Тянется, зная, что сейчас подушечки пальцев коснутся стальной холодной рукояти и, резко обернувшись, он обнаружит лишь абсолютное ничего. Тянется и вздрагивает всем телом, когда, вместо того чтобы нырнуть в карман, его ладонь оказывается перехваченной и зафиксированной так крепко, что попробуй не то что выдернуть, а хотя бы просто изменить положение. Пытается выбиться, в слепую замахивается второй рукой, метит локтём в грудь — или что там растёт у его внезапно появившегося противника? — начинает паниковать и роняет фонарь. Фонарь, что не разбивается, но откатывается и светит теперь в сторону пожарного выхода, откуда и пришёл, ещё немного — и бывший, чемпион «Бл@стер». Трепыхается, как пойманный в силки заяц, но даже ногой как следует ударить не может. Не может ни пихнуть, ни куртку сбросить, будто бы впаянный во что-то. Скованный всего двумя руками, что удерживают его. Одна — всё ещё сжимая запястье, вторая — стальным обручем лёгшая на пояс. Акира дёргается, шипит и замирает. Акира дёргается ещё раз, невольно, по инерции уже, отводит назад плечо и в кромешной тьме оборачивается, запрокинув голову. Различает лишь алые всполохи во тьме. Каплями, отблесками или искрами. Различает, несмотря на то что уверен: невозможно. Различает, и сердце, пустившееся вскачь из-за ужалившей вспышки адреналина, замирает. — Ты скучал? — насмешливо спрашивает сцапавшая его темнота и не держит так крепко больше. Насмешливо спрашивает и, отпустив, касается уже иначе. Касается боков под распахнутой курткой и нарочито медленно ведёт пальцами, вверх задирая ставшую мягкой, как тряпка, футболку. Дразнит. Акира сам едва понимает, что дрожит. Акира сам едва понимает, что это началось сейчас, от ощущения чужого тела так близко. Грудью к груди, только отчаянно не хватает роста. Грудью к груди, но если запрокинуть голову и взяться за лацкан плаща, то дотянуться будет совсем просто. Совсем… Акира не уверен наверняка. Акира решает попробовать. Акира не тратит время на слова. Покачнувшись на лишь чудом ещё не треснувших подошвах кед, приподнимается на носки и вместо скривившихся в насмешке губ наталкивается своими на вмиг подлетевший к его рту указательный палец. Не понимает. Хмурится, не зная, насколько хорошо Шики видит в темноте, и невольно вслушивается. Невольно вслушивается и спустя каких-то несколько секунд улавливает. Не то скрип, не то скрежет. Шики проводит пальцем по его губам, нажимает на подбородок и, перехватив второй рукой за запястье, отступает назад. Акира легко соглашается последовать. Сейчас он бы отправился за ускользающим мраком куда угодно. Легко и не раздумывая, и вряд ли лишь наваждение всему виной. Шаг за шагом. Шики — спиной, Акира — внимательно в размытые очертания кругом вглядываясь. Доходят до лифта, левую створку которого закоротило. Правая распахнута и скрыта в специальном пазу. Правая довольно широка для того, чтобы протиснуться в кабину, не задев пыльного металла и стен. Акира не совсем понимает, для чего его загнали в этот вертикальный, повисший на чёрт знает какой высоте гроб, но покорно затыкается, когда его обрывают на полуслове и приказывают слушать. Даже закрывает глаза, от которых сейчас никакого толку. Даже расслабляется, потому как руки, которые перестали касаться его на какое-то время, возвращаются. Возвращаются на плечи и спину. Возвращаются мимолётным прикосновением к шее и скулам. Возвращаются вместе с тёплым дыханием, лёгшим на его щёку. Полшага ещё — и ближе некуда. Полшага ещё — и Шики спиной упрётся в левую стенку кабины. Ту, что за заевшей створкой. Полшага, которые они, разумеется, делают. Акира не понимает, зачем было так прятаться в пустом здании. Акира не понимает, зачем чужая рука увлечённо забирается в карман его куртки и что-то оставляет внутри. Акира не понимает, когда вообще перестаёт что-либо понимать, и весь — будто моток туго скрученных нервов. Ещё немного — и закоротит от касаний. Ещё немного — и он сам стащит с Иль Рэ его проклятые перчатки. Ещё немного — и, осмелев, вовсе укусит, прижавшись к оголённой полоске кожи на чужой шее. Тянется уже, как совсем рядом, словно случайно задетый кем-то вовремя не опустившим голову, хрустит погасший всё-таки фонарь и откатывается в сторону. Звук кажется пушечным грохотом в абсолютной тишине. Звук кажется близким и далёким одновременно, и жутко, оттого что шагов не слышно вообще. Акира снова глядит вверх, но вместо объяснений, пусть даже кратких и на ухо, получает только ещё одно прикосновение. Такое же, как пятью минутами ранее. Прикосновение указательного пальца к приоткрытому рту, призывающее молчать. Кивает, легко соглашаясь, и к указательному прибавляется ещё и средний, что на нижнюю губу давит и, подразнивая, проходится по ней от края до края. Шики гладит, нарочито сильно нажимая на чуть островатые клыки, нисколько не опасаясь тупой боли, и вместе с тем второй ладонью поглаживает по спине. Акира даже не пытается разобраться, от чего его ведёт сильнее. От дикой, совершенно неожиданной нежности или от того, что некто, явно выслеживающий одного из них, шёл всё это время по следу. Незамеченный. Некто лёгкий и наверняка довольно юркий. Акира хочет хлопнуть себя по лбу и едва не стонет в голос. Ну конечно! Кто, как не Рин, что всё выискивает брата, мог увязаться за ним? Кто, как не Рин, что сейчас наверняка обходит этаж за этажом? Акира хочет хлопнуть себя по лбу, но только лишь бесшумно выдыхает и закрывает начавшие уставать от бесполезных попыток сконцентрироваться на чём-то глаза. Приваливается виском к твёрдому островатому плечу и так и стоит, ожидая, найдёт или нет. А если найдёт, то тогда что? Устроит сцену? Попытается напасть? Шаги кажутся всё более чёткими. Будто бы их обладатель перестал таиться и понял, что некого тут поджидать. Будто бы их обладатель сейчас выругается, от души пнёт первое, что подвернётся под ногу, и бросится на следующий этаж. Если не потеряет всякую надежду застукать кого-то и просто не вернётся в безопасную зону. Акира надеется на это. Акира не хочет никаких стычек. Не хочет вставать между ними. Акира каким-то странным чувством, что ощущается подобно подкожному зуду, знает, что рано или поздно ему придётся. Если он, конечно, не перестанет бегать за хозяином теперь добравшихся и до его волос рук. До рук, что неспешно перебирают беспорядочно торчащие прядки и вот-вот начнут чесать его за ухом, как какую-то собаку. Акира не знает, противно это или нет. Ощущать себя псом, который только и делал, что бегал за хозяином и наконец догнал. Акира испытывает странное чувство умиротворения и почти засыпает, пригревшись. Наверное, даже без «почти». Акира не понимает, в какой именно момент оказывается на полу кабины. Акира не понимает, почему этаж освещён рассветным солнцем и как долго проспал. Акира растерянно трёт глаза и по привычке прячет руки в карманы. Нащупывает сложенный в четыре раза шероховатый клочок бумаги и, сдвинувшись, нахмурившись, рассматривает не цифры в этот раз, нет. Не координаты. Адрес в одну строку. Адрес и ничего больше. Ни времени, ни дат. Акира заталкивает бумажку обратно в карман и с чувством ударяется затылком о стену. Идти не стоит почти наверняка, и в то же время просто не может не пойти. *** Небо красное, небо всё такое же тяжёлое. Железными листами на плечи давит, обломками старого шифера рушится. А небо всё такое же мрачное и словно лишённое азотного слоя. Небо безжалостное и сводит с ума. Нариков, карателей, Рина. Акиру. А небо… невозможно высокое и вместе с тем удушающее. Постоянно дурит. Постоянно дурит и даже сквозь мутное, грязное от времени и скопившейся меж створок пыли, кажется насмешливым и опасным. Акира выжидает три дня и всё-таки приходит, куда позвали. Акира выжидает три дня, кружит соседними районами, просит Кейске занять Рина и, улучив момент, исчезает. Теряется в простой панельной многоэтажке на окраине, которая, на удивление, хорошо сохранилась. Теряется в ничем не приметной квартире, в кухне и коридоре которой даже горит свет и всё ещё есть горячая вода. Мутная, ржавая, но такая тёплая, что на остальное уже плевать. Акира пользуется пустующим пространством вовсю и даже не удивляется, когда находит в неработающем холодильнике нехилый запас продовольствия и бутылок простой воды. Акира пользуется пустующим пространством и убеждает себя в том, что его бы не позвали сюда, если бы было нельзя. Акира придирчиво поправляет все висящие на окнах покрывала, а после, для верности, ещё и задёргивает шторы. Садится ждать и в руках вертит захваченную с собой из покинутого бара бутылку с чем-то крепким и явно настоявшимся на славу. Он вроде как с данью. Он вроде как с валютой, на которую можно попробовать обменять свой нож. «Попробовать» — ключевое во всей фразе. Акира вдруг понимает, что, возможно, сегодня Шики сюда и не придёт. С чего он вообще взял, что Иль Рэ тут живёт? Может, это так?.. Один из многочисленных вариантов, пригодных для отсидки? Может быть. Только на кровати, небрежно закинутой старым одеялом, пыльного налёта нет. Только, когда Акира зашёл, лампочка в коридоре была едва тёплой. Акира выдыхает и ждёт. Всего пару часов, но чудится, будто вечность. Акира вскакивает на ноги, когда слышит, как со скрипом отворяется входная дверь, замок на которой давно выломан. Акира вскакивает на ноги и готов ударить себя за это. Слишком радостный. Слишком готов вилять несуществующим хвостом. Теряется на миг и взаправду забывает, зачем пришёл. После смаргивает, хватает принесённую с собой бутыль и выходит навстречу вернувшемуся хозяину. Шики на него даже не смотрит. Протискивается мимо в комнату. — Долго шёл, — бросает и даже не оборачивается. Акира, растерянный, тянется следом и не знает теперь, как и что. Он и до не знал, но теперь растерялся окончательно и совсем. Сглатывает, пытается сохранить нейтральное выражение на лице, и Шики, что всё это время, оказывается, наблюдал за ним через полупрозрачную, словно нарочно вытертую от грязевого налёта дверцу, хмыкает. Куда добрее на этот раз. — А это что? — спрашивает, указав взглядом на бутылку, содержимое которой предположительно может оказаться неплохим виски. Или редкостной бурдой. Не откупорив — не понять. — Пришёл отдать долг. — Акира жмёт плечами и изо всех сил старается оставить в себе как можно больше равнодушия. Не позволить ему просочиться сквозь поры, глаза и рот. Акира жмёт плечами и протягивает подношение избавившемуся от плаща и перчаток Иль Рэ. Акира старательно не замечает того, как сладко всё обрывается внутри, когда Шики, проигнорировав тёмное горлышко, хватает его за запястье и тащит к себе. Акира старательно перекладывает ответственность за всё на фиолетовое безумное небо. Акира не хочет думать о своих судорожных потугах найти всему оправдание. Акира решит с этим что-нибудь завтра.