Цикл драбблов

Это началось в девять ноль три утра. Это всё и самый длинный день в жизни Акиры. Самый длинный день, наступивший после самого длинного утра и бесконечной ночи. Его привезли сюда прямо с улицы и оставили в комнате два на два метра. В комнате с узкой койкой, прикрученным прямо к стене туалетом, раковиной из пластика и узким, под самым потолком окном. Его привезли сюда, сцапав буквально за секунду до того, как он успел ширнуться, и заперли на засов. В одиночке. Как бешеное животное. ОНИ называют это помощью и новой правительственной программой. Акире, к утру словившему откат, кажется, что его заживо жрут выползающие прямо из обитых войлоком стен черви. Акира мечется от стены к стене, кусает ворот футболки и едва сдерживается от того, чтобы не начать пробовать обшивку на прочность. Зубами или головой. Срывает ногти. Не может успокоиться. Не может доораться до персонала, когда почти умирает. Ни в одну из трёх своих смертей за бесконечную ночь. Ему чудится, что он остался совсем один, а за крепкими стенами вовсю горит зомби-апокалипсис. Ему чудится, что ногти мертвецов скребут его койку с обратной стороны, и он даже заглядывает под неё, а после отшатывается и едва не пробивает дыру в башке, почти что ударившись об унитаз. Ему чудится, что там, в стерильной пустоте, в сокрытых мраком углах, кто-то есть. Кто-то, кто и царапает его койку. Кто-то незримый, но жаждущий добраться до Акиры. Вцепиться в его горло и выпить всю кровь до последней капли. Ему, замершему на полу, уже и не кажется. Он уверен. Он знает. Его уже жрут заживо. Скребутся внутри глотки и режут сухие слизистые. Акира пытается достать их. Пытается выдернуть из горла пальцами, но только ранит себя сильнее. Акира с ума сходит от отвращения, ощущая густой кровяной привкус, и его скручивает спазмами. Его скручивает, едва успевшего перегнуться через ободок унитаза, но кажется, что всё, что покидает его тело, — это одна лишь кровь. Тягучая, бордовая и страшно горькая на вкус. Отравляющая. Выцарапать бы её всю, удалить изнутри. Избавиться. Избавиться хоть как-нибудь! Акира не знает, как умудряется удержать крик, но вены на его висках уродливо вздуваются, и, прикасаясь к лицу, он ощущает каждую из них. Ощущает и, кажется, даже слышит, как кровь шумит в них. И если бы только в своих! Он слышит голоса патрулирующих коридоры охранников, слышит, как бурчат их желудки, и будто сигнальные маячки вспыхивают нервные импульсы. Пи-пи-пи-пи… Акира сжимает голову сильнее и подаётся назад, с чувством приложившись затылком о стену. Пружинящую и, к сожалению, слишком мягкую. Проклятая звукоизоляция! Акире бы закричать, да слишком велик риск выхватить заряд шокера, или по старинке — крепкой пластиковой дубинкой. Акира решает держаться, сколько сможет, и жмурится, чтобы тот, кто прячется под койкой, не мог заглянуть в его голову. Акира не знает, как дожить до утреннего обхода. Не знает, сдал ли его кто-то или всему виной случайный вечерний рейд. Не знает, но насчёт другого не обманывается: не думает, что его притащили сюда, чтобы помочь. Чтобы реабилитировать и вернуть в социум. Ебал он этот социум и реабилитацию. Ему нужна доза, и только она. Ему нужен всего один ёбаный укол — и тогда он сможет успокоиться и поспать. Перестанет видеть демонов и слышать, как их когти скребут где-то под полом. Акире просто нужна доза, а не реабилитация. Он в неё не верит. Не собирается жить до каких-то там мифических шестидесяти. Не знает, хватит ли его вообще до конца этого года. Ему не нужна помощь здесь — ему нужно обратно, на улицы. К своим, приютским, и на площадку «Бл@стер». Вот там его мир, среди грязных заплёванных стен, дешёвого пойла и вечно горящих от быстрого бега лёгких. Удирает то от полиции, то от компании тех, кого бы запросто разделал по одному. А тут вот не убежал. Тут скрутило слишком не вовремя. Кейске наверняка решит, что его ёбнули где-то и бросили, привалив кусками бетона на какой-нибудь замороженной стройке. Кейске наверняка полезет его искать и, может, попадётся тоже. Они все плотно на этой дряни. Они все на ней, потому что так проще выживать. Потому что так реальнее побеждать и хотя бы день в неделю ощущать себя не мусором, выросшим по законам стаи, а почти королями. Акира бьётся затылком о войлок ещё раз и подтягивает колени к груди. Опускает голову и, накинув на голову капюшон куртки, оказывается в темноте. В ней тише, по крайней мере. Не так слышны скрипы и коридорные шаги. В ней тише… и привычнее. В его каморке, что он получил на своё совершеннолетие, уже несколько месяцев нет света. Может, и больше — чёрт знает, не сразу заметил. Может, и больше… Слышит, что шаги в коридоре становятся громче. Несколько пар ног. Слышит приближающиеся голоса и нехотя поднимает лицо. Шея и спина мокрые. Пальцы дрожат. Шаги ближе, затихают прямо напротив его двери. Что же. Значит, уже к нему. Значит, за ним пришли. Акира выдыхает расплавленный будто металл, режущий его глотку и щёки воздух и заставляет себя собраться. Сжать пальцы в кулаки, приготовиться выпрямиться. Акира, даже скрученный, перебитый и изломанный, не собирается так просто сдаваться. Лучше пусть сразу забьют, чем в печально известный сектор «С», куда попадает большая часть торчков, прошедших сортировку. Акира не знает, что с остальными. Акира слышал, что лишь единицы возвращаются назад в социум. Те, которых ещё можно снять с иглы. Те, что неинтересные. Прочие умирают, согласно сводкам. Акира уверен, что его тоже найдут среди этих «прочих». Не тело — так имя. Акира сглатывает, разгоняет тьму, застилающую глаза, и ждёт, когда откроется дверь. Попытается. Не выбраться, но закончить всё быстро. Расплачивайся, раз попался. Замка — два. Один открывается быстро, второй же долго щёлкает не менее шести раз, прежде чем все задвижки покинут пазы. Акира знает, что от него ожидают вялости и дезориентации. Смешно, но, подсев на иглу, даже во время самых страшных ломок он не расплывался. Терпел всегда проще, чем остальные. Это его ёбаная суперспособность. Терпеть и соображать. Может, даже и выбраться сможет — кто знает? Кто знает… Первой в его палату, куда больше смахивающую на клетку, входит массивный санитар, а после него — суетливая низкая медсестра, толкающая перед собой тележку с припрятанным под белой салфеткой сюрпризом. Сюрпризом, который лишит его сознания или сделает всё только хуже. Усилит ломку. Акира не собирается выяснять. Акира дожидается, пока она приблизится, склонится над ним и поводит ладонью перед безучастным лицом. Не следить за движениями пальцев легко, и потому тест так себе. Потому странно, что его хватает для того, чтобы удостовериться во вменяемости пациента. Пациента, что не похож на других, и потому он, подгадав момент, спешно поднимается и, встретив бросившегося к нему санитара ударом кулака, ловко подныривает под его руку, просачивается с левого бока, а отпихнув медсестру, толкнув её что есть силы прямо на этот самый металлический столик, выбирается в коридор. Со спины налетает уже на двух реальных, вооружённых высоковольтными шокерами охранников и сбивает с ног одного из них. Второму разбивает и нос, и защитную маску, и, пока тот, дезориентированный, бестолково размахивает руками, выдирает оружие из не очень-то и цепких пальцев. И дальше по коридору вперёд, со всех ног. Дальше, до поворота и едва не рухнув на пол от пронзительного звука взвывшей на всём этаже сирены. Голову тут же на тысячи кусков. Разбивает и рвёт. Голову тут же на тысячи кусков… И за спиной, кажется, целый взвод. Акира вдруг раздумал умирать. Акира не хочет вот так, в коридоре, на белой плитке, от нетерпимой боли, когда каждая кость, раздробленная на крошку, ревёт. Акира всё ещё бежит и, заприметив белый халат впереди, больше не думает. Выкручивает заряд на максимум и впервые в своей жизни кого-то в заложники берёт. Не думая, не выстраивая фраз. Просто добегает, хватает за плечо и, развернув на сто восемьдесят градусов, приставляет смертоносную штуку к чужой шее. Прямо над воротом чёрной водолазки. Не смотрит ни на лицо, ни на руки. Смотрит только вперёд, на тех, кто вот-вот покажется из-за поворота. За выбросом адреналина, кажется, и страха нет. За выбросом адреналина меркнет и ломка. Странно, но ему бы сейчас об этом не думать. Ему бы надеяться на то, что, доктор, которого он схватил, окажется важной шишкой. Ценной. — Назад! — выкрикивает бросившемуся вперёд человеку в чёрной, почти такой же, как он разбил, пластиковой маске и крепче прижимает своё единственное оружие к чужой коже. Выкрикивает, и тот будто не слышит, только немного замедляется, и Акире приходится отступить, потянув своего пленника следом. Тот оказывается покладистым, на удивление. И не думает открывать рот или отговаривать. Тот будто и вовсе немой, но это даже хорошо. Хорошо, что не мешает. — Я сказал: назад! — Делайте то, что говорит, — вдруг согласно вторит ему негромкий и, как Акире кажется, вовсе не испуганный голос. Но кто будет спокоен, оказавшись в руках отчаявшегося психа? Кто будет спокоен, зная, что человеку, который может поджарить твою башку, просто нечего терять? — Пусть не нервничает. Ему никто не возражает. Никто не спорит. Никто даже не смотрит, и Акира по наивности своей решает, что это его шанс. Решает, что вцепился в нужную птичку. В ценную. — Проведи меня к выходу. А вы, все вы, положите оружие! Все на пол, живо! Те, что в масках, слушаются беспрекословно. Те, что в масках, будто безумно опасаются за жизнь случайного заложника. За жизнь заложника, что будто спит на ходу и никак не очнётся, чтобы начать подчиняться тоже. Акире приходится подтолкнуть его. И словом, и ударом ладони между лопатками. — Сказал же: к выходу веди! Не то мозги от кафеля не отскребут! — угрожает запальчиво, переходя на крик, но пальцы так и дрожат. Угрожает запальчиво, а самого просто колотит. Но, несмотря на это, он не просит спасительного укола. Не просит своей дозы. Ему бы просто выбраться отсюда, а дальше — разберётся. Дальше доползёт до куда-нибудь. Мысли хаотичные, одна быстрее другой. То собирается отбросить шокер и сдаться, то, напротив, нажать на обе кнопки разом и убить этого ублюдка в халате. Мысли хаотичные, и чем больше шагов делают, чем ближе к широким двойным дверям, которыми заканчивается очередное ответвление коридора, тем их больше. Тем они смазаннее. Акира потеет так, что глаза щиплет от стекающих по лбу солёных капель. Акира едва дожидается, когда этот, в халате, неторопливо скользнёт в карман пальцами и приложит к датчику замка свою карту. Даже странно, что на палатах не такие. Даже странно, что внутри оказывается темно. Акира не врубается сразу, только, поспешив, заталкивает своего заложника внутрь и едва не лишается глаз, когда лампы на потолке зажигаются все разом. Теряется на мгновение, дёргает головой, отведя её в сторону, и тут же получает такой удар по рёбрам, что отлетает назад к только-только сомкнувшимся по новой створкам. Отлетает, врезается в них и, задохнувшись, едва не роняет шокер. Кажется, его только что покинуло левое лёгкое. Кажется, судя по пришедшему первым хрусту, ему только что выставили руку. Если только выставили. Очень быстро и крайне расчётливо. Акира не кричит только потому, что всё ещё нечем дышать. Акира не кричит, валится набок и хватает ртом воздух так, будто вообще разучился пользоваться трахеей. Акира не кричит, только пытается защитить живот, подтянув колени к груди и спрятав за ними повреждённую руку. Жмурится, понимая, что это всё — конец. Ждёт, пока хозяин чёрных брюк и начищенных ботинок подойдёт ближе для того, чтобы приложить карту к датчику ещё раз и впустить охрану. Ждёт первого удара шокера или дубинки. Старается дышать носом и уговорить свой организм отключиться сейчас. Отключиться насовсем заранее, а не после того, как его отмутузят и разберут на части, отняв всё пригодное для экспериментов. Акира меньше всего хочет закончить нарезкой для экспериментов. Закрывает глаза, услышав негромкий писк разблокировки, и пытается только сесть, привалиться спиной к стене, но не вскочить на ноги. Теперь никаких шансов. Теперь осталось только попробовать откусить себе язык и истечь кровью до того, как её успеют остановить. Выдыхает через нос, мысленно уверяет себя в том, что ничуть не жалеет о том, что хотя бы попытался, и слышит, как отъезжает в сторону эта треклятая дверь. Сейчас… Вот сейчас… Отчего-то тихо. Никто не вламывается в кабинет. Отчего-то только неловкие переминающиеся шаги, да и те за линией обозначенного пазами порога. Акира не понимает, пока не вскидывает голову. Пока не смотрит наконец на того, кого его угораздило взять в плен. В тёмных волосах нет ничего примечательного — разве что довольно длинные для врача, мешающие. В тёмных волосах нет ничего примечательного, но вот глаза… Акире хватает всего одного перекрёстного взгляда для того, чтобы проклясть себя до седьмого поколения назад. Надо же было так въебаться, блять! Этого — Акира знает. Об этом — наслышан. Наслышан о том, что случается с неудачниками, угодившими в «клинику, поддерживающую правительственную программу», в его смену. Сам Акира — ещё больший неудачник. Всё сделал для того, чтобы заметили. Всё сделал и с удивлением в, наверное, последние секунды своей жизни понял, что ломка отступила. Адреналин её почти полностью вытеснил. Изгнал. Пальцы всё ещё дрожат, ломает тело и перекручивает мышцы, но… Но это совсем не то. Это совсем не так… Акира не понимает, что произошло, и не понимает, почему ему всё ещё не втемяшили двести двадцать киловольт. До полной прожарки мозга и почерневших костей. Акира улавливает только короткое, негромко брошенное «Ничего. Никакого отображения в отчётах». Акира улавливает тембр его голоса, немного ленивые скучающие интонации, и хочет попроситься назад, в свою палату-камеру. Акира не хочет оставаться с НИМ один на один. Акира понятия не имеет, что будет, когда двери снова закроются, на этот раз уже по желанию хозяина кабинета. Почему охрана не спорит? Почему не грозит протоколами и внутренним уставом? Не должны же… Наверняка не должны оставить их вот так. Как же безопасность, как же… Акиру вздёргивают на ноги быстрее, чем он успевает додумать. Вздёргивают резко, унизительно вцепившись в плечо и волосы, и с чувством прикладывают макушкой о стену. Ещё и ещё раз, и каждый раз после, давая отсрочку, словно вслушиваясь и наблюдая. С явным удовольствием и рассчитывая силу. Иначе уже убил бы к чертям. Размозжил череп. Акира пытается отодрать от себя чужие руки, но его собственная правая не слушается, а одной левой выходит плохо. Акира пытается пинаться, зарядить по голени, но встречает увесистый толчок в бок и, получив необходимое ускорение, летит на маленький кожаный диван. Переваливается через подлокотник и врезается носом в мягкую обивку. Тут же выворачивается, садится, поджав под себя ноги, и забивается в угол. Всё ещё ничего не понимает. Пялится с настоящим, ничем не скрытым ужасом, а мужчина в халате беспечно поворачивается к нему спиной и не торопясь проходит за свой стол. Будто предлагает попробовать броситься ещё раз. Попробовать. Но Акира не настолько не в себе, чтобы не вынести из всего этого урок. Акира больше не собирается рыпаться. Только ждать и слушать. Ну и, возможно, только возможно, попытаться спереть ручку или ещё что. Странно, но то ли от страха, то ли от того, что довольно много времени прошло, Акира и вовсе не ощущает ломки. Только боль от ударов. Ударов, которые ничтожны по своей сути. Ну подумаешь, поваляли немного — что, первый раз ему, что ли?.. Всё ещё не понимает… Ровного голоса, который как ни в чём не бывало начинает задавать ему вопросы, тоже. Не слышит в нём ни агрессии, ни неприязни. Вообще ничего не слышит. Даже когда не снисходит до того, чтобы ответить на них. Имя. Фамилия. Возраст. Группа крови. Место жительства. Пусть везде ставит прочерки. Пусть выясняют сами и проводят тесты. Может, это будет его отсрочкой перед уровнем «С»? — Покажи руки. Чужой голос всё также ровен, но Акира отчего-то не хочет этой части больше всего. Акира не хочет вставать с безопасного, как ему чудится, дивана и вытягивать кисти вперёд. А этот, в халате, кажется, напротив. Не намерен милостиво пропускать и эту часть. Акире он видится демоном. Самым настоящим прислужником самого дьявола. Акире кажется, что все здесь, в этом здании, черти как минимум. И поди разбери, что это — начало нового прихода или правда. — Предлагаешь мне самому посмотреть? Акира отрицательно мотает головой, но этот уже встаёт и приближается. Акира успевает вскочить и вытянуть вперёд оба сжатых кулака как раз, когда он подойдёт. Правая рука побаливает, запястье прилично опухло, но, видно, всё-таки не сломано. Акира показывает вены без единого узелка или багровой коросты, и мужчина, на бейдж которого так и тянет скосить глаза, насмешливо приподнимает тонкую бровь: — И куда же ты колешься? Акира собирается вдохновенно врать, что это какая-то ошибка и он только попробовал, только один-единственный раз вмазался, но в вену никогда, и… осекается. Не поверит. Молоденькая девочка из фельдшерского пункта повелась бы. Этот — никогда. У этого у самого в глазах целый, дурманом или же самой судьбой разрисованный, алый ад. — Тогда раздевайся. Не хочешь рассказывать — придётся показать. Акира и рад бы возразить. Акира пошевелиться боится под этим пристальным взглядом. Акира сдирает футболку через голову и, уловив вспышку, всего одну-единственную, сделавшую алые глаза тёмно-бордовыми, отшатывается назад. Глючит или нет? Глючит или?.. Ещё шаг. Назад. Акира верит в эксперименты над так называемыми отбросами общества. Акира верит, что наркоманов легко пускают в расход. Акира только теперь задумывается ЗАЧЕМ. Задумывается над тем, кому они нужны. И в качестве расходного материала ли? Может, дело в другом? Акира пятится и довольно быстро находит стену голой спиной. Акира пялится прямо перед собой, на существо, которое, судя по бейджу, является заведующим этого отделения наркологии. Акира не хочет, чтобы его касались, но… Когда обнюхивают — ещё хуже. Ещё страшнее. Когда втягивают воздух в опасной близости от твоей шеи и почти касаются её кончиком носа, наклонившись так близко, что оторопь — вместе с кровью по венам. Акира разом вспоминает все уличные байки. Все шутки про сектор «С» и то, что правительство в сговоре с явными кровососами. Настоящими кровососами. Акира едва не вопит, когда тонкие сильные пальцы, холодные пальцы, перехватывают его запястье и, найдя подушечками пульс, считывают его. Точнее любого тонометра. Пульс, который раз — и начинает частить, а Акира смотрит всё перед собой, смотрит широко раскрытыми глазами и никак не может поверить. Никак не может поверить в то, что не глюк, не приход, не сошёл с ума. Акира очень хочет сойти с ума и ничего не понимать. Безумно хочет. — Многие первыми портят руки. Иные, поумнее, начинают с лодыжек… А самые изобретательные… Взгляд красноречиво опускается вниз, скользит по голому, невольно втянувшемуся животу и останавливается на лишённых отобранного ремня шлёвках. Доктор с фарфоровой кожей возвращается глазами вверх, и Акира сам врезается затылком в стену, пытаясь отстраниться. Акира не хочет, чтобы он договаривал, и тот будто чувствует. Тот отделывается только презрительной тонкой усмешкой и, коснувшись второй ладонью чужой шеи, подытоживает: — Насколько изобретательный ты?.. Акира может только отвернуться, повести шеей в сторону и, только отведя взгляд на стену с безликими наградными грамотами, осознать свою ошибку. Когда кожи коснётся ледяное, холодом пробежавшееся вниз дыхание. Акира может только отвернуться, сжать зубы и кулак неповреждённой руки, когда перестанут считать его пульс и потянутся к пуговице на светлых джинсах. Всё сказал верно. Вены на руках гробят только идиоты. Слишком очевидный вариант. В выступающие тёмные линии на лодыжках тыкают те, кому очень уж горит. Закатал штанину потуже — и никакой жгут не понадобится. Сам Акира же… Акира из изобретательных. И ненавидит себя за это. В эту самую секунду ненавидит. Потому что то, что носит белый халат, легко его угадывает и не церемонясь забирается прямо под широкую резинку коротких боксеров. Забирается, тут же движется подушечками влево и, вскользь коснувшись лобка, проводит по внутренней поверхности бедра. Акира молится, чтобы не коснулся члена. Акира невольно раздвигает ноги немного шире, пытаясь уйти от прикосновения. От отвратительного холодного прикосновения, считывающего маленькие точки закрывшихся ранок на его ноге. Акира жмурится и, кажется, не может дышать. От унижения, прилипшего к лицу жара и чужого исследовательского интереса, от которого никак не убежать. Акира не кричит, только выдыхает немного громче, чем стоило бы, ощутив, как вдавливают в стену и шеи касаются длинные клыки. Акира не кричит, потому что знает, что так будет даже лучше. Так кровь станет ещё быстрее бежать. Акира ощущает момент, когда упругая кожа проминается под заострёнными зубами, так же чётко, как и ладонь, расслабленно замершую в своих штанах. Акира ощущает момент и, к своему удивлению, никакой адской боли не чувствует. Всего один гулкий глоток — и всё. Один, видно, чтобы попробовать. Попробовать, отстраниться, задумчиво коснуться языком клыков и скривиться. Акира, как парализованная укусом мышка, наблюдает за реакцией этого существа и не может даже пошевелиться. Не может моргнуть. Не может больше ничего, и кажется, что не сможет никогда. Веки наливаются тяжестью, черты чужого лица размазываются, и чудится, будто из всеобщего светлого месива, из света ламп, пятен рук и халата, остаются одни глаза. Глаза — и ничего кроме. Акира пошатывается и медленно, очень медленно скатывается вниз. Оказывается на полу снова. Снова перед лицом только ботинки и зауженные штанины тёмных брюк. Акира всё ещё не верит. Всё плывёт и плывёт, и даже на то, чтобы подумать о том, что это, наверное, плохо, наверное, он отравлен и уже умирает, его не хватает. Краски выцветают, и вместо белого — всё окрашивается чёрным. Взмах ресниц — и… всё. *** Приходит в себя в палате. Приходит в себя или просыпается, очнувшись от какого-то лютого, дикого сна. Открывает глаза, понимает, что не помнит ни кресла около двери, ни стола. Не помнит, потому что эта комната больше прежней и даже кровать, на которой он лежит, удобнее, чем была. Открывает глаза, просыпается неохотно, садится и вовсе едва-едва. Потирает лицо рукой, понимает, что его выбитая правая в порядке. Понимает, что затылок если и ломит, то вовсе не оттого, что его били о стену. Во рту сухо. Во рту отчётливый химозины привкус, и это даже не странно. Вот она — подставка под бутыль и систему капельницы. Вот они — беспечно брошенные на столики носики сломанных ампул, и даже одна несломанная ампула. Акира не имеет никакого желания касаться её или красть. Акира вообще не имеет никаких желаний. Память возвращается к нему толчками, и первое, что всплывает в голове, — это ломка и вызванные ею галлюцинации. Акира вздрагивает, когда дверь в его палату распахивается и внутрь вбегает маленькая, совсем молоденькая медсестра. Извиняется за беспорядок минимум трижды и, забрав остатки хрупких стекляшек и штатив, уходит. Уходит, не запирая дверь, а после, будто спохватившись, оборачивается и тараторя приглашает Акиру на завтрак. «Прямо по коридору и налево. Ещё успеете, Акира-кун». Называет по имени, улыбается, пожалуй, даже слишком доброжелательно, а как только исчезает, Акира следует её совету и, натянув на ноги мягкие больничные кеды, выбирается в коридор. Всё светлое. Никаких охранников с шокерами или постовых. Всё чистое. По коридору неспешно прогуливаются пациенты. Распахнутые двери палат. Акира ни хрена не понимает. Совсем ни хрена. Все лениво тянутся вперёд, на пресловутый завтрак, и он уже решает, что и вправду привиделось. Приглючилось и приснилось. Решает, что, может, и к лучшему, что немного подлатают. Решает и, задумавшись, глядит только под ноги. Задумавшись, успевает вовремя остановиться, прежде чем врезаться в кого-то в чёрных ботинках и узких брюках. Акира узнаёт малоприметные бляшки на обуви. Акира замирает и готов поспорить, что вместе с ним замирает и ещё секунду назад спешащая куда-то по своим делам юркая медсестра. Акира сглатывает и, поднимая голову, касается ладонью своего плеча. Доводит пальцы до шеи и плотно прижимает к аккуратной нашлёпке из пластыря. Акира сглатывает и, зажмурившись, резко, больше не медля, вскидывается. Глаза в глаза. Серые против чёрных. Серые против чёрных искусственных радужек, за ободом которых отчётливо мелькает алое. Акира понимает, что все сплетни и слухи о секторе «С» — ерунда. Акира понимает, что всё ерунда по сравнению с тем, что ты — чья-то еда.