Цикл драбблов

Всё ещё пахнет краской и свежей стружкой. Пахнет дерматином и растворителем. А ещё парой десятков миллионов, что государственный фонд Иль-Рэ выделил на ремонт конкретно этого образовательного учреждения для детей-сирот. Для детей, чьи родители так и не вернулись с войны или же были серьёзно искалечены. Для детей, чьи способности позволяли им со временем пополнить личный полк главнокомандующего. Главнокомандующего, который в данный момент больше всего хотел побыстрее покончить со всем этим фарсом, стянуть, наконец, с лица дежурную, пусть и одни только уголки губ приподнявшую улыбку и просто выспаться. Сон был именно той самой роскошью, которую не мог позволить себе человек, в кулаках зажавший расползшиеся на отдельные маленькие государства части некогда цельной Японии. Перед глазами рябит немного, а пальцы, то и дело подрагивающие от судороги, утратили чувствительность. Не подаёт виду и с каменным лицом вышагивает по бесконечному, теперь ставшему светлым благодаря полной замене осветительных приборов коридору. Охрана осталась внизу, около парадных дверей и запасных выходов. Его секретарь и по совместительству единственный из подчинённых, кого Иль-Рэ не мечтает порой расчленить и пустить на корм служебным собакам, держится по правую сторону, прямо за плечом своего непосредственного начальника. Тщательно скрывает своё недовольство, но Шики, за долгие годы изучивший его как облупленного, наверняка знает, что тот едва сдерживается, чтобы не прочитать ему лекцию прямо здесь, среди кучки преподавателей и редких, допущенных внутрь здания репортёров. Но Казуи — профессионал и, разумеется, никогда этого не сделает. Дождется, когда они останутся наедине в просторном аскетичном кабинете главнокомандующего в личной резиденции. Впрочем, Шики приподнимает бровь, заслышав раздражённое покашливание. Возможно, ему не повезёт — и полюбливать его мозг начнут ещё в служебной машине. — Как видите, мы вложили средства с умом, мой командор, — лепечет лысоватый, едва макушкой по плечо достающий Иль-Рэ директор в простом сером пиджаке, и главнокомандующий небрежно кивает, не желая вдаваться в кучу подробностей. К чему лично обнюхивать каждый угол, если для этого есть соответствующие службы? Пусть они и разбираются, сколько метров гвоздей отсыпало себе в карман руководство интерната. Шики просто хочет вернуться к себе и хотя бы на пару часов сомкнуть веки. Всё. О большем и не мечтает. Большего ему не нужно. Один из репортёров ослепляет его вспышкой своей камеры, и Иль-Рэ морщится, прикрывая глаза рукой. Мигрень стала его частым спутником, и спровоцировать её могло всё что угодно. И Шики предпочитал страдать в одиночку и за плотно запертыми дверями, а не на виду у целой оравы несовершеннолетних и кучки пронырливых репортёров. За плотно запертыми дверями своего кабинета он мог позволить себе расслабиться ненадолго, стиснуть виски и скривиться, а не часами удерживать равнодушно-нейтральное выражение на лице. — Следуйте за мной, пожалуйста, господин главнокомандующий. Шики ограничивается ещё одним кивком и слышит, как шумно выдыхает Казуи. Куда громче, чем в начале всей этой не нужной ни Иль-Рэ, ни, собственно, воспитанникам интерната экскурсии. — Что там осталось, не напомнишь? — замедлив ход и поравнявшись с Казуи, спрашивает, и тот, наморщив лоб, припоминает: — Показательное выступление по айкидо, мой командор. — Чудесно. Это именно то, чего так не хватало Шики в конце тяжёлого рабочего дня, без сомнения. Показательное выступление в его честь. Показательное выступление только-только вытянувшихся тощих мальчишек, способных разве что принять правильную позу да лупить друг друга, неуклюже размахивая руками. Ну что же, будет потом с кем сравнить со дня на день приезжающего на каникулы Рина. — Ты же не любишь айкидо? — по своему обыкновению оказываясь по правую руку, вполголоса спрашивает Казуи, когда они остаются наедине и занимают свои места на длинном узком балкончике, с которого открывается прекрасный вид на тренировочный зал, по периметру которого замерли разодетые в кейкоги мальчишки. Кто-то — выше, кто-то — пониже и помладше. Прищурившись, Шики без особого интереса проходится взглядом по их лицам и не находит никого примечательного. Старшему из всех на вид едва стукнуло восемнадцать. — Не люблю, — не считает нужным отрицать главнокомандующий и позволяет себе немного расслабиться, затянутыми в белые перчатки пальцами уцепиться за хромированные перила и чуть опустить голову. Начинает ломить виски. — Ты в порядке? — Отвали от меня и сделай вид, что тебе интересно смотреть на возню, которая вот-вот начнётся внизу. Первый помощник усмехается, чуть склонив голову набок, и, губами коснувшись безупречно белого воротника, кивает: — Это было грубо. — Я ещё не был с тобой… — Тут Шики растягивает губы в усмешке, не сдержавшись, и поворачивается, чтобы глянуть на своего заместителя. — Грубым. Тёмные брови Казуи приподнимаются, и тот едва сдерживается, чтобы не ляпнуть что-нибудь провокационное. Иль-Рэ, пожалуй, был бы не против дружеской перепалки сейчас. Но не то место и время. Всё не то. — Готов спорить, мой командор. Шики только отмахивается и, выпрямив спину, ещё раз оглядывает мальчишек. Глазами равнодушно проходится по макушкам и замирает вдруг, ощутив, как по позвонкам пробежала холодная волна. Это чувство Иль-Рэ ни с чем бы, пожалуй, не спутал. Только не холодное презрение, замешанное на ненависти. Улыбается и осматривает ряды стоящих внизу ещё раз. Куда внимательнее. Находит сразу. Третий с правого края. Не сказать, что самый высокий, но и не низкий. Достаточно щуплый мальчишка с пепельными, пожалуй, слишком длинными для воспитанника подобного учреждения прядями и стальными — серыми их явно не назвать — глазами. Они сталкиваются взглядами, и Шики, впервые за несколько лет встретивший настолько открытый вызов, чувствует себя более чем заинтересованным. Потому что остальные вообще не рискуют поднять взгляда и пристально изучают новое половое покрытие. Потому что остальные не пялятся на него так, как будто бы Иль-Рэ лично выдрал глотку их родителям. Этот же… Шики чуть склоняет голову набок и внимательно, и не думая скрываться, изучает бледное худое лицо. И эти глаза, широко распахнутые, упрямые, без капли страха, но с целой цистерной ненависти, не отпускают его. Мальчишка, кажется, даже не моргает, и Шики, на мгновение разорвав контакт, замечает, как тот стискивает кулаки. Сбитые, покрытые старыми подживающими ссадинами. У самого главнокомандующего когда-то тоже костяшки были покрыты сплошными ранами, незаживающими, кровоточащими даже сквозь плотно намотанные бинты. Шики не хочет помнить о том времени, но чужой взгляд буквально тащит его в эти воспоминания, цепляет и утягивает в водоворот. Иль-Рэ кажется, что продлись это чуть дольше — и он захлебнётся в бурлящей ртути. Но первый поединок уже начинается, и Шики этому несказанно рад. Переключается на неумелых, неловких бойцов, но нет-нет да возвращается глазами к тому мальчишке с серыми глазами. А он и не прекращает смотреть. Поджимая губы, сглатывает и дожидается своей очереди. Шики тоже ждёт. Отчего-то ему хочется посмотреть, как зарвавшегося, должно быть, только-только познающего интернатовские порядки юнца уложат смазливым личиком вниз. Шики надеется, что тогда он тоже будет смотреть на балкон. — Мой командор? — В голосе Казуи проскальзывает беспокойство, но Иль-Рэ просит его помолчать, поднимая руку. Первый помощник подчиняется, даже отступает немного назад, и Шики больше не отвлекается. Кажется, даже мигрень, стальным обручем сдавившая его виски, отступила, уступив место острому интересу. Первая пара учеников кланяется, отступает, уступая место следующим. Потом ещё и ещё. Шики откровенно скучно смотреть на всё это, и он громко хлопает в ладони, прерывая ещё даже не начавшийся поединок. Директор, промакивающий платком вспотевший лоб, замирает, несколько учителей, кучкой столпившихся прямо за ним, опускают глаза, а главный тренер, чьё кейкоги перетянуто чёрным поясом, сглатывает и быстро, словно никто этого не заметит, строго зыркает на своих учеников. — Что-то не так, мой командор? — чересчур взволнованно, нарочно поддразнивая Шики, интересуется его первый помощник, и Иль-Рэ мысленно обещает себе придумать для Казуи поручение, которое заставит его как следует побегать. — Да. Собравшиеся внизу люди опускают взгляды. Все, за исключением одного. Иль-Рэ даже не удивлён. Он ждал этого. — Выдайте им мечи. — Но, мой командор, — начинает было Казуи, и Шики, порядком раздражаясь, взглядом приказывает ему заткнуться. — Я хочу посмотреть на настоящую схватку, а не на танцы с деревянными палками. Неужели среди воспитанников не сыщутся добровольцы? — Его голос разлетается по залу и, кажется, эхом отражается от высоких потолков. Шики ждёт, и спустя минуту под взглядом тренера ладонь поднимает рослый темноволосый парень, которого ещё в начале всего этого балагана Иль-Рэ определил как старшего из всех и, возможно, опытного. Широкоплечий, единственный из всех с жёлтым поясом. Должно быть, именно он и должен был выйти последним в паре с тренером или же не выступить вообще. Тренер спешно подносит ему деревянный меч, но Иль-Рэ поднимает ладонь до того, как дрожащие пальцы сожмутся на рукояти. — С настоящим оружием. — Шики… — отбросив все церемониалы, предупреждающе шипит ему на ухо никак не желающий уняться помощник, но главнокомандующий легко игнорирует это. Раз уж его притащили сюда, заставив тратить время на это убожество, то, по крайней мере, он заставит их сражаться по-настоящему. — Поединок не состоится без противника. Мне самому выбрать? О, Иль-Рэ знает, кого выберет, но даже этого ему не приходится делать. Узкая ладонь сама поднимается, и ссадины на костяшках, кажется, её вовсе не портят. С таким взглядом никакие шрамы не изуродуют мальчишку. Подносят оружие, первый вызвавшийся, не вглядываясь, кланяется и берёт тот меч, что ближе. Второй же думает и, быстро укусив себя за губу, словно решаясь на что-то, поднимает голову. И, дьявол, как же он смотрит. Шики убивал раньше за один только наполненный дерзостью до краёв взгляд. За одно только презрительное выражение на лице. За намёк на презрение. Сейчас же он только выжидательно приподнимает брови. — Вы позволите вашу катану, мой командор? Тут даже Казуи, ехидно закатывающий глаза, не понимающий, ради чего Шики устроил весь этот цирк, перестаёт дышать. Понимает, кажется. А директор интерната и вовсе становится сначала багровым, а после синюшно-бледным. Кажется, его вот-вот хватит инфаркт. Тренер же спешно выдвигается вперёд и, оттеснив плечом мальчишку, грубо отпихнув назад, кланяется и начинает извиняться за дерзость своего ученика. Иль-Рэ же только пожимает плечами и, жестом попросив прекратить поток путаных излияний, снимает оружие с пояса. Он смотрит только в серые глаза. Опасно прищуренные и не собирающиеся сдаваться. Пусть их обладатель и знает наверняка: его выходку не оставят без наказания. — Хочешь? Возьми. Шики замахивается, и лезвие, заключённое в чёрные блестящие ножны, описывает полукруг. Мальчишка перехватывает его на лету, прикидывает баланс, что заставляет Шики удивлённо приподнять бровь, и, не мешкая, высвобождает клинок, отложив саи на подушку, рядом с так и оставшимся лежать поднесённым мечом. Занимают свои места. Кланяются друг другу. — Ставлю своё месячное жалование на темноволосого, — шепчет Казуи, и Шики едва удерживается от ехидного: «Они же ещё дети», — в тон. — Идёт. Они больше не переговариваются, пусть Иль-Рэ и явственно слышит тихое: «Ох, и пожалею же я об этом». Почему-то ему кажется, что сожалеть будут они оба. Наблюдают, и Шики безошибочно узнаёт базовую стойку, принятую вовсе не в айкидо. Мальчишка нарушает правила, но Иль-Рэ не позволит прервать этот поединок. Слишком сильно он хочет увидеть, как дерзость уйдёт из пронзительных светлых глаз, когда к его горлу приставят лезвие. И вдвойне унизительно это будет, учитывая, чей меч сейчас сжимают тонкие пальцы. Шики хочет, чтобы он смотрел на него в этот момент. Хочет так сильно, что его немного ведёт в сторону. Соперники кружат по отведённой площадке, держат дистанцию, примериваются друг к другу, и тот, что ниже, кажется, в два раза тоньше даже, нападает первым. Сталь встречается со сталью, звон растаскивается по всему залу налетевшим эхом, и Шики пристально оценивает всё сразу. Движения, стойки, собранность и то, с какой лёгкостью мальчишка держит лицо. Ни единой эмоции, помимо холодной ненависти, обращённой вовсе не на соперника. Иль-Рэ хватает минуты, чтобы узнать. — Мне нужно личное дело мальчишки. Прямо сейчас. Казуи сухо кивает и, развернувшись на каблуках, скрывается за створками двери, ведущей на их балкон. Должно быть, тоже видит нечто знакомое в острых чертах бледного лица. Его плечи не напряжены, он кажется расслабленным весь, при ударе едва ли качает головой в такт, кажется вовсе не подвижен корпусом. Встречные удары блокирует, легко уходит от них, передвигаясь мелкими шагами. И не дышит в этот момент, Иль-Рэ в этом уверен. Бликующая на свету катана ходит то вправо, то влево, блокируя удары, и пусть физические силы соперников не равны, темноволосый явно уступает в скорости юркому сухому юноше, который, парировав удар, тут же наносит ответный. Шаг, удар, уклонение, поворот… Шики стискивает перила пальцами и почти не моргает. С каждой атакой всё быстрее, лязга стали всё больше… Замах! И тот, что выше, тот, из-за которого Казуи только что продул своё жалование, западает на правую ногу, а его белоснежные штаны окрашиваются красным чуть выше колена. Шики тонко улыбается, наблюдая за тем, как его катана дрожит в сбитых пальцах, а остриё её ходит из стороны в сторону, приставленное к чужому горлу. Шики был прав в одном. Мальчишка смотрит на него. Дрожит весь после короткой схватки и выброса адреналина, едва удерживает лезвие на вытянутой руке и смотрит. Не скрываясь, словно бросая вызов. Иль-Рэ, усмехаясь, хлопает в ладони, и весь зал, оживая, подхватывает, разражаясь аплодисментами. Казуи возвращается так же незаметно, как и исчез. Касаясь плеча главнокомандующего, шепчет что-то тому на ухо, и Шики только сухо кивает, перед тем как спуститься вниз. *** Групповое фото на память, должно быть, займёт лучшее место на пока ещё пустой стене в парадном холле интерната. Вспышек слишком много вокруг, и Шики, со всех сторон окружённый трясущимися вовсе не метафорически детьми, некоторые из которых почти с него самого ростом, прикрыв глаза, ждёт, когда всё уже, наконец, закончится. А ещё ждёт, когда покажется с такой ненавистью взиравший на него снизу-вверх маленький засранец, ловко скрывшийся за те несколько минут, что понадобились главнокомандующему, чтобы спуститься. Иль-Рэ даже думает, что его нарочно убрали с глаз долой, но нет. После очередной, щелчком отпечатавшейся в подсознании вспышки Шики видит его. У самой дальней стены стоит, пальцами прохаживается по рукояти катаны. Осматривает её, касается не зачехлённой режущей кромки и даже не морщится, поранив палец. Должно быть, физически ощущает на себе чужой взгляд и поднимает голову. Смотрящего находит безошибочно. Раздумывает словно, а после, не разрывая зрительного контакта, отталкивается от своей подпорки и идёт вперёд, ловко лавируя между столпившимися, невесть откуда высыпавшими людьми. Держит лезвие так, чтобы никого не ранить, и, добравшись до отложенной на скамье красной подушки, помедлив, зачехляет лезвие, предварительно обтерев его о ткань, избавляя от капель своей крови. Не раздумывая, поворачивается к Иль-Рэ снова и, подняв подбородок, направляется прямо к нему, игнорируя кучку фотографов. Словно не видит никого кроме. Останавливается на расстоянии шага и, бесцеремонно подвинув мальчика лет двенадцати, уцепившись за его плечи, протягивает оружие Шики, возвращая. Без единого слова. Иль-Рэ принимает оружие, хватается за рукоять, но мальчишка, вместо того, чтобы отпустить, вдруг только крепче сжимает пальцы и, вскинувшись, смело встречает взгляд алых, недобро прищуренных глаз. Не выдерживает его и разглядывает воротник на бушлате главнокомандующего. Не выдерживает, но всё-таки набирается смелости негромко, так, чтобы один только Шики во всеобщем гомоне услышал, спросить: — Это не ТА самая? Тёмные брови Иль-Рэ приподнимаются в удивлении, но если бы он не умел подавлять свои эмоции, то никогда бы не забрался столь высоко. Поэтому отвечает лёгкой усмешкой и кивком, прежде чем на себя дёрнуть кистью, возвращая оружие. — Нет, не она. *** — Почему, стоит оставить тебя одного хотя бы на секунду, ты непременно выкинешь что-нибудь? Казуи мечется по просторному кабинету и то и дело ругается себе под нос, отпуская в мою сторону наполненные бешенством взгляды. Откровенно забавляюсь, откидываясь на спинку кресла, и, наконец позволив себе расслабить галстук, закидываю ноги на пустой, без единой требующей срочнейшего рассмотрения бумаги стол. — Напомни-ка, кто крутит шашни с моим младшим братом? Казуи осекается и замирает посреди кабинета, не успев занести ногу для следующего шага. Бледнеет и, даже не пытаясь скрыть нервозность, хватается за пуговицу на своём бушлате. — Я не… Мы не… Да ты же сам знаешь! Закладываю руки за голову и с удовольствием потягиваюсь, разминая спину. Несмотря на поздний час, не чувствую себя выжатым и поэтому, снисходительно поглядывая на своего заместителя, решаю его особо не мучать. — Что Рин таскается за тобой по пятам и пускает слюни? Конечно, знаю. Как и то, что рано или поздно он залезет к тебе в штаны. — А ты что сделаешь? — осторожно спрашивает, подходя поближе, и, кажется, вовсе забывает, с чего именно начался этот занятный разговор. — Как главнокомандующий или Иль-Рэ? — уточняю, посмеиваясь, и, подняв трубку рабочего телефона, коротко распоряжаюсь о двух чашках кофе. — Как старший брат, — мягко поправляет меня друг и располагается на узком сером диване, почти сливающимся с такого же цвета стенами. — Мы говорим о том «поздно», когда эта вертлявая заноза в моей заднице станет совершеннолетней, верно? Казуи кивает и со вздохом, словно сдаваясь, стягивает перчатки с рук и с явным облегчением растирает ладони. — Мне иногда хочется сжечь эту форму, — не то жалуется, не то делится, не важно, всё равно не выходит не согласиться. Иногда даже форменная рубашка давит, не говоря уже об удавке на шее или тяжеленных, отнюдь не в прямом смысле, погонах. — Что, только иногда? Закатывает глаза и собирается было ответить, но не успевает. Осторожный стук в дверь привлекает внимание обоих. Казуи поднимается на ноги, забирает из рук вытянувшегося в струну адьютанта поднос с двумя чашками и, отослав его, подходит к столу. — Чаще, чем иногда. Берёт свой чёрный, помешивает маленькой ложечкой, делает глоток и, глянув на меня исподлобья, жестом фокусника извлекает из-за пазухи тёмную, без единого отличительного знака фляжку. — Я разве не запретил хранение алкоголя на территории резиденции? Согласно кивает и, отвинтив крышку, щедро плещет в обе чашки. — Припоминаю что-то подобное, да. В ёмкостях больше ста пятидесяти граммов. — И? — выжидающе приподняв брови, киваю на фляжку, которую он задумчиво крутит в пальцах. — И здесь сто сорок пять, мой командор. Желаете лично замерить? — Желаю врезать по твоей хитрой морде, — отвечаю в тон и, пригубив получившийся напиток, оцениваю крепость его личного запаса. — Бренди? Кивает, и некоторое время проводим в молчании, наслаждаясь тишиной. — Тебе не стоило оформлять опеку над мальчишкой. А я всё ждал, когда же всё вернётся к первоначальному предмету разговора. Предмету, столкнувшись с которым, только что прибывший из северного региона Казуи буквально ворвётся в мой кабинет. — Почему нет? Ты же не против Рина. — Потому что Рин твой младший брат! Не передёргивай! И Рин, так, к слову, не ненавидит тебя всеми фибрами своей души. А этот парень, Акира, должно быть, спит и видит, как вскроет твою глотку. Неразумно было тащить его сюда. — Я вижу, ты потрудился даже запомнить его имя. — А я вижу, что ты идиот, поддавшийся глупой сентиментальности. Я знаю, кого он тебе напомнил, боже, я даже догадываюсь ПОЧЕМУ, но… — Тебе не кажется, что нужно быть полегче на поворотах? — предупреждаю, задумчиво поглядывая на показавшееся белое дно чашки, и делаю последний глоток. — А тебе не кажется, что это как минимум безрассудно — тащить в укреплённую резиденцию одного из выживших участников эксперимента Премье? Достаточно взрослого для того, чтобы запомнить и возненавидеть тебя. Пропускаю его, без сомнения, убедительную речь мимо ушей и в очередной раз прокручиваю в голове строчки личного дела мальчишки, так кстати подвернувшегося мне в том чёртовом интернате. Мальчишки, взгляд которого был уже знаком мне. И плевать, что у того, другого, цвет глаз был другим. — Это-то и кажется странным, то, что он выжил в той мясорубке. Думал об этом? Первый помощник только разводит руками и сдвигает фуражку на затылок. — И не раз. От лаборатории камня на камне не осталось, а он целёхонек. Без единого шрама на смазливом лице. Хочет сказать ещё что-то, но, открыв рот, замирает. Захлопывает его и открывает снова, но на этот раз как-то уж слишком подозрительно косится. Очень подозрительно. — Скажи мне, что дело не в его мордашке, Шики. Скажи, что выродок здесь не потому, что тебе вдруг захотелось поиграть в ненависть с ещё одним Премье. Изображаю крайнюю степень озадаченности и, потирая указательным пальцем подбородок, поднимаюсь со своего места и, прихватив бушлат, висящий на спинке кресла, собираюсь свалить в свои личные апартаменты. Возможно, сегодня удастся хотя бы относительно выспаться, выпав из этой реальности до утреннего шестичасового построения. — Мой командор? — требовательно спрашивает так и не получивший ответа Казуи, и, обернувшись к нему, ладонью хлопаю его по плечу. — Тебе не стоит беспокоиться ещё и об этом, друг. Покидаем кабинет вместе, и автоматическая система освещения тут же гасит все лампы. Что бы там ни было с этим мальчишкой и, должно быть, более чем занимательной историей его чудесного спасения, я вернусь к этому завтра. Завтра, если, конечно, своенравный поганец не сбежит из отведённой ему просторной комнаты. *** Решаю навестить своего нового подопечного в выдавшийся свободным час и, оставив пиджак в кабинете, прохожу по жилому крылу резиденции, отыскивая нужную комнату. Разумеется, место ему присматривал Казуи, у меня попросту нет времени заниматься такими мелочами лично. Коридор широкий, пол покрыт мраморными плитами, и каждый мой шаг дробится эхом. Мальчишку, Акиру, разместили почти в самом конце коридора, подальше от запасного выхода и укреплённых решётками окон. Что же, улыбаюсь предусмотрительности своего первого помощника и, добравшись до нужной двери, с удивлением обнаруживаю, что она приоткрыта. И достаточно широко для того, чтобы можно было разглядеть нового жильца. Сидит на покрытой пледом кровати, ладонями стискивает свои колени и, низко опустив голову, размышляет о чём-то. О чём-то таком, что заставляет его хмуриться. — Не корчи мордашку. Тебе не идёт. Вскидывается тут же и, отреагировав на мой голос, вскакивает на ноги. Но вовсе не из-за раболепного страха перед главнокомандующим. Глаза становятся холодными, сжимает губы в презрительную тонкую линию и всем своим видом демонстрирует враждебную насторожённость. Молчит, не отводя взгляда, и я прохожу внутрь и аккуратно, нарочно поддразнивая его, прикрываю за собой дверь. Плотно на этот раз, до щелчка замка. — Чего вы хотите? — спрашивает сразу в лоб, не тратя времени на реверансы и уважительные обращения. Зубастый щенок. Щенок, которого так и хочется раздразнить для того, чтобы посмотреть, с какой яростью он бросится атаковать голенище сапога. Всё одно не добраться, чтобы цапнуть выше. — Благодарности. Зрачки мальчишки расширяются, а сам он неосознанно делает шаг назад. Что такое? Уже не такой смелый? Сглатывает, прячет кулаки в карманы широких штанов и собирается с мыслями: — За что? Картинно приподнимаю бровь и, сложив руки на груди, лопатками опираюсь о твёрдый дверной косяк. Всем своим видом показываю, что не собираюсь подходить ближе. Пока не собираюсь. — Разве не я забрал тебя из интерната? Дал возможность получить хорошее образование? Научиться обращаться с оружием? И, возможно, начать свою карьеру в армии не с чистки чужих сапог. Этого мало? Словно ни одному моему слову не веря, фыркает и отворачивается к огромному, как и во всей резиденции, окну. Рассматривает дотягивающиеся до решётки ветки облетевшего клёна и находится с ответом раньше, чем я думал. — И за что же всё это? Из жалости? Или потому что… — Оборачивается всё же, снова смотрит прямо в глаза, и я не могу не признать вызов, который так и плещется в стальных радужках, просто восхитительным. — Потому что даже Иль-Рэ присущи человеческие чувства? — Это какие? — любопытствую, а он, выдёргивая пальцы правой из кармана, едва не рвёт его и суетливо, неловко отводит от глаз упавшую на лицо чёлку. Нервничает. — Сожаление? Или вины? — выделяет последнее слово, приподнимая брови, и вижу, как у него дрожит подбородок. Не от подступающих слёз, вовсе нет. От ненависти. И это куда лучше, чем мог себе представить. — Ни того, ни другого, Акира. И никогда не было. Хочешь знать, почему ты здесь? Настоящую причину? Тупится, на этот раз взглядом изучает выбившуюся с одного из краёв матраца простыню. Молчит некоторое время, а после, зыркнув исподлобья, кивает. — Подойди, — подзываю его жестом руки, но остаётся на месте, неуклюже замерев посреди своего нового жилища. — Ну же, я не съем тебя. Недоверчиво косится, но делает шаг вперёд. Недостаточно. — Ближе. Послушно переставляет ноги и останавливается напротив. Даже не касаясь, чувствую, как его потряхивает, словно в лихорадке бьёт. Медленно, словно пытаюсь коснуться беспризорной подозрительной дворняги, тянусь к его лицу правой рукой и, убедившись, что не вцепится в ладонь, пальцами сжимаю его подбородок. Поднимает голову так, чтобы смотреть прямо на моё лицо, и кажется безропотно покорным, если бы не этот его взгляд, от которого у меня явственно подскакивает пульс. Ощущение кажется давно забытым, похороненным под обломками прошлого, но, черти задерите, каким же острым. И сладким вместе с тем одновременно. Словно возвращает на десять лет назад. В ныне засыпанную не одной тонной земли лабораторию. — Вы обещали сказать, — напоминает, и упрямо выдыхает. Так будто силиться достать меня своим дыханием. — Твои глаза напомнили мне кое-кого. Кое-кого из прошлого. Кивает, словно и сам прекрасно зная ответ. Проходится языком по пересохшим губам и звенящим от напряжения шёпотом проговаривает, приподнявшись на носки. Так, чтобы казаться чуть выше, пусть ему до меня ещё больше, чем полголовы. Пусть его потряхивает так, что, гляди, вот-вот свалится на задницу. — Кое-кого, кого ты убил. Это словно повисает между нами в воздухе. Делает его горячим и густым. Искрящим от ненависти, которую он даже не пытается скрыть. Расслабленно улыбаюсь в ответ и поглаживаю его щеку большим пальцем. — Ты даже представить себе не можешь, скольких я убил. Склоняюсь к нему, чтобы ни единой эмоции, мелькнувшей на побледневшем лице не упустить, и он, как зачарованный, тоже взгляда не сводит. Словно загипнотизированная змеёй мышка тонет в моих зрачках. — До или после «ЭНЕД»? Мягко улыбаюсь в ответ, и пальцы, удерживающие его подбородок, скатываются ниже, сжимаются на тонкой бледной шее с бешено пульсирующей жилкой. Не сжимаю, удерживаю лишь, с удовольствием наблюдая за тем, как расширяются его зрачки, а подрагивающие губы размыкаются, пусть и молчит. — И как же ты выжил? Я был уверен, что не оставил ни одного выродка. Ни одного искалеченного мутациями и экспериментами. Мысленно бродя по коридорам памяти, возвращаюсь в тот самый день и словно наяву вижу обагрённые свежей кровью коридоры снова. Распахнутые двери комнат. Выломанные решётки на окнах. Рассечённые от плеча до пояса, всё ещё конвульсивно подрагивающие тела. Смаргиваю наваждение и смотрю прямо перед собой. На взъерошенного вчерашнего подростка, черт лица которого не могу вспомнить. Десятки, если не сотни других, но не его. Где же ты пряталась, мышка? — «Ни одного»? — Его тонкие брови приподнимаются, и вдруг взгляд серых глаз перемещается вниз. Чертит по моей переносице и стекает ниже. — А как же вы, мой командор? Хмыкаю, показывая, что оценил осведомлённость мальчишки, и легонько отталкиваю его. Отступаю от косяка и, прежде чем покинуть его комнату, останавливаюсь для того, чтобы посмотреть на него ещё раз. — Премье много для тебя значил? Кивает и, всё такой же упрямый, не может удержаться от колкой дерзости: — Больше, чем вы когда-либо сможете. Остаюсь более чем удовлетворён его ответом. Что же, посмотрим, насколько ты поддаёшься дрессировке, щенок.