***
Быть нянькой брату — это тоже было ее обязанностью. И если раньше, пока Тошия мало, что понимал, она могла заняться своими делами, то теперь брат все рассказывал маме по приходе. Что делали, что читали, о чем говорили. Тсуна лишь хмурилась, когда брат, в виду детской простоты или все-таки специально, рассказывал матери абсолютно все. Впрочем, сестре он тоже все рассказывал — о том, как он с мамой ел мороженное, пока они ждали Тсуну с занятий по гимнастике, или как он веселился с друзьями, пока сестра и мама творили очередную икебану или распивали чаи с домохозяйками всего района, обсуждающими в основном чьи-то плохие манеры. И чем старше становился Тоши, тем больше подробностей он озвучивал. Тсуна привыкла жить по правилам, но с неизменной постоянностью нарушала теперь только одно из них — она завидовала. Но уже этого хватило бы для матери с лихвой, если бы вдруг та узнала. Но Тсуна ничего не говорила даже единственной девочке, с которой ей изредка разрешали играть. Звали ее подругу Курокова Хана, она была тихой, воспитанной и любила книги, и это было решающим фактором. С шумной вертихвосткой, Нана бы не разрешила даже пройтись до магазина, не то, что поиграть в куклы. Что было ценного в Хане, так это то, что кукол она не любила, а фарфоровые монстры в комнате Тсуны вызывали в ней отвращение, поэтому им разрешено было выходить на улицу. Они гуляли по парку, качались на качелях и даже один раз покопались со всей детворой в песочнице, испачкав подолы платьев и белые носочки. Именно в тот день Тсуна узнала, что ее мать жестока. А еще, что ей, и только ей, не позволено быть как все. Мама Ханы лишь посмеялась, завидев далеких от идеала девочек, и предложила снять носочки и попить чай с пирожными, а Савада Нана недовольно поджала губы, схватила дочь за плечо и увела из гостей, даже не дав толком попрощаться. С того дня Тсуна не видела Хану больше месяца. А когда встретила, девочка уже сидела за партой с другой подружкой и делала вид, что она с Тсуной и вовсе незнакома. Теперь стало понятно, что и дружба не для неё. Тсунаеши переодела платье и уставилась на свое отражение. В зеркале отразилась худая девочка, с бледной, будто прозрачной кожей. Слегка вздернутый носик придавал лицу необычности, а разрез глаз выдавали в ней не японскую кровь. Японки в ней вообще было мало, что мать, что отец были полукровками, и это сильно отразилось на их детях. Даже волосы стали больше походить на цвет волос отца. Не светлые, но уже и не такие рыжие как в детстве, и уж точно очень далекие от правильного черного цвета. Тсуна знала о том, что Нана была разочарована не азиатской внешностью дочери, может, именно поэтому пыталась привить в ней чисто японские традиции, чтобы они компенсировали ее внешность. — Тсунаеши! — Иду, мама, — последним штрихом Тсуна поправила одну выбившуюся прядку волос. — Я же сказала, что мне надо в магазин! — Да, мама, — покорность в голосе и последний взгляд на своё отражение. Глаза в глаза: неестественно яркие, но словно с застывшим в смоле пламенем. Будто это и не глаза вовсе, а стекляшки необычного цвета. — Скоро, — неестественно тихо прошептала Тсуна, выходя из комнаты, — Совсем скоро. И интуиция согласным звоночком подтвердила ее мысли.***
Отец приехал неожиданно, как всегда, не оповещая родных. И только Тсуна ждала его с самого утра. Емитсу зашел в дом, громко топая тяжелыми ботинками и размахивая кожаной курткой. Оранжевые штаны и белая майка выглядели новыми, чистыми и выглаженными. Кем бы отец ни пытался притвориться — он скорее придет голым, чем грязным. — Нана! Дети! Я дома! Тсунаеши ждала только этих слов, выбегая наружу из-под лестницы, где скрывалась от матери вот уже сорок минут, читая позаимствованный у брата томик детской манги, в котором и слов то почти не было. Но буквально в полуметре от отца, она вспомнила все лекции о неправильном поведении в отношении мужчин, даже если этот мужчина твой отец. Тсуна резко остановилась, с отчаянием заламывая руки и кусая губу, а затем поклонилась отцу. Поклон Сэйкайрэй с идеально выверенным углом в 45 градусов. Емитсу все действо стоял как вкопанный. Вот дочь так радостно к нему бежит, вот тормозит, на лице отражается гамма отчаяния, и как конец осторожный поклон и абсолютно непроницаемое, ничего не выражающее лицо-маска, со взглядом в пустоту. Девочка в секунду потускнела и стала словно черно-белой. Савада-старший скрипнул зубами, сжимая кулаки. Он моментально догадался откуда его дочь набралась таких «хороших манер». — Нана! Японская ты сучка! Что ты сделала с моими детьми?! И где Тоши?! На крики сын так и не появился, а дочь и вовсе попыталась слиться со стеной. Не такого приема он ждал спустя столько времени отсутствия. Глава семейства швырнул свою куртку куда-то на пол и, не снимая ботинок, двинулся в сторону кухни. Тсуна пару раз моргнула и кинулась за ним, абсолютно не понимая, что так разозлило вечно веселого отца и почему он так сильно кричит на маму. — Емитсу? — Нана выскочила из кухни, спешно снимая фартук и вытирая руки, — Ты приехал? Почему не позвонил? — Ты… — мужчина переводил взгляд с жены на дочь и обратно. Из нутра у него вырвалось рычание, — Тсу-чан, иди в свою комнату. Я скоро приду. Емитсу попытался улыбнуться дочери, но опять натолкнулся на непроницаемый взгляд абсолютно пустых глаз. Из груди вырывается то ли стон, то ли свист отчаяния. — Тсунаеши, иди в свою комнату, — Нана напряженно кивнула дочери, пытаясь понять, что в той так разозлило мужа. Скорее всего девчонка с порога началась жаловаться. Что за бесполезное создание. Взгляд матери не предвещал для Тсуны ничего хорошего. — Ты должен был предупредить, что приедешь. Или у тебя времени не было позвонить? Ты надолго? Нана любила своего мужа, насколько вообще можно назвать любовью брак с богатым человеком, который годами пропадает в абсолютно неизвестном направлении. — Не заговаривай мне зубы, Нана! — Савада-старший схватил жену за локоть, силой затаскивая ее в кухню. Дверь за ними с грохотом захлопнулась, — Что ты сделала с Тсуной? Почему она так… стремно смотрит? Что у вас тут произошло? Емитсу передергивает от воспоминания о взгляде дочери. Один взгляд ее глаз буквально выворачивал нутро наизнанку. Он уже встречался не с таким, но похожим. Очень похожий взгляд был у тех, кто побывал в застенках лаборатории Эстранео, которую полгода назад уничтожили общими силами Вонголы, Варии и Кавалоне. Лабораторий этой поганой семейки было по всему миру как грязи, и от того, что уничтожили одну, лучше в принципе никому не стало, ну разве что спасённым детям. Где искать остальные лаборатории, было не ясно, но ни он, ни его босс не теряли надежду, что однажды сотрут эту грязь даже по меркам мафии. Одно воспоминание об этом раза в три усилило злость мужчины, но сейчас нужно было подумать о Тсуне и о том, что с этим делать. — О чем ты, Емитсу? С ней все в порядке. Если девчонка уже успела тебе что-то наговорить, то она просто преувеличивает. — В порядке? — мужчина снова не сдержал рычания. — Она похожа на зомби! — Ты преувеличиваешь, дорогой, — Нана попыталась улыбнуться, стараясь успокоить мужа. Ее рука прошлась по его предплечью, слегка царапая аккуратными, коротко подстриженными ноготками. Его жена вся была такой аккуратной и правильной. Ничего лишнего, именно поэтому он и влюбился когда-то без памяти, а теперь пожинает плоды. Любовь оказалась не такой уж нужной вещью, а жена уже который год бесит до невозможности. — Я преуменьшаю, — Емитсу отодвинул руку жены, — Где Тоширо? — Он… — Нана закусила губу, понимая, что сейчас ее накроет очередная волна гнева, — Он заболел. — Опять?! — Емитсу оттолкнул Нану и прямо в ботинках помчался на второй этаж, к детям. Прав был отец, когда говорил, что мать для наследников нужно выбирать более внимательно. Красота и кроткий характер это только вершина айсберга. Да и Нана с годами подрастеряла даже то, чем когда-то привлекла еще молодого Емитсу. Красива да, но характер просто кошмар. От послушания и кроткости там не осталось ровным счетом ничего. А что самое неприятное, она и детям пытается привить тот же самый бред вдолбленный в ее не далёкую головку с самого детства. Кажется, ему следует бывать дома чаще. — Черт! — Емитсу, не выдержав напряга, со всей силы проломил стену. От чего спешащая за ним жена поспешила вернуться в кухню. Мужчина влетел в комнату сына, мгновенно находя глазами Тоширо и Тсуну. Девочка осторожно помогала брату пить с помощью соломинки, на тумбочке рядом с кроватью лежал градусник и аптечка. — Папочка! — прохрипел мальчик, подпрыгивая на месте. Тоширо маленький солнечный лучик. Избалованный до невозможности, но именно таким должен быть ребенок: милым, немного эгоистичным, любящим объятия, и несущим восторженный бред при встрече с любимым отцом. Замечательный ребенок… Если не вспоминать о том, что все должно быть наоборот. — Тсу-тян, какая у Тоши температура? — Емитсу присел на кровать к сыну и потрогал его лоб, а потом и вовсе позволил мальчику переползти к нему на колени. Горячий… Сын напрягал своей болезненностью, дочь пугала своим поведением… Жену хотелось придушить, но и свою вину он отрицать не мог. — 38,5, — со знанием дела ответила девочка, наклеивая на лоб брата охлаждающий компресс. Емитсу приметил и ловкость маленьких пальчиков, и знание дела, с которым его дочь проводила лечебные процедуры для брата. — Папочка, — Тоши обнял отца худенькими ручками. Наконец, скинув ботинки, Емитсу удобней устроился на кровати, обнимая одной рукой сидящего у него на коленях сына, а другой притянул к ним Тсуну, утыкаясь носом в ее макушку, — Тсуна говорила, что ты приедешь. — Ну, вот я и дома, мои маленькие зайки. Как же ты опять умудрился заболеть, Тоши? — Я гулял/ Ковырялся в луже, — одновременно ответили Тоширо и Тсуна. — Ты завидуешь! — закричал мальчик, — Мама тебя не пускает гулять! А меня пускает! — Поэтому ты болеешь, а я нет, — со всей серьезностью припечатала Тсуна, устраиваясь поудобней рядом с отцом. Емитсу слушал пререкания детей. Тоши еще говорит картаво и короткими предложениями, иногда говоря о себе в третьем лице, голос Тсуны наоборот слишком четок, рассудителен и серьезен для ребенка, который только пошёл в школу. Нана пару раз к ним заглядывала, но под недовольным взглядом мужа уходила, не сказав ни слова. Мужчина же купается во внимании детей, их голосах и смехе сына. Он лишь отметил, что Тсуна проявляет безумно мало эмоций. Не кричит, не возмущается, не смеется, почти не говорит… Полная противоположность Тоширо. Емитсу прекрасно понимает, что так быть не должно, но он решает разобраться с этим позже. Они заканчивают общаться только тогда, когда Тоши начинает сонно тереть глазки и засыпает. Отец… Отец… Папа… Тсунаеши не может удержаться и отвечает на объятия, вжимается лицом в крепкие мышцы груди, мнет в пальцах идеальную белую майку, и в какой-то момент даже не удерживает радостного вздоха. Но это, пожалуй, все что она себе позволяет, не вмешиваясь в болтовню брата, ничего не спрашивая и ничего не прося. Ей достаточно и того, что есть. Отец приехал, а значит теперь все будет по-другому. А хорошо или плохо — об этом она подумает позже. Тсуна позволяет себе легкую улыбку, когда они остаются наедине и только пока отец несет ее на руках, а она обнимает его за шею тоненькими ручками. Улыбка, которую никто не увидит. Мужчина что-то рассказывает девочке и та, абсолютно не вслушиваясь, довольно мычит в ответ, не разрывая объятий. Она старается не замечать, как ее мама недовольно поджимает губы. Емитсу наоборот примечает все, решая про себя, что разговор с женой, которая явно что-то в своей жизни попутала, еще не закончен. И он не уедет, пока не впихнет в голову женщине правильные ориентиры по воспитанию его детей.***
После обеда Нана отправляет Тсуну в ее комнату, хотя сейчас по расписанию у них занятия каллиграфией. Писать красиво девочке не нравится, так как раз за разом приходится повторять одно и то же. Учить что-то сверх того, что необходимо для чтения современных книг, Тсуне тоже не хочется, но ее мама упорно твердит об обратном, впихивая в нее знания. Внезапно отмененные занятия девочку радуют: у нее появилась пару лишних часов почитать интересные книги, а не истории из жизни великих женщин Японии, большая половина которых принцессы и жены бывших сегунов, до которых ей как до луны. Приезд главы семьи вносит свои коррективы и в другие аспекты жизнь Наны и двух детей. Тоширо очень быстро идет на поправку — отец уже к вечеру привел незнакомого мужчину доктора и тот буквально одним уколом убрал почти все симптомы болезни. Тоширо все еще обиженный на укол, все же радовался возможности поиграть с отцом. Тсуна общаться не любила, из игр уже выросла, но с удовольствие купалась во внимании Емитсу. Радовалась каждому его вопросу и хоть временному, но все же существенному сокращению своего расписания. С легкой руки мужчины, на этой неделе она пропустила два кружка икебаны и один раз не пошла на обучение чайной церемонии. Вот уже неделю она не занимается каллиграфией и не помогает матери на кухне, отец не сваливает на нее брата каждые пять минут и не просит помочь уложить его спать. Он не приводит ее в субботу в школу маленьких леди при средней школе Мидори, а ведет вместе с братом в парк аттракционов. Единственное, что Савада-старший одобряет в занятиях дочери — это гимнастика. Он с удовольствием смотрит, как она прыгает то с мячом, то с лентой, и восторженно хлопает в ладоши каждые десять секунд, заставляя сидящего рядом Тоши, да и саму Тсуну заливаться краской стыда. Но девочка счастлива — никто еще не был так счастлив ее успехам. Она рада, что отец, наконец, приехал, пусть и прекрасно понимает, что это не продлится долго.***
За две недели дома Емитсу устал так, как никогда не уставал на работе. Он вынужден ругается с женой по поводу каждого занятия, которыми еще неделю назад была загружена их дочь, они ругаются из-за вседозволенности Тоширо, ругаются даже по поводу разрешенной детям еды и программ по телевизору. Единственное время, когда Нану можно лишить всего ее недовольства — это в спальне. Хоть что-то та все еще делает идеально. — Тсуна… — Мы не будем обсуждать детей в спальне, — пресекает мужчина. — Ты вообще ничего обсуждать не хочешь! Что тебя не устраивает?! Меня воспитывали так, моего брата воспитывали так! — Твой брат теперь кормит червей, а твои родители с удовольствием выдали тебя замуж за меня. О, да! Нашим детям есть куда стремиться, — Емитсу быстро натягивает штаны, — Нана, пойми ты, наконец, наши дети должны быть лучше нас! Чтобы выжить! Или ты забыла чем я занимаюсь? — Я помню…, - Нана с силой сжала одеяло. Её бесило, что любая фраза мужа заставляла срываться её, снося годами висевшие замки. — Видимо ты меня поняла как-то не так. Дело даже не в Тсуне, а в нашем сыне. Тоширо мой преемник, а ты его воспитываешь так будто он пуп мира. — Так что же ты сам не займешься его воспитанием? — А ты мне позволяешь это делать?! — Емитсу окончательно оделся и вышел из спальни громко хлопнув дверью. В гостиной, несмотря на поздний час, сидела Тсунаеши и что-то писала в полумраке. — Тебе не стоило напоминать маме про ее брата, — только тихо произнесла Тсуна. — Подслушивала? — Емитсу сел рядом с дочерью и попытался посмотреть, что та делает, но без настойчивости. — Нет… Сон приснился… Ты скоро уедешь. — Я в отпуске на два месяца, так что нет. — Нет, ты уедешь через неделю. Сразу после моего дня рождения. — Тсуна… — Емитсу хотел спросить что та увидела, но задал абсолютно другой вопрос, — Тебе сложно видеть будущее? Рука девочки замерла, ручка провела неаккуратную линию по бумаге. — Когда как, — Тсуна продолжила что-то черкать на листе, — Про чужих почти легко. Тяжелее знать свое будущее и будущее брата. — А про меня? — Емитсу хотел спросить про будущее сына и дочери, но удержался, прекрасно понимая, что Тсунаеши скорее всего не ответит. — Твое будущее… стабильное. Ты не умрешь своей смертью, но и не сделаешь этого в ближайшее время, — «не раньше, чем умрем я и брат» Тсуна решила не говорить, — Это стабильно. Всегда есть вероятность изменений. Повернул не туда, сделал то, что обычно не делаешь, но в большинстве случаев это не приводит к совсем уж большим изменениям. Просто есть критические точки, которые человек либо преодолевает, либо нет. — Но изменения все же бывают? — Да, — Тсуна кивнула и даже слегка улыбнулась, — Наша соседка все еще жива несмотря на то, что у нее появилась красная машина. Емитсу нервно сглотнул, понимая про какую соседку идет речь. — Почему ее судьба изменилась? — Хм… сложно сказать, — Тсуна задумалась, — А… Она подобрала котенка? — Из-за такой мелочи она осталась жива? — Это не мелочь. Мелочь — это когда ты проснулся на пять минут раньше, вышел из дома на минуту раньше, и подошел к своей остановке раньше на 30 секунд и успел на тот автобус, на который не всегда успеваешь. — Ясно… А почему я не должен был напоминать твоей матери про ее брата? — Потому что завтра мама решит тебе отомстить и позвонит бабушке, — Тсуна вздохнула: свою единственную бабушку она не любила настолько, насколько можно не любить ухудшенную версию матери, — Чтобы не ругаться в очередной раз ты позвонишь знакомому… И вот через неделю тебе придется уехать. Емитсу пристально смотрел на дочь, но та вернулась к осторожным штрихам на бумаге, случайную помарку она уже превратила в цветок, а сейчас осторожно выводила рисунок кролика в цветах. Ему до безумия хотелось спросить еще что-нибудь. Понять как Тсуна держит в голове столько информации, выяснить предел ее силы, но он лишь молчал, думая о том, как теперь уехать от детей так, чтобы не потерять ни одного, ни второго. Тсуна расстроена и одновременно счастлива. Счастлива потому что скоро она уедет из этого дома. Расстроена, потому что собственными руками отбирает у себя те «пять минут», которые могут изменить ее судьбу. Ее день рождения прошел без проблем, даже бабушка с дедушкой, которым мать все-таки позвонила, приехать не успели. Отец впервые подарил ей что-то отличное от куклы. Тсуна была просто в восторге от графического планшета, который успешно помогал ей расслабиться и успокоить внутренний огонь. Также отец на заднем дворе дома показал ей что такое пламя и как его брать под контроль. — Ты много тратишь на предсказания и интуицию, но видимо я у тебя как катализатор, поэтому тебе так сложно успокоиться последнее время. Тсуна хотела бы поправить отца, что дело то в общем не в нем, а в ее стремлении показать, что ее нельзя оставлять в Японии. Дело в нетерпении. Но она молчит и слушает. — У Тоши такого нет, — в голосе отца горечь в перемешку со смирением, — Прости, Тсу… — За что? — За то, что ты старшая. — Это плохо? — Ты девочка, — коротко поясняет Емитсу, — Но я что-нибудь придумаю, обещаю! Ты просто поищи среди своих вероятностей, будущее, где ты счастливо становишься женой какого-нибудь очень сильного и доброго красавчика. А папа все сделает, чтобы это исполнилось. Тсуна все-таки умеет смеяться. Такая вероятность у нее и правда есть. Но она не будет Савадой Тсунаеши, если пойдет по ней.***
Емицу злится, он недоволен. Оставляя жену и детей он не думал, что, вернувшись, окажется в таком дурдоме. Утихомирить жену, успокоить сына, попробовать понять дочь. Это поистине самый адский отпуск, который у него был за всю жизнь. Пламя Тсуны легко поддается тренировкам, но если бы она не тратила силы на просмотры будущего других людей, то взорвалась бы как переполненный шарик. Слишком много пламени для такого маленького, совсем юного тела. Чуть меньше растраты и она будет угрозой не только для самой себя, но и для окружающих. В его сыне пламени чуть меньше, что впрочем всегда фиксируется во вторых-третьих по счету детях. Это не критично для его будущего, наоборот дает больше шансов на стабильную взрослую жизнь. Пламя будет увеличиваться с ростом тела, укрепляя мышцы и кости и расти пропорционально. Емитсу мог бы похвастаться, что вытянул счастливую соломинку: оба его ребенка могут вырасти сильными и талантливыми. Но эта соломинка какая-то бракованная. В Тсуне сила извратилась до невозможности, превратив в ходячий шар гадалки, для Тоши все еще хуже. Его сын слаб физически настолько, что при том приросте силы, что сейчас фиксируется, к одиннадцати годам он просто превратится в изрядно прожаренный овощ. И что самое ужасное никаким спортом Тоши заниматься не хочет, даже зарядку делает спустя рукава. Емитсу хотелось вырвать себе глаза, лишь бы не видеть такого сына, ему хотелось выть и проклинать жену, которая извратила все воспитание их детей. Она делала до хрена поблажек Тоши и ни на секунду не ослабляла поводок Тсуны. И попытки доказать, что все должно быть наоборот, не давали результатов. Стоит ему уехать, и она затянет поводок на Тсуне еще больше, а их сын так и будет получать все, что захочет, превращаясь в еще более никчемное существо. Никчемное существо с огромной, не меньше, чем у сестры силой — да попади он в руки к любой амбициозной твари и все станет слишком отвратно. Доводов разума мужа Нана слышать не хотела. — Пресвятая Дева Мария, — Емитсу возвел глаза к небу, — я не спрашиваю у тебя, за какие грехи ты послала мне такое испытание, ибо знаю за какие. Но подай хоть какой-нибудь знак, как мне спасти моих детей. — Папа, кто такая Мария? — Тсуна стояла на веранде за спиной отца и тоже глядела в небо. — Она живет в облаках? — Ну… Думаю, да, — Емитсу не знал, что ответить. Он хоть и был католиком, но весьма опосредованным. Это только в фильмах мафия ходит замаливать грехи в церкви, и строит соборы на грязные деньги. У них в Вонголе верующими были только новички, все остальные молились на дона Тимотео. — А она красива, эта Мария? — Тсуна стояла и переминалась с одной ножки, обутой в красивые туфельки, на другую. Хоть в чем-то Нана оказалась полезной — его дочь явно вырастет красавицей. Ее взгляд переместился с неба на отца и легкая улыбка тронула искусанные губы. Тсуна явно чего-то от него ждала, так говорила интуиция. Она же говорила, что дать это дочери все же следует. У Емитсу не было силы предвидения, но был опыт. Понять чего хочет Тсуна было совсем не сложно. Виски заломило, челюсть сжалась до скрежета. — Да… Красивая… Тсуна… Слова никак не хотели складываться в предложения, но девочка смиренно ждала, смотря своим странным взглядом на отца, отбирая у того выбор. — Ты уверена? — В чем отец? — Тсуне, как три дня исполнилось восемь, но с этого момента с нее слетело все детское поведение. И вот его дочь смотрит на него, но видит только варианты будущего и в этих вариантах: он забирает ее в Италию. Осталось лишь пересилить себя и произнести слова, которые подсказывает интуиция. — Хочешь увидеть Италию? Только для этого тебе придется поехать с папой. — Да. - У Тсунаеши сбивается дыхание, но она упорно выдавливают слова, - С удовольствием, папочка. Емитсу дергается от вида более заметной и более тяжелой улыбки дочери. Он сделал все так, как она хотела, но на душе от этого поганей, чем после любого убийства. Мужчина не спрашивает, понимает ли Тсуна чего захотела, видит ли последствия своего выбора. Да это и не нужно, в нем тоже кровь Вонголы Примо, а еще он знает свою дочь.