Кровавые шрамы

Мерриль прикусывает кончик языка и клянет себя всеми словами, какие приходят ей на ум; от одной мысли, что неутолимое любопытство привело ее от стоянки клана к Диким Землям Коркари и едва не погубило, становится стыдно до дрожи. Мерриль будто наяву слышит голос Маретари: ну сколько можно бродить повсюду, словно неразумный ребенок? Хасинды на удивление приветливы, хоть, пожалуй, и немного забавны: Мерриль уже потеряла счет тому, сколько раз они разглядывали ее уши с изумлением людей, впервые увидевших дракона на красочной иллюстрации. Ей почти смешно, но она прячет улыбку и разрешает удивительно храбрым детям потрогать заостренные кончики, а пока никто не смотрит, украдкой потирает повязку на боку и чуть морщится от боли: еще бы немного, и рога того жуткого зверя — интересно, кто это был? на оленя совсем не было похоже — пропороли бы ее насквозь, и она умерла бы от потери крови. А тут повезло — отделалась почти царапинами. Хвала Митал-Защитнице, что хасиндские охотники бродили неподалеку и решили выходить ее: Мерриль со стыдом думает, что клан Сабре мог бы и не помочь случайно забредшему к ним шемлену — а уж если разведчиком был бы Тамлен, ни один круглоухий не покинул бы лес. — Ты долийка? — спрашивает вдруг один из мужчин грубым гортанным голосом: в отличие от многих других, он выговаривает слова правильно, почти без акцента. Мерриль кивает, и он чуть улыбается. — Это хорошо. Помнишь богов. Помнишь легенды. — Далеко не все, — отзывается она, чуть отпивая из своего стакана: суровая женщина-лекарка, едва Мерриль очнулась и смогла двигаться хоть немного, всунула питье из трав в ее руки, не желая слушать ни благодарностей, ни возражений; от кислоты сводит язык, но эльфийка послушно пьет — ей не пристало пренебрегать помощью. — Да, — кивает ее собеседник, с тяжелым вздохом опускаясь на скамью рядом с ней. — Не все. Мы тоже забываем. — Но ведь у вас есть дом, — возражает она неуверенно. — Как можно что-то забыть, если у вас есть свой край? — Куда легче, чем кажется, — он криво улыбается, и Мерриль вдруг замечает на его щеке шрам от чьих-то когтей, который раньше казался ей лишь игрой теней. Спину чуть колет холодом: то ли от слабого сквозняка, то ли от мысли о том, кто мог оставить подобные раны и как можно было выжить с ними, если поблизости нет ни одного мага-лекаря. — Что такое, долийка? — Ничего, — она поспешно делает еще глоток, пытаясь выиграть немного времени, тушуясь под насмешливым и слишком понимающим взглядом. — Просто задумалась. Охота ведь не была удачной? Вы даже не притащили тушу того зверя, пришлось нести меня. — Это не имеет значения, — он тяжело вздыхает. — Мы до этого собрали то, за чем шли. Молчание неуютное, жаркое и душное. Мерриль пьет отвар мелкими глотками; боль в боку не проходит совсем, но становится менее острой — впервые за последние пару часов она может свободно двигать левой рукой, не вздрагивая каждый раз, как ее движение становится слишком неловким и резким. Хасинд не спешит уходить, а остальные не спешат смотреть в темный угол, который она себе отыскала, и замечать пропажу товарища. — Ты вряд ли слышала легенду о туманном бродяге, — говорит он внезапно. — Но у нас ее хорошо помнят. Хочешь послушать? — Угу. — Когда-то давно могущественная ведьма по имени Флемет… — хасинд осекается. — Ты ведь ее знаешь? — Долийцы называют ее Аша’Беланнар, — кивает Мерриль. — Женщина многих лет. — Хорошее имя, — он хмыкает. — Но в те времена ее вряд ли можно было так назвать. Она была молода и могущественна, и у нее были дочери, которых она создавала из украденных драконьих яиц. Они повели армию хасиндов в бой, призывая им на помощь созданий столь страшных, что о них боялись и упоминать. Долгое время Флемет вела нас к победе, и хасинды забыли вкус поражений и страха; сила пьянила наш народ сильнее, чем что-либо — и однажды один из вождей тяжко оскорбил Флемет. Мерриль тихо ахает. Хасинд жутко улыбается: — Именно. Ведьма рассвирепела и заявила, что теперь хасинды остаются в одиночестве, потому что она со своим потомством возвращается в Дикие Земли, и что любой, кто решит отыскать ее, умрет мучительной смертью. Конечно, прежде всего к ней отправили того вождя, который навлек на хасиндов гнев Флемет — и он безропотно отправился на поиски. Он шел день, два, неделю, но вокруг него лишь воздвигался густой лес с туманом таким плотным, что он не видел собственных рук. Над его головой сплетались ветви деревьев, заслоняя солнце и оставляя его в полумраке наедине со всеми ужасами, на которые горазда темнота. Он шел и шел, бредя в полусне и надеясь на то, что Флемет будет милостива к нему и позволит вернуть победу своему народу, расплатившись жизнью за тяжкое преступление. — И он нашел ее? — выдыхает Мерриль. — Не совсем. Его нашла одна из дочерей Флемет — самая юная и самая добрая, если вообще могут быть добры существа, созданные из неродившихся драконов. Она отыскала его случайно, почти замерзшим, почти отравленным ядом мха под его ногами, и выходила, используя свою магию — но ничего не сказала об этом матери. Тем временем хасинды теряли все больше и больше земель. Среди их бывших братьев, которые стали звать себя аламарри, отыскался воин по имени Кормак, который повел свой народ против хасиндов, вынуждая их отступать или погибать в битвах. Дочь Флемет знала об этом и, когда раненый вождь очнулся, рассказала ему все, что видела. Он был растерян и напуган, потому настоял на том, чтобы она отвела его к своей матери. Юная ведьма, полюбившая вождя всем сердцем, пыталась отговорить его, но не сумела — он был крепок в своих обещаниях народу. Они предстали перед Флемет, и вождь попросил ее простить его и забрать его жизнь в расплату за жизнь других. — И что? — спрашивает Мерриль нетерпеливо, когда хасинд умолкает. Он смеется: — Хороший слушатель мне сегодня попался. В нашем племени эту сказку знают все, так что рассказывать нет смысла — только перевру все. — Мне точно можно ее услышать? — спохватывается Мерриль. — Нет никаких запретов ваших Хранителей или законов народа? — Не о таких вещах обычно стоит беспокоиться, — хмыкает хасинд. — Чем больше людей знают эти легенды, тем больше их сила, и тем больше надежда, что они не затеряются где-то в глуши. Тебе так не кажется? — Думаю, так и есть, — говорит она, допивая совсем остывший отвар. — Так вы и потеряли большую часть историй, верно? Ты это хотел сказать? Хасинд улыбается. Мерриль чудится что-то знакомое в этой улыбке, но она молчит, и он продолжает свой рассказ: — Флемет была в бешенстве оттого, что дочь предала ее и позволила ее обидчику появится в их убежище. Она сказала, что вождь оскорбил ее уже дважды и что своей кровью ему не смыть эти обиды. Вождь спросил, чего же она хочет. Флемет ответила, и сказанное ею было настолько ужасно, что ее дочь кинулась на колени и взмолилась о милости для своего возлюбленного — но мать только посмеялась над ней. Вождь был бледен, но спокоен и сказал, что принимает условия, которые ставит ему Флемет — но просит ее быть милосердной к своей дочери. В ответ на это Флемет рассмеялась вновь и мановением руки обратила свою непокорную дочь в пепел, который заключила в фонарь. Она протянула его вождю и сказала, что теперь он обречен скитаться по темным болотам в туманах, и только наивное дитя нерожденного дракона будет освещать ему путь. Она сказала, что раз в год его будут искать хасинды — преследовать, словно дикого зверя — и тогда бывший вождь будет видеть всех: и живых, и мертвых, стремящихся найти его и вонзить в его тело свои сгнившие пальцы. Но если его найдет кто-то живой, он должен будет искать мертвого, с которым этот живой хочет поговорить. Такова расплата, сказала Флемет. — И вы пойдете искать вождя сегодня? — спрашивает Мерриль неуверенно. — Его действительно кто-то видел? — Да, мы пойдем искать его, — хасинд тяжело поднимается. — Но тебе нет смысла идти с нами — вряд ли за твоей спиной есть мертвецы, с которыми тебе хочется поговорить. Жди, исцеляйся, и ты сможешь вернуться к своему клану через пару дней. — Спасибо, — она улыбается, представив себе лица Махариэль и Тамлена, когда она расскажет им эту историю. Возможно, за эту историю даже Хранительница простит ее. Мерриль чувствует, как в ее душе расцветает теплый солнечный огонь, и гадает, как же долго она сможет сохранять это чувство. Впереди — долгая дорога, Тамлен, Маретари, недосягаемая, непостижимая Эльнае. А еще впереди — целая жизнь. *** Мерриль все кажется: если обернется, то увидит позади смерть. Смерть будет равнодушна, с ледяными руками и пустым взглядом, похожая на Махариэль; на Махариэль, изуродованную скверной, но все еще хранящую отголоски былой красоты, перед которой смирял язвительный норов даже Тамлен, обычно не скупившийся на яд и ехидство. «И где же Тамлен теперь?», думает Мерриль, сжимая кулаки и сглатывая горечь, поднимающуюся со дна души бессмысленным и ненужным гневом: где теперь Тамлен, лучший охотник клана, слепо влюбленный в Эльнае и принесший ей смерть? Она многое могла бы сказать ему, встретив вновь, и в этот раз не пыталась бы смягчить слова или избежать разговора — но душа Тамлена успела уйти вместе с Фалон’Дином в места по ту сторону Завесы и обрести покой. Мерриль уверена: обернется — и увидит смерть, ощутит на лице ее дыхание, сможет увидеть сотни сменяющихся лиц в переливах зеркальной маски; среди них не будет Тамлена, но слишком легко будет отыскать Махариэль. Тамлен наверняка умер быстро — пусть никто и не знает, что произошло с другой стороны элувиана, Мерриль знает о скверне и порождениях тьмы достаточно, чтобы быть почти убежденной — а вот Эльнае мучилась долго, крича и сгнивая заживо, рыдая остатками слез и выплевывая воду, которой ее пытались напоить. Хранительница Маретари ждала неделю прежде чем приказать оборвать ее страдания. Махариэль не досталось и похорон согласно традиции: скверна могла заразить земли или уничтожить клан Сабре — труп Эльнае сожгли и развеяли по ветру, прочитав над прахом молитву Диртамену. Мерриль молчала — да и что она могла сказать? Теперь, пройдя через семь лет отчуждения, через смерть и страх, колотящийся в горле в те минуты, когда они с Хоуком и Фенрисом бежали через весь город, отбиваясь от магов и храмовников, убивая что правых, что виноватых, Мерриль решает, что ей пора отдавать давние долги. Она давным-давно посадила росток на пустой могиле Эльнае, а после сумела разбить элувиан и оставить себе лишь осколок — на память о жертвах и страдании — однако теперь очередь за другими мертвецами, что столпились за ее спиной, ожидая своего часа. Мерриль кажется, что стоит ей обернуться, и она увидит холодные рыбьи глаза призраков, пытавшихся убить ее в глубине Расколотой Горы. Мерриль не оборачивается. Она перешагивает грань, отделяющую безжизненные после Пятого Мора границы Ферелдена и земли хасиндов, неуверенно и неловко, словно спотыкаясь. Под ее ногами нет ни четкой линии, очерченного круга — просто в какой-то момент скверна перестает вспузыриваться черными кляксами и сменяется замершим инеем на редкой рыжевато-бурой траве. Она осторожно осматривается, разыскивая алые отметки на деревьях, побитых недавней бурей: кажется, именно так в Диких Землях Коркари хасинды оставляют знаки своего присутствия? Ей неизвестно, как именно она встретит хоть одного из них, как убедит в том, что не питает враждебных намерений — но позади слишком много холода и теней, чтобы она согласилась вернуться. Мерриль крепче сжимает посох и прощупывает им дорогу: кажется, иногда в Диких Землях попадаются коварные невидимые болота, в которых легко утонуть, не заметив трясины. Стрела вонзается совсем рядом. Мерриль возводит барьер, почти не осознавая этого, вглядываясь в окружающий ее лес в поисках врага. Но знакомый смех, который она в последний раз слышала так давно, что это кажется сном, заставляет ее растеряться — как и тогда. — Неужели снова, долийка? — хасинд появляется, будто бы соткавшись из невесомого тумана. — Решила послушать еще историй? — Мое имя Мерриль, — говорит она, встречая его взгляд. — И я больше не долийка. — Интересно, — говорит он. — Ну и зачем ты здесь? Лес будто вслушивается в их звенящие слова; Мерриль он напоминает Бресилиан: настороженный, внимательный, готовый убивать и уничтожать, если понадобится. Она спешит соткать заклинание — и спешит ответить: — Мне нужно найти кое-кого.