Кровавые шрамы

Такое ведь уже было — давным-давно, словно в другой жизни; там клан Сабре тепло улыбается ей, пряча в глазах настороженность и недоверие, а Эльнае Махариэль осторожно касается только что нанесенного на лицо Мерриль валласлина и отмахивается от Тамлена, ворчащего, что выдвигаться надо сейчас, а то не успеют проверить силки до темноты. Такое уже было — Маретари смотрит на нее почти с жалостью, почти с материнским состраданием; Мерриль мотает головой и не поднимает взгляда, пока Хранительница мягко и осторожно, как умеет только она одна и то только в том случае, если и вправду хочет, говорит, что лучшая охотница клана похожа на стрелу в полете — несгибаемую и смертельно опасную тем, кого заденет. Мерриль хочет сказать, что Эльнае, в конце концов, не ядовита, но подступающие к глазам слезы заставляют молчать и сжимать зубы сильнее и сильнее, до боли, пока не покажется, что еще немного, и они раскрошатся. Такое уже было — но Мерриль все равно смотрит на Фенриса, тут же отводя глаза, когда он, наконец, отвлекается от Изабеллы. Стоит повернуть голову — и она увидит мудрый, понимающий взгляд Хоука, прекрасного, замечательного Хоука, который улыбнется и скажет что-то мягко-утешающее, что обязательно ранит ее сильнее, чем если бы он над ней посмеялся. Поэтому Мерриль не поворачивает головы. Фенрис и Изабелла вместе выглядят… странно. Слишком они оба необычные, даже непонятно, как могут уживаться. С другой стороны, с Изабеллой Фенрис хотя бы разговаривает, а не бросает мрачное «ведьма» как приговор. Это уже кое-что, верно ведь? Мерриль кажется, что она отколупывает ранку на коленке — сейчас больно, потом будет еще больнее, но все-таки просто прекратить ковырять она не может, нужно, чтобы потекла кровь, и ее надо было смывать водой, шипя всякий раз, как попадает в ранку. — Не хочешь сыграть, Маргаритка? — спрашивает Варрик, перемешивая колоду. Она качает головой: — Нет, спасибо. Я позову Изабеллу, она вряд ли пропустит. — Это уж точно, — замечает Хоук. Мерриль натянуто улыбается, по-прежнему не осмеливаясь встретиться с ним взглядом. Даже с Варриком проще: если он и догадывается о чем-то, он никогда не покажет этого ни жестом, ни словом. Хоук не умеет так — наверное, в этом и есть его очарование, та причина, по которой Изабелла улыбается ему так часто, как бы невзначай намекая на всегда свободное место на будущем корабле. У стойки все косятся на ее лицо так, словно доподлинно знают, кому посвящен валласлин и отчего она выбрала именно такой — от этого становится неловко и жарко, словно она стоит у самого очага и вдыхает его огненный дух. Или, наоборот, выдыхает, словно дракон. — Варрик решил играть, — говорит она. Изабелла оборачивается, не выпуская из рук кружку. В ее улыбке — все солнце Ривейна, и Мерриль чувствует себя гнилой поганкой на этом блистательном фоне. Она знает, что в голову ей лезет всякая чушь — но просто так перестать думать не может. — Я подумала, может, ты хочешь… — Конечно, котенок! — Изабелла допивает залпом. Корф смотрит на нее с уважением. — Так вот, — говорит она никому конкретно. — Если бы ты там был, ты смог бы просто взять и достать эту штуку у него из живота. Никаких проблем, никакого корма рыбам. — И это все, ради чего была рассказана эта история? — ехидно интересуется Фенрис, рассматривая дно собственной кружки. — Да, — Изабелла усмехается и тянет Мерриль обратно к столу. — Пойдем, раз уж наш очаровательный Варрик решил присоединиться к игре. Может, к рассвету у меня в руках будет драгоценная Бьянка. — Высоко метишь, Ривейни, — смеется он. — Можешь надеяться выиграть Хоуков меч. — Хрен вам, а не меч, — отзывается тот ворчливо. — Боюсь даже представить, что Изабелла может с ним сделать. Мне потом нужно будет много воды, а Недремлющее Море пока никто не ухитрился упрятать в бочку. — Вода для того, чтобы все отмыть? — смеется Изабелла. — Или ты попытаешься утопиться? — Оставлю это на твое усмотрение. Мерриль смеется вместе со всеми, но на душе у нее неспокойно, и она косится назад, туда, где Фенрис равнодушно рассматривает стойку. Когда он не хмурится, он выглядит как-то по-особенному, думает она, едва ли не дружелюбным, если о Фенрисе вообще можно сказать нечто в таком роде. Скорее уж рыба начнет улыбаться. Или кунари. Кунари тоже не очень-то любят улыбаться. — Так что у тебя есть, Изабелла? — Хоук иронично прищуривает глаза, картинным жестом выкладывая карты на стол. — Кроме того, что на тебе. Такое и задаром не нужно. Изабелла отвечает что-то — кажется, как и обычно, двусмысленное и игривое — пока Мерриль следует ногтем по линиям дерева стола и размышляет. Шум вокруг становится отдаленным рокотом волн, словно они опять на Рваном Берегу, а над головой — мириады звезд. Так куда спокойнее, можно обдумать все, что захочется. Один из первых уроков Маретари: найди собственное тайное место и уходи туда в моменты, когда не можешь собраться иначе. Если Эльнае была стрелой, думает Мерриль, то кто тогда Фенрис? Меч? Может, копье? В любом случае, он должен быть чем-то особенным, чем-то уникальным. Она подбирает сравнения, как вдруг вспоминает огненный дождь, обрушившийся на Расколотую Гору, послушный воле тонких пальцев Бетани. По коже бежит странный холод: ей вспоминается, как Фенрис кидается в бой, ломает кости и кропит землю кровью, неважно, своей или чужой. Это уже было когда-то, думает Мерриль с тоской — неловкость и печаль, растерянность и желание погреться в этих лучах подольше, но были ли живые люди и эльфы живыми, если бы не натыкались повторно на изученные до узла на веревках ловушки? Это дурацкая идея, думает она, уходя со своего Рваного Берега, прощаясь со звездами над головой. По меньшей мере странная затея — соваться под дождь из пылающих глыб. Но она все-таки оборачивается и, натыкаясь на настороженный взгляд Фенриса, тепло улыбается ему.