Кровавые шрамы

Снег выпал ночью. Мерриль в те минуты стояла на пороге своей лачуги и наблюдала за тем, как он кружится в воздухе, укрывая эльфинаж, словно покрывало из шерсти галл — и вспоминала мертвые глаза, сотни, тысячи мертвых глаз, являвшихся ей так часто, что она уже начала различать их. Где-то среди бесчисленных укоризненных и неприязненных взглядов наверняка был и синий хоуковский, может, даже где-то совсем близко от затянутых бельмами скверны глаз Махариэль — но Мерриль была почти рада, что не может узнать его. Во всяком случае, пока. Спираль не вьется бесконечно, если не превратить ее в круг — а такого она не желала. (Не это было ее выбором) Снег падал мягко и неслышно, будто ступая мягкими невесомыми лапами; изредка Мерриль вздрагивала от резких порывов холодного ветра, но не возвращалась в дом: она хотела смотреть. Хотела запомнить эту ночь навсегда, чтобы однажды вернуться в тихую ласковую темноту, усыпанную звездным светом и сверкающим снегом, который уже к следующему вечеру станет грязью под босыми ногами уличных мальчишек, приплясывающих на месте от холода. Раньше она не видела снега. Раньше она мечтала об этом, воображая, как ловила бы снежинки и лепила фигуры, втыкая в них веточки и палые листья — но теперь сбывшаяся мечта горчила на языке отваром эльфийского корня и полынью. Мерриль казалось, что наутро от Киркволла не останется ничего, кроме погребального савана, а ей не хотелось больше видеть смерть и чувствовать ее дыхание на своем затылке. (Не смей открывать глаз] Она тяжело вздохнула, кутаясь в покрывало. Переступила с одной ноги на другую в попытке сохранить иллюзорное тепло, зная, что это не принесет никакой пользы: она не знала, как чувствуют себя другие, но ей все казалось, что холод успел сковать самые ее кости; порой Мерриль тянуло проверить, потечет ли кровь, если она надрежет ладонь арулин! хольмом — или останется в венах мелкой ледяной крошкой? Такие мысли она гнала от себя тем яростнее, чем навязчивее они становились — и гадала, является ли это частью выбора, частью *знания*, которое она предпочла счастливому неведению? [Ослепнуть — тоже решение] Снег — первый и последний — выпал ночью, и в эти минуты Мерриль наблюдала за ним, не отводя глаз и слушая мягкий шепот в своей голове — шепот, который, как ей казалось, она сумела заточить в разбитом элувиане. Шепот, который она надеялась не услышать больше никогда. *** Изабелла присвистнула, когда утром вышла из «Висельника» — и сразу же поежилась от непривычно цепкого мороза, пробирающегося под тунику. До того, как увидеть все это белое, сверкающее — и холодное — великолепие, она подумывала заглянуть к Андерсу и, может, уломать его повторить «ту штуку с электричеством», но ей мигом расхотелось идти аж до Клоаки и вздрагивать от каждого порыва ветра, напоминавшего ферелденский — будто беженцы протащили его с собой вместе с многочисленными блохами через все Недремлющее Море. Она тяжело вздохнула при мысли о волнах, разбивающихся о дерево корабля, о морской пене и ласковой воде — и прислонилась к косяку, почти забыв про холод. А потом поняла, что не может оторвать глаз. Снег она видела до того лишь однажды, в Ферелдене, и он был грязным, затоптанным, похожим на дерьмовый эль — да и обстановка не располагала рассматривать хлябь под ногами дольше, чем нужно для того, чтобы не рухнуть в эту жижу: в Денериме сидел тейрн, гоняющийся за Серыми Стражами ретивее, чем за контрабандистами, а на Денерим наступал Архидемон. Тот снег, заметавший все вокруг и навязчиво лезший в глаза, не казался красивым, не внушал ощущения приближающегося чуда — а от этого, который ферелденцы назвали бы не иначе как мелкой изморозью, Изабелла не могла так быстро отвернуться; и, может, именно поэтому пиратское чутье, вытаскивавшее ее едва ли не изо всех передряг в жизни, зашептало Изабелле, что нужно лишь еще чуть-чуть подождать — и произойдет что-то хорошее. Может, реликвия отыщется? Реликвия… Изабелла будто бы наяву ощутила тиснение и тяжесть этой проклятой книги в своих руках — так, словно держала ее совсем недавно — и досадливо поморщилась: давняя неудача и память об обломках корабля до сих пор не давали покоя. Но снег… успокаивал. Неприятное спокойствие, что-то сродни забытью, которое накатывает в те минуты, когда кровь бежит из тебя полноводным ручьем. Она все-таки не удержалась от соблазна сделать несколько шагов по тонкому снегу, хрустящему под ее ногами — а потом еще и еще, отдаваясь целиком этому приятному звуку, ломая нетронутое снежное покрывало отпечатками сапог. Было в этом что-то по-детски приятное — наверное, как ловить жуков в яркой зеленой траве или стеречь бабочек в надежде поймать еще хотя бы одну. Изабелла в детстве ловила разве что кошельки у зазевавшихся прохожих и всякие сверкающие мелочи, на которые ее тянуло, как сороку — но у Луиса было достаточно книг и много вина, чтобы развлекать ее поначалу, а шестнадцатилетней Найши было приятно читать идиллические поэмы, чтобы потом всласть похихикать над ними. Интересно, а ловила ли бабочек Мерриль? Изабелла задумчиво наклонила голову, сделала еще несколько шагов по направлению к Клоаке — надо идти, пока не замерзла и не застудила себе все, что можно — а затем вдруг развернулась и почти побежала обратно по своим же следам, чтобы у самого порога столкнуться с Хоуком. *** Варрик, будь он сентиментальным наземником из тех, что похваляются перед каждым встречным своей родословной от воинской или знатной касты, подумал бы, что где-то далеко от него занесенный снегом Орзаммар сейчас зарылся в глубь земли, ближе к горячей лаве и раскаленным камням. Однако Варрик, проснувшись, первым делом подумал о том, какие проблемы может доставить ему выпавший едва ли не вопреки всем законам логики снег в Киркволле: если так пойдет и дальше, можно будет ставить крест на босоногих мальчишках, передающих мелкие поручения: по сугробам согласится бегать только сумасшедший, которого потом придется искать по углам, чтобы убедиться в том, что он мертв, а не сбежал куда подальше. Варрик смотрел на снег — и видел проблемы, целый ворох проблем. Варрик смотрел на снег и думал — что же не так с этим местом? Мало ему тех туч над Костяной Ямой, которые могли бы снести те хлипкие временные постройки, что рабочие возвели после нашествия драконов, к демонам и, может, затопить ее полностью. Варрик, если подумать, не особо жаловался бы на такой исход: в конце концов, там он был всего два раза, и оба раза их маленькой группе, состоящей из Хоука, Изабеллы и его самого, приходилось на плечах утаскивать с поля боя за каким-то демоном полезшего в гущу сражения Андерса. Потом его отпаивали, перевязывали, следили, чтобы не сильно ворочался во сне — но он все равно отпихивал всех, кто лез, и дышал так надрывно, что казалось, еще чуть-чуть — и поминай как звали. Но дождя все не было — только тучи, только выматывающее ожидание. Варрик сам не понимал, почему так ждет этого шторма, почему его так раздражает этот внезапно выпавший снег — и почему всякий раз в такие моменты на него нападает странная апатия. Впрочем, Изабелла, кажется, чувствовала себя точно так же, а изредка навещавший их со своими странными вопросами Хоук радости не добавлял. «Все хорошо?» «Вы не видели никого здесь?» «Ром такой же, как обычно?» Варрик уж думал, что Хоук тронулся головой — да и немудрено, Киркволл то еще местечко — но в последнее время начал задумываться и, кажется, кое-что понимать. Кажется, он даже начал вспоминать что-то далекое и нездешнее, похожее на полузабытый кошмар — и, что более важное, похожее на правду во всей ее неприглядности и жестокости. Варрик смотрел на снег — и не видел его. И, когда одетый по-походному Хоук пришел в «Висельник», комкая в руках исписанный лист бумаги, Варрик уже ждал его с Бьянкой в руках. Хоук улыбнулся с облегчением, впервые за все то время, что приходил — и пошутил тоже впервые, привычно отбив ехидную реплику Изабеллы, стряхивавшей с сапог капли подтаявшего снега: снега слегка неправильного, слегка ненастоящего, каким его мог бы вообразить человек, никогда не видевший сугробов и морозных узоров на стекле.