Кровавые шрамы

Когда все вернулось на круги своя, и семилетний туго завязанный узел конфликтов Киркволла оказался перерублен на части сияющим ало-лириумным мечом Мередит, внезапно оказалось, что идти ей некуда. Клан Сабре мертв, элувиан разбит на неровные осколки, один из которых она носит на шее, Хоук исчез одной из ночей, наполненных криком и дымом, спасаясь от тех, кто обязательно пришел бы в город за ответами. Точнее, была Изабелла, на корабль к которой она могла бы попроситься, была Авелин, которая — может, поворчав — помогла бы ей найти свое место в Киркволле; только Мерриль не хотелось никуда. С уходом Хоука мир будто бы поблек, выцвел, как чернила в старых книгах. Она знала: было бы эгоистично просить его снова связать всю их команду самим собой, стать алой нитью, скрепившей их в одно целое — но не могла не мечтать о том, что Хоук однажды вернется. Об этом мечтала не только она: странная женщина, Кассандра, долго допрашивала ее, с сомнением косясь на чуть протекающую крышу в углу, на сваленные как попало книги, которые надо бы вернуть Варрику — и в каждом выговоренном с акцентом слове сквозило неприкрытое желание: пусть Хоук придет вновь, пусть снова вытащит всех из пропасти в последнюю секунду, пусть… Нет, поняла тогда Мерриль. Лучше пусть не возвращается. Пусть останется собой: усталым и разбитым, но не сломанным, не потухшим навсегда. Сломленный Хоук — слишком страшно даже представлять. — Так или иначе, Хоук — еще не все, — произнесла Кассандра, уходя. Мерриль подумала, что это, наверное, шемленская традиция: говорить что-то важное, стоя на пороге. — Магам сейчас опасно бродить, не скрываясь. Я бы советовала затаиться, если вы не хотите, конечно, присоединиться к этой войне. После разговора с Кассандрой Мерриль все же остается в Киркволле ненадолго — в конце концов, слишком свежи раны, слишком много тонких, но острых, как когти порождений тьмы, связей, которые она не хочет обрывать — но когда от ее желания что-то зависело? Единственное, что остается — попытаться после семи лет, похожих на сон, открыть глаза и принять жизнь без Хоука, Варрика, Изабеллы, Авелин и других: обрывать цепи, которыми сковал ее этот город, тяжело, но еще тяжелее продолжать тащить их на себе из последних сил в надежде, что вскоре все станет так, как раньше, когда железо казалось мягче и легче пуха. Эльфинаж не провожает ее; несколько месяцев Мерриль помогала ему восстанавливать разрушенное, немного лечила, варила отвары для подхвативших заразу по слякотной, топкой зиме — но теперь эльфинаж боится ее, боится магии, которая пляшет на ее пальцах отголосками молний. Мерриль находит это слишком уж печальным: и долийцы, и городские эльфы боятся ее по одной и той же причине — и это ли не подтверждение единства Народа?.. Мысль отдает горечью, словно эль. Такой же горечью несколько месяцев спустя отдают слова бывших Первых Чародеев и магов Круга: во временном лагере, который они обустроили как могли, не смолкают споры. Мерриль не вмешивается, наблюдает из-под капюшона: вряд ли в ней узнают «ту долийку Хоука», но быть настороже не помешает. Среди этих магов она чувствует себя почти неуместно: они пережили многое, знают вещи, о которых она и не догадывается, а весь ее опыт тут становится бесполезным. Какое кому дело до того, как правильно использовать магию крови, как сражаться с вартерралом так, чтобы его острые когти не разорвали тебя на куски? Из могил ее памяти поднимаются знакомые мертвецы — не слишком ли большая цена за куски стекла, не жалеешь ли ты, правильно ли ты поступала — и Мерриль привычно отводит взгляд, сдерживая боль и гнев. Затем — чтобы отвлечь боль от одной раны, разбередив другую — она думает о Хоуке с неумолчной тревогой, не оставляющей ее с тех самых пор, как она видела его в последний раз — как он там, может, мерзнет, может, его мучают старые раны — и в этот момент небо трещит по швам. *** Он собирает небо по кусочкам, как детали головоломки, пристраивая каждый на свое место грубыми серыми руками кунари с сотней мозолей от тетивы и самую малость чересчур коротко подрезанными ногтями. Он бы сломал их, если бы не стриг так, вдруг понимает Мерриль, и это странным образом кажется ей близким. Возможно, дело в том, что Вестник Андрасте — слишком громкий титул, и один его звук похож на налетевшую бурю: пригнись, пока тебя не захватило в водоворот силы и ярости, пока мелкие ветви и камни не выкололи тебе глаза и не разбили нос. Глаза у Вестника серые-серые, как те самые камни. Мерриль борется с желанием пощупать нос. — Ты не одержима, — произносит он, и она медленно качает головой: такого голоса она себе и не представляла. Она ожидала звонкого, могучего, властного — и получает беззвучные вспышки грома вдалеке, получает голос сродни тому, что возникает в голове, когда читаешь. Он спокоен и равнодушен, он безличен и принимает любую форму. Слышать такой у кого-то реального… немного жутко. — Тогда ты можешь отправиться с нами. Помощь мага в этих землях может быть неоценима. Мерриль жалко улыбается: позади нее в нескольких часах пути остался мертвый лагерь, выжженная магами и демонами земля. Помощь мага и вправду может быть неоценима, если голоса в его снах не превратились в вопли демонов наяву… А с появлением Бреши нет покоя даже днем. — Постарайтесь держаться позади, — произносит Кассандра, рассматривая ее с легким прищуром и щелкая своим акцентом. Взгляд у нее такой, будто бы и не она когда-то давно допрашивала «Хоукову долийку» — а впрочем, какая из нее Хоукова, если его нет рядом, и она представления не имеет, где он и что с ним? — В этих местах опасно. Мерриль послушно кивает. Адаар, напоминающий ростом смотровую башню, уходит вперед, высоко неся увенчанную рогами голову — и ей ни капельки не страшно, потому что он слишком чужой. Ей отчего-то кажется — протянет руку, и ладонь легко пройдет сквозь наведенный морок. Впрочем, все они кажутся ей нереальными — даже Варрик, отряхивающий пыль с рукавов и любовно поглаживающий Бьянку. И почему-то ей истово хочется, чтобы так оставалось и дальше — потому что ей страшно подумать о том дне, когда придется выбирать между живым Хоуком и Адааром, который может точно так же ожить и превратиться из иллюзии и титула в плоть и кровь. В ее жизни было много и того, и другого.