Кровавые шрамы

— Я бы правда хотел помочь, — произнес тогда Инквизитор. Мерриль помнит, (скорее всего, помнит) что не отрывала взгляда от уцепившегося за подоконник ворона Лелианы и не могла перестать размышлять — не маг ли она, вдруг она умеет говорить с птицами; если бы это было так, Варрик, наверное, мог бы написать об этом хорошую книгу. Впрочем, вряд ли Лелиана бы позволила. — Может быть, — сказала она, спохватившись, когда пауза слишком затянулась. Даже смотреть на Инквизитора было тяжело: узорчатый валласлин Силейз, привыкшие к луку руки; Мерриль хотелось плакать от одной мысли, что Хоука у нее забрал долиец. — Но не думаю, что вы можете помочь чем-то еще. — Понимаю, — сказал он. Мерриль тогда почувствовала прилив глухого раздражения: ни черта он не понимал, только строил из себя спасителя мира, только вот прежде чем об Инквизиторе, всегда говорили о Метке. Лавеллан давно стал только необходимым приложением к собственному дару… В отличие от Хоука. «Прекрати», подумала она. «Он, скорее всего, правда сожалеет». Но Хоук сейчас был где-то в Тени, возможно, мертвый, и никакое сожаление долийца, клан которого не могли вспомнить, потому что взгляды всегда были прикованы к изумрудной Метке на его руке, ничего не меняло. Боль Мерриль, отдающаяся нытьем в старых шрамах, тоже ничего не могла изменить. — Мы выдвигаемся послезавтра утром, — сказал Инквизитор на прощание. — Мы рады тому, что вы решили присоединиться. Помощь мага никогда не будет лишней. Она тогда не ответила — (не ответила ли?) Слова отдавали призрачным пеплом других, бесчисленных благодарностей, которые новорожденная Инквизиция должна была когда-то раздавать направо и налево, чтобы не потерять немногочисленных сторонников. Мерриль отчего-то показалось, что Инквизитор уже и не помнит иных слов, кроме заученных, вбитых, возможно, указаниями мягкой Жозефины и непреклонной Лелианы — точно так же, как когда-то в него вбивали азы охоты. В любом случае, это было не ее дело. Ее делом оставался Хоук — и как бы ее ни убеждали, Мерриль не собиралась оставлять демонам Тени даже его трупа. *** — Превращаться в дракона! — хихикает Флемет, совсем непохожая на ту величественную женщину, какой Мерриль видела ее на Расколотой Горе, кажется, вечность назад. Ее хриплый, каркающий смех кажется безумным — так бы мог смеяться одержимый, так бы мог хохотать Бартранд, если бы хоть на миг перестал бормотать про лириумный идол. — Разведи пошире руки и покажи зубы — и будет тебе дракон. — Нет, — говорит Мерриль тихо, невольно прижимая ладонь к шее. Голос изменяет ей все чаще — кажется, Дагна в Скайхолде говорила, что красный лириум в первую очередь прорастает в горле и на груди. — Мне нужно другое. Морриган говорила… — Другое, — говорит Флемет. Глаза ее все еще смеются — не над Мерриль, над чем-то еще, куда более забавным; она поднимается на ноги и бесцеремонно хватает ее за руку, вдавливает красные кристаллы под бинтом глубже в кожу. Мерриль от боли дергается, заходится в беззвучном крике и почти падает на колени, но держат ее слишком крепко. — Так-так. Значит, силу врага превращаем в свою? И что, молчат призраки? Мерриль не понимает, что она хочет сказать, но не смогла бы ответить, даже если бы хотела; впрочем, непохоже, что Аша“Беланнар ждет ответа. Она кривится и отворачивается, вытирая пальцы о драную ветошь: — Работы много, девочка. Сосчитаешь три луны — и, может, еще и выйдет что-то. Перед глазами Мерриль все плывет. Она хочет сказать, что сейчас она не увидит не то что луны, но даже деревьев около хижины; и вместо вкуса слез во рту она ощущает привкус крови. *** Она приняла решение — но от этого не было никакого толка. Мерриль помнила боль, которая обрушилась на нее вместе с присутствием красного лириума — демоны загнали их в угол, готовились добить, швыряли осколки им в лица. Кассандра прикрывала всех щитом, уже больше похожим на решето, Инквизитор посылал стрелы одну за другой, но это мало помогало. Мерриль помнила себя рядом с ядовито-алым кристаллом — всю в крови, без капли силы, почти готовую принять последний удар от лап демона; почти — если бы не имя, въевшееся в ее плоть и кровь, имя, подобное заклинанию, которое вытащит ее из любой пропасти. Хоук. Хоук. Хоук не умрет. Тогда она решилась, даже не надеясь на то, что последствия заставят долго себя ждать — и вот он прорастал: медленно, по крупице, но прорастал — и от этого было никуда не деться. Варрик в первые дни молчал, пока она перевязывала сочащиеся алыми кристаллами раны — пока лириум был мелким и хрупким, Мерриль отламывала кусочки и отбрасывала их в сторону, накладывая бинты поверх тех кристаллов, которые из кожи было уже не вырвать. Она ловила на себе спокойные взгляды Инквизитора, цепко держащего рукоять кинжала, и не позволяла себе останавливаться, даже когда тело прошивала боль — Разрывов было много, и возле каждого она могла найти умирающего Хоука. Отдых был пыткой: Мерриль казалось, среди потрескивания костра и негромких разговоров она слышит неумолимый скрежет, с каким красный лириум прорастает в ее теле, отхватывая кусок за куском. Она была долийкой и привыкла к бесконечному шуму ночного леса — но этот казался совсем иным. Или она уже была другой. Инквизитор не настаивал на ее возвращении в Скайхолд — возможно, полагал, что она умрет где-то по пути, захлебнется кровью или, еще хуже, услышит приказы Корифея и нападет на отряд, который успеет прикончить ее до того, как она сможет навредить по-настоящему. Сердце Мерриль заныло от страха, когда она подумала, сколько Разрывов они обошли — и о том, то Хоука не было нигде, и скоро она потеряет последний шанс найти его. Мерриль ушла, предупредив только Варрика. В этот раз она надеялась только на чудо. И на легенды о драконах, сражавшихся со скверной. *** Первое перевоплощение кажется первым колдовством в ее жизни. Мерриль неловко перебирает конечностями, которых отчего-то слишком много, спотыкается о собственный хвост и летит на спину — алые шипы врезаются во влажную землю, оставляют неровные, смазанные выемки. Хриплый хохот Флемет заглушает навязчивую до зубного скрежета песню лириума. Хохот Флемет вливается в сводящую с ума песню неба. Она предупреждала, верно, но Мерриль выстояла — есть цель и есть надежда, а значит, средства не имеют значения. — Еще раз, девочка. Еще раз. Мерриль кажется, что за насмешливым «девочка» таится вовсе не ее имя. Но она не спрашивает: нет ни времени, ни сил слушать новые плетения слов. *** И не ее вина, что слова всегда находят ее, прохладным ветром проходят по зудящим болью кристаллам. — Так неправильно, — говорит Шепот, и воспоминания кружатся листопадом. Земля не должна быть такой желтой, а небо не должно быть таким синим — но и алого лириума быть не должно, как и не должно быть Разрывов. — Ты его не найдешь. Не смотри на лица, они похожи. Свет разный. *** — Не видела я тех, кто выстаивал пред ней, — роняет Морриган, когда Мерриль спрашивает у нее, где она может отыскать Флемет. Придворная ведьма беззастенчиво осматривает бинты, под которым Мерриль прячет свои ужас и боль. — Мать моя сильна — и сумасбродной может быть. Но силами владеет, верно. — Я должна ее найти, — говорит Мерриль. Слова звучат почти бессмысленно: она устала повторять, горло уже исцарапано до мелких ранок. Пить горячее она перестала несколько дней назад. — Тобой воспользоваться она может. Хоть и не вижу, что тебе терять. — У меня есть то, что я должна сделать. Если ты… вы можете помочь… — Могу, — Морриган ухмыляется, щурит желтые глаза, доставшиеся от матери. На мгновение Мерриль кажется, что сейчас ее черты расплывутся и застынут лицом Аша“Беланнар. — Скажу тебе я, где искать. Но, если не вернешься, не держи обиды. *** Полет — искусство. Мерриль едва не разбивается, но потом ветер подхватывает ее под искалеченные крылья и несет вверх — и впервые за долгое время она забывается и забывает единственное имя, которое держит ее над краем пропасти. Это ее главная ошибка. Она приземляется неудачно, катится кувырком, сбрасывая обличье на ходу, и в голове бьется лишь одна мысль: какого цвета были глаза Хоука? Паника медленно нарастает, когда она в ужасе кричит, глядя на свои ладони и только потом вспоминает, что именно так они и должны выглядеть — пальцы и кожа, не шипы и когти. Флемет наблюдает за ней безо всякой улыбки. Мерриль поднимается на дрожащие ноги и вновь обращается драконом, чувствуя, как перемалываются кости и рвутся сухожилия — боль обычно отрезвляет, возвращает хоть какое-то подобие почвы под ногами. Только вот теперь она должна отказаться от нее — и Мерриль отрывается от земли, стискивая зубы. *** Мерриль не разбирает лиц. Теперь она приносит Флемет новых, тех, что находит около Разрывов, раз за разом. Ведьма хмыкает и качает головой. *** Возможно, это конец. Красный лириум — это сила грязная, порочная, куда хуже, чем все то, что Фенрис и Андерс думали о магии крови, куда опаснее, чем все малефикарские ритуалы. Лица сливаются воедино, память становится ветошью — совсем недавно Мерриль принесла в лапах еще одного: он отчего-то бился и брыкался, пока она не запустила в него когти поглубже; Флемет покачала головой и сказала, что это вовсе не Хоук. В отличие от ее крови, лириум живой — и он бьется и пульсирует в такт бесконечной песне. Мерриль тошнит от одного ритма. Ее рвет желчью и кровью, она лежит на сухой земле Диких Земель Коркари, кажущейся в сиянии заката кирпично-желтой, (такой земля быть не должна) — и в голове ее бьется только одно, не искалеченное, истинное и верное. Хоук. Красный лириум отнимает много, а дает мало — но даже той толики силы, за которую приходится дорого платить, Мерриль хватает, чтобы изменять свое тело, отращивать крылья и менять кожу на жесткую чешую. Силы дракона хватает, чтобы лириум рос хоть немного медленнее, неуловимой, призрачной песни неба — чтобы заглушать в себе другую, алую песнь. И чтобы заглушать Шепот. — Осталось немного, лишь продержаться, — говорит он. — Ты помнишь, кто он был. Ты веришь в того, кого помнишь. Ты можешь выдержать. Мерриль вздрагивает на промозглом ночном ветру, когда чешуя слетает с нее пылью. Мир вокруг будто плавится перед глазами, обращается Тенью и черным металлом, которые заслоняет сияющая фигура. Приходится жмуриться до цветных пятен. У нее есть несколько часов милосердной ночи — а потом ее ждет небо. Ее ждут десятки Разрывов, около которых точно найдется Хоук.