Кровавые шрамы

— Никогда бы не подумала, что вот так закончится моя нелюбовь к четвергам, — сказала Изабелла, попытавшись улыбнуться как всегда безбашенно и легко, но лишь скривившись, когда ветер донес до нее запах горелого мяса. — Создателевы шары, они вообще закончат жечь там все, или Киркволл сгорит раньше? — У них ведь много трупов, — отозвалась Мерриль тихо. Голова почти раскалывалась — этой ночью поспать не пришлось никому, кроме тяжело раненой Авелин и задетому краснолириумным мечом Варрику. Остальные сражались, пили зелья, а потом спешно разбегались по всему городу, будто крысы, решившие покинуть корабль, пока он не потонул. Судя по всему, Киркволл собирался гореть, а не тонуть, но приятного в этом не было. — Знаешь, почему я не люблю четверги? — спросила Изабелла. Мерриль подняла на нее глаза, в которые будто насыпали песка: — Нет. И почему же? — Одна гадалка в Ривейне сказала, что я умру в четверг. — Жутко. — И не говори. Самое странное, что она не знала, что умрет в тот вторник, когда впервые меня увидит. Не хмурься, котенок, я ее не убивала. Какой-то клиент был недоволен тем, что она ему напророчила — ну и вообще эта гадалка славилась драматичностью. — Угу. Мерриль безумно хотелось заснуть, но делать это было нельзя: совсем скоро придет Хоук, и надо будет снова бежать через заполненные дымом и трупами улицы — бежать без конца, пока хватит сил, а потом бежать вновь, чтобы не отстать в суматохе и панике Киркволла. Мерриль показалось, что она уже бежит, что уже натыкается взглядом на остекленевшие глаза и окровавленные губы; голова кружилась, глаза сами собой закрывались. — А еще знаешь, чей корабль я ограбила первым? — спросила Изабелла где-то далеко. Мерриль с трудом разлепила глаза — надо же, все-таки чуть не заснула — и попыталась улыбнуться: — Чей? — Орлейский. Они везли ткани и пряности, как сейчас помню: мой первый помощник выносит рулон из трюма и говорит — капитан, тут ветошь какая-то. — Забавно, — говорит Мерриль тихо. Где-то неподалеку потрескивает дерево под жаром огня — наверное, догорают какие-то дома. Может, догорает лечебница Андерса, до Клоаки не так далеко, а искры мог отнести и ветер. Вместо скорби она чувствует лишь невыносимое, тяжелое отупение, какое приносит с собой усталость. Мерриль знает: остался последний рывок, только вот не думает, что у нее остались на него силы. — Вещи из поместья я забрал, — говорит Хоук, неожиданно выныривая из какого-то переулка. Глаза у него совсем дикие, шальные, глаза странника, будто бы он не прожил столько лет в Киркволле, будто бы не оставил этому городу все, что у него было. — Можем идти, если ты обещаешь, что твой корабль надежен, Изабелла. — Мой корабль всегда надежен, — вопреки игривому тону, на ноги она поднимается с трудом. Изабеллу пошатывает, но держится она почти бодро. — Идем, котенок. — Идем, — Мерриль пошатывает, и она опирается на посох гудящими от усталости руками. — Тут ведь недолго, верно? — Недалеко я видел странную группу, — говорит Хоук, задумчиво потирая ноготь на большом пальце. — На беженцев не похожи, на магов или храмовников тем более. Может, мародеры… Или кто хуже. — Поняла, — перед глазами все почти плывет, но она усилием воли заставляет себя встать прямо и еще раз перепроверить лириумные зелья. Склянки чуть звенят. Сколько ни перебирай, все равно осталось только две полных колбы и половина маленькой бутыли. Она никогда не умела запасать впрок. — Выдвигаемся? — Интересно, какую Варрик сочинит историю про это? — задумчиво произносит Изабелла, приноравливаясь к слегка неловкому шагу Хоука и бездумно вытирая клинки о грязную тряпицу. Мерриль думает, что чище они точно не станут — кровь и копоть слишком пристали. — Уж что-нибудь получше, чем «они обшарили парочку трупов и кинулись бежать из Казематов, когда Каллен пригрозил им виселицей». — Не драматизируй. Тут и так драм достаточно, верно, котенок? — Только начало недели, — невпопад говорит Мерриль. Хоук тяжело вздыхает: — Ненавижу понедельники.