Кровавые шрамы

Хоук упорхнул из раставленной на него ловушки вольным ястребом, выбрался из нее так умело, что пыль улеглась задолго до того, как церковные ищейки взяли птичий след. Мерриль восхищается им — будь ее воля, она бы пошла с ним, помогала бы на нелегких перевалах и поддерживала бы на неверных, опасных путях, но Хоук на предложение отшутился, хоть в глазах его плавала тоска: — Я пойду туда, где никто не слышал историй про меня, — он взъерошил волосы Мерриль, но она не обманывалась теплым жестом — от Хоука уже веяло ветрами Морозных гор, от него уже шел запах остывшего под снегом Остагара, он уже пах пылью дорог и застоялой тиной болот; Хоук был птицей вольной, и на его крыльях ранами и кровью расцветали новые странствия. — Мне кажется, все про тебя что-то слышали, — сказала она тогда, потянувшись к его волосам. Встрепанный и без ее рук Хоук не отшатнулся, терпеливо, как преданный глупому ребенку мабари, опустив голову. — Ну, кроме глухих, разве что. — Значит, я найду их, — он улыбался, и в улыбке его была горечь расставания, бессчетные дни в одиночестве, письма украдкой, будто переписка контрабандистов, за которыми в оба глаза следит стража. — Удачи, — сказала она тогда, сглотнув застывший в горле ком. — Береги себя. И пиши. Хотя бы иногда. *** Эльфинаж после битвы за Казематы напоминал разворошенный муравейник — несколько домов сгорело в той страшной ночи, когда по улицам бродили одержимые, а храмовники порой резали всех подряд, не разбирая мирных жителей и врагов. Мерриль помнит, как вернулась после долгой, безумной схватки в надежде найти в эльфинаже хоть какое-то подобие покоя — и помнит, как осознала, что хаос Киркволла не отступил и не остался выжидать где-то неподалеку, а вторгся в место, бывшее ей домом целых семь лет. Она тогда растерялась, сама глупо заметалась, как курица с отрезанной головой — но потом взяла себя в руки и приказала себе сесть на кровать и начать думать. Орана. В поместье Хоука наверняка осталась Орана, немного странная, но очень славная. Может быть, ей нужна помощь. Надо бы сходить утром и попробовать узнать, может, Мерриль чем и поможет. Городские эльфы всегда держались вместе и выучили урок о единении куда лучше долийцев, порой одиноких даже в собственном клане. Пора бы и ей перенять это. И да, эльфинаж. Его нужно привести в порядок. Магия для эльфов вряд ли будет чем-то новым — не после того, как противостояние Круга и Ордена храмовников превратило город в пылающую головешку. Только как бы камнями не закидали и не прогнали из страха. Мерриль тогда раздраженно покачала головой — вот ведь нашла время о глупостях думать! Испугаются и прогонят — ну что ж, странствовать одной ей, конечно, нужно будет в первый раз, но как-нибудь она выживет. Она долийка все-таки. Уверенность сдулась так же быстро, как и появилась. Но утром Мерриль, хоть и без того запала смелости, который испытывала вчера, все-таки робко предложила свою помощь Ванире, хагрену эльфинажа, выбранной буквально в считанные часы после того, как предыдущего зарубили храмовники в наказание за то, что он укрывал у себя магов. Вопреки ее страхам, все ограничилось несколькими неуверенными шепотками, которые стихли через пару недель ее усердного труда. И тогда, как награда за терпение, пришло первое письмо Хоука. *** Когда ее допрашивает Кассандра Пентагаст, это письмо спрятано в одной из книг, невыносимо скучной и претенциозной — и Мерриль кажется, что Искательница сейчас подойдет прямо к нужной полке и откроет нужную страницу, а потом будет жадно читать и перечитывать, пытаясь по легким взмахам пера точно определить, откуда письмо пришло и как давно. Конечно, ничего подобного она не делает. Все-таки Искатели — не Творцы, чтобы знать все и вся. — Когда и при каких обстоятельствах вы в последний раз видели Защитника Киркволла? — спрашивает Кассандра, и ее акцент щелкает звонкой монетой, разбитым орехом; Мерриль он даже нравится. Звучит забавно. — В день битвы за Казематы, — отвечает она так, как они договорились. Там их видело слишком много людей, чтобы пытаться отрицать. — Потом сэр Каллен сказал, что мы можем уходить, и мы ушли. — Так и сказал? — фыркает Кассандра. Мерриль пожимает плечами и клянет себя за дурость — ну вот зачем сказала лишнее? Надо было отвечать только на тот вопрос, который ей задали. — Нечто в таком духе. — И после этого вы не видели Защитника? — уточняет Искательница. Глаза у нее темные и хищные, глубокие, как пропасть. — Нет, — говорит Мерриль, старательно отводя взгляд. В такие глаза не захочешь, а провалишься. — Ложь. Вопреки своим ожиданиям, она даже не вздрагивает. Так даже лучше. — Даже если так, — Мерриль вскидывается. — Я не знаю, где он. И не сказала бы, если бы знала. — Мир рассыпается на куски, — Кассандра волнуется, это слышно, теперь ее акцент обрастает новыми гранями, еще чуть-чуть, и Мерриль, наверное, перестанет ее понимать. — И это — последствия действий Защитника, за которые он должен понести ответственность. — Если кто и виноват, так это Андерс, — говорит Мерриль тихо, и на душе у нее погано: защищать одного друга, обвинять другого. За что, Творцы? — При чем тут Хоук? — Вопросы тут задаю я. — Тогда, наверное, мне стоит просто перестать отвечать? Или станете пытать меня? — Люди гибнут, — говорит Кассандра чуть тише. — Пока вы язвите, пока вы злитесь на храмовников, пока вы думаете обо всех нас как о шемах, которых, наверное, было бы неплохо нашпиговать стрелами, умирают люди, которые не имели никакого отношения к этой войне. — Хагрен Фелас тоже не имел к ней отношения, — говорит Мерриль. — Но он мертв. И эта кровь не на Хоуке. А на вас. — Я не храмовница. — Но вы так же ищете тех, кто может быть слаб и зависим. — Вы полагаете, Хоук слабее меня? — Кассандра хмыкает. — Довольно наивно. — Я полагаю, что Хоук сбежал потому, что знал, что ему не справится со всеми вами, — говорит Мерриль. И в эту секунду она не боится даже того, что в Искательницу вселит великую мудрость сама Митал, и в ее тонких смуглых пальцах окажется письмо, которое Мерриль так старательно берегла и даже перечитывала как можно реже. — И потому, что вам есть, чем на него надавить. *** Мерриль знает, что за ней следят — ненавязчиво, аккуратно, без плохих целей. Эльфинаж становится почти клеткой, а она — почти приманкой, которой подзывают голодного ястреба: подойди, возьми, забери. Главное — почти. Мерриль впервые за долгие годы чувствует себя остановившейся. Всю свою жизнь она бежала за чем-то далеким, недостижимым; в последние года она бежала рядом с Хоуком, сражаясь за него. Но сейчас, когда она давным-давно не видела Хоука, а элувиан разбит, Мерриль отдает свою жизнь на помощь эльфинажу, и впереди у нее не маячит великая цель, ради которой можно умереть, принести в жертву свою кровь и саму себя. Может быть, так должна чувствовать себя Хранительница? Мерриль не знает, и спросить ей уже несколько лет некого. Она может только помогать — исцелять мелкие раны, помогать латать крышу, вытаскивать колеса кое-как слепленных из полугнилого дерева повозок из грязи. Она крепко держится за то, что делает, и наконец-то чувствует, как свившийся когда-то давно у самого сердца клубок упрямства, отчаянности и надежды начинает ослабевать. Это, наверное, не так уж и плохо. Мерриль помогает раздавать припасы Хоука — все равно сгниют, их так много, сказала Орана — и слабо улыбается, когда ее за руку дергает Айлен. За все семь лет она запомнила так мало эльфов эльфинажа, сосредоточенная лишь на элувиане, на клане, на Хоуке — на чем угодно, кроме того, чтобы выяснять имена и запоминать лица; теперь Мерриль различает почти всех. Она будто врастает своими хрупкими корнями в укрытый ветвями венадаля эльфинаж, и зов дорог ослабевает, но не уходит. Никогда не уйдет, она знает — долийцы всегда остаются перелетными птицами, сорванными листьями древ Долов. — Там у поворота ждут, — говорит Айлен, старательно смотря вниз. — Госпожу Мерриль просили позвать. — Оу, — она теряется. Главным образом от «госпожи». Ну конечно, Орана, по старой привычке, а она и не решилась поправить. Эх, Мерриль, Мерриль, пожинай, что посеяла. — А кто ждет? — Жуткий. Не шем, эльф. Но не из нашенских. Нашенские не одеваются так… — Айлен улыбается почти мечтательно. — И меч у него такой огромный. Наверное, голову дракону бы снес. Мне бы такой! Мерриль обдает жаром, и она чувствует, как краснеет. Значит, эльф и не из эльфинажа, с огромным мечом, да? Ох, Творцы, откуда и почему именно сейчас? — Госпожа Мерриль, — она вздрагивает от двух голосов. Орана и Айлен смотрят на нее, а она вся красная, как рак вареный! Вот ведь угораздило! А этот тоже хорош — нет бы подойти, так мнется около поворота. — Да я не госпожа, — говорит она чуть неловко. — Я просто Мерриль. Да, Орана, я сейчас подойду, постой тут, пожалуйста, я правда быстро! Айлен, ты не мог бы помочь? — Да конечно, — откликается он воодушевленно. Орана прячет понимающую улыбку. — Можете не торопиться, — слышит Мерриль, и уши у нее, наверное, красные-прекрасные. *** Он мало изменился. Волосы обрезаны чуть иначе — видно, отросли, и он махнул по ним лезвием — доспех немного другой, и рукоять меча не совсем такая, как она помнит. Но в целом он все тот же. — Не думал, что ты останешься здесь, — говорит Фенрис, привычно сутулясь. — Это ведь не твои эльфы. Во всяком случае, он такой же ворчливый. — Я даже не знаю, что в твоем понимании мои эльфы, — говорит она ровно. Ей слегка обидно: они не виделись несколько месяцев, Мерриль даже не представляет, где он был и от скольких опасностей унес свои острые уши, а он начинает разговор с одного из их камней преткновения. Но он всегда был таким, думает Мерриль. Глупо ждать от него изменений. — А ты что в Киркволле теперь делаешь? — спрашивает она быстро, чтобы не дать себе закончить мысль. Глупо это все, глупо, хоть за голову хватайся. — Я думал найти Варрика, — Фенрис хмурится. — Он наверняка должен знать, где мне искать Хоука. Ты знаешь, что из неприятностей он не вылезет, а я ему должен. — Да, это я понимаю, — кивает Мерриль, и ей сейчас удивительно легко смотреть ему в глаза и не отводить взгляда в замешательстве. — Но почему ты здесь? Варрик обычно в Висельнике, а не в эльфинаже. Фенрис молчит несколько долгих мгновений; она ждет. Орана, наверное, почти закончила, думает Мерриль невпопад — лишь бы о чем-то подумать, лишь бы не ждать, лишь бы не… — Я хотел предложить тебе уйти, — произносит он, наконец, с трудом выталкивая слова. — Я не доверяю магам, тем более после Андерса, тем более малефикарам, но… Ты можешь пригодиться. И ты… Вы с Хоуком… — За мной будут следить, — говорит она тихо. — И выследят Хоука. — Только за тобой? — Фенрис настораживается, как зверь. Будто бы даже уши к голове прижимает. Мерриль бы хихикнула, только вот вряд ли он оценит свой смешной вид. — Или за Варриком тоже? — Лучше спроси у него, — отзывается она тихо, чуть косясь на шема неподалеку. — Своих я знаю. А он, может, их и водит за нос. Это же Варрик. — А если бы за тобой никто не следил? — спрашивает он, и взгляд у него странно внимательный, острый и напряженный. — Ты бы ушла? — Может быть, — говорит она, отводя взгляд. Она вспоминает Камфера — надо бы проверить его ногу, надо бы помочь его семье с едой, надо бы позаботиться о младшей девочке, которая так любит убегать подальше и приносить крохи еды; Мерриль представить боится, что с ней могут сделать, если однажды поймают. — Но во мне тут нуждаются. — То есть ты бы оставила Хоука умирать? — Нет! — возражает Мерриль горячо, на мгновение забывая про слежку и про того странного шема, который уже даже не делает вид, что выбирает какую-то из дешевых прочных тканей. — Если бы ему нужна была моя помощь, я бы ушла! — Но он может нуждаться в ней сейчас! — Нет, не может, — она чуть хмурится и отходит на шаг. — Если бы это было так, он бы… Дал о себе знать. Что-нибудь сказал бы мне или Варрику. Но не думаю, что твой меч ему не пригодится. — Не только мой, — он кривится в ухмылке. — Мы вместе с Изабеллой. — О, — произносит она, потому что не может придумать ничего больше. — Вот как. Шум и гам эльфинажа где-то за углом, за углом ее подопечные, которых она выхаживает и спасает — куда хуже, чем мог бы несомненно талантливый Андерс, конечно — и которым она помогает как умеет и чем может. Этого никогда не будет достаточно, но Мерриль видит, что они не отшатываются от нее в ужасе, как Сабре, они не хотят ее ухода. Имеет ли она право покинуть их и снова пуститься в путь? Не сейчас, отвечает она себе, чувствуя, как тяжесть ложится на сердце. В один день, но не сегодня. — Я могу увидеться с ней? — спрашивает она, неловко проводя по растрепанным волосам. У шемов, кажется, принято наряжаться перед тем, как приходить в гости, но принято ли наряжаться, если тот, к кому ты идешь, запросто может втянуть тебя в такие приключения, в которых не будет никакого толка от красоты? И нужно ли наряжаться на пиратский корабль? Изабелла порой говорила, что носит все золото на себе только потому, что ее команда могла спереть солнце с небес и сережки из ушей — только капитана боялись и руки не тянули. Или она шутила? — Корабль на Рваном Берегу, — коротко отзывается Фенрис. — В Киркволле опасно причаливать. — Спасибо, — говорит она и хочет уйти — разговор с каждым словом становится необъяснимо тяжелее, будто каждый звук подобен железному грузу, опускающемуся на весы — но он хватает ее за локоть. Мерриль замирает — Фенрис ни к кому не любит прикасаться, если бы хотел, мог бы просто попросить ее остаться, а не причинять себе боль. — Стой, — говорит он, быстро отдергивая руку и торопясь, пока не иссяк странный запал. — Ты можешь пойти с нами. Изабелла оторвется от слежки, и никто не найдет ни нас, ни Хоука. Бояться тебе нечего. — Я и не боюсь, — произносит Мерриль медленно. Что-то тут не так. Но понимание — или надежда — лишь спустя мгновение бьет в голове колокольным набатом; сейчас от Церкви и колоколов остались только воспоминания, а выжившие сестры каждый день приходят на руины и молятся о душах Эльтины и тех, кто был с ней рядом. Мерриль слабо улыбается и легко касается его наплечника кончиками пальцев. На душе у нее спокойно и легко. — Но я не уйду. Я пока нужна здесь. Но обещаю, что, если понадоблюсь, буду готова. — Тогда не теряй Варрика, — говорит Фенрис. Его короткий кивок на прощание кажется обещанием. Или Мерриль лишь хочется так думать. Айлен и Орана, думает она, провожая взглядом его спину. Надо бы проверить, как они там, всех ли оделили хотя бы горсткой припасов. Но перед этим надо бы переодеться — иначе Мерриль завязнет в песке Рваного Берега и никогда не выплывет. Мерриль медленно выдыхает, запрокидывая голову и вглядываясь в бесконечное, не спрятанное за ветвями венадаля небо. Ей кажется, что облака похожи на грифончика, о котором она так часто мечтала в сумрачных аравелях вместо изучения изменчивой Тени — но уже несколько лет за ней не следят пристально и встревоженно мягкие зеленые глаза и нет мудрого голоса, произносящего легкое «дален». Впрочем, прежней Мерриль тоже нет. Она больше не Первая, но, возможно, самую малость Хранительница. А потому она взойдет на корабль Изабеллы, потому она будет смеяться рядом с ней, она будет ловить каждое ее слово точно так же, как когда-то — а потом, когда настанет час, вернется на сушу и будет смотреть вслед уходящему кораблю, а потом постарается добраться до эльфинажа, пусть даже и в темноте и опасности. Она все-таки самую малость Хранительница. А Хранители не оставляют клан на произвол судьбы.