10.
26 марта 2018 г. в 20:01
Сердца влюбленных с беспощадной силой
Тревога леденит, сжигает страсть,
Тут не поймешь, чья пагубнее власть:
Надежды, страха, стужи или пыла.
Иных бросает в жар под высью стылой,
Дрожь пробирает в зной, что за напасть!
Ведь жаждущему просто в ревность впасть
И дев считать вздыхателями милой.
Я ж обречен лишь от огня страдать
И лишь от жажды гибну ежечасно,
Слова бессильны муку передать.
О, что мне ревность! Пламя так прекрасно!
Пусть видят в нем другие благодать,
Им не взлететь к вершине - все напрасно.*
Божественный чертог может обернуться худшей тюрьмой, чем самый страшный застенок, если заточить себя в нем добровольно. После первых дней и даже недель лихорадочной деятельности Бог потерял интерес к своим подопечным. На Земле жизнь входила в привычное русло - опять раздавались автоматные очереди, а не сладострастные стоны, облака стали бесформенными, а электрические разряды только трещали посреди радиопередач и не складывались в песни пятидесятилетней давности.
Кастиэль просто сидел на троне, любуясь солнечными заходами по семнадцать раз на дню. Его не трогали молитвы, он вообще предпочел бы ничего не видеть, не слышать, не чувствовать. Души серым туманом клубились внутри него, но не лезли с советами. А может, им тоже было наплевать. Бывший ангел ощущал, что его благодать уже не греет, как прежде, она стала похожа на угли под слоем пепла - обжигающие, если до них дотронуться, но не было той руки, что подбросит веток поверх золы, тех губ, что разожгли бы это пламя. А как сделать это самому, Кас не знал.
Это произошло где-то месяца три спустя после последней встречи ангела с охотником. Маленький бело-сиреневый огонек отделился от серой массы и робко дотронулся до сознания Кастиэля.
- Бог?
- Кто ты?
- Я... Ты давно уже не пользовался силой. Мы... скучаем?
- Зачем?
- Что зачем?
- Какой смысл во всем этом?
- Ну, ты же Бог. Это Ты придаешь смысл всему сущему.
- А если я не вижу смысла?
- Бог, но ведь смысл в том, что Ты - Бог. Ты есть все. И все, что есть - Ты.
- Я устал.
- Ты не можешь устать. Ты только начал. Весь мир перед Тобой, Ты можешь изменить его, переделать, исправить. Спасти жизни.
- И? Пройдет время и они все равно исчезнут, эти жизни. Какая разница, когда...
- Но Ты же есть любовь.
- Нет. Я был любовь. А теперь я - усталость. И боль. Я ничего не могу дать этому миру. Я пуст.
- Мы в Тебе.
- Меня покидает благодать. Я могу все, и не могу того, что мне действительно нужно.
- А что Тебе нужно?
- Я... не знаю.
Огонек вернулся к остальной массе душ, а Кастиэль в очередной раз уставился на алое солнце, которое теперь отражалось в водах Тихого океана. Заходы над водной гладью особенно нравились ему, сочетание пурпура и золота с бесконечной синевой дарили забвение хотя бы на несколько минут, когда он просто предавался созерцанию игры красок. После нескольких заходов подряд взор его все чаще обращался к дому в окружении старых автомобильных трупов, но он не позволял себе заглянуть внутрь, под крышу. Дин не звал его, а Кастиэлю надоело быть всепонимающим и всепрощающим. Все молодые боги страдают от этого греха - болезненной гордости, и лишь века общения с людьми учат их смиряться и любить снова и снова. Кастиэль прожил немало, но его контакты с людьми ограничивались редкими встречами по указанию архангелов или Иешуа. И вот последняя пара лет на Земле вдруг открыли перед ним совершенно новые грани человеческого бытия, такие, которые ему не смогли бы привидеться в самом страшном кошмаре. В то же время он узнал что-то такое, что мешало ему стать прежним Кастиэлем - уверенным в своей правоте, знающим, что и как следует делать, кто прав и кто виноват. Он заразился сомнениями, хуже того - он очеловечился. Он не стоял более над людьми, откуда их так удобно снисходительно любить, он слишком долго был среди них, он позволил яду человеческого тела отравить ангельскую сущность. Став Богом, он не перестал быть человеком, хотя бы потому, что не мог больше отказаться от своего сосуда. Не хотел потерять все те ощущения, которые сначала так мешали ему, а потом вдруг придали смысл многим вещам, которые он до сих пор не понимал. Раз за разом Кастиэль прокручивал в голове последнюю встречу с Дином: свою радость видеть его и страх, что причинил ему вред. Теплое дыхание на своей коже, убыстряющееся, рваное в конце. Всхлипы и стоны. Тяжесть ноги поперек бедра. Удовлетворенное самодовольство Дина потом. Ярость, боль и обида, когда он заглянул ему в душу и увидел, что Дин уверен, что Кас по-прежнему его ручная птичка и клюет с ладони. Желание доказать, что это не так.
Пока он предавался рефлексии, души решили, что с бездействием пора кончать. И выслали делегацию из двухсот тридцати тысяч семидесяти восьми самых опытных и старых обитателей Чистилища.
- Бог, мы хотим поговорить.
Кастиэль отвлекся от игры теней на вершине Эвереста под лучами заходящего солнца. От режущей яркости ледников слезились глаза оболочки. Он мог бы одним взмахом ресниц избавиться от неприятного ощущения, но ему не хотелось видеть радужные стены священного дворца.
- Ты совсем перестал что-либо делать, только сидишь и пялишься на солнце, - обвиняюще начала три тысячи девятьсот шестая душа, - а у нас потребности…
- Кровищи!
- Оргий!
- Нет, миру - мир! Давайте восстановим лесные массивы Амазонии!
- Бибера покарать!
- Давно не развлекались! Прогулки по воде! Чудеса и исцеления!
- Хватит! - рявкнул Бог. - Я не в настроении!
- Ой, посмотрите, Он не в настроении!
- Он болен, когда я раньше бывал болен, я всегда впадал в дурное...
- Лопата по Нему плачет, - раздался командный голос. - Чтобы солдаты не хандрили, они должны иметь дело. Например, копать. Бог, возьми лопату и копай!
- Нет, это сплин, я узнаю признаки, - манерный голос странно артикулировал гласные. - Мой возлюбленный всегда говорил мне: Оскар, ты погубишь себя своими перепадами настроения!
- Дураки вы все, - душа девушки, которая сказала это, вилась вокруг огонька старого поэта, - он влюбился, правда, Франческо?
- Да, душа моя Лаура, все признаки налицо.
Весь гомон неожиданно смолк, пока не раздался взволнованный бас:
- Че, правда что ли?
- Нет, я... - Кастиэль и сам не знал, почему слушает все эти голоса внутри себя. Кажется, добровольное одиночество его достало. - Влюбился?
- Втюхался!
- Втюрился!
- Нашел избранника сердца!
- Ебанулся, короче, - подвел итог все тот же командный голос, - когда солдат влюбляется, хуже нет для дисциплины. Выхода два - лопата или позволить самоволку, но так, чтоб не догадался. Первое проще и ответственности для непосредственного командира меньше, второе действенней. Кто за самоволку?
- Мы! - разом взвыли все двести тысяч ну и так далее делегатов. Остальная масса поддержала неясным бормотанием. - Пора к избраннику!
В надежде на скорую прогулку души устремились в туман, чтобы слиться со своим нематериальным социумом, и только поэт остался возле Кастиэля:
- Ты понимаешь, что Ты натворил?
- Что? Я только поступил так, как вы мне посоветовали.
- Ты лишил своего возлюбленного свободы воли. А ведь это именно то, что делает людей - людьми. Ты забыл о разнице между ангелами и человеками. Людей нельзя принудить к повиновению, если они не желают того. Даже если они исполняют волю других, они могут быть не согласны внутри. Ты принудил его к подчинению, ты отобрал у него все, что было ему дорого - ну, или почти все. А теперь ждешь, что он воспылает признательностью к Тебе?
- Нет, но он должен был понять, кто я для него.
- Важнее было бы понять, кто он для Тебя.
- Он для меня - все…
- Как же можно заключить все в клетку? Ведь если он - все, то Ты - часть его. И если Ты запираешь его, Ты запираешь себя. Вот и сидишь тут. Давай, верни ему свободу, и если Ты ему нужен, он останется подле Тебя.
- А если нет?
- Тогда Ты не сможешь ничего изменить. Это его право, выбирать. Но и у Тебя есть право - любить его, несмотря ни на что. Быть им. И оставаться собой.
Примечания:
*Франческо Петрарка : Сонет CLXXXII, перевод А. Ревича