***
Девушка раскидывала тетради в разные стороны, искала драгоценный блокнот. Она не вывозила этой нагрузки, не могла сохранять спокойствие вечно, срывалась, плакала, а потом вновь успокаивала себя, говорила, что нужно идти дальше, что она должна стремиться к задуманному. С каждой секундой гнев спадал и она в полном безразличии решила сделать порцию кофе, чтобы не спать очередную ночь. Банка с зёрнами терпкого напитка упала на пол и покатилась в сторону, шумно гремела весь путь, пока не остановилась под кухонным столом. Девушка взяла банку с пола и выбираясь из-за стола — ударилась спиной. Злостно шипела, вновь сжимала руки до следов от ногтей, до мелких ран на ладонях. — Где чёртов блокнот, я же его не забыла! — девушка смотрела на помявшуюся железную банку, пыталась открыть тугую крышку, при этом не просыпав всё содержимое. Выполнив свою цель она уже крутила чашку свежесваренного кофе в руках, вспоминая предыдущий день, пыталась понять, где она могла потерять настолько нужную для неё вещь. Включает телевизор, смотрит повседневные новости, пока не выскакивает срочное включение, вместо дурацкой программы: гибель молодой пары — вчера, в районе одиннадцати вечера и совсем недалеко от её дома. По предположение экспертов их убийцей был гуль. Ито узнаёт лица пострадавших, что высветились на экране — та самая весело смеющаяся пара, что шла им навстречу. Сумка, что была в его руках лишь пару мгновений не была застёгнута — дала доступ ко всему, что было внутри. — Ута… Он не мог этого сделать. — её диалоги с собой стали привычкой, неким плацебо, что изредка выручал её. — Зачем ему это делать? — сделав глоток кофе она кривит лицо, отталкивает дурное предположение, опасную идею, на которую ни за что не пойдёт: вновь врёт сама себе, отчаянно опустошая кружку. — Лживый масочник. — девушка хватает повседневный рюкзак и покидает квартиру, направляясь в 4-й район, надеясь, что вернётся от туда живой. Дверь мастерской не заперта, несмотря на то, что рабочее время закончилось более часа тому назад. Внутри ещё горел свет, на холсте у рабочего стола были красные мазки густой краски: он вновь творил что-то. Ито прошла ближе к рабочему столу, рассматривая творческий беспорядок мастера: нитки, иголки, мелкие кусочки каких-либо тканей или кожи — видимо остатки от выполненных работа, следы засохшей краски и… крови. Мизуки попятилась назад, упёрлась спиной в манекен на стенде, почти роняя его и успев подхватить, пытаясь выровнять, не понимая, почему они такие тяжёлые. Чужие руки легли на манекен выравнивая его. Шатенка оцепенела, всё ещё не убирая рук с мебели. Сердце начало безумно биться, но она знала, что не должна бояться, не должна выдавать свои эмоции. Её план был прост: прийти, забрать своё, уйти. Но ведь что-то всегда идёт не по плану, она не учла, как именно заберёт блокнот, как спросит его об этом. Девушка медленно развернулась, старалась сохранять спокойствие, но паника слёзно подступала. Мужчина отступил к рабочему месту, открыл один из ящиков в столе, достав вещь в знакомой обложке. Ута облокотился на стол, помахав блокнотом в руках, будто пытался её убедить, что это точно он. Мастер открыл последние страницы, нахально распоряжался чужим и радовался этому. — Тебя интересует нечто большее, чем помощь людям — гули. — мужчина показал её последние страницы блокнота: рука обвитая твёрдой бронёй, такой же, что она видела в тот день, когда могла погибнуть; глаза — такие же, что смотрели на неё сейчас. К рисунками были добавлены надписи, большинство из которых были зачёркнуты — вопросы без ответов, загадки, предположения. Зеленоглазая смотрела то на блокнот, то на это флегматично выражение лица, пыталась усмирить эмоции, подавить их. — Ты же сразу догадалась. — страницы захлопнулись. Мужчина сделал шаг вперёд, медленно наступая, повышал давление на студентку. Ито мотала головой, пыталась отрицать. Она изучала острые черты лица, думала, что сможет справиться с этим натиском. — Нет? — мужчина ухмыльнулся, сделав резкий шаг в её сторону, оказываясь на критично малом расстоянии, что чувствовал её нервное дыхание. — Твое сердце бьётся настолько громко, что выдает тебя — ты врешь. — длинные пальцы крепко сжали её плечо, что отдавалось ноющей болью. Она не закрывала глаза, только кривилась от боли, оседая на подкашивающихся ногах, пыталась не издать и звука, но предательский вскрик сорвался, ударился о стены и разнёсся эхом по мастерской. Отступать некуда, она была в ловушке опасного хищника, из которой может выйти живой лишь чудом. Рука мужчины расслабилась, его выражения лица оставалось таким же холодным, не выдающим эмоций, только уголки губ изредка вздрагивали в насмешке. Он протягивал ей блокнот с рисунками, не отводя взгляд от янтарно-зелёных глаз — в них была уверенность, может даже некая храбрость. — Глупая. — Мизуки вновь выдавал сердечный ритм, волнение, непонимание — она не знала, чего хочет, не знала, чем ее зацепил тот вечер, почему стала выяснять кем они являются помимо людоедов. — Ты интересная девушка, Ито-Чан. Только вот слишком самонадеянная. — он оголяя клыки, жадно облизывал сухие губы, ухмылялся, прожигал ее взглядом, даже не пытаясь заострить внимание на чем-то другом. — Бери от жизни всё, пока можешь. — девушка быстро забрала свою вещь, и мужчина отошёл от неё, дав волю движениям, возможность уйти и бежать со всех ног, ведь всё равно бы догнал, остановив беспокойный сердечный ритм раз и навсегда. Она стояла на месте, царапала кожаную обложку кончиками ногтей — нервничала, паниковала. Уту веселил чужой страх, ему не была чужда примитивная человеческая жалость, его волновал лишь голод, который он утолил сполна той миловидной парой людей. Он не нападал на неё по неизвестным причинам, хотя за весь этот промежуток, её органы могли уже лежать на полу, отделённые от тела. Масочник не мог понять её запах, будто что-то скрывало её, от неё веяло дождливой погодой и запахом шампуня с мятой и яблоком. Он впервые не мог отличить человека от гуля, не мог понять кем она является, от чего её реакция казалась ему интересней — интересней других страхов, переживаний, грусти. — Мне нужно дать тебе фору в тридцать секунд, чтобы ты ушла? — Расскажи мне. — её всё ещё трясло, но смертельно опасная, глупая просьба казалась более важной, чем чувство собственной важности. — Почему некоторые из вас хотят жить как люди? Это же глупо. — масочник склонил голову, изучал её, не моргал, вызывал это дурное чувство под рёбрами, эту панику. Брюнет задумался о том, сколько у неё лишних жизней, раз она позволяет себе такое насмехательство. — Дорогуша, ты вправду думаешь, что я тебе что-то должен? — надменная усмешка, узкие зрачки направлены на настенные часы: он всё ещё вёл тот отсчёт… — У тебя осталось примерно три секунды и… — девушка дёрнулась с места, только успела коснуться дверной ручки, как на ту с силой надавали. Крепко хватали за плечи, ударяли лопатками о холодный металл. — …время вышло. — Ито крепче прижала блокнот к груди, когда ощутила длинные пальцы на своей шее: давили на вену, перекрывали поток крови, заставляли задыхаться, не сопротивляться. Девушка пыталась ухватить последние глотки воздуха, пыталась преодолеть эту боль, но тело не слушалось, становилось ватным, в глазах темнело всё больше. Рука ослабла, те цепкие пальцы, что только что были удавкой на шее, еле касаясь покрасневшей кожи, что невыносимо горела от боли, колола. Мизуки прерывисто дышала, пыталась прийти в чувства. Ута не голоден, не в настроении даже для убийства, для того, чтобы увидеть страх в уставших глазах, чтобы потом проглотить их без малейшего угрызения совести. Шатнувшись вперёд, девушка упёрлась лбом в горячую грудь, слыша размеренное сердцебиение. Тонкие пальцы всё ещё водили по шее, рисовали невидимые узоры, царапали кончиками ногтей, обостряли боль от силуэта ладони. — Беги. — её смех вызвал непонимание, разбудил тараканов в голове и перевернул всё вверх дном. Ито подняла голову, заглядывая в безумные красные огоньки, утирала мелкие слёзы вызванные паническим смехом. — Мне так скучно… — болезненный кашель перебивал, нарушал равновесие, заставляя согнуться пополам, держась за больное горло, но после вновь смотреть в эти огоньки с гордо поднятой головой. — Я не знаю, не знаю — зачем мне это нужно, я просто… Хочу понять, насколько может отличаться ваша непригодность от человеческой. — ей казалось, что на долю секунды она увидела в этих глаза какой-то изъян, выдающий его эмоции. — Спасибо, что вернул блокнот. — её вежливость — самоубийство, её мечты об изменении этого мира — потрескавшееся кривое зеркало. Она не отводила взгляд от этого свечения, утопающего во мгле. — Совсем как плоды боярышника. — масочник отвёл руку от её шеи, от чего девушка сильнее вжалась в холодную дверь, нервно сглатывая слюну. — Бесполезные и никому не нужные. — девушка сделала шаг в сторону, раскрыв дверь, отвернулась от него, наконец-то чувствуя свободу. Смотря через плечо, Ито видела эти клыки, как напрягалась челюсть, исказилась в ядовитой улыбке. — До скорой встречи, маленькая глициния. Ее сердце не могло успокоиться даже когда она была на улице, когда не стояла напротив него, находясь в капкане. Те касания остались как грязные пятна на шее, от чего хотелось содрать кожу, стереть кислотой, сделать что угодно, лишь бы больше не ощущать этого — больше ничего не чувствовать. Ито прислонилась к влажной, ледяной стене. Смотрела в тёмное небо без звёзд, думая: игра началась, она должна выиграть. Закрывать дверь на два замка, проверять: закрыты ли все окна, прислушиваться к каждому шороху — паранойя съедала, питалась ее страхом, такой беззащитной, у которой нет воли сопротивляться. Все, на что у нее хватало сил — это дойти до кофейни после занятий, упиваться бесконечными порциями вкусного кофе, учить анатомию и ждать закрытия, вновь пересекаться с этими алыми зрачками, что без разрешения сядут напротив нее, буду прожигать изнутри ядовитым взглядом. В Токио пошел мелкий снег, люди смотрели на это как на предрождественское чудо, что-то нереальное, эфемерное. Первый снег — уже чудо. Ито оставалась одна, справлялась со своими проблемами сама: ломалась, опускала руки, раскладывала всё по полочкам и по новой, изо дня в день. Девушка приняла этот страх перед Масочником, приняла тот факт, что она не сможет спокойно жить, видеть этот чертов красный цвет. Она была согласна съесть мышьяк, пустить пулю в лоб, поверить в крестик на шее, только бы она не оказалась на утро под мостом разобранная по частям. Лёгкое красное пальто сменилось на более теплое, светлое, длинное. Белоснежный шарф небрежно спадал с тонкой шеи и летел на вешалку. Все ещё квадратные столы у стены, все ещё зелёные стулья. Учебники, расписанный наполовину блокнот и потрёпанная нервная система. Все ещё алые прожигающие зрачки напротив, под вечер, перед самым закрытием. Он будто нарочно приходил сюда, пугал её, наблюдал за душещипательной реакцией. Мужчина напоминал, что ходит ночью одной — опасно, будто пытался предупредить, что рано или поздно она станет чьей-то жертвой — его жертвой. — Ты слишком криво рисуешь. — выхватывал карандаш из ее рук, рисовал линии, делал это без промаха — это нервировало. — Может это не твое, Ито-Чан? — единственный обращался к ней по имени, дозволял себе слишком многого, радовался ее детской злости, вторгался в её зону комфорта, ломал рамки личных границ. — По-моему общаться по-человечески — это не твое, ты так не думаешь? — колко, опрометчиво, опасно. Она была чересчур токсичной к нему, предвзятой, настороженной. Потирала шею, с пожелтевшими гематомами от его пальцев: она чувствовала как они до сих пор обжигают кожу, сжимают гортань. — Или ты просто маниакальный псих, с синдромом неполноценности и потери личности, выбирай, что больше нравится. — шелест страниц прекратился, карандаш больше не касался бумаги и завис в чужих пальцах. Мизуки замерла, терпела этот взгляд исподлобья. Крестик на груди нагрелся, руки начали потеть, мозг совсем не воспринимал такого спасающего слова как: «логика». Слишком рано говорила и слишком поздно осознавала. — Что, задела за живое? — треск карандаша, красная крошка на белоснежном листке. Девушка сохранила спокойствие, следила за сердечным ритмом, она не проявила той слабости. Атмосферу спасло лишь то, как новую порцию кофе, в привычной белоснежной чашке поставили на стол. Девушка кивнула, поблагодарив официанта. Шатенка потянулась за кружкой, но не достигла своей цели. Тонкие пальцы крепко удерживали запястье. — Эй! — Молчи. — выпала в осадок, послушалась, видела пугающую хладнокровность, будто дикий зверь притаился и был готов напасть, разодрать на кусочки, не испытав угрызений совести. Пальцы начали крепче сжиматься, её запястье заныло, издало неприятный хруст. Ито морщила нос, её зелёные глаза умоляли о пощаде, о снисходительности и милосердии. Запястье хрустнуло ещё раз, и цепкие пальцы отпустили её. — Не путай мою снисходительность со слабостью, Дорогуша. — Мизуки держалась за запястье, пыталась унять неприятные ощущения. — Что, сделал больно? — склонял голову, слабо улыбался, довольствовался проделанной работой.***
Монотонный голос преподавателя, слайды, записи и ручка трясущаяся в руках шатенки. Слёзы наворачивались на глаза, больное запястье не проходило, мешало её что-либо записывать, вызывало только боль с каждым движением. Туман в голове мешал картине происходящего, ей казалось, что она сидела в полной темноте, не видела ничего и могла опираться только на спокойный тембр голоса. Ито скидывала ботильоны на неудобном каблуке, кидала пальто на тахту в прихожей и опускалась на корточки без сил, надеялась, что эти сутки пройдут быстрее других, наступит следующий день и всё станет… лучше. Лучше не становилось, некоторые дни просто были лучше других, некоторые хуже, но ничего не меняло ситуацию. Боязнь выйти куда-то помимо учёбы, обходить кофейню стороной и ни за что не выходить в позднее время — негласные правила, как болезненный штамп на сердце, как покрасневшее запястье и те следы на шее. Девушка обнимала колени, пыталась сконцентрироваться на чём-то другом, на чём-то помимо самокопания и уныния. Дверной звонок неприятно забренчал, просился умоляющий треском и жужжанием. Тихие неловкие шаги, трясущиеся руки и паника в глазах, с долей надежды на чьё-то возвращение. Мизуки на малейшее мгновение задумалась об этом, не спрашивала кто за дверью, не посмотрела на монитор домофона, а только впустила внутрь парадной неизвестного. Ждала мгновения, надеялась и наконец-то услышав шаги по ту сторону — распахнула дверь, видя светлые волосы, глаза орехового оттенка, что были устремлены на неё, губы, что искажались в презренной улыбке. Девушка сделала шаг в сторону, пропуская мужчину внутрь, но эти бездонные глаза продолжают смотреть на неё, не сдвинувшись с места, не меняя выражения лица и держа в руках букет зелёного горошка¹. Протягивал свёрток вперёд, не проронив ни слова. — Джин, зачем ты здесь? — её трясло, морозило, как бы тепло она не была одета — холод пронизывал до костей, внедрялся в мозг и тормозил его работу. — Тебя послала Акацуки? — Да. — наконец-то заговорил, с таким злобным тоном, будто перед ним была не студентка медицинского, а враг всей планеты. — Она хотела поздравить тебя с Днём Рождения. — Ито переступила порог собственной квартиры, стоя босиком в проходе: от холодного пола защищали лишь тонкие носки. Думала, какая сегодня дата — осознав, что забыла про собственный праздник. Взгляд был устремлён на фиолетовые цветки, что выглядели живыми, свежими, будто их только сорвали, посреди зимы. — Из-за чего вы поругались? — Ито подняла взгляд на белокурые пряди, пытаясь понять подвох в его словах, пыталась понять его мысли, но не понимала даже свои. — Она тебе не рассказала? — мужчина помотал головой, смягчился, в его взгляде уже не было такого презрения как минутами ранее, скорее там было лишь сочувствие. — Ева, она… — запнулась, знала, что должна признаться, знала, что её убьют если она не выдаст её в ближайшее время. — У нас обеих невыносимый характер. — мягкая улыбка расползлась на тонких губах. Ослабшие пальцы забрали свёрток с цветами, поглаживая тонкие стебли. — Ты сказала мне ложь. — обёртка зашуршала, сжимаясь в худых пальцах. — Спасибо тебе за это. — Ты всё знаешь… — Джин положительно кивнул, наблюдая за реакцией шатенки, надеясь на её понимание. — Пошёл вон. — блондин недовольно вздохнул и закатил глаза. Тщетно пытался положить руку на её плечо, что сразу была отбита. Ито сделала несколько шагов назад, возвращаясь на «свою» территорию, в квартиру, где могла ощутить хоть немного спокойствия. Чувствовала теплоту подогреваемого пола, чувствовала запах цветов в дрожащих руках и как внутри всё ломается на миллионы маленьких частей, что она не сможет собрать. Ей нагло врали изо дня в день — все знали об этом, но молчали, не придавали никакого значения её мнению, её внутреннему маленькому ребёнку, которая она теперь затыкает изо дня в день, срывается, заставляет молчать, не показывать слабость, забивая его в самый тёмный уголок разума. — Почему мне никто ничего не сказал? Почему меня никто даже не спросил? Почему ты удостоился этого, а про меня… Почему про меня все забыли? — Потому, что ты — слабая. Ты могла рассказать об этом и её бы не стало. Ты этого хотела? — девушка вздрогнула, чувствовала опасность исходящую от этого тёмно-карего оттенка. — Если бы не её воля, не её просьба — ты бы уже сидела на допросе в центре содержания гулей, за прикрывание гуля. — его угрозы злили, подрывали хрупкое эго и задевали за живое, вновь показывая на Ито — как на ошибку. — Ты должна была умереть, проблем стало бы гораздо меньше. — Прекрати! — сквозь всхлип прорезался яростный вскрик, вся та злость и непонимание, что она хранила в себе годами, надеясь, что не причинит никому зла, никого не обидит своей неудобной фразой. — Уходи, пожалуйста. — улыбался, восторгался тем, что затронул за что-то живое, за то, что ещё оставалось в ней, что боролось за жизнь из последних сил. Не прощаясь, он оставался тихими шагами в коридоре, навязчивой болью под сердцем, комом в горле и напоминанием. Фантомная боль поражала шрам на боку, что остался у неё с того вечера. Вновь прокручивался замок и она вновь оставалась одна в этой квартире. Букет в дрожащих руках, слёзы текущие по щекам, капающие с подбородка на хрупкие лепестки, аккуратно прижатые к груди. Истерика навзрыд, попытка разобрать всё по полочкам и… опустошение. Нормальность не наступила, ничего не стабилизировалось, девушка забыла, где место какой-то «книге», забыла их названия, а буквы на обложке уже давно стёрлись, не дав шанса вернуть всё обратно. Она не чувствовала свободу в этой квартире, не чувствовала, что она дома — холодно, больно, темно. Как бы сильно полы квартиры не подогревали — ей этого не хватало. Букет аккуратно стоял в вазе с водой, один из нежных лепестков зажат между пальцами. Подушечки потирали бархатистую поверхность. Ито потеряла последний луч света, надежду на будущее. Кофе кончился, последняя кружка упала из рук, разбившись вдребезги. Та самая белоснежная, изящная, в которой она всегда подавала кофе брату. Ваза летит со стола и вновь звучание разбитого стекла, вода на полу, потрёпанный букет с опавшими листьями вокруг и незаполненное чувство пустоты внутри. Неудобные ботинки на ногах, расстёгнутое светлое пальто и неопрятно висящий на шее шарф. Стук каблуков, звук машин, отдалённые мелодии перед рождеством. Гирлянды освещали улицы мягким свечением, блистали в снегу, пускали рябь искорок и потухали, чтобы вновь загореться и радовать людей, дарить хорошее настроение. Снег хрустел под ногами, проминался, заставлял прикладывать больше усилий, чтобы дойти куда-то. Снег усилился, холодный ветер вызывал боль в горле при вздохе. Клуб пара сорвался с побледневших губ. Мокрые дорожки на покрасневших щеках стали ледяными, кололись, вызывали раздражение. Пустые улицы, жизнь здесь выдавали лишь следы на снегу, оставленные не так давно. Ей холодно, скользко, но она продолжает идти в неизвестном направлении, гуляет между домов, проскакивает множество переулков, не встретив ни единой души. Единственное, что могло выдать жизнь в этом городе в ночное время — следы на снегу. Девушка наслаждалась этим одиночеством, но боялась своих мыслей — ей страшно остаться наедине с самой собой, когда она ныряет в глубины разума, не может различаться чужие лица, видит опасность во всём и думает только о святой кончине. Думает: как красиво умереть на белоснежном снегу, что окрасился бы алым от её бездыханного тела. Надеялась на что-то безболезненное и моментальное, чтобы не передумать, хотела отсечь все пути, оказаться в точке невозврата, как тогда, когда ей казалось, что хуже быть не может — ещё как может. Ито увидела знакомую табличку с часами работы и названием кофейни. Мизуки подняла голову чуть выше, заметив свет в кафе — там всё ещё кто-то был. Впопыхах приводила себя в порядок: стирала солёные следы на щеках, застёгивала пальто и пыталась аккуратно обернуть шарф вокруг шеи. Ледяные касания собственных рук вызывали отвращение. Шаги по лестнице и дверной колокольчик оповестили о чужом приходе, явно незваного гостя. Шатенка сделала несколько шагов вглубь помещения осматриваясь вокруг: все стулья подняты на столы и единственные места остались у барной стойки, одно из них было занято: тёмное пальто, волосы собранные в хвост, пальцы скрепились в замок подпирая лицо на котором с каждой секундой расцветала ядовитая улыбка. За барной стойкой стоял привычный для неё мужчина: седые волосы, высокий рост, крепкое телосложение, добрая улыбка и проницательные глаза, от которых не веяло чем-то опасным и смертельным. — Ренджи, можно попросить кофе с собой? Я знаю, что вы уже закрыты, но… — мужчина тяжко вздохнул, перебил её этим жестом. Заметил красные от холода руки и щёки, мокрые от снега волосы и морщинки в уголках глаз. — Извините за беспокойство, я пойду. — девушка развернулась, надеясь, что уйдёт без лишних разговоров, не увидит этих красных глаз. — Ренджи, сделай две порции, пожалуйста. — эта нахальность в его тоне, лицемерие и повадки бунтаря уже не пугали Ито, скорее будоражили, задевая каждый нерв. Седовласый покинул помещение, оставив их наедине. Девушка села поодаль, на самый дальний стул от масочника, в попытке остаться в своей зоне комфорта, но он пересел, оказался слишком близко, вызвав негодование, гнев и раздражение. — Здравствуй, маленькая глициния. — Ито упорно молчала, не смотрела на него, но искорки в янтарно-зелёной гамме выдавали, что она была готова сжечь его заживо. — Не переживай, я тебе ничего не сделаю. — вернулся на своё место, по какой-то причине дал её свободу вокруг, не вторгаясь в её крошечный мир. Чужой топот предостерегал о том, что Йомо рядом, что вот-вот войдёт обратно в кофейню и эти гляделки закончатся. — Ты уже сделал достаточно, чтобы я подозревала каждого. — Дорогуша, я сделал больше чем достаточно: проявил милосердие и не убил тебя. — Ито жалела именно об этом: она испугалась, проявила этот страх и её пожалели, не закончили начатое и теперь это было постыдным воспоминание, что она не смогла даже погибнуть с гордостью. Ута видел её припухшее и покрасневшее запястье, как вокруг, по линии костяшек были фиолетовые пятна, напоминающие мелкие гематомы. Он не успел спросить, не успел сказать что-то ещё, как дверь открылась и мужчина вернулся, держа в руках две чашки. Ароматный напиток уже стоял перед девушкой, а она только наблюдала за тем, как волны идут по поверхности, от каждого шага седоволосого. Он что-то убирал, ходил туда и обратно, будто нарочито прерывал любой возможный диалог. Огонь свечи, что давала надежду на гордую кончину медленно угасал, оставив лишь тлеющий фитиль. — Мне пора, вам придётся уйти — мужчина быстро пропал из виду, вновь уходя куда-то. — Твоя работа. — девушка махнула больной рукой, сразу же жалея о своём жесте, чувствуя тупую ноющую боль. Мужчина допил свой кофе, громко поставив чашку на стойку, встав с места и вновь направляясь к девушке. Ито беззаботно крутила пустую чашку в руках, не обращая внимания на масочника. — Не жалко? — надменная усмешку вызвало странное ощущение где-то под её искалеченным сердцем, опадая в самые лёгкие. — Бедняжка. — почувствовала чужие руки на плечах, горячее дыхание над ухом и этот монотонный спокойный голос, что отравлял её разум. — Никому до тебя и дела нет, иначе ты бы обратилась ко врачу, но тебе никто даже указать на это не смог. — давил на ключицы, от чего тело инстинктивно дёрнулось вперёд, принося ещё больше боли. — Кто же теперь ненужный и бесполезный, Ито-Чан? — капкан ослаб, вовсе отпуская её. Шатенка держалась за плечи, поглаживала болезненные места, пыталась унять это. Быстро сунула руку в карман и достала пару купюр, положив их на стойку и встав с места, смотря в этот маленький безумный мир. — Сгори в аду. — слащаво улыбалась, будто говорила самую добрую вещь на свете. Мужчина поправил шарф, будто не нарочно коснулся тонкой и покрасневшей от холода шеи. Гордо разворачивалась, не опуская голову, направляясь ровной походкой на выход, касаясь холодной ручки, была готова найти иной способ. — Не хочешь выпить? — развернулась к нему, засматривалась на эту фальшивую, но чем-то привлекательную улыбку. В её глазах отразилось пламя горящей свечи, что вновь дала её шанс исправить хоть что-то. Вновь это разрушенная атмосфера: мужчина стоял в плаще, наблюдая за чужими взглядами, что тут же прекратились, как они заметили его присутствие. Светлое пальто пропало из виду, оставив только звон дверного колокольчика, запах дождливой погоды и мяты со свежим яблоком. Брюнет закатил глаза, смотря на седовласого. — Мог прийти чуть позже. — Играть с едой — плохо. — выключал кофемашину и другие приборы, чтобы закончить работу. Ута перетянул хвост на макушке, поправляя выбивающиеся локоны, вовсе не вслушиваясь в слова друга. — Если хочешь есть — ешь. Мы уже давно не дети, Ута. — Мне скучно. — уходил, не дождавшись ответа, неопрятно хлопаю дверью, будто показывал свою обиду на весь ненавистный ему мир. Медленно спускался по лестнице, думая о том, как можно добиться желаемого, как поймать этого непослушного зверька в капкан, чтобы больше не отпустить, чтобы это веселье удалось ему на славу. Ответ стоял к нему спиной, в нескольких метрах, держа в руках телефон, что-то тихо проговаривая себе под нос, всхлипывая. — У меня ведь сегодня день рождения. Я… я думала, что ты хоть как-то объявишься, дашь хоть какой-то намёк, что ты в порядке. — утирала слёзы с лица, пыталась вытащить себя из этого, хотела вывезти самостоятельно, но не справлялась. — Я не могу, я просто… Я не справляюсь без тебя и мне так плохо. — пинала снег ногой, после чего притаптывала и повторяла это движение из раза в раз, в попытке отвлечься от надвигающийся бури. Чувствовала чужое присутствие, как за ней наблюдали. — Пожалуйста, вернись… — вновь этот неприятный гудок, что сообщал об окончании записи. Резал её нервы как нож по маслу. Это была её последняя роковая попытка. Надежда угасала с каждым гудком, с каждым записанным сообщением на голосовую почту. Злость приобрела новый цвет, заливая собой всю палитру, смешиваясь вместе с обидой и поражая всё вокруг. — Ты так любишь всё контролировать? — резко обернулась, но не ожидала, что к ней подобрались настолько близкой, что она упёрлась руками ему в грудь, тут же делая резкий шаг назад. — Очень даже. — слабая ухмылка, которой она не придала значения — впервые была честной с его стороны. — Как тебе предложение отправиться со мной в ад и выпить вина? — девушка вспомнила свою фразу, брошенную необдуманно, не задумываясь о последствиях. Ито усмехалась, искала подвох в его слова, но видела всё тот же вопрос в его глаза, видела свой шанс на прекрасный конец: кровь и вино — идеальное сочетание. — С удовольствием. Тяжёлая железная дверь медленно отворилась, запуская в алый сумрак, приглашая на бал самоубийства. Каблуки скользили на шахматной плитке, нарушали хрупкое равновесие. Узкие зрачки наблюдали за каждым движением идущей впереди шатенки, что с таким же изумление рассматривала работы мастера: боготворила его труд, всё ещё не осознав, сколько тут потраченных сил и времени. Она была похожа на ребёнка, что оказался на большой плюшевой ярмарке. Смотрела на блеск витрин, на эту стерильность большого помещения, где могла заметить лишь мелкую пыль. — Нравится? — вновь стоял за спиной, контролируя каждое движение, каждое вздрагивание её тело от такой близости. Девушка кивнула, слабо и устало улыбнувшись мастеру. — Не хочешь себе маску? — Она мне не нужна, я же… — оступилась, не знала как продолжить, как исправить ошибку и не сказать лишнего. — Мне ведь не нужно скрывать свою личность. — Каждому есть что скрывать. — её раздражал его голос, его манера общения, нахальность, но больше всего её злило то, когда он был прав, как сейчас. Мужчина направился дальше по помещению, открыв одну из дверей в углу мастерской — она вела на лестницу, тёмную, без единого источника света. Он пропускал шатенку вперёд, выключив освещение в мастерской и запирая дверь направился за ней. Мизуки не могла различить, что вокруг неё — чернота пожирала все объекты из виду, не давали даже шанса разглядеть хоть что-то. Девушка сделала один неуверенный шаг вперёд, находя первую ступеньку, пытаясь понять их высоту и ширину, она уже уверенней шла наверх, но лестница кончилась, а её расчёт провалился — она оступилась и склонилась назад. Каблук соскользнул с края ещё сильнее нарушая равновесие, отправляя её в свободное падение. Чужие руки быстро подхватили за талию и целую ладонь, крепко удерживая, помогая выровнять и встать на ровную поверхность. Несмотря на то, что она уже ровно стояла на ногах, её все ещё держали, только крепче сжимали ладони. Она ощущала горячее дыхание у щеки, слышала шорох его верхней одежды. Локон коснулся её лба, дав понять — он слишком близко. Ито не чувствовала совести или вины за своё решение, приклонялась перед величеством смерти, полноценно принимая её к себе. Зеленоглазая крепко сжала чужую ладонь, впиваясь ногтями в кожу, оставляя царапины. Её отпустили, она не ощущала чужого дыхание, чужих касаний, только слышала бренчание похожие на ключи, после чего дверь перед ней открылась, впуская в квартиру, что освещалась лишь светом фонарей через окна. Ута переступил порог, ожидая гостью к себе. Снимал верхнюю одежду, с аккуратностью ставил ботинки на полку и вновь расплетал непослушные волосы, чтобы собрать в удобный хвост. Девушка ощущала холод, почти такой же, что и на улице — квартира не отапливалась. Она всё равно снимала верхнюю одежду, ведь не могла нарушить мер приличия, не смогла просто признаться в этой человеческой слабости. Серость помещения не вызывало никаких эмоций: тёмный серый пол, такие же стены и мебель в цвет — диван, кофейный столик перед ним и книжная полка у стены. Ута явно был не придирчив в плане цветовой гаммы, любил простоту, выдержанность и практичность. Он молча направился в другое помещение с арочным проходом, не проронив и слова, оставив девушка на месте и только оборачиваясь на пол пути, задав немой вопрос. Ито мелкими шагами на носках проследовала за ним, наблюдая под ногами ту же чёрно-белую плитку под ногами и тёмные панельные стены. Так же чёрно-белая кухонная гарнитура, лакированный небольшой столик на две персоны. Девушка села за стол, ближе к окну, наблюдая за падающим снегом на улице. Она хотела поговорить с ним, что-то спросить, но все вопросы отбило, когда она не обнаружила его напротив себя. Ито приподнимала ноги, старалась на дотрагиваться до холодной плитки. Брюнет вернулся, держал какой-то свёрток ткани в руках, пристально осматривая девушку, что гладила собственные плечи от холода, в тщетной попытке согреться. Ута протягивал её руку, будто ждал ответного жеста, но она не понимала его, пока он сам не взял её больное запястье, осмотрев. Большой палец аккуратно поглаживал синяки, не доставлял боли которой она ожидала. Размотал эластичным бинт, фиксируя запястье, каждый раз перевязывая, думая, что ей будет туго или больно, но отвергал эти мысли, закрепив бинт зажимами. — Что ты… — студентка остановила себя от этого вопроса, не хотела слышать ответа, очередную ядовитую шутку или сарказм с кислым послевкусием. — Не туго? — Ито прикусила губу, отрицательно мотая головой и смотря на быстро проделанную работу, она вновь ловила себя на порочной мысли. — Не жалко, если ты это хотела услышать. — её вновь переполняло отвращение, что приказывало уйти, выпалив весь гнев и обиду, но она уже согласилась, пришла к нему, невинно смотрела в чужие, незнакомые для неё глаза, от которых ожидала только плохое. Он умел испортить её крохотную надежду на его доброту, на малейший шанс услышать доброе слово в свою сторону хоть от кого-то, но вместо этого вновь чувствовала себя искусственной, подделкой, что никогда не будет оценена по достоинству. Мужчина достал две бутылки вина, поставил стаканы на аккуратной тонкой ножке, открыл и разлил напиток. Наблюдал за Ито с интересом, как она смотрела на бутылку без этикеток и надписей, в которой жидкость была слишком густой и плотной для вина, слишком красной, с каким-то неприятным осадком. Ута сел напротив неёё, покручивая жидкость в стакане, создав водоворот, наслаждаясь запахом, что казался ему сладостным, терпким, опьяняющим от одного аромата — это был хороший урожай. Делал глоток, слизывая остатки густой жидкости с губ, всматривался в отражение красных огоньков глаз в алой жидкости, сильнее сжимая стекло в руках, но сдержав свои эмоции, молча продолжая разглядывать пузырьки на поверхности. Мизуки не притронулась к стакану, всё ещё наблюдая за масочникам, пытаясь оправдать это поведение, оправдать его природу, но не могла этого понять, ей не хватало морали для такой тяжёлой ноши, как и совести, раз она бездумно поддакивала его действиям. От её напитка исходили оттенки ягод и фруктов, с лёгкой кислинкой, что отражались в полупрозрачной бордовый жидкости, отличаясь от чужого напитка. Несмело охватывала стенки бокала, оставляя отпечатки мокрой ладони и следов от губ на стекле: чувствовала как горло обжигает, вяжет, после чего приходит приятная теплота, со сладким послевкусием. Отодвигала стакан от себя, сильнее натягивала рукава красного свитера крупной вязки, что никак не мог согреть худощавое тело, как бы она не закутывалась в него, как бы не натягивала горловину всё выше, прикрывая шею, она чувствовала себя не в своей тарелке. — Вы не мёрзнете? — голос будто прорезался, с таким недомоганием и дрожью, с проскальзывающими нотками недовольства, что она посчитала неприличными, но не могла заставить себя принести извинения. — Или это какая-то извращённая попытка меня убить? — усмехалась, тянулась к бокалу, вновь несмело делала глоток, лишь бы почувствовать то же тепло. Девушка не видела никакой реакции, только смотрела за его пальцами, что постукивала по окаёмке стакана, отдаваясь неприятным звуком. Допивал содержимое, что оставалось густыми следами на стенках, каплями на губах, металлическим сладким вкусом во рту, после чего горлышко бутылку вновь ударялось о край бокала, наполняло и оставляло новые пузырьки на поверхности. — Кровь? — Ито сглатывала нервный ком, пытаясь отвлечься, но не могла отвести взгляд от бокала, как он подносил его к губам, делал глоток с таким спокойствием. Она боялась этой густоты, этого глубоко красного цвета. Ута наконец-то обратил на неё внимание, на то как она смотрит на стакан, активно сглатывает слюну, потирает шею, поправляет волосы и явно волнуется от чего-то. — Твоя попытка самоубийства — самая жалка, что я видел. — видел удивление в этих ярких глазах. Приподнимал одну бровь, задавал немой вопрос, но знал ответ заранее, знал, что услышит сопливую историю или банальные надежды на лучшее вместо правды. Ито постыдно опускала глаза, кусала щёки изнутри, чувствуя неприятный железный, кислый вкус, понимала, что её план пал в бездну, что она провалилась вниз, сломала обе ноги и вряд ли сможет доползти до выхода: в свет, где таится тщетное спасение, угасающее с каждым вздохом. Ута поднялся с бокалом в руках, всё ещё пытаясь что-то найти в этом кровавом омуте. Качался с ноги на ногу, задумывался о чём-то, ухмылялся собственным мыслям. Направился в сторону Ито, от чего та сильнее скукожилась, не отрывая взгляд от такого безразличного и холодного, совсем как его квартира: тусклая, серая, не цепляет ничего, кроме холода — он загонял иголки под ногти, кололся, резался, кусался, напоминал о себе с каждой возможностью. Масочник прошёл мимо, облокотился на подоконник, поставив бокал рядом и потянувшись за спину, что-то активно искал и наконец-то нашёл шуршащую пачку табачного изделия. Зажимал меж губ, после чего последовал неприятный звук колёсика зажигалки, позволив горькому дыму распространиться в помещении. Расстёгивал две верхних пуговицы на чёрной атласной рубашке, позволяя разглядеть текст татуировки выполненной греческими буквами на латыни. Засучивал рукава почти до локтя, показывая очередные татуировки, будто раскрывался всё больше, отбрасывая лишний пафос и красоту официальности. Ито смотрела на него с какой-то грусть и детской обидой, пытаясь понять его ход, какой он сделает следующим, что будет дальше и закончится ли всё на сегодня? Ответ пришёл слишком быстро. — Даже не думай, что я сделаю тебе одолжение. — смотрел на то как она сжимает уцелевшую ладонь в кулак, как ногти впивались в кожу, оставляя раны, следы крови на ногтях, он чувствовал её запах всё больше, сильнее, что даже табак плохо перебивал, не мог отвлечь его. — Дорогуша, даже твои фокусы не сработают. — отвернулся, смотрел в окно, задерживал дыхание, нащупывал бокал, быстрее поднося его к губам и опустошив его одним глотком — долго нагревая во рту тягучую кровь. Голод обострялся, он пытался его контролировать, но был готов сдаться в любую секунду, чтобы оттирать девичью кровь с шахматной плитки, стен и мебели. — Ты ведь хотел убить меня? — девушка полностью развернулась в его сторону, закидывая ноги на стул, крепко обнимая колени и опираясь на них подбородком. Изредка вздрагивала от холода, всё ещё натягивала рукава свитера, растянув крупную вязку изделия. — В твой день рождения? — усмешка звучала уныло, неправильно, не в его характере. Смотрел на этот небольшой кокон сидящий напротив него на стуле, что активно шмыгал носом, всё время тёрла ладонями о чёрные свободные брюки. Дрожащие руки потянулись к бокалу вина, она сделала глоток, съёживаясь от очередной порции кислоты во рту, но радовалась теплу в груди, тому, как щёки наливались пунцовым цветом и становилось всё теплее, а плохие мысли не так давили на разум студентки. — Ты правда так плохо обо мне думаешь? — Хотела красивую дату на надгробии. — лицемерно улыбалась, корчила лживую улыбку, брала из неоткуда этот героизм и смелость, что могли ей очень дорого стоить. Осматривала себя, убирала катушки с нижней части брюк, выглядела унылой, скучной. Раздумывала над прошлым, будущим и настоящим, что всё ещё было даровано, всё ещё давало возможность войти в будущее. — Я повторюсь: ты сделал достаточно, чтобы я думала о тебе плохо. — дополняла вино в своём бокале, пыталась согреться, насытиться этим, восполнить холод сполна. Доставала телефон из заднего кармана, смотрела, как оставались десятки минут до новых суток, очередного праздника, пустоты и напоминания о том, что ей надо смириться с тем, что уже произошло. Видела протянутую руку, в которой он держал вытянутую матовую пачку и зажигалку. Ито не пробовала, даже не пыталась, но всё же достала маленький вытянутый яд, покручивала в руках, раздумывая над предложением. Пыталась зажечь огонь, но вместо этого от колёсика исходили лишь искры — газ закончился. Слабо улыбнулась, ловила очередную мысль о своём невезении, крепче сжимала папирус с табаком меж пальцев. Сбито дышала, чувствовала как колит сердце, терпела его неприятные боли, в надежде, что всё это скоро успокоиться. Её прожигали взглядом, голодно смотрели, мысленно пожирали кусочек за кусочком. Она обещала себе, что больше не проиграет, не прогнётся под эту манипуляцию, что будет смотреть в ответ до победного. Ута кинул бычок в пепельницу, держал пустой стакан в руках, не отводил взгляда. Видел красноту щёк, выбитые прядки у лица, как покрасневшие от укусов губы растянулись в улыбке, показав ямочки на щеках. — Тебе настолько скучно? — масочник проиграл, оголяя клыки, расплывался в насмешке над проявленной слабостью, отводя взгляд в сторону. Он позволил залезть на первый фон его мыслей, позволил понять мотив своих поступков, разрешил Ито зацепиться за что-то интересное в его разуме. — Думаю, мы поладим. — возвращался ко столу, чтобы дополнить свой бокал, забрать бутылку с собой и вернуться на законное место, устраиваясь на холодном подоконнике. Вновь видел этот взгляд с отвращением, направленный на его напиток. — Боишься крови и при этом учишься на медицинском? — Мизуки кивала, постыдно отводила глаза, краснея всё больше, всё больше выпивая алкоголя и прощаясь со сдержанностью окончательно. Вновь смотрела на часы, надеялась, что этот день закончится. — Почему ты пошла на это? — Ута был опьянён кровью, не контролировал как маски сменяются одна за другой, как он скидывает холодные оковы с себя. Изумлялся безумной гамме цвета глаз, как природа могла сделать этот перелив, что выглядел ядовитым, но тёплым. — Почему ты не согласился на это? Мне кажется это взаимовыгодная сделка. — закатывала глаза, после чего искренне улыбалась, жмурилась, не знала что вызывало такое реакцию. Ито пыталась заткнуть мурашки бегающие по коже, пыталась успокоить странный и необъяснимый мандраж. — Мне просто наскучило. — её резкая смена эмоций вызывало непонимание даже у масочника, что привык всё контролировать, дёргать за ниточки, властвовать и не разделять этой власти. — Я тебе не жилетка для нытья. — кривился, возвращался к своей бесчеловечности, отторгал любую надменную идею, не хотел проявлять эмпатии к человеку. — Я не нанимался в психологи кожаному мешку с мясом. — вновь больно кольнул, выставляя её слабой на своём фоне, заставив поверить в это. Девушка поднялась с места. Только сейчас ощущая, как ещё шатает, как голова идёт кругом и всё тело наливается жаром, пошатывая её вперёд, навстречу мужчине. Чувствует что-то мокрое на одежде, как она начинает липнуть к телу, опуская взгляд видит алые пятна и тут же отступает назад, врезаясь в стол, ударяясь повреждённой рукой и вскрикивая от боли, хватаясь за край стола, лишь бы устоять на ногах. Дыхание спёрло, она не могла дышать, делала короткий вздох и долгий болезненный выдох, наблюдая за тем, как пятно расползалось по кофте. В её голове плыли картинки воспоминаний, как красный свитер сменялся порванной блузкой, глубокой раной, лужей крови на полу, в её квартире, как руки были в крови так же как тогда по щекам струились слёзы — её вновь сковала фантомная боль. Силуэт перед ней расплывался, оставляя от себя только красные глаза. Вытянула руки вперёд, пыталась сдержать расстояние, боялась, не могла дышать. — Стой! Пожалуйста, не надо… — всхлипывала, чувствовала кончиками пальцев мягкую ткань, слишком горячую температуру тела. Замах маленькой ладошки раздался неопрятным шлепком. Ито зажмурила глаза, хотела прекратить приступ, забыть его, чтобы она больше не видела тот день каждый раз в своих ночных кошмарах. Длинные пальцы хватали за острый подбородок, заставляя открыть глаза и принять картину происходящего, заглянуть страху в лицо, утонуть в светящемся красном омуте. Всё ещё не могла дышать, думала, что потеряет сознание от нехватки жизненно важного химического элемента. В груди болело, скрежетало как металлом по стеклу. Пыталась отвести взгляд, плакала и жалела об этом. — Ута… — Замолчи. — взял её стакан со стола, подставляя к самым губам, наклонив и заставляя сделать несколько глотков, что сводили скулы, вызвали болезненный кашель который усилил тремор рук. Ута не паниковал, мыслил разумно, как бы его не радовали чужие страдания, он не увидел их достаточно, чтобы покончить именно с ней. Ито вновь сжимала ладони до ран, до боли, пыталась заглушить физической болью свое моральное состояние. Брюнет хватался за тонкую ладонь, подносил к губам, касаясь ран кончиком языка, слизывая кровь, ощущая странный привкус, что не был ему знаком. Мизуки не противилась, не сопротивлялась — она не осознавала происходящего и Ута пользовался ситуацией, входил во вкус, давил на мелкие раны, вызывал больше крови, делал больно, жадно облизывал губы, подчинял себе чужую волю, натягивал ниточки сильнее лишь бы обездвижить жертву. Ута вздрогнул, чувствуя горькое послевкусие — злился, стискивал зубы до скрипа от чего челюсть напрягалась, выделяя острые черты лица. Перестал слышать всхлипы, сбитое дыхание и этот непослушный жизненно важный орган, что сейчас вел себя слишком спокойно. Смотрела с дрожью в расширенных глаза, видела остатки собственной крови на чужом оскале. — Дорогуша, неужели тебе не нравится игра? — Ито мотала голову, тяжело дышала, хотела собраться с мыслями, но всё для нее было как в тумане. — Закончи её. — голос прорезался хриплым отголоском, неопрятно кинутой фразой, но Ито понимала, что раз пошла на такой отчаянный шаг, то должна сделать шаг в бездну, завершить начатое и не отступать, даже если страх распластается темной пеленой перед глазами. — Хотела покончить с этим, но ты оказался слишком сентиментален. — осматривала себя, вновь заостряя внимание на подсохшей жидкости: её вид вызывал головокружение, тошноту, отдавался отголоском болезненного случая. — Кровожадный убийца оказался незрелым подростком. — отпускал ее руку, отталкивал в сторону как ошпаренный, с недовольством цыкал языком, в очередной раз расстраивался испорченному ужину. — Ты умеешь всё испортить, Дорогуша. — не мог больше играть в свои злобные игры — нити порвались под давлением сильного натяжения. Ута доставал из холодильника баночку с разными цветами радужек — человеческие глазницы. Игрался с ними, крутил склизкий орган в руках, смотрел в помутневший зрачок и в каждом находил только былые отголоски испуга. Солоноватая жидкость обволакивала нёбо, приятно пощипывала, утоляла примитивный голод. Ито гасила рвотный позыв, чувствовала ком в горле от созерцания реальности. — Выглядишь жалко. — пыталась спровоцировать его, но не получала отдачи, только мимолётный взгляд в котором плясали черти, подталкивали на необдуманные поступки. Жидкое тепло пожирало мозг, обостряло эмоции, раскрепощало на новый глоток. — Самая жалка попытка убийства, которую я встречала. — Ута хватал ее за локти, крепче сжимал руки, давил на болевые точки, специально вызывал немоту рук, но вместо криков, мольбы остановиться — слышал тихий панический смех. — Ито-Чан, тебе явно не хватает чувства самосохранения. — руки перешли на тело, с силой сжимая ребра, сдавливая дыхание, перебивали её истерику кашлем. Надавил сильнее, выбивал весь воздух из лёгких, чувствовал каждый импульс дрожащего тела. Давил на нее, вжимал в стол, сокращал расстояние, убирал волосы от шеи и наблюдал за пульсирующей веной. Зубы были слишком близко, горячее дыхание предупреждало девушку об опасности, но смех так и не утих. — Кассандра… Впусти меня. Впусти. — голос эхом разнёсся в крошечном разуме, стал ключом к спасению и привёл Мизуки в рассудок, позволив оттолкнуть от себя величественную смерть, замахнуться, дать неосознанную пощёчину оставляя царапины на бледной кожи. Её вновь кинули назад, топили, учили плавать, но вместо этого убивали. — Пусти. Безликий коснулся раненой кожи, оставляя на пальцах следы собственной крови. Царапины затянулись, не оставили и следа. Девушка хотела отойти дальше, но понимала, что не может и пальцем пошевелить, будто тело сковано, не принадлежит ей и она стала лишь наблюдателем. Длинные пальцы хватали за лицо, крепко сжимали щёки. — Кто же ты, Ито? — сделал ловушку и упустил добычу, раскрыл капкан, разрешил уйти, чтобы этот порочный круг продолжился. Он точно знал, что: страдание — это выбор и Мизуки свой сделала, осталось только расписаться и получить. Она была непреклонна, стояла на своём, как бы ей не было больно физически, она претерпевала иную агонию. — Надо было подлить тебе яд в вино. — грубо отводил руку в сторону отпускал её: проворная, везучая, умудрялась выйти сухой из воды. — Даже зная, что в нём есть яд — я бы его выпила. — злостно усмехалась, убирала торчащие волосы от лица. Всё тело ныло, напоминало о том, что пора остановиться. — Вновь проявляешь своё милосердие? — Манипуляция так себе. — мастер смотрел на неё с отвращением, малейшими нотами жалости которой он пренебрегал, стоял перед зеркалом, показывающее прошлые версии. — Ты мне кое-кого напоминаешь. — Давай без драмы. — медленно обходила стол, перемещалась ближе ко входу, вызывала этим смех масочника, доказывала то, что всё ещё боится его. — Кого же я тебе там напомнила? — Меня.