Помолитесь за проституток Уайтчепелла

Рози смотрит на этот пробирающий даже сквозь теплую тетушкину шаль февраль и видит: Сара. Перчёная Сара, как звали ее в сгоревшем борделе за хрипловатый голосок и алые, как острый перец, корсеты. Теперь уличный наряд побледнел, а Сара все стоит в легком корсете под ветром, и Рози знает, что из-за попыток заработать побольше она будет вынуждена заходиться хрипом и лихорадкой неделю. Иначе будет шататься уже от голода и умрёт ещё раньше. Увы, те деньги, которые она тайком суёт хоть кому-то, кто находится поблизости, хватает лишь на троих женщин. Так было даже тогда, когда она помогала нянчить Лидию мистеру Фраю. Увы, но остальные нужны ей и временами ― Марси. И в груди тоскливо ноет от осознания, что только чужими деньгами нельзя спасти остальных. Из-за февральского мороза видеть это ещё тяжелей. В тени, подальше от больно колющих синюю от мороза кожу снежинок, выцветший силуэт. Прохожие кривятся, вчерашние клиенты (местные и забредшие из богатых кварталов — они в этом одинаковы) ― морщатся, глядя в ту сторону. Женщина поправляет бледное кружево, пятна от блевавших на платье клиентов отстирались насилу, от бессменной улыбки щеки сводит судорогой — ври. Хочешь денег на пару дней, хочешь жить — продавайся, забудь о себе, ври. Сара, Перчёная Сара поправляет скованные от запёкшейся крови волосы и надеется протянуть до лета. Рози кивает и думает: в участке таких как она слушают только как последних свидетельниц. Ночь и утро одиново душны и темны возле заводов, но этот путь ― личная стезя, вместо подвига заменяющая всё то, что Рози ещё надеется изменить. В это утро здесь также плюются паром заводы, домишки, сдаваемые за жуткие деньги квартиры, от пожизненного съёма которых Рози всё же спасло законно перешедшее несколько лет назад наследство. Даже в воскресный день в этом районе все работают за гроши. Служба в главном соборе ― удел праздных, так смотрят на её неспешный шаг все идущие прачки и женщины с водой, опаздывающие в цеха рабочие и бегущие в школу (они же ― самые благополучные здесь) дети. Трубы и туман не признают заката: здесь в его роли редкий фонарь, что не разгонит так быстро наступившую среди плотных построек и дыма темноту. Рабочие уже выпили, город просит зрелищ за заработанный хлеб. Смех — резкий, хриплый, мелодичный — несется из подворотен. Смейся, угождай, ври. Плохо смеешься — смейся все равно, покажи что угождаешь, что тут, несмотря на убитых женщин в подворотнях, весело. Бери, играйся, ломай — никому нет дела. Рози запирает дверь и мысленно сравнивает улицу с ярмаркой старых игрушек. Всем также плевать, что на деле все якобы весело смеющиеся (вот он, праздник не для детей!) голодные и живые, едва пережившие эту ночь и ей же замученные. Их так много и на них всем всё ещё плевать. Участь хуже смерти? Рози беззвучно шепчет: пожалуй. Слишком много оказывается на улице, слишком много не найдут себе иной работы, слишком много тех, кто замерзает и умирает неопознанными и оставляет сиротами надеявшихся пережить голод и холод детей, слишком многие не зря боятся работных домов. Незнакомка идет по улице, привычно вышагивая к украшенному мрамором и позолотой собору. После воскресной службы — Кладбище Скрещенных костей. В церкви она сидит тихо, стараясь не смотреть из-под вуали по сторонам, сжимая скромно вышитый платок в руках. Из-за утраченного слуха она слышит не молитвы, а лишь отдельные слова, а ещё ей кажется, что даже навещающий её с дочерью Эммет сможет повторить имена тех, кто погибли во время резни Джека, ведь засыпая, она всё время их бормочет, а маленькую Лидс пока не посвящают в причины её набирающей обороты глухоты. Мэри, Перчёная Салли, тысячи легко забываемых каждый день имён. Они и в посмертье оказались брошены. Поруганы. При жизни ― забыты. ― Я никак не пойму, ― всё удивлялась ей Марси, ― зачем тебе это надо? Ты разве не знаешь, как все эти пасторы любят заявляться к таким, какой была я? Кем к несчастью осталась Ви? ― Когда-то давно моя покойная кузина прислала мне девушку, которая изменила мою жизнь. Из-за неё я получила первые собственные деньги, показала Лондону свои лучшие картины, а до этого была лишь просто неугодной незамужней дочерью с деньгами лишь для мужа. Той, что всю жизнь ходила в церковь с родными по воскресеньям. Я не отвыкла лишь от служб, а что до остальных… Пускай для других они падшие — молиться за таких ― лучше любого плевка в лицемерное лицо. Марси на такое лишь резонно кивала и усмехалась. Но Рози готова молиться за этих проституток раз за разом: хоть будь это несчастная Эддоуз, что получила свои торжественные похороны, хоть любая иная погибшая от рук клиента или подражавшего Джеку девушка или женщина. Потому что больше этого сделать некому.