В пелёнках иль в петле?

Волчата у волчицы пошли в мать — ту, что была ворожеей. И когда они спросили жриц, как же так вышло их рождение дочери те благословили их. Отныне все знали, что любая ворожея сможет породить достойную дочь без мужа если свяжет свою жизнь с ворожеей рода своего или любой оборотницей, что будет любить её всю жизнь… [«Старые сказания жриц», книга, часто не очень рьяно изучаемая начинающими послушницами в ходе познания истории ворожей]

Мойрес вышла ещё затемно, понимая, что после такой ночки она первой уснёт где-нибудь на мельнице под понимающую усмешку от сестры, так и не допив дневную «порцию новомужней» из пивной бочки. В жёлто-зелёном свете согревавшего общую кухню кристалла Беренешка сидела, уперев локти в стол и почесывала уже собранные в едва пушащийся хвостик волосы. ― Ты чего не спишь? ― Мойрес прошлёпала к столу, не замечая резво убранных свеч. Беренешка лишь пожала плечами, но тут же одёрнула себя: ― Да так… То есть поздравляю. Помочь собрать подарки жрице? ― Я тоже рада. А что, уже готово? ― племянница за всю свадьбу и долгую ночь казалась куда бодрее и уверенней, чем можно было ожидать после всей её помощи насчёт праздника. ― Ну, как говорится, вставать позже жены можно только новобрачному… ― Ну иль тому чей прах одолеет оборотница, ― закончила за неё Мойрес, ― Ну так что тебе насобирал муж кроме шитых тряпок и еды? Беренешка фыркнула: ― Да нет, не особо плохо: там талисманы, и своё свадебное немного пожертвует, и пара индюшек в корзине уже наготове. Ты же знаешь, не запасливого я бы себе в мужья бы ни за что не взяла. ― Свадебное? ― почти удивилась Мойрес, ― А как же сын твой? Беренешка чуть усмехнулась: ― Я ему прошлой осенью на пару отрезов в приданое расщедрилась, тогда урожай же… Ещё на троих нашьёт и даже нашему потаску… ох, найдите на него управу, Двуединые Сёстры! ― буркнула Беренешка и продолжила, ― неблагообразному дядюшке останется. Мойрес кивнула: ― Да, урожайно тогда было. А на братца моего пускай не тратится. Ему на свадьбы сыновей копить надо, старшего через три года отдавать. Мойрес хотела прибавить что-то обычное про бедную племянницу и её ужасного отца, но всё положенные степенной речи фразы плутали, словно отбившаяся от стада корова. В мыслях её был смех Демиаля, едва справившего тогда свою семнадцатую весну. Рыжая кобыла, рыжие листья даже в сене, рыжие с алым, точно костёр, дедушкины юбки, полыхавшие в поле, пока убирали урожай. Сестра очень хорошо показала всем, что её младший теперь на выданье. Мойрес почти закусила губу: ох нет, не сейчас, всё вечером, вечером. Он уже её муж, не стоит торопиться. Он молодой, вертлявый, точно маленькая речка, даже после своего позора никак не успел растерять свою робкую и тихую красоту, так по-новому взыгравшую в нём, пока он зайчишкой смотрел на неё этой ночью. Сейчас ― время поздравлений. А мужем она ещё успеет натешиться. *** Кобылка, мерно шедшая по дороге, резко задвигала ушами: в телеге зашуршало сено, вынуждая Беренешку взять поводья в руку и прищуриться, оглядываясь назад, прямо на залитые восходящим солнцем луна и краешек пашни. Если это была пешая путница ― что же, может, стоило ей подсобить? Но сено зашуршало ещё громче и оказалось, что сзади просто перестали копошиться во сне. Рановато она. ― Мам! ― позвала Бертине. Беренешка ласково сказала, не оглядываясь: ― Спи давай, нам ещё ехать и ехать. На сене послышалось шебуршение и что-то звякнуло об доски. ― Мам, я уже всё. Беренешка улыбнулась, стараясь следить за дорогой: ― Лучше отоспись сейчас, на конюшне будет много работы. И ножик не показывай, помнишь, что я говорила? Бертине засопела, хотя Беренешка и не думала её ругать: ― А на кой я его точила? Беренешка выпрямилась, перекладывая поводья в левую руку и вполоборота посмотрела на подобравшуюся поближе дочь: ― Если тебе никто не сумеет помочь. Ты драчливая, но иногда есть те, кто понимает лишь что-то похуже, чем кулаки. Готовь его лишь тогда, когда никто не успеет тебе на помощь. А до того ― иди к тем, кого слушает Её Милость. Бертине захлопала глазами и начала елозить пяткой в сене и Беренешка сдержанно вздохнула. Её деловитая девочка должна иметь шанс на что-то хорошее, коли пахота ей не по душе. ― Может, там и не так всё плохо, если приживёшься ― будешь при кузне со своим домом, главное, первый год старайся, Её Милость трудолюбивых не забывает. Там и грамоте научишься, а не только деньги считать. ― Угу. А ещё троих дома не родится? Ну так вот оно что. Беренешка вжала поводья уже в правую руку и подвинулась: ― Залезай. Ты же помнишь, у твоей тёти ― новый муж и без нашего решения она не захочет чтобы я… Бертине снова завозилась, но всё же залезла босиком. Беренешка подумала, что на подворье ей придётся привыкнуть носить обувь даже в самое пекло. Умастившись, она не потянулась к поводьям, а буркнула: ― Зачем тогда везёшь? Чтоб на этого Эйласа место было? Беренешка не удивилась её ревности: Бертине становилась очень проказливой от невнимания и вообще, было бы хуже, если бы дочь не начала этот разговор. В свои десять она была сметливая, точно ворожея. ― Троих да сразу, вот придумала! Мы не купчихи столько детинь иметь, хоть и не голодно живём. Я ждала повода, чтобы у тебя было место в замке или около него. И тётя Мойрес всегда была бы рада найти себе мужа из ворожей, не обязательно из нашего рода. Вспомни, какой он зеленоглазый, как все ворожеи! ― Ну разве он не… ― Теперь Эйлас тебе как двоюродный дедушка. Мойрес ведь и первого мужа взяла почти без приданого. Бертине сразу же начала отвлекаться на вопросы: ― А как же дядя Демиаль? Можно ли про него говорить как про мёртвого? А жрица за него так молилась? А Эйлас будет видеться с тётей? А ты так папу на свадьбе тоже крепко за руку держала? Беренешка улыбнулась: ― Да, как про мёртвого, но за него мы не молимся, жрица ж ведь так делать не велела, а свадьбы такой очень давно не было. И тётя с семьёй после жатвы к нам придёт, лишь бы Эйлас при них не плакал, а то на свадьбе чуть ли не опозорился. Папа у тебя вон, глаза в пол ― и улыбался тихо, хотя я видела, что рад мне. Беренешка снова сдержалась, чтобы не отругать подкидыша-кузена за глупость. Сколько можно было реветь? Они подослали свата-вдовца, выручили его, так пестуемого в детстве матерью и Мойрес, из петли, а он лишь ревел и боялся не пойми чего. Вспоминая то, как ещё живой дядя был благодарен Мойрес, она поражалась её великодушию: жрице следовало погонять его кнутом раза три вокруг своего подворья, а не выгонять его из запертого амбара, поведясь на пустяковые слёзы. Хотя по правде говоря, что тут скажешь тётке, что наверняка лелеяла мысль как-нибудь выпросить у жрицы этот брак? ― А если кто его снова Демиалем назовёт? ― снова поинтересовалась Бертине, ― Или он возьмёт и того… отзовётся? Беренешка покачала головой: ― Мужичья блажь ― порой обознаться. Да и кто дразнились ― получат. Нечего названных мёртвых к немилости Двуединых Сестёр взывать. Бертине насупилась: ― Я так не буду, я наоборот, им молюсь, чтобы они приняли! И пусть всё образуется с кост… Беренешка кинула на неё серьёзный взгляд: ― Помолись не только за него, как приедем. Я буду навещать тебя чаще после сбора урожая, но если по делу ― молись богиням, чтобы тебя заметили, а не только за мёртвых. Бертине рассеянно, пытаясь не сбиться с короткой молитвы, спросила: ― А тамошняя жрица не осерчает, если за бесприданника помолюсь? Эрде дразнится, что нельзя молиться за распутника и бесприданника, а потом говорит, что они почти одно и то же. Беренешка резко оборвала её: ― Нет, дочка, не говори так. Второе не столь страшно как распутный и нескромный муж. А бесприданника всегда красит скромность не хуже юноши с приданым. Бертине обернулась назад, успокаивась и всё же прикидывая, не залезть ли в сено и не поспать ли снова. Беренешка явно видела, что дочь крепко задумалась над её словами и смягчилась: ― Можешь поспать ещё. И не бойся Эрде. Нынешний муж постарается слушать тётю Мойрес получше чем непутёвые вдовцовьи дети. Авось и поможет им взяться за ум… Последнее буквально вырвалось у Беренешки и она попросила прощения у Богинь: Эрде и остальные не виноваты, что им достался такой нерадивый отец.