«... И так вот пошли они судить все дела, что творили те, кто были сотворены ими обеими: Уллой и Улкой. Улла, богиня хаотичности, судила всё неожиданное на свете, что исконно принадлежало ей, а Улка, богиня упорядоченности ― всё что имело свой неизбежный черёд и закон. И порешили они, что раз людини были созданы ими в полном согласии и принятии замысла подруга подругой, то и повелось, что каждая судила всякую из живших сообразно тому, какой из них придётся отклониться от равных частей порядка и хаоса, что вложили они, создавая её. Так они и стали считать помыслы и деяния всего сущего, ни в чём не мешая, а наоборот, помогая сестра сестре.» Один из первых свитков религиозного содержания, читавшихся маленькой Увис Кейвлац, будущей виконтессе Кайнатарских равнин.
― Волк! Волк! Мойрес заворочалась на постели, в подудрёме не осознавая, как отпихивает ногами от себя снова ютившегося на краю Эйласа. ― Волк, волк! Богиня Хаоса его прибери! Мойрес пошарила широко растопыренной ладонью по расшитой простыми стежками кошачьими и козьими мордами простыне, ища мужа и наткнувшись на его плечо, притянула к себе, брякнув больше для своего успокоения: ― Никуда он не придёт, хлев заперт, дом... ― мысли о доме путались с ощущением теплого мужниного бока, ― тоже... Не открывая глаз, Мойрес едва успела поблагодарить богинь, что даже самых тревожных молодых мужей можно успокоить подарками да объятиями и не заморачиваться с вниканием в причины их тревог или слёз. Эта мысль была самой длинной, самой четкой, что могла себе позволить не до конца проснувшаяся Мойрес прежде чем снова погрузиться в сон. ― ... шком большая... пасть... От ставшего непривычно тихим бормотания Мойрес замерла на месте, перестав мять руками стройное мужнино бедро. Волк с большой пастью? Мойрес вспомнила, что младшая сестра и даже её муж учили Демиаля не только простейшим заговорам и амулетам. Некоторые из них могли бы если не защитить от проклятий, то хотя бы ослабить их для родни, а некоторые ― наслать свои. Разумеется, последние изучать мужчинам строго запрещалось, да и те были слишком глупы ― насылали их только ради того чтобы на них взглянула девушка более весёлого нрава, чем сверстницы. Простая мужичья глупость, вот и всё. Но Мойрес волновало другое. Неужели он научился от сестры чуять проклятия, что наверняка наслали на их род?..***
― Я уже приготовила весь воск для обряда, заговоренный песок ещё не припрятан, а вот... ― степенно перечислявшая всё сделанное ей за утро ученица замолкла и спустя миг продолжила, ― Но думаю, это подождёт. Карэйна отдала свечи Кассее и вышла встречать тех, кто их прервали. В статной фигуре угадывалась явно уважаемая крестьянка и раз уж она была с мужем, то оставалось лишь взять свой посох и поприветствовать уважаемую женщину. Проковыляв пару шагов, Карэйна кивнула своим мыслям: конечно же, это Мойрес. Сквозь редкие перекладины, ровно вколоченные поперёк крепких столбов, было видно, что никого, кроме застывшего камнем Эйласа, Мойрес не привела, даже пары жертвенных птиц. Но мешочек в руках у Эйласа казался очень увесистым, а с каждым шагов становилось яснее, что Мойрес пришла говорить по делу и сжав в нитку и без того тонкие губы, точно пыталась ужержать в себе все ненужные до поры слова. Молчание же Эйласа было простым, мужичьим: не открыл рот ― не наговорит и глупостей, хотя Мойрес, приходя сюда с подношениями всегда благодарила Карэйну, приструнившую его ещё перед свадьбой. Но раз при ней он вёл себя смирно и не жаловался никому почём зря, то Мойрес давно было пора понять, что такой муж ― это и её несомненная заслуга и понимание, что молодого мужа нужно не только баловать. Впрочем, глядя на то, как сегодня был одет Эйлас, можно было решить, что Мойрес только и делает, что осыпает его подарками: последний часто щеголял в широких, не жалевших вышивки и ткани, платках, в дар часто получал головные обручи, вслед которым завистливо цыкали самые завистливые кумовья, а на главные праздники непременно шил себе новое платье, часто отдавая старое родственнику или соседу. Последние так сильно ругались между собой за куски ткани, что парочку из них приводили и к Карэйне, чтобы познакомить с самой жалящей из её хворостин. Припоминая всё это, она глядела на супругу и думала: нет, Эйлас явно ни в чём не провинился. А значит, дело принимало более ожидаемый оборот.***
― Ты точно видел во сне именно это? ― допытывалась Мойрес. ― Конечно, ― чуть уверенней проговорил её зашуганный Эйлас. ― И ты так испугался не только потому что тебе приснилась волчица с огромной пастью... ― Волк, говорю же, волк! ― убеждённо заявил муж. Мойрес поморщилась: вот же упрямец! Вроде всегда тихий, а тут не переубедишь, долдонит точно ворона орехи. ― Может, всё же волчица? Эйлас заботливо взбил подушку рядом с приподнявшейся на локте Мойрес и словно опомнившись, ещё сильнее обхватил колени руками: ― Волк! Только вот когти были с твою ладонь. И задние лапы... Я видел во сне лишь немного, там всё листья и деревья в лесу закрывали, но колени были точь-в-точь человеческие, хоть все и в шерсти. Мойрес снова попробовала подступиться: ― Послушай, жрица всё уладит, хватит болтать глупости. Никто не даст тебе хворостины, если ты возьмёшь и всё ей расскажешь, не маленький же! Эйлас прикрыл колени подолом ночной рубашки и осторожно спустил ноги на пол, ища что-то взглядом. ― Вот, ― наконец-таки подал он Мойрес кружку с молоком, ― я поставлю на лавку, если пить захочешь, это из подпола. Отпив, Мойрес, отмахнулась: хватит. Эйлас укрыл её одеялом и тихо, не дожидаясь, пока она уснёт, зашуршал своими новыми одёжками, стараясь побыстрее сбегать за водой. Мойрес опустилась на подушку и вздохнула: такому трусишке рассказывать про то, как через сны можно узнать, что завистливые односельчанки наслали мелкое проклятие ― переполошить всех мужчин дома. Уж лучше поспать и пойти к жрице, вот она-то и развеет их обоюдные страхи. Под мысли о том, что же она возьмёт для подношений жрице, Мойрес наконец-таки уснула. *** ― Твоя бабка что, говорила дарить это жениху на свадьбу? Вот так и вышло. В сей раз могла родиться самая настоящая ворожея, а амулет на шее мужа не спасал от проклятий да и вообще, никак не мог быть оберегом. Эта новость не удивила Мойрес. ― Матушка-благословительница, я же боялась другого. Карэйна приостановилась, и глядя на пашню со светлыми крапинками чьих-то не в первый раз пропотевших рубах и крепких лошадей, уперла посох в землю: ― А муж тебе как? Не надоел ли за три долгих лета? Мойрес усмехнулась и ответила старой присказкой: ― Всякого мужа от надоедливости порой удавишь. Карэйна понимающе кивнула и продолжила идти рядом с Мойрес, почтительно замедлявшей шаг рядом с ней. ― Куда бы дело не зашло, я вижу, ты не хочешь от него уставать. ― Вот нынче я смотрю на него и думаю: ну всё, я намаялась, пора и о ворожее в роду подумать. Уж натешилась я им, пускай думает, что это от его стараний, я ж на деле почти все амулеты кроме его свадебного сняла да на простые шнурочки заменила. ― Ты всё же хочешь эту девочку? В прошлые разы я водила тебя к хорошей знахарке, пока ещё не так уж и поздно. Мойрес отмахнулась: ― Да ничего, я уже третий месяц подол на муже задираю и ничего, хоть и жеребчик из него не вялый. Сейчас вот жду, пока выношу так может и снова к мужу опять потянет. Сестра вон, трёх коз мне растит. Вы лучше скажите мне, благословительница, что же за дело такое, что он увидел? Мужичья дурь али надо беречься? ― Нет, Мойрес, ― покачала головой Карэйна, ― Ещё давно я знала, что для этого я молюсь Праматери Ворожее. Ты же слышала, что толкуют в деревне? Мойрес приостановилась и почесала затылок: ― Вы про оборотницу в нашем роду, о благословительница? Так это правда? Карэйна, кряхтя, приблизилась к Мойрес и чуть шепелявя, прошептала: ― Да. А я хоть и не из них, но уже знаю: твоя дочь будет чуять оборотниц за версту. Как и всех живых или мёртвых. Богини не открыли мне, почему, но ради того чтобы самой принять такую девочку, стоит прожить так долго.***
― Так это не проклятие? ― уже раз эдак в пятый переспросил молодой муженёк, то и дело оглядываясь на жрицу и жену, чинно удалявшихся в сторону пашни. Раскладывать действительно драгоценные подношения перед каменными ликами богинь, да ещё и практически на ощупь, под глупые вопросы становилось втрое трудней. Но искать свечи под его причитания казалось ещё невыносимей. Кассея вхдохнула, но смиренно продолжила: ― Нет. Говорю же, этот амулет говорит о связи ворожеи с оборотницей. Именно её ты видел во сне. «Узнал бы ты, отчего так легко видишь Великую Волчицу ― отведал бы калёного прута за то что от страху не послушался жрицу». Эта мысль придала Кассее силы и она продолжила: ― Куда бы ты ни шёл, знай: богини избрали тебя, чтобы ты взрастил ворожею и передал её новой жрице на учение. А чтобы не забыть ничего ― передай ей все амулеты из своего рода, учение ворожеи ― дело нелёгкое и ей понадобится удача. «И твой рот на замке», ― мысленно усмехнулась Кассея, ― «Хотя ты и так никогда не прочитаешь, что в таких свитках пишут об амулетах, соединяющих оборотниц и ворожей». ― И всё? ― уточнил этот, как его там? Ах да, Эйлас. ― Да, ступай. Твоё дело сейчас ― заботиться жене и растить ворожею. Богини рады вашему роду. Шуганый и некогда обесчещенный муженёк поцеловал приступочку перед ликом каждой статуи, поклонился Кассее и засеменил по тропинке к недоструганному забору. Кассея достала из-за пазухи мешочек и по очереди отодвинув каждую из приступочек, выложила по странно мерцавшему камню в ямку под каждую из них. Богини не всегда были к ней справедливы или милосердны, но теперь она была готова сделать то подношение, которое заслуживала каждая из них. Ведь несмотря на годы вне жреческого архива, годы в глуши и немилости Совета Высших Жриц, в тайнах даже от своей наставницы и наказаний за излишнее для адептки любопытство, у Кассеи появился шанс узнать всё то, ради чего она вымолила себе ссылку именно сюда. А ради этого знания стоило потерпеть не только такую жизнь.