«Никогда забудь же запахов новой ворожеи
и прими же новобранку с почётом,
о женщина из вольчьего племени!»
Присказка при одобренном племенем оборотниц браке с ворожеей
― ...едииит!.. Отец что-то кричал. Вдалеке звенела сталь, над едва различимым в кишащей толпе полем его носимый теперь уже по праздникам синий платок был едва видим, словно капля из Таратиса, которая на самом деле не разъедала железа, хоть и отравляла тех, кто маловероятно, но не знали о свойствах реки. Но не его отец ― шепча сквозь слезы едва различимые слова прощания, он слишком часто повторял, что ещё мальчиком боялся, что его утопят или отравят синей водой за бесчестье в этой реке, потому что дедушка её пересёк прямо из своего огромного шатра. Лакшул тоже иногда слышала в деревне, что покойный дедушка жил в поле, среди лошадей, в расшитом шатре ― вместе со слухами про какую-то провинность отца и невиданную уже два поколения красоту дедушки. Но невиданные слухи оказались отчасти правдой: покойная наставница, госпожа Карэйна, сказала, что дедушка и правда был из какого-то степного народа, который и правда боялся переплывать Таратис, а госпожа Кассея обычно хмыкала: ― Как видишь, высшая жертва юноши способна защитить... Из вежливости Лакшул лет с тринадцати старалась не зевать на всех этих присказках о целомудрии и мужчинах, но в последние годы выходило с трудом. К чему ей эти юноши, когда она и так та самая наглядная честь всея рода? Тем более когда принявшая место жрица, а для Лакшул ― лишь «госпожа Кассея» всё же сдалась и дала ей уехать сюда, за Таратис, подальше от легенды о самопожертвовании в жизни юноши, зато поближе ― к истории ворожей. ― Волк! Это он, волк! В тумане! ― Папа, это не... Лакшул взглянула вдаль ― отец словно её и не видел, но его плечи тряслись, как от рыданий и он обхатывал их своими тонкими узловатыми пальцами, а его по-прежнему яркий платок колыхался от нарастающего ветра. Вихрь за вихрем он иногда скрывал в пыли фигуру отца, но наспех убирая отросшие угольные пряди у лба, Лакшул ,по-прежнему, слышала отзвук этого плача — такой она застала лишь когда уезжала из дома, а мать рассказывала, что с такой силой он рыдал лишь во сне, отчего-то, первые месяцы после свадьбы. ― Не-е-ет! Я же был тебе хорошим мужем! Лакшул не могла двинуться дальше, хотя явственно различала направление этого крика. Сначала, она не поняла, что этот голос принадлежал не отцу. А потом услышала причитания, перемешанные с незнакомыми словами и мольбами. Язык был похож ― на таком упоминали что-то про балладу о Великой Волчице. Но что за крик был слышен среди ветра и далекого звона? Впереди мелькнул край розовой юбки и также быстро исчез. Это не мог быть отец ― не такой молодой, не с таким звучным голосом, не с такой едва узнаваемой речью. Старое наречие? ― Папа, остановись! Лакшул понимала, что отец наверняка испугался и убежал, перепугавшись, вперед, в туман, мать всегда звала его в шутку зайчишкой. Только куда он мог забиться от страха, если впереди лишь сплошная бойня и пахнет... кровью? Запах казался отдаленно знакомым ― очень схожим с тем, когда закалывали свинью или наливали на жертвенник в храме несколько капель своей «ежелунной крови». Особенно, если нужно было освятить ею все четыре стороны копии бревенчатой тризны ― госпожа Кассея всегда приговаривала, что день свадьбы её родительниц нужно чтить не меньше дня её появления на свет: в этот день мать нашла в себе силы похоронить племянника и всё равно радоваться назначенному покойной матушкой благословительницей Карэйной дню свадьбы. ― Отец, стой! Лакшул зажмурилась и прислушалась к шуму вокруг. Рука нащупала мешочек, в который отец помимо её амулетов положил какой-то кристаллик ― среди её собственного, в форме игральных костей, тот забавно блестел, словно кусок дорогого, но не подходящего для выгодой продажи стекла. Но вокруг слышался лишь шум ветра и внезапно ― короткий рык. Туман вдалеке потихоньку рассеивался, отца и того мужчины не было слышно, а ,впереди, мелькнули лишь края огромных серых ушей, лапа в гигантском стальном наруче да пепельный хвост. Лакшул нахмурилась. ― Папа... Нет, ты ошибся, не беги, она ведь... Но теперь стих и шум ветра. И лишь мерно стучал нарастающий дождь. Вокруг Лакшул все чаще барабанил ритм сорвавшейся мороси, который открывал сотни трупов воительниц вокруг, стуча по латам всё быстрей и надсадней. Лакшул обессиленно уперлась руками в колени, глядя вперед. Волчица обернулась. Где-то, вдалеке, зеленело облако, поднимаясь всё выше над полем битвы. Лакшул не стала бежать, понимая: если она видит это, значит ни отцу, ни ей бежать уже нет смысла. Остаëтся лишь следить за неизбежным, как за лезвием над самой шеей.***
― Кьяррр! Телегу дернуло в сторону ― поверх какого-то проползшего наискось от дороги корня. Лакшул проснулась от запаха хвои и росы. Не открывая глаз, она вскочила на телеге и тут же зевнула, рассеянно моргая. Лошадь с её стороны была более норовистой, чем кобылка проезжей целительницы и, впряженная в одну телегу, то и дело неслась чуть вправо, по некому подобию истоптанной тропки среди корней и мха. Лакшул пожалела, что не попросила эту издалека похожую на нищего юношу женщину дать ей тех же трав, что и сестре ― теперь ей придётся развлекать последними сплетнями старушку из-за Шёлковой реки, а не слушать то, что расскажут эти двое спящих на сене женщин. Оплётённая тёмно-синим мхом, кедровая ветка чуть не ударила Лакшул по лицу, и она, играючи увернувшись, стала смотреть на лес: слишком древнее угодье Великой Волчицы. Настолько, что Лакшул всё ещё не могла принять эту поездку как повод для приключений, а не всего того, с чем связывали её появление на свет. Если этой Великой Волчице так важно иметь ворожей рядом, то почему они не рождались в этих лесах? Почему вообще, вся деревня, вечно ожидавшая от неё оправданного звания, вдруг сочла её поездку сюда странным решением, а жрица, гостившая у госпожи Кассеи по такому случаю, заявила, что это вообще «незрелый поступок, достойный не ворожеи, а лишь «глупой любопытной девчонки с хорошим конем и кинжалом в сапоге»? Глядя на трясущееся ровно в такт копытам и затканное мохнатыми ветвями деревьев небо, Лакшул недоумевала и, в то же время, радовалась, что ни эта целительница, ни её ищущая редкие травы для города сестра вообще не видели в ней ту самую ворожею, что принесла бы почёт всей деревне, отвела бы половину бед и каким-нибудь неведомым способом выучила за год полсотни заклинаний начиная от огня, что спас бы всех от чего угодно, и заканчивая бедами, что не осаждали бы более-менее здорового скота. Вспоминая всё то, чего ради неё мечтали с малых лет, Лакшул находилась именно под таким впечатлением. И без наставлений жрицы о разрушающем всех восставших из мёртвых огне и поучений строго через её уста, Лакшул становилось всё более смешно: ну что же все от неё хотят, если ей на роду написано знать строго десяток применимых лишь в бою заклинаний и лечить быстрее, чем её совсем не знавшему даже малости обычных женских обрядов отцу? Ведь по сути, они ничего не знали о почти нервзличимых виденяих, что посылал ей пару раз подаренный госпожой Кассеей амулет, оставив от былой славы ворожей лишь неисчерпаемый почёт к её семье и слишком суеверные ожидания. Шевельнув пяткой, Лакшул снова взглянула на сестёр. У старшей было лишь два кристалла ― чтобы лечить и защититься, у младшей все сиявшие диковинным цветом камни и редкие травы прятались в мешочек из холщовины, но в полутьме леса можно было увидеть всё тот же приглушенный свет, исходящий из-под ткани. Лакшул подумала, что не зря таскала свитки жрицы, читая про камни и редкие амулеты, что дарили близким ворожеи. Быть может, её попутчицы лучше знают, как донести до племени оборотниц, зачем она не написала писем их пограничным командиркам и тем самым нарушила границы.***
― Ррау? ― Лакшул не сразу поняла, что такого знакомого она выцепила в звуке, похожем на волчий вой. Телега скрипнула чуть дольше, чем от кочки, но пока она вставала с мешков и шнуровала свои самые прочные башмаки, они уже остановились и Лакшул удивилась уже другому: и правда высокая и фигура чуть поодаль совсем не пугала лошадей. А вот одна из её спутниц заметно стушевалась. Вскочив и почти зацепившись штаниной за деревянный край, Лакшул едва успела закрыть рот, чтобы не казаться такой простофилей ― оборотница, вздохнувшая в ответ на эту удивленную рожицу у одной из них, смотрела больше на резвые руки её спутниц, которые разворачивали свои товары и деловито разглаживали на коленях все торговые грамоты и отсчитывали все возможные пошлины. Госпожа Кассея когда-то говорила ей, что именно с такими и стоит въезжать в Оборотный Лес. Теперь она убедилась на деле: на ходу доставая футляр для свитка, она могла спокойно подойти к оборотнице ещё ближе, но без намека на угрозу. Надо ведь показать им, а не только сбросить капюшон. ― Вот грамота от моей наставницы, ― начала Лакшул, ― Подтверждаю, что ворожея. Стук кристаллов и звон монет ненадолго стихли: наверняка таращатся как на дивную зверушку. Лакшул передернула плечами, словно эти взгляды в спину могли её уколоть, точно иглой. Она хотела затеплить огонёк на кончиках пальцев, но стражница, до того момента чуть прижавшая уши со стальной шерстью и черными пятнами на кончиках, внезапно резко отступила и взмахнув огромным хвостом, торопливо втянула воздух несколько раз. ― Рауы? Розже! Лакшул теперь поняла, что знакомого в этом звуке ― он означал торопливое удивление. Что-то навроде «вы?». Получается, здесь и правда нечасто ездят неместные: укатанная колея была шире, чем для обычной глинистой дороги через рощу, она девчонкой как раз бегала по такой. Неужели у них и телеги ― сущие громадины? Даже пригнувшись, принюхавшаяся и сказавшая поговорить с ней попозже, оборотница была на пару голов выше Лакшул. ― Мы по поводу договора. Можете обнюхать, это все наши товары, ― растерянно, почти перебивая, заговорили у них за спиной. Оборотница быстро обошла слева от Лакшул, держась на расстоянии и стараясь не задеть плечом. Лакшул торопливо обернулась: первый раз ― на торговку и целительницу с сестрой. Как же быстро они её перебили! Ей ведь даже не удалось поднять грамоту повыше, раз уж стражница чурается огня! Второй раз ― на оборотницу: та аккуратно подносила огромную морду к вещам, изредка вертя некоторые кристаллы в покрытых шерстью и когтистых, но всё же огромных руках. На Лакшул та не обернулась. Печать на верхнем развернутом листке алела кровавым пятном и те колыхнулись от небольшого ветерка у Лакшул в ладони. Она смотрела на буквы, словно ей подсунули фальшивку или написали всё на не пойми каком языке. Оборотница степено бряцала своими легкими, но огромными доспехами, пока двигалась к концу телеги, говорила «уву», обозначавшее согласное угуканье и не торопилась к Лакшул. Она бы так и стояла, если бы не возобновишееся фырканье более резвой каурой лошадки: телега медленно двинулась, а все её спутницы, сойдя с телеги прошли чуть вперед, но пока так и не поровнявшись с резко обогнавшей их стражницей. Лакшул резко выпрямилась, решив, что успеет сложить свитки на ходу и ещё немного поберечь их от здешней вездесущей росы. Она думала, что теперь приостановится лишь чтобы не заплутать где попало, пока лошадей привяжут к какому-нибудь деревцу, а они будут идти на своих двоих до самого солнца над макушкой. Время тратить силы на переход, так чего ждать? Но дорога лишь чуть свернула вправо и кажется, они прошли сотню шагов прежде чем приблизились к надвое разрезанной дорогой прогалинке, где виднелся крошечный столбик с перекладиной да старая лохань с дождевой водой. И лишь затем, приглядевшись, Лакшул заметила чуть примятую, как от огромных следов лап, хвою на низенькой траве: именно к ней приближалась стражница. Спутницы Лакшул остановились, пряча кошели: в них по-прежнему звякало достаточно монет. ― И немного же, ― сказала целительница, ― Остальные деньги ты просила за долю? Торговка лишь молча кивнула. Дальше Лакшул не прислушивалась: она пошла по примятым хвое и травинкам. Никто и не думали её останавливать ― только кто-то хмыкнула себе под нос. Но оборотница уже вышла ей наперерез и Лакшул, чуть скраившись, пришлось пятиться назад, между тонких сосенок, прямо к всё же ахнувшей сестре целительницы. Выглядело это обидно: она что, пошла не туда? За годы все поменялось? Ворожеи теперь не ходят по лесу, как хотят? ― Раучасс... ― проговорила, наконец, стражница, глядя на Лакшул уже с почти полным людского любопытства взглядом, ― Рьяя авусё прауверрю. Лакшул выпалила: — Ну да чего ждать? Вот, ― теперь она отвела правую руку назад, чтобы никого снова не напугать, ― мой огонёк. Царапнете мне кожу ― залечу. А вот... Стражница снова принюхалась к свитку, но морду так и не поднесла — лишь зажмурилась, явно заинтересовавшись запахом этой бумаги и хороших чернил с кровью самой Лакшул. А может, тот заговор на печати госпожи Кассеи имел для неё и запах? ―...моя грамота от жрицы. К вам часто заезжают ворожеи? Оборотница замотала мордой и развела огромными лапами, то есть руками, задев копьем ветку, брызнувшую росой прямо ей на чёрный кожистый нос и на плечо Лакшул. ― Ну так вот, я и есть... ― Виржу, ― поняла оборотница, ― А не вуовню, уак праувиррьно приувверчать. Лакшул чуть нахмурилась: — Если я в почёте ― значит, покажете, как это делаете. Привечать с почетом, как вы говорите, я вас тоже не против. Оборотница задумчиво переложила копьё в левую руку и склонив голову, старательно произнесла: ― Аву, прривеуррствую ваурраржею в Оворротном Рресу... Лакшул, довольно подбоченившись, произнесла: — А я приветствую Оборотный Лес и всех, кто в нём. Тут встретившая Лакшул стражница внезапно присела на корточки и попутчицы заметно расслабились: целительница прекратила теребить кожаный шнур, на котором висел мешочек с кристаллами, а её сестра расслабленно опустила руку, замершую возле подозрительно широких рукавов плаща. Заросшие белой шерстью изнутри уши стражницы чуть прижались вслед за этим жестом и Лакшул поняла, что произошло: оборотница показала им своё спокойствие. Ну обещает не лютовать ― и ладно. Хотя выглядело оно почти что по-собачьи: несдержанный оскал сменился дыханием через рот (Лакшул подумала, что здесь наверняка свои называют его пастью), лапы в прочных кожаных поножах почти уперлись коленями в край сухого посеревшего кустарника, а увенчанные крепкими и толстыми когтями пепельные руки в шерсти оперлись на землю в качестве опоры, даже не пытаясь особо удержать короткое для её роста копьё. Хвост, правда, махнул лишь раз: вяло, словно в не особо почтительном приветствии. ― Вфо-р-ро-ж-жея... Продождитте, ваумм-нее прридёутся припфести сор-рродичей. Вечерром аунни вауеррнутся и псменяут науурс. Лакшул снова оглянулась на попутчиц: те ничуть не удивились такому расхождению с тем, как в свитках Кассеи упоминаемые племена говорили без таких препятствий. Целительницу это вовсе не смутило: ― Увы, но сейчас встреча дочерей Кирраи и дочерей Иррау. Мы обещали привезти им наши кристаллы и лечение пока они на ежегодном сборище. Стражница пожала (всё же это отдаленно напоминало людские привычки) плечами: ― Веррчерром врурреррд оррсврротрр. Только тогда они устроят смену караула? Вечером? Лакшул нетерпево отставила ногу в сторону, отстукивая прилипчивую песенку из последней таверны. «Оррсвротрр» можно было устроить хоть сейчас! И досмотреть, пока они болтают! Целительница оглянулась на свою спутницу, но все-таки продолжила: ― Телегу можно описать для деклараций и позже, остальные товары мы пока не спешим продать или каким-либо образом избавиться от остальных пошлин. На слове «пошлин» стражница недоуменно подняла уши торчком и лишь затем махнула когтистой лапой, по виду всё больше напоминавшую Лакшул огромную руку с короткими пальцами, разве что в густой шерсти. Спутница целительницы быстро заговорила: ― Вы правда намерены ждать смены караула до заката? Мы могли бы добраться пешком до ближайшего племени. Лакшул окинула их почти нетерпеливым взглядом: видимо, она будет ночевать прямо здесь? Оборотница пожала плечами: ― Порррже. Поурра сюррда, ― и указала по направвлению примятой травы. За грубо, наспех вырубленным кустарником и парой здешних исполинских сосен нашлось место: высокая хижина, где коротко блеснул небольшой для оборотничьей головы шлем. Стражница взяла его с лавки и бросила подошедшей торговке: ― Рауррдно. Мне паурравиррну товарров до ррзавтррра и иррдите ― скоурро будет парртрувь. Лакшул хмыкнула: ага, собирайте пожитки и можете идти до деревни, подвязавшись к патрулю. За знание оплата товаром. Ну уж нет платить ей нечем, подождёт! Спутницы Лакшул кивнули, кто-то шикнула в ответ и скоро со стороны прогалины послышалаь возня, стихшая, когда сквозь едва закапавший дождик блеснул еле заметный отблеск солнца, расцветивший капли на мшистом сосновом стволе. Когда скрипнула телега и зафыркали расседланные лошади, Лакшул наконец-таки обратилась к стражнице, чистившей старенький, но по размерам ― уже людской поддоспешник: ― А мне половина цены за въезд? У меня только мешок с одежкой да поесть, кристаллов с меня много не возьмёшь, я только их зачаровывать, а не находить могу. Стражница буквально выпрямилась от удивления: ― Аувы? Ррр, ррто есррсть, уамы ― и уррвзятки? Я уввсе стреуррегу. Даугаворрр еусрсть даугаворрр. Стережёт? Договор есть договор? И никаких взяток? Лакшул тут же захлопнула рот. Ну вот, теперь эта вояка заткнется и ничего ей не расскажет! А она думала, что здешняя стража такая же жадная, как говорят про города, которыми правит Её Светлость Винсея Кейвлац! ― Двуединые меня надвое, ― досадливо выругалась Лакшул, ― простите. Я думала, что это всё из-за денег. Она извинющеся понурила голову. Разболталась тут, как ярмарочный балабол! ― Рррнет. Ррземря Рреса увященна. Вотчина баугини не террпит аурружия. Отрряд обыщет вруррше. Ну раз священна и «лучше»... Лакшул понимающе кивнула: не очень сможешь сделать всё сама ― ищи помощи у союзниц. Особенно если кто-то вдруг портит или грозит кому-нибудь на твоей земле. ― Смекалисто. Не наворотят много. А как мне тут быть? Можно рвать что-то, брать на костёр, охотиться? Оборотница приподняла уши и чуть принюхалась к Лакшул и лишь затем кивнула: ― Ррза рпстояурками прремени. Лакшул кивнула, чуть заглядывая в эту все равно удивительную в своём выражении морду. Может, поэтому госпожа Кассея разрешила ей подходить к её псу? Выражение морды оборотницы лишь иногда было похоже на дружелюбное собачье, но оно всё равно помогало ей общаться. Ладно, спросит в племени, как далеко нужно идти для охоты от стоянки. Она хотела ещё вызнать про размер поддоспешника, но оборотница встала, отложив его и степенно произнесла: ― Ваурражея... Стражница совсем по-людски почесала более светлую шерсть на носу и чуть прижав левое ухо, задумчиво посмотрела в сторону леса. ― Ржирртье ррдесь... Ждать прямо в хижине? Без малейших подозрений? Лакшул шумно вздохнула и оперлась на подставленный кулак, оглядывая так называемый форпост: не знай она, что те скрепленные мшитстые ветви в стороне от дороги ― это место наблюдения, решила бы, что это всего лишь высокая хижина в лесу. Крепкая, конечно, с выложенной плоскими камнями ямкой для большого костра, но больше подходящая для укрытия на время летней охоты с парой подруг, чем для охраны. И то, покинутая пару недель назад до более теплых времен: даже вечно обидчивая старуха Фарилья, над которой любила потешаться её мать, не всегда оставалась ночевать в леске подальше от своего болтливого муженька, запирая свою хижинку что от неё, что от других любопытных девчонок. А здешний засов, припиравший открытую дверь, уже покрылся пылью в расщелиных и вкраплениями мха по краям, а на срезе стал пепельного цвета. В стороне резко зашуршали листья: звук удалялся, как от большого прыжка. Лакшул продолжила разглядывать место, где капли с хвои не так часто стекали за шиворот. Трубы здесь не было, но был квадратный кусочек крыши, не укрытый ветками или мхом: через него явно уходил дым, вместо окна и пленки бычьего пузыря перед ставнями ― такой же промежуток на три головы выше самой Лакшул: даже ей, «дылде» как некогда пыталась подразнить её племяшка, пришлось бы встать и подтянуться на руках, чтобы выглянуть сквозь вырезанный кусок стены размером с оборотничью ладонь. А стражнице ― лишь чутка поднять морду... ― Аиииррр! Авууу! ― послышалось вдалеке. Вой часто менял интонацию, словно пытаясь что-то сообщать. В ответ ему вскоре вторил другой, хрипловатый. Лакшул оперлась спиной о стену, заваливаясь назад ещё ниже, чем на обычной, не такой широкой для людини лавке. Вскоре стал нарастать и шорох листьев вдалеке. Лакшул почти удивилась: на стене висел старенький, но заботливо начищенный охотничтй рожок. Зачем было выходить и что-то сообщать другой оборотнице воем? Вскоре показалась стражница. ― Ржррирртье. Райрра, авууна варрс проворрдьит. Лакшул моргнула дважды, вслушиваясь в акцент, и лишь затем кивнула: ― Благодарю. Но к чему вой? Морда стражницы чуть поднялась, та попыталась изобразить людскую, а не звериную улыбку и совсем узнаваемо усмехнулась: ― Ваурражея... Ваурражея в нарршемву Рресу. Лакшул улыбнулась ей в ответ: ― И ваша соратница Райрра знает, зачем я прибыла? Она покажет, у кого спросить? Стражница присела на корточки, оказавшись ниже буквально на ширину своей ладони, чем если бы села на лавку напротив. Досадливо вздохнув, она развела руками: ― Ауввы, ррно ррнет. Аумы ррзнаемр рришь прро брриржайшее прремвья. Ближайшее? Сколько здесь вообще стоянок? Лакшул не нашлась, что ей ответить. У неё в этот момент были: провожатая, которая поможет добраться до ближайшего племени, были знания, какие сведения нужно разыскать о Великой Волчице, было право прийти и спросить главу о тех, кого она знала раньше, было сколько угодно право жить там или уйти в другое племя или на их сбор, возможно даже, поторопить в связи со своим приездом провести этот самый сбор на пару недель раньше. Ну, если делать всё толково и не попирать чужих законов. Но что эта стражница, что наверняка все остальные, при достаточно беззлобном настрое, явно не знали, где же ей искать хотя бы предания о том, что так сильно жаждала узнать госпожа Кассея. Как, впрочем, и сама Лакшул.