Ты здесь, бог хитрости? Это я, Тони

— Нет, Локи, нельзя просто взять и поменять правила. У этой игры долгая и славная история, которая тянется аж с тысяча девятьсот девяносто третьего. Прояви уважение и снимай штаны. Немедленно. — Тони Старк... — Нет. Кончай ныть, или придется выпить еще рюмку. Я рассказал правила до того, как мы начали, и ты согласился. Штаны. Эту игру нельзя назвать самой сложной в мире. В ней удачно сочетаются азарт, выпивка, стриптиз и правда — как в игре «правда или вызов». Игрок бросает кубик и, в зависимости от выпавшего числа, задает вопрос. Единица означает банальщину, о которой не стыдно спросить незнакомца на улице. Шестерка вытаскивает из шкафа грязные скелеты. У другого игрока есть право наложить вето на любой вопрос, но для этого придется выпить столько рюмок, сколько выпало на кубике, и снять что-то из одежды. Всего можно наложить три вето. И Локи только что воспользовался вторым. — Повторять не буду, — говорит Тони, когда Локи смотрит на него с неприкрытой неприязнью. — Откажешься следовать правилам — потеряешь ход. — Ты только что придумал это правило! — Я придумал его не только что, а в девяносто третьем, вместе с остальными правилами. Так ты будешь снимать штаны или как? Да. Да, будет. Пусть и неохотно, Локи снимает штаны, оставаясь в шелковых боксерах. Опять со слониками, но уже зелеными. — Вот и молодец, — говорит Тони. — Теперь твой ход. Он чешет подбородок: под пальцами колется щетина. Надо было утром побриться. Или еще вчера. Черт, надо было побриться еще неделю назад, но Тони по непонятной причине все откладывает. Может, из-за подсознательного желания физически отстраниться от себя прежнего и походить на преступника в бегах? Или из-за лени. Одно из двух. — Ты отращиваешь бороду? — спрашивает Локи, указывая на его подбородок. — Это твой вопрос на этот ход? Нахмурившись, Локи бросает кубик. Единица. — Полагаю, так и есть, — вздыхает он. — Ты самый невезучий из всех, с кем я играл. Это твой какой, пятый ход? И выше трех ничего не выпадало? — Просто ответь на вопрос. — Что, не по вкусу подколки о том, что ты не в ладах с удачей? Итак. М-м, борода. Ну, даже не знаю. Может быть. В любом случае, не сознательно. Я просто плыву по течению. А что, думаешь, мне стоит закосить под Оби-ван Кеноби? — Это твой вопрос за этот ход? Тони бросает кубик. Три — Не-а. — Очень жаль, но ты уже спросил. И да, думаю, борода будет тебе к лицу. — Не считается! У меня есть право на еще один банальный вопрос. Два за три. Очень даже честно. Локи сверлит Тони взглядом, потом отводит глаза и с раздражением встряхивает головой. — Ладно, — соглашается он. — Можешь задать мне еще один незначительный вопрос, Тони Старк. Вопросов у Тони хоть отбавляй. — Почему ты всегда называешь меня «Тони Старк»? — Потому что таково твое имя, — отвечает Локи. Хмурая гримаса опускает уголки его губ. — Как еще мне тебя называть? — Тони. Просто Тони. Не Тони Старк. Когда я слышу «Тони Старк», у меня ощущение, что обо мне говорят в новостях. Меня зовут Тони, так меня и называй. Старк — это фамилия. По ней обращаются либо уважительно, либо с сарказмом. И не обращаются после того, как увидели друг друга голыми. И не только увидели. — Тони, — нахмурившись еще сильней, повторяет Локи. — Нет, мне не нравится. Звучит странно. — Почему это? «Тони» звучит очень похоже на «Локи». В любом разе, — добавляет Тони, — привыкай. Иначе я буду называть тебя не иначе как «Локи Асгардский». Если у вас, конечно, нет фамилий. Или есть? Потянувшись за кубиком, Локи качает головой. — Сейчас не твой ход. Ему выпадает двойка, и он выглядит так, словно готов раскрошить кубик в кулаке. — Просто феноменально, — говорит Тони. — Напомни мне никогда не брать тебя в Вегас. — Сколько длится эта идиотская игра? — Пока у нас не закончатся вето. Учитывая, как поразительно часто ты задаешь мне неудобные вопросы, это случится примерно через год. Локи что-то бормочет под нос, так тихо, что и не расслышать. — Я больше не могу придумать бессмысленных вопросов. Из-за рома голова... — Вот что случается, когда слишком быстро тратишь вето, — отвечает Тони, бросая взгляд на часы. — Вот на что способны одиннадцать рюмок рома за полчаса. — У тебя есть дети? — Ты спрашиваешь серьезно или просто проебываешь ход? — Серьезно. Как ни странно, Локи и правда выглядит серьезным. Выпитый ром начинает действовать, и Локи трет переносицу, глядя на Тони покрасневшими глазами. На лице его написано любопытство (ладно, может, еще и раздражение, но любопытства все равно больше). Что-то из этого заставляет внутренности Тони неприятно сжаться. — Эм… нет. У меня нет детей. Когда мне исполнилось двенадцать, отец усадил меня рядом, и у нас состоялся неловкий разговор на тему «пестики-тычинки» — о взрослении, ответственности, и о том, что многие женщины на моем пути будут хотеть от меня только денег. И не приведи Господь, если одна из них забеременеет. Отец налил мне виски, дал коробку презервативов и объяснил: если я напортачу, то разгребать буду сам. А потом мы поговорили на тему ЗППП… Отец так меня напугал, что у меня появилась зависимость от презервативов. Поэтому у меня нет детей. Как и животных с растениями. Я специализируюсь только на роботах. Кстати, а почему ты спрашиваешь? Или дело в очередном культурном различии? — Возможно, — говорит Локи, пожимая плечами. — Ох, не нравится мне направление, которое принимает наша беседа, — бормочет Тони. — Ты ведь не собираешься порадовать меня новостью о том, что дома тебя поджидает дюжина детишек? — Чтобы узнать ответ, тебе придется бросить кубик. Нет уж. Кое-какие вопросы лучше не задавать, по крайней мере, пока. — Спасибо, но меня вполне устраивает счастливое неведение. Лучше расскажи мне… — Тони снова выпадает тройка. — О своем самом счастливом детском воспоминании. Прищурившись, Локи снова буравит его взглядом. Взгляд, полный ненависти, давно не виделись. — Почему ты задаешь такие глупые вопросы? «Потому что ты уже наложил вето на два вопроса о Тессеракте, — думает Тони. — Потому что ты отвечаешь только на «глупые» вопросы. Потому что мне выпала тройка, и я не могу спросить о чем-нибудь поинтереснее». Локи начинает говорить прежде, чем Тони успевает озвучить свои мысли. — Однажды после фестиваля мы ехали домой в карете. Тор сидел впереди с отцом. Когда-нибудь он станет царем, поэтому естественно, что людям нужно было видеть его. Мы с мамой сидели сзади, в крытой части кареты. День был долгий, и я так устал… Помню, как прижался к маминому плечу, наблюдая за проносящимся мимо окна городом. Шел дождь. Мама обнимала меня, и нас обоих окутывало теплом ее плаща. От мамы пахло розами и теплым молоком, и, пока карета грохотала по грязной дороге, мама рассказывала мне легенды о горных вершинах и далеких звездах. Мне хотелось, чтобы поездка никогда не кончалась. Не помню, чтобы я когда-то был так счастлив. Мы с мамой были счастливы в нашем собственном мирке, пока Тор мок и дрожал впереди. Несмотря на скудное описание, Тони словно наяву видит эту сцену. Вот дождь стучит по стеклу. Темноволосый мальчишка лет девяти устроился под рукой круглолицей женщины. Ее коричневый меховой плащ укрывает их обоих. Картина безмятежности. Мать прижимается губами ко лбу мальчика, поплотнее закутывая его в мех. Тони закрывает глаза. Сентиментальность — последнее, в чем его можно обвинить, но эта картинка… Самое счастливое детское воспоминание Локи... — Знаешь, — тихо говорит Тони, — большинство людей рассказало бы про то, как им подарили щенка, или как они строили шалаш на дереве, или ходили в поход. — Наверняка все перечисленное случалось и со мной, — отвечает Локи. — Но мое счастье всегда что-то омрачало. Знаю, случай в карете покажется кому-то незначительным, обычным или даже скучным, но для меня… — Вдох растягивает секундную заминку до тяжелой паузы. — ...Он был идеален. Отрешенность. Локи выглядит раздражающе отрешенным — губы плотно сжаты, глаза остекленели. Защита вокруг небольшой бреши воздвигнута, пустота стремительно заполняется. — Ты меня не так понял, — говорит Тони. — Когда я сказал, что другие бы вспомнили о щенке, то не имел в виду, что ты должен был сделать так же. Я пытался сказать — в своем стиле — что… я даже не знаю. Так твоя история выглядит более настоящей, что ли. По-настоящему счастливой. Особенной. Красивой. Сцена из обыкновенной жизни, случайно ставшая особенной. Опустив взгляд на выпавшую тройку, Тони вздыхает. — Я бы, наверное, рассказал какую-нибудь банальщину о том, как получил скейтборд на Рождество. — Ты стал от этого счастливее? — спрашивает Локи. — Может быть. Но больше потому, что весь год родители категорически отказывались покупать мне скейтборд. Я был уверен, что мне ничего не светит, но рождественским утром под елкой меня ждал синий скейтборд с красными колесами. Они в кои то веки действительно послушали меня и подарили то, что я хотел, а не то, что они считали нужным. Но в сторону сентиментальности. Прошу тебя, выброси шестерку и спроси меня о чем-нибудь, что я не хочу рассказывать. Тогда я воспользуюсь вето и выпью. Не нравится мне быть единственным трезвым и одетым человеком в доме. Слишком большая ответственность. Локи подбирает кубик и ставит на стол ребром с шестеркой. — Шесть. — Ладно, засчитаем. — Каким был твой первый раз с мужчиной? — Очень хороший вопрос. Тони такой трезвый, что наливает шесть шотов «Флер де Канья», не пролив ни капли. Как же это печально. Тони опрокидывает три, стягивает футболку и допивает остальные. — Вот, мне уже лучше. Итак, ты спросил меня о первом разе с мужиком? Дело было в две тысячи шестом. Или в две тысячи пятом. Нет, все-таки в шестом. — Почему ты отвечаешь, если использовал вето? — Потому что в правилах не сказано о том, что я не могу сделать все и сразу. Сейчас мне хочется пооткровенничать. Итак, в две тысячи шестом я встречался с девушкой, которую звали Марианна. И под «встречался» я имею в виду, что виделся с ней больше двух раз, что считается длительными отношениями. После пары диких ночей я предложил ей тройничок. Она сказала: да, отлично, но только если третьим будет парень. Я испугался и сказал: «Нет, это странно, поэтому совершенно точно нет...». Локи медленно и незаметно придвигается ближе — меняет позу, потягивается, перенося вес с одной руки на другую, ложится и через секунду снова садится, дюйм за дюймом приближаясь к Тони, который опирается спиной на софу. — К чему столько паники? — спрашивает он. — Потому что я дитя семидесятых и подросток восьмидесятых, — отвечает Тони. — Тогда назвать кого-то «геем» считалось худшим оскорблением. Это был переходный период, когда все знали, что геи есть, когда они вышли, так сказать, из шкафа, но это было неприемлемо. Ни в каком виде. Может, самое то для эпатажных знаменитостей, но для обычных людей? Подростков? Как раз во время крупномасштабной СПИД-паранойи? Нихрена подобного. Может, родись я лет на десять-пятнадцать позже, то не просыпался бы по ночам и не спрашивал бы себя, что со мной не так и почему у меня такие неправильные, отвратительные, гейские сны. Но в восьмидесятых? Да я был напуган до усрачки. Я мог быть другим, ненормальным. В большинстве случаев мне удавалось убедить себя в том, что я нормальный: мне все еще нравились девчонки, я дрочил на фотки с сиськами. Но в голове оставался червячок сомнения, который спрашивал: «а что, если» и «почему бы не попробовать» и говорил: «Она, конечно, милашка, но глянь-ка на задницу ее парня». Я заставлял себя игнорировать это. — Пока? — Локи теперь совсем близко, протяни руку — и коснешься. — Пока мне не исполнилось тридцать шесть. Все это время я обманывал себя, много работал и старался компенсировать свою ненормальность… Потом появилась Марианна, предложила тройничок с парнем. Я размышлял об этом почти неделю. Спорил сам с собой, пока не напился и не подумал: «А почему бы и нет?». На дворе же две тысячи мать его шестой. Уже не восемьдесят четвертый, и я больше не запутавшийся подросток, я взрослый человек, который у себя дома может делать все, что захочет, — при условии обоюдного согласия и совершеннолетия всех сторон. Я сказал Марианне, что согласен, и мы встретились с ее другом Майклом… Единственное, о чем я потом сожалел, — о двадцати годах жизни, которые проебал, беспокоясь о том, что нормально, а что — нет. Тупость, на самом деле: я был согласен на любые безумства с несколькими женщинами, но двадцать лет воздерживался от секса с мужчинами. Несмотря на то, что это желание было частью меня столько, сколько я себя помню. Странно, на что мы готовы пойти ради того, чтобы вписаться в рамки. — И что случилось потом? После того, как ты все понял? Тони пожимает плечами. — Ничего особенного. Мы с Майклом пару раз встречались, только вдвоем. Время от времени я цеплял какого-нибудь на вечеринках в Беверли-Хилз. Обычно актера или еще кого знаменитого, кому тоже нужна была секретность. Я мог принять себя, но не хотел — и до сих пор не хочу, — чтобы мое имя, замешанное в гей-скандале, полоскали во всех таблоидах. Может, лет через двадцать, но не сейчас. СМИ и так активно лезут в мою жизнь, не хватало еще добавить туда клеймо бисексуальности. — М-м-м, — говорит Локи. И на этом все: он ограничивается мычанием сквозь сомкнутые губы и улыбкой, когда Тони смотрит на него. Улыбкой и ярким румянцем Локи обязан рому. — Ты что, набрался? — спрашивает Тони. — Думаю, да. А ты? — Нет. Чутка опьянел от того, что только что выпил. Шесть выпитых рюмок медленно растекаются по телу. В бутылке еще остается четыре унции. Тони с легкостью их добьет. Может, так ему и стоит сделать. Просто, чтобы отвлечься. Взять бутылку, скрутить пробку и выпить одним глотком. В буфете есть еще. Ром. Скотч. Водка и ликеры. Хватит для продолжения. Шести рюмок достаточно, чтобы немного расслабиться. Чтобы чутка опьянеть. Чтобы голова потяжелела. Чтобы картинка перед глазами стала туманной. Чтобы ощутить беспомощность, ведь в прошлый раз, когда он выпил больше… (то, упав с кровати, валялся на полу и не мог встать...) На языке — послевкусие: горечь и желчь, текила и тайский самогон. «Флер де Канья» ничем не лучше. — Хочешь еще выпить? — спрашивает Локи. — Не-а, наверное, нет. — Мудрое решение. Если так, то это единственное мудрое решение в отношении алкоголя, Тони принял за всю жизнь. Но все бывает впервые. Вместо рома он берет кубик и бросает шестерку. — Знаешь, что в этой игре мне нравится больше всего? — спрашивает он, с усмешкой поворачиваясь к Локи. — То, что мне везет куда больше, чем тебе. Так что я собираюсь спросить тебя о твоем первом разе с парнем. — Тогда я попрошу тебя налить мне еще шесть рюмок, и это будет мое третье вето. — Правда, что ли? И это после того, как я рассказал тебе о своем опыте? Когда становится ясно, что Тони не собирается разлить выпивку, Локи подается вперед и хватает бутылку. — Твоя история вызывает умиление, — говорит он каменным голосом. — Моя нет. Лучше не ворошить ее. Будто с кирпичной стеной говоришь. Или влетаешь в нее на полной скорости: по телу шок от внезапной встряски. Дело не только в словах Локи. Дело в безразличии. В том, как безэмоционально он наливает рюмку за рюмкой, и в том, что выражение его лица больше напоминает фарфоровую маску. Он говорит с отстраненностью, будто речь о том, что произошло с кем-то другим, давным-давно и неправда. Рома хватает всего на четыре рюмки, и то последняя — неполная. Вот и все, что было в бутылке. И они быстро, одна за другой, пустеют. — Принеси другую бутылку. — Знаешь… ты не должен… — начинает Тони, но Локи резко обрывает его: — Нет, должен. Иди. В стоящей в буфете бутылке рома меньше половины, и, учитывая обстоятельства, это даже хорошо. Тони молча передает бутылку, и Локи так же молча берет ее и наливает две рюмки, не глядя на Тони. В жизни Тони бывали случаи, когда он жалел о том, что не знает, что сказать. Или что сделать. Таких случаев было немного, но все же они были, и Тони тогда хотелось стать одним из тех чутких героев, которые, когда надо, умеют пустить слезу, а не вворачивают черные шуточки, прячась за деланным безразличием. Тони хотелось стать одним из тех, у кого с чувствами все ясно и понятно, и кому легко их выразить. Но как стать таким человеком? — Локи, — осторожно говорит он, садясь, — если ты хочешь поговорить о чем-то… честно, хоть о чем, что тебе хочется, просто расскажи… Звучит так, словно он блядский школьный психолог, а взгляд, которым награждает его Локи, заставляет почувствовать себя этим самым школьным психологом. Может, стоит еще вдобавок толкнуть лицемерную речь на тему того, что «выпивка не решит твоих проблем»? Но Тони просто сидит на полу, опираясь на диван, и мучается от догадок. Локи пресекает его мучения. — Как-то утром я просто проснулся. После трех лет этих… отношений. Соглашения, на самом деле. Но, как бы это не называлось, однажды я проснулся, а он лежал на постели рядом со мной. Это утро было самым обычным. Оно ничем не отличалось от любого другого, но проснулся я с переполнявшим меня ощущением ясности. Казалось, три года я провел во сне и только теперь проснулся. По-настоящему проснулся. Я впервые видел, чувствовал, размышлял. Я проснулся и с абсолютной убежденностью знал, что не вынесу, если он проживет еще хоть один день. Тем же днем с ним произошел несчастный случай. Во время охоты лошадь испугалась, подпруга на седле лопнула, и его сбросило в овраг. Кто-то даже нашел время, чтобы выразить мне соболезнования. Многие знали, как близки мы были. Но знаешь ли ты, Тони Старк, как они называли меня прежде? Как я был известен в Асгарде? Нет. Тони качает головой, его челюсти сжаты, чтобы не дать словам сорваться с губ. — Принцесса. Они называли меня принцессой. Потому что я был худым, бледным и спокойным. Редко брал в руки меч, предпочитая изучать магию с девочками. Принцесса. Но после того дня, после того, как умер тот мужчина, после того, как при таинственных обстоятельствах погибли его близкие друзья… Кто-то отравился, кто-то утонул, кто-то сошел с ума и покончил с собой, кто-то просто исчез в ночи, и его больше не видели… После этого меня стали называть «Змеем». Они знали, что эти смерти — моих рук дело, но не могли доказать. «Змей Локи»! Будто бы это могло устыдить меня. Я лучше буду змеей, чем медведем. Змея мала и тиха, и быстра, и ты едва ли увидишь ее, пока не станет слишком поздно. Змея легко убьет спящего медведя. Змея стала моим символом. У меня есть щит со змеей, кинжалы со змеиными рукоятками. Кто-то думает, что на моем шлеме оленьи рога, но на самом деле это изогнутые змеиные клыки. Так я украл имя, данное мне, и сделал его своим. Если спросить, мало кто вспомнит, как оно появилось. Они думают, что я Змей Локи, потому что сам так решил. — И тебе это нравится? — не может не спросить Тони. — Нравится быть змеей-одиночкой? Нравится убивать людей? Локи выбрасывает вперед руку, хватает кубик со стола и швыряет его на пол между ними. Пять. На его губах мелькает полуулыбка. — Сколько человек ты убил? Лично ты? Не считая тысячи смертей, которые произошли из-за оружия, которое ты спроектировал и изготовил. Сколько? Я знаю, это число больше нуля. Больше нуля. Ноль не лег бы на плечи Тони гнетущим грузом в ту же секунду, как эти слова слетели с губ Локи. — Мы больше не играем, — категорично говорит он. — Нет, играем. Ты сказал, что игра идет до тех пор, пока не закончатся вето, а у тебя в запасе еще два. Как много людей ты убил? — Я не знаю! — рявкает Тони, и это лишь увеличивает груз, легший ему на плечи. Почему он не знает? Почему не считал? Это ведь так важно — жизни, которые он отнял… Следовало бы знать их количество. Он помнит столько дурацкой информации, телефонных номеров, математических формул, где свернуть на хайвее... Но не помнит людей, которых он убил. Сколько их там было — в пещере, в лагере, в том городке? Он должен помнить. — Может… — Что? — Нет, я даже не знаю. Я не считал. Не пытался. И не думал, и не чувствовал, и никогда не останавливался, чтобы проанализировать то, что сделал. Будто бы разбитые черепа и обугленные тела были разумной ценой за свободу одного человека. — Теперь понял? — спрашивает Локи. — Ты судишь меня, хотя сам виновен в том же. В итоге разве важно то, почему мы сделали это? Результат одинаков. Из-за нас люди мертвы. — Но ты сожалеешь о том, что сделал? — Бросай. Четверка. — Нет, — отвечает Локи. — Они заслужили смерть. В моем понимании. А кто может сказать, что я не прав? Все, что мне остается — действовать в своих интересах. Для самозащиты. А что насчет тебя? Ты сожалеешь о своих решениях? Тони зачесывает назад волосы. На лбу выступает пот, холодный и липкий. Это признак вины, ясно как божий день, но сожаления ли? Разве можно сожалеть о том, что он жив? Разве можно сожалеть о том, что он сражался против тех, кто держал его в клетке? Разве можно сожалеть обо всем хорошем, что случилось после создания костюма? Может, что-то Тони сделал бы и иначе, но сожаление — слишком сильное слово. Тони молча качает головой. — Мы похожи, Тони Старк. Ты и я. Мы сделали то, что должны, так, как могли. — Мы не похожи. — Похожи. — Ты убил восемьдесят человек на базе Щ.И.Т.а, когда похитил Тессеракт. — Убил, — кивает Локи. — И если бы ты знал, какой была альтернатива, то согласился бы, что восемьдесят жизней — мизерная плата за безопасность вашего мира. Миллион был бы мизерной платой. Ты бы согласился, если бы ты знал обо всех ужасах, что могли произойти. — Например? — Тони не позволяет себе взглянуть на Локи, хотя сердце неожиданно начинает биться прямо в горле. «Спокойно, только спокойно, притворись безразличным, и, может быть, он скажет…» — Таносу нужен Тессеракт. И он так или иначе получит его, независимо от того, отдам ли я его. Если понадобится, он пересечет Вселенную и возьмет его сам. Танос. Что еще за Танос? Тор решил, что кто-то дал Локи скипетр и отправил на Землю: этот самый Танос, что ли? Краем глаза Тони видит, что Локи откидывает голову на диван. Бутылка рома за сорок минут. Любой человек бы уже пускал слюни на пол. А вот асгардец… достаточно ли он пьян, чтобы допустить ошибку? — А? — спрашивает Тони. В яблочко. — Таносу нет дела до вашей слабой планеты, и это может стать как проклятием, так и благословением. Проклятием, если он явится сюда лично: он убьет вас всех и заберет то, что ему нужно, оставив за собой лишь пепел. Благословением, если он получит куб до того, как доберется сюда. Мидгард ничего для него не значит. Его интересует лишь Тессеракт. Если я добуду Таносу Тессеракт, то он оставит Мидгард под моим правлением, забудет о вас и ваш мир будет спасен. — Тогда мы должны забрать Тессеракт у Щ.И.Т.а, — говорит Тони, и, черт, в его голосе слишком много возбуждения. Возбуждения и торопливости. — Если этому мудаку нужен лишь Тессеракт, если за ним тебя сюда отправили, то надо отдать его! Я не хочу, чтобы эта хрень находилась на Земле. Роджерс считает, что от него не стоит ожидать ничего хорошего. Если мы посвятим его в наш план, я уверен, что он будет на нашей стороне. Как и Беннер. — Все несколько сложнее, чем ты думаешь, — бормочет Локи. — В каком смысле? — Тессеракт — это сосредоточение немыслимой мощи. В руках Таноса… ты не знаешь, на что он будет способен. У него грандиозные планы по захвату Вселенной. — Я пересмотрел кучу фантастики, и знаю, что планы по захвату Вселенной никогда не срабатывают, — отзывается Тони. — Вселенная слишком огромна для одной Империи Зла. Таносу и с одной галактикой дел хватит по уши. — Да, он может не справиться, — говорит Локи. — А еще может завоевать мир-другой и остановиться. Или у него хватит амбиций, чтобы возжелать подчинить себе все живое. Подозреваю, что стоит ему получить больше мощи, как он обратит свой взгляд на Асгард и иное оружие, которое можно там найти. — Асгард сможет защититься? Неопределенное молчание Локи растягивается. — Я не знаю, — наконец говорит он. — Ладно, мы подумаем об этом завтра. Может, отдадим Тессеракт, предупредим Асгард и позволим Таносу самоубиться в бою. Будем решать проблемы по мере их возникновения. А сейчас мы вернулись к тому, с чего начали. Надо стащить чертов куб у Щ.И.Т.а. — Хм. Локи лишь хмыкает, не открывая глаза. Наверняка, есть еще куча всего, о чем он умолчал и что Тони надо знать, но теперь хотя бы есть, с чего начать. Танос. Имя. Цель. Причина внезапного появления Локи на Земле. Несколько кусочков головоломки встают на место. — Устал? — спрашивает Тони. Пододвигается ближе и кладет руку на затылок Локи. — М-м-м. — Сюда. На диван. Можешь поспать, пока я, — «придумаю, как спасти мир», — посмотрю телек. — Почему ты освободил меня из камеры Щ.И.Т.а? — Что? Локи открывает глаза и ложится с помощью Тони на диван. — Почему ты освободил меня? Я спрашивал тебя об этом в первый день. Но ты так и не ответил. И правда — не ответил. — Потому что я и сам однажды был пленником, — говорит Тони. — Прошел через ад, полный ужаса, допросов, пыток и принудительного труда. Он длился три месяца. Думаю, то, как с тобой обращался Щ.И.Т., вызвало у меня вьетнамские флэшбеки. Я думал, что смогу исправить ситуацию. Я думаю, у меня получилось. — У тебя получилось, — соглашается Локи. — Тогда почему ты по-прежнему не доверяешь мне и ведешь себя так странно, отстраненно и безразлично? Как сегодня утром? По лицу Локи рябью проходит безразличие. Секунда, и оно растворяется. Может, после выпитого ему трудно удерживать маску безразличия — пьяные эмоции непросто контролировать. И под этим безразличием скрывается неприкрытая, жгучая грусть. Тони жалеет, что спросил. Локи осторожно протягивает руку и кладет ее Тони на затылок. — Иди сюда? — говорит он так, будто это вопрос, на который можно ответить «нет». Тони наклоняется вперед, и его утягивает в мокрый поцелуй с привкусом рома. — Я стараюсь доверять тебе. Я стараюсь. — Ты можешь, — заверяет Тони. Но Локи лишь повторяет: — Я стараюсь.