Я всё для Вас сделаю

       Оставшись один, Николай осторожно сел на край постели. На кресле лежало порванное и грязное платье, надевать которое у молодого человека не было ни малейшего желания. Было жалко испорченную вещь — писателю нравилось, как ткань переливалась в свете свечей, как изящно смотрелась необычная вышивка. Но, глядя на него, Николай невольно возвращался мыслями в тёмный подвал. Он поспешно отвернулся и встал с кровати. Другой одежды в комнате не было, так что Гоголь накинул на плечи одеяло и запахнул его поплотнее.        Он подошёл к плотной золотистой ткани, скрывавшей широкое окно. Серые дома, тянувшиеся вдоль всей улицы бесконечными рядами, были наполнены жизнью. Вот в этом окне молодая девушка убегает от своего жениха, задорно смеясь. В другом — толстый повар наклонился над кастрюлей — старается, готовит обед для своей барыни. Из парадной дома напротив показывается маленький мальчик, наверное, сын богатого человека. Он вприпрыжку бежит вдоль каменных стен, не обращая внимания на крики нелепо-высокого мужчины, который пытается поспеть за ним. Мальчик проскакивает между юбок двух дам и скрывается в узком переулке. Его преследователь же едва успевает затормозить, чтобы не врезаться в девушек, рассыпается в извинениях, проходит мимо аккуратно, едва не попав под копыта лошади, и бежит дальше, за своим воспитанником.        То, что сейчас Николай был частью этой жизни, казалось ему чудом. Самым настоящим чудом. Как человек суеверный и богобоязненный, он верил в существование высших, недоступных пониманию обычного человека сил, но даже представить себе не мог, что когда-либо встретится с ними на самом деле. Ему должно было быть страшно. Вместо этого он чувствовал только восхищение. Кончики пальцев ещё помнили шершавую твёрдость массивных чёрных рогов, перед глазами стоял образ сильных рук с длинными когтями, которые были такими нежными, на губах ощущалось горячее прикосновение чужих губ и языка.        Николай задумался и не заметил, как со спины к нему, скрытому за шторой, неслышно подошёл бес.        — Что же Вы не бережёте себя совсем, душа моя? Вам бы лежать спокойно, поправляться, а Вы даже к еде не притронулись. Что прикажете делать с Вами, Николай Васильевич?        Писатель повернулся к Гуро и, пристыженно опустив глаза, поплёлся обратно к кровати. Следователь, очевидно, решивший, что его писарь не в состоянии позаботиться о себе самостоятельно, взял со столика поднос с завтраком и сел рядом.        — Яков Петрович, ну что Вы со мной как с ребёнком, ей-богу… Я и сам могу.        — Сами Вы, голубчик, есть отказываетесь, значит, придётся мне Вас кормить, — с ухмылкой сказал Яков Петрович, отрезая маленьким ножиком дольку от яблока.        Гуро возражений не слушал. Он поднёс руку с кусочком фрукта к самым губам покрасневшего от смущения Гоголя, так что тому ничего не оставалось, кроме как послушно приоткрыть рот и начать жевать.        — Вот так, мой хороший. Вам нужны силы.        Писатель готов провалиться сквозь землю, когда бес начинает кормить его пирогом, отламывая маленькие кусочки. Теперь каждый раз его губы касаются пальцев Якова Петровича, и это не может не волновать молодого человека. Следователь же при этом ведёт себя так, будто для них это обычное дело, смотрит ласково и улыбается — радуется, что Гоголь не перечит ему. И, забирая очередной кусочек, писатель позволяет себе небольшую шалость. Он обхватывает запястье удивлённо приподнявшего брови Гуро и облизывает испачканные яблочной начинкой пальцы, краснея, но упрямо глядя в глаза мужчине.        — Что же Вы делаете, Николай Васильевич. Не доводите до греха, душа моя, пустите руку.        И молодой человек отпускает, но только затем, чтобы скользнуть ближе и прижаться к горячему телу беса. Николай обнимает его, утыкается носом за воротник и замирает так, дышит глубоко. А сердце стучит быстро-быстро, кажется, сейчас вырвется из груди. Бес слышит, но ничего не говорит, касается губами кончика уха и крепко обнимает в ответ.        — Я дома. Я наконец-то дома, — тихие слова почти не услышать, Яков Петрович буквально угадывает их по движению губ, по тёплому воздуху, щекочущему кожу на шее.        — Да, родной. И теперь так будет всегда. Я обещаю.        Гоголь улыбнулся счастливо. Он слегка отстранился и посмотрел в глаза Гуро.        — Покажи… — прошептал молодой человек, зная, что бес поймёт.        Тёмные глаза на мгновение закрылись, а потом Николай восторженно выдохнул, смотря в полыхающий огонь. В нём хотелось сгореть дотла, раствориться без остатка. Чёрные рога появились над головой мужчины, на руках снова выросли длинные когти, которые аккуратно легли на тонкую светлую кожу.        — Вы так прекрасны, Яков Петрович. Я должен бежать прочь, но я хочу быть ближе. Хочу, чтобы Вы прижимали к себе крепко-крепко. И не боюсь я ни когтей, ни пламени. С Вами ничего не страшно.        Бес промолчал, только улыбнулся уголками губ и скользнул руками ниже, останавливая их на пояснице. Одеяло соскользнуло на кровать, но писатель не обращал на это внимания. Сейчас важным казалось только то, что Гуро был рядом, обнимал и касался губами кожи, отчего молодой человек счастливо жмурился и вздыхал прерывисто.        Спустя какое-то время Николай уже спал. Он не почувствовал, как Яков Петрович осторожно, стараясь не разбудить писаря, перекладывает его на кровать, поправляет подушку под головой и накрывает бледное тело одеялом. Дверь бесшумно закрывается за хозяином дома. Около комнаты, где остался писарь, зависли чёрные тени — надёжные охранники. Тихо ступая по лестнице, бес идёт к входной двери, по дороге выхватывает из рук слуг своё пальто и трость. Всё те же тени вывели в прихожую Туманскую, повинуясь жесту дознавателя, проводили её до экипажа, стоящего на улице. Гуро залез следом, и бричка сразу же тронулась с места.        Всю дорогу до Третьего отделения дознаватель молчал. Он наблюдал за женщиной. Туманская следила за чем-то, вздрагивала, временами вжималась в спинку сиденья, будто пытаясь спрятаться. Что она видела, Гуро понять не мог. Помимо них в карете не было никого, все его слуги, невидимые обычным людям, летели рядом, заглядывали в окна, пугали лошадей, которые испуганно всхрапывали и дёргали головами. Видимо, это было в голове женщины, сводило её с ума.        — Приехали, барин, — раздался громкий голос извозчика.        — Благодарю, любезный.        Здесь Якову Петровичу пришлось вести Туманскую самому, иначе это выглядело бы как минимум странно. Стоящие рядом со зданием люди провожали их удивлёнными взглядами, но не произносили ни слова. Гуро же был в прекрасном настроении. Он улыбнулся своим коллегам и придержал дверь для молодой девушки, выходящей из отделения.        — Яков Петрович, Вы вернулись. А это с Вами… Неужели наш душегуб оказался женщиной?        — Не наш, господин Ковлейский, а мой и господина Гоголя, который, кстати, рисковал своей жизнью, чтобы помочь арестовать преступника. Николай Васильевич был серьёзно ранен и сейчас отдыхает. Не переживайте, я передам ему Ваши поздравления с раскрытием дела и пожелание скорейшего выздоровления, — хмыкнув, Гуро кивнул оторопевшему мужчине и продолжил свой путь.        — Друзья мои, а вот и я. Не ждали так скоро? Позвольте представить Вам мою спутницу… А, впрочем, это не так важно в данный момент. Прошу, нужно разместить госпожу душегубку в подходящих апартаментах, боюсь, мой дом не приспособлен для содержания преступников.        В комнате стояла гробовая тишина. Немного помедлив, молодой парень несмело подошёл к дознавателю, взял женщину за локоть и увёл её куда-то. Гуро довольно улыбнулся, отмечая для себя этого юношу. Вдруг за его спиной раздались громкие голоса.        — Со мной всё в порядке, Катюша, я замечательно себя чувствую! — и в помещении стало на 4 человека больше.        Вновь прибывшими оказались Степашин, выглядящий комично в своей шляпе, надетой на замотанную бинтами голову, его жена в светлом платье и их слуга, который крепко держал сообщника Туманской. Катерина вцепилась в рукав пальто своего мужа и почти не сводила глаз с его лица, беспокоясь. Михаил Александрович же выглядел абсолютно счастливым, эмоции переполняли его настолько, что он чуть ли не подпрыгивал на месте.        — Яков Петрович! Как же я рад снова видеть Вас! Я надеялся увидеть Вас здесь сегодня. Как себя чувствует тот человек, которого мы спасали? — Степашин говорил достаточно громко, гордясь своим участием.        — А, Михаил Александрович! Как Вы себя чувствуете, любезный? Вам крепко вчера досталось.        — О, со мной всё в полном порядке. Мы привезли душегуба. Катюша не могла уснуть всю ночь, переживала, как бы он не выбрался из нашего подвала. А я даже не сомневался, что ничего плохого не произойдёт, дверь же крепкая. Мы утром дождались доктора, а потом сразу сюда.        — И Вы действительно очень мне помогли. Если бы Вы не отвлекли на себя этого человека, то кто знает, что было бы. Господа, разрешите представить вам Степашина Михаила Александровича. Необычайно смелый и любознательный человек, любой другой на его месте побоялся бы пойти со мной, не то что подставиться под удар.        — Ну что Вы, Яков Петрович, не стоит. Я посчитал своим долгом помочь Вам, — несмотря на свои слова, Степашин казался весьма довольным сложившейся ситуацией.        — Я говорю чистую правду, любезный. Мне хотелось бы отблагодарить Вас хоть как-то за то, что Вы сделали. Может быть, Вы согласитесь отужинать со мной сегодня? Моя квартира, конечно, не так шикарна, как Ваш дом, да и пироги не такие вкусные, как у Катерины Ивановны, но в целом готовит мой повар весьма недурно. Кстати, я познакомлю Вас с Николаем Васильевичем, думаю, Вам будет, о чём с ним поговорить.        — Главное же не угощение, а компания. Конечно мы приедем к Вам! А пока, пожалуй, мы с Катенькой прогуляемся. Как давно я не был в городе, оказывается, я так скучал по этим местам!        Обменявшись ещё несколькими фразами, являющимися скорее формальностью, мужчины распрощались и поехали каждый в свою сторону. В Третьем отделении же до самого вечера царила неожиданная оживлённость. Все делились друг с другом новостями о произошедшем и гадали, как же Гуро удалось раскрыть это дело так быстро.