Доверяй. Почитай. Повинуйся

«Кто затыкает ухо свое от вопля бедного, тот и сам будет вопить — и не будет услышан». Притч. 21:13

Алекс не могла заснуть, как и в мирные дни, когда мысли пробирались в голову так глубоко, что мешали расслабиться. Застеленное бельё после её душевных страданий обычно превращалось в неаккуратную груду тряпья, и Бэйкер несколько минут в кромешной темноте тщетно пыталась пригладить простыни. Когда небо начало светлеть, она уже была вне дома: разговор с Джейкобом заставил в последний момент переодеться в джинсы, и теперь Бэйкер нарушала собственную легенду, даже не пытаясь придумать новую. Мучаясь совестью, девушка зачем-то заглянула в комнату, где жила Эмма — она ни разу не была в этой спальне, но сориентировалась по одинаковой планировке. Эми спала в своей кровати, и Алекс задержалась на мгновение в дверном проёме, чтобы прислушаться к её ровному дыханию. Она была жива, возможно, только благодаря Бэйкер. Эта мысль должна была её подбодрить, но вместо этого словно верёвками привязывала неподъёмный и очень неудобный камень к шее. Алекс хорошо знала это чувство, поэтому была обязана сама взять ножницы. Эта мысль причиняла боль и пробуждала на краю мыслей притуплённую Блажью совесть, но всё равно чувств было недостаточно для того, чтобы вразумить после бессонной ночи. «Семья не должна так поступать», — вспомнила девушка слова Эммы, и они колючей дрожью прокатились по всей спине, встречаясь с мнением Джейкоба по поводу этих рейдов. Алекс теперь не понимала, как могла даже на мгновенье вообразить, будто церковь может стать её опорой. Семьёй. Она без удовольствия перекатывала это слово на языке — оно так много весило и значило так мало, прямо как камень на её шее. Перед рассветом всегда было темнее всего, а ещё очень холодно, особенно возле воды. Даже когда где-то из-за реки Хэнбейн начало лениво вылезать бледное солнце, а тишина немного разбавилась птичьими песнями, легче не стало. Алекс, медленно переставляя ноги, сделала несколько кругов, обходя почти весь остров и избегая, разве что, закрытых оружейных складов, а затем в какой-то момент поняла, что очутилась почти на самом краю, рядом с домом Джозефа. После нападения здесь всегда дежурили Верные — девушка взобралась на этот пригорок и затормозила перед невысокой оградой, которую не так давно обмотали колючей проволокой. — Так рано уезжаете? — поинтересовался немолодой мужчина, который в первый день пребывания Алекс в церкви подкладывал ей за ужином в тарелку еду. Бэйкер старалась не запоминать имён, поэтому только криво улыбнулась. Если Бог существовал, он точно имел на этого человека какие-то планы, иначе чем он достойнее тех, кто погиб вместо него? — Сегодня далеко ехать. Отец здесь? Второй мужчина — в майке и с полностью татуированной рукой — взглянул на неё точно так же, как и Джон: они встретились несколько дней назад поздним вечером у кабинета Джозефа. Алекс улыбалась очередному разговору, а младший Сид промолчал, пропуская её вперёд. Сначала Бэйкер не придала значения этому взгляду, но что-то в нём было тёмное, между презрением и искренним любопытством. Джон успел в последний момент сохранить лицо, а этому человеку не удалось. — Он не принимает сейчас, — сказал татуированный спустя мгновение. Алекс хотела это оспорить, ведь двери в дом пастора не должны закрываться никогда, но вместо этого лишь терпеливо вздохнула. — Это важно. — Можешь рассказать мне, я передам. Беременная девушка хочет покончить с собой, а в этом виновата я. Был ли кто-то готов к подобному откровению? Бэйкер перевела взгляд на тёмные окна позади них: через десять минут её будут ждать на стоянке, поэтому тратить время на пререкания она не могла. Даже если опять увидит в глазах эту странную реакцию. — Просто скажи ему, что это Алекс, он поймет, — попросила она. — Это правда очень важно. Эмма и вчерашний разговор не выходили у неё из головы. Наверное, поэтому голос получился каким-то неживым и неестественным. У Бэйкер было несколько часов тишины, чтобы взвесить ситуацию, и она думала, что найдёт выход — а ближе к утру поняла, что не собирается возвращаться из этого рейда, даже если придётся кем-то пожертвовать. Татуированный эдемщик кивнул другому в сторону дома, и тот, не выпуская из рук автомата, по крутой дорожке пошёл ко входу. Алекс проводила его глазами, но когда мужчина постучался в дверь, её отвлекли. — Как дела у Рэймонда? Уставший мозг с трудом воспринимал информацию, поэтому девушка нахмурилась и неопределённо передернула плечами: они ездили в долину несколько раз, заговаривали только по делу или обменивались сальными шутками, поэтому Алекс было плевать, как у незнакомого человека могут быть дела. После вчерашней ночи любой необязательный разговор давался ей с большим трудом — она знала, что ни мужчина без имени, ни татуированный эдемщик не имели отношения к исповеди Эммы или Джону, но какое-то раздражение охватывало голову всякий раз, стоило взглянуть кому-то в глаза. Алекс не знала, что почувствует, когда увидит Отца, и очень надеялась найти точку опоры хотя бы в себе самой. Когда она снова взглянула на дом, церковник уже отпер дверь и, наполовину утопая в этой утренней темноте, говорил с Джозефом. Алекс пыталась услышать хоть слово, но тщетно, поэтому приосанилась и почувствовала едва заметную дрожь в руках от волнения и бессонницы. Всё это было не так уж важно — она дала себе указание не строить долгоиграющих планов, но сентиментальность брала верх всё равно. Если сегодня Бэйкер сможет выбраться из-под своей опеки и найти помощь, то сюда больше не вернется. И Джон не сможет ей навредить — она будет далеко, всё ещё в поле их влияния, но дальше, чем сейчас, и найдёт оружие. Алекс пыталась выжечь из своей памяти свежую татуировку на груди девушки, которой едва исполнилось восемнадцать лет, вспомнила Корделию с этими уродливыми буквами, ползшими по предплечью, и ей вдруг стало невероятно гадко и противно за себя саму, словно ты окунулся в дерьмо по уши и ждал, что будешь пахнуть Шанелью. — Можешь войти, — мужчина сказал это, спускаясь обратно, и Бэйкер шустро обошла его по высокой траве, едва заслышав ответ. Она никогда ещё не была здесь так рано — всего однажды, вместе с Джоном, и теперь чувствовала всевозрастающую неловкость, словно не было этих долгих разговоров и почти дружеского общения. Когда она зашла в дом и плотно затворила за собой двери, то очутилась почти в полной темноте предбанника — свет просачивался только из одного окна без занавесок. Алекс обвела глазами пустое помещение и только потом услышала плеск воды в ванной. Ей было ужасно неудобно тревожить Джозефа так рано — она знала, что он и так редко спал, а теперь она вмешивалась в давно отточенный режим дня и делала это уже несколько суток подряд. Из мыслей её выдернул голос, почти забившийся шумом воды. — Подождёшь минутку? Она не сразу поняла, что нужно ответить: долю секунды разглядывала то ли фотографию, то ли гиперреалистичную картину с железной дорогой, прежде чем смогла собрать слова в кучу. — Без проблем. Это был даже не дом, а какой-то трейлер — к нему бы приделать колеса и спустить прямо в озеро, уничтожая и церковь, и их обоих. Алекс не знала, откуда в её голове подобные циничные мысли, поэтому взъерошила волосы, пытаясь избавиться от них. Она чувствовала себя пристыженной за то, что проникала в личное пространство чужого ей человека, бесстыдно водила глазами по всему, что видела, и даже не спрашивала на то разрешения. Джозеф не возражал, — иначе бы не пустил её сюда — но Бэйкер всё равно ещё несколько долгих секунд прислушивалась к звукам из ванной и боялась сделать хоть шаг вглубь дома, словно послушная псина, которой не разрешили пачкать лапами ковер. Алекс почему-то задумалась о картине с железной дорогой — она видела её с вышки, особенно в местах, где она сплеталась с берегами Хэнбейн, иначе бы точно приняла её за тень или просто выжженную траву. Бэйкер не придавала значения этому раньше, но раз была дорога, значит, был и путь наружу, помимо очевидного хайвэя на юге. Заметив ещё одну дверь справа, она сделала несколько тихих и осторожных шагов, заглядывая внутрь — свет проникал сквозь шторы и отпечатывался на стенах фотографиями и газетными вырезками. Стыд вымылся любопытством, и Алекс зашла внутрь, разглядывая место, служившее Джозефу домом. Не надо было приходить: сделать вид, что проблемы чужих людей её не касаются, как она поступала всегда, внять здравому эгоизму и уехать, оставив после себя лишь имя и незаправленную постель. Когда шум воды прекратился, Алекс поняла, что сворачиваться поздно — именно это ей сказала Ханна, когда они стояли одной ногой на тонком льду, даже не думая испытать его на прочность. Стала бы она такой сговорчивой, окажись на месте Алекс, или её ждала бы участь девушки из грузовика?.. Когда Джозеф в одних джинсах вышел из ванной, вытирая лицо полотенцем, Алекс ждала его в спальне, нервно переплетая пальцы. В голове всё звучало гораздо проще. — Что-то случилось? — Сид остановился напротив двери в спальню и прижался плечом к проёму — словно помнил её тщетные попытки избежать разговора в прошлый раз. Он и правда не спал — залёгшие под глазами тени делали его будто старше лет на десять, и она почему-то вспомнила пастора из родного округа. Это воспоминание было неправильным, даже в ассоциативном ряде, но почему-то больно отозвалось в груди. Алекс даже имени его не помнила — когда ей пришлось уехать в приют, она была совсем ещё маленькая, а вместе с возрастом даже самое хорошее имеет привычку исчезать. Подобное случится с Джозефом, да и вообще с Сидами и остальными людьми, которые скрашивали её одиночество всё это время. Когда она выберется, то обязательно забудет об этом — Джозеф стоял напротив и даже понятия не имел, что творится у Алекс в голове. Она сделала шаг навстречу, заламывая по привычке пальцы. — Эмма, — сказала Бэйкер, и Сид вопросительно поднял бровь. — Девочка, которая недавно разговаривала с тобой. Джон вчера исповедал её. Она не понимала, зачем пытается выбирать слова — если начнёт говорить, что у неё на уме, то неизбежно продолжит злиться, и Джозеф это заметит; тогда конструктивного диалога у них точно не получится. — Он сделал что-то не так? — Сид оттолкнулся от проёма и, сделав шаг к шкафу, поднял со спинки стула рубашку. Он прошёл слишком близко к ней, и в носу теперь остался этот запах мыла, воды и шампуня, словно они вышли прочь из своих формальных ролей и стали людьми. Эта близость — на уровне обычных людей — почему-то снова возвращала Алекс к их общению без какого-либо подтекста, словно они случайно встретились в городской библиотеке и составили друг другу компанию за обсуждением провокационного романа, а затем разошлись точно так же, не оставив после себя ничего, кроме чужих мыслей в голове. Джозеф не смотрел на Алекс, но она всё равно сжала руку в кулак так сильно, что отросшие ногти прочертили несколько болезненных полос прямо по новой коже. — Джон всё сделал не так, — холодно ответила она. — Он надавил на неё, извратил её слова. Сид слушал и не перебивал — она могла видеть его в отражении зеркала, застёгивающего рубашку на пуговицы. Это спокойствие выводило её из равновесия, но вместе с тем сохраняло положенную дистанцию. Алекс ненавидела себя эмоциональную, когда слова приходилось выталкивать наружу вместе с криком или, что ещё хуже, с плачем. — Ей восемнадцать, и она беременна, — эти слова вышли будто из чужих губ. — Джон напугал её, и она хочет покончить с собой. Я видела её вчера ночью, и если бы не… я… Бэйкер вспомнила, как Эмма просила оставить это в тайне, и сейчас словно предавала её и себя заодно. Высказанное вслух всегда обретало какую-то реальность, и теперь, когда Джозеф повернулся к ней от зеркала, Алекс пожалела о своих словах. — Спасибо, что доверилась мне, — он сделал шаг навстречу, но Бэйкер отступила. — Я поговорю с ней… и с Джоном тоже. Девушке стоит благодарить Бога, что рядом оказалась ты. — Благодарить? — спросила Алекс. — Я солгала ей, что помогу. Когда она просила помощи, я отвернулась и подумала, что её проблемы — не мои. А теперь она попросила, чтобы я молчала, и я снова вру. — Не всякая неправда является ложью, — Джозефу всё-таки удалось приблизиться, и он положил ей руки на плечи. — Если мы поручаемся за наших ближних и подаём им руку, то не имеем права отпустить. Ты оступилась и призналась в этом, и теперь должна исправить свои ошибки, разве нет? Алекс не то что не имела права её отпускать, она добровольно опутала словами своих уст и теперь отчаянно пыталась освободиться. Она говорила себе когда-то, что Эмма рано или поздно упадёт и потащит её за собой — так и произошло. — Я никак не смогу ей помочь, — честно ответила Алекс. Потому что сегодня едет почти в самый Фоллс Энд, потому что это был её единственный шанс, иначе за исповедью Эммы последует её собственная. — Жизнь Томаса была в моих руках, а теперь он мертв. — Возможно, тебе был дарован ещё один шанс? — спросил Джозеф, пристально вглядываясь в лицо Бэйкер. — И ты готова от него так легко отказаться? — Если кто-то ещё умрет по моей вине, то я этого не вынесу, — в кои-то веки это была правда. Ей показалось, что в глазах Джозефа она разглядела разочарование, которое он даже не пытался скрыть. Алекс была слишком хорошо знакома с этим взглядом. Могло ли это уличить её в каком-то из грехов? Разве что в трусости. — Сделать тебе кофе? Бэйкер подняла удивлённый взгляд — Джозеф не стал настаивать и, отпустив её плечи, двинулся в сторону импровизированной кухни. Она должна была почувствовать облегчение от того, что смогла перебросить ответственность, но вместо этого появилось напряжение между ней и Сидом. Он никогда не стремился поучать её, и даже когда Алекс приходила к нему, стремясь получить правильный ответ, разговор завершался вовсе не этим. — Я сейчас уезжаю, — пристыженно ответила девушка. — В следующий раз. Бэйкер пыталась настроить себя на мысль, что следующего раза не будет: Эмма была в надежных руках, а её жизнь снова принадлежала только ей, и так будет всегда. Джозеф молча включил электрический чайник, стоявший на угловом столе, и тишина вокруг них разбавилась этим шумом. Ему было плевать, какой пить кофе, растворимый или настоящий, а Джон в этом вопросе был категоричен. Всего одна мелочь, зато какая показательная. Джозеф сел, сразу притягивая к себе какую-то книгу, и Алекс несколько долгих секунд стояла в проходе, подбирая слова. Она бы хотела сказать, что ей жаль и что ей очень страшно снова совершить ошибку, но вместо этого прочистила горло и спросила: — Что будет с Эммой? — Джозеф не обернулся, и Алекс подошла сама, отодвигая стул напротив. Рыжее солнце уже прорывалось через старые клетчатые шторы и игралось с пылью, создавая что-то странное и волшебное. Бэйкер очень хотела остаться здесь, выпить кофе и просто молча наслаждаться рассветом. Открыть окно и слушать, как мир просыпается вместе с ними, найти себе маленький уголок и разбавить своё одиночество чужим присутствием. Быть одному хорошо только до тех пор, пока в твоей жизни не появляется кто-то — без семьи легко обходиться, пока она не покажет тебе, что может быть иначе. — Фэйт позаботится о ней, когда вернётся, — Джозеф протёр уставшие глаза и поставил перед собой чистую кружку. Алекс безотрывно следила за каждым его движением. — А ребёнок? — Появление ребенка — это всегда желание Бога, — сказал мужчина. — Сын не понесёт вины отца, точно так же как дети не в ответе за греховность своих матерей. — Эмма сама всего лишь ребёнок с огромной ответственностью, — горячо возразила Алекс. — Её нельзя в этом винить, и я хорошо могу её понять, потому что жизнь… не всегда даёт нам выбор, что брать, а что нет. Алекс боялась, что Джозефа это подведёт к мысли о ней, и почувствовала, как сердце болезненно ухнуло куда-то вниз, когда тот покачал головой. — Нет, но она даёт право брать или отказываться от предложенного. Бэйкер оторопело подняла голову, и несколько долгих секунд они с Джозефом молча смотрели друг на друга. — Я не знаю, что с ней произошло, — медленно и практически по слогам произнесла девушка. — Это мог быть её парень, но так же она просто могла оказаться… жертвой насилия. Скажешь, жизнь дала право отказаться? — Помнишь, я говорил тебе о свободе выбора? — Алекс помнила, потому что тогда отдала ему оружие и тем самым сделала свой. Плохой или хороший — она до сих пор не знала. — Богу известно обо всех твоих грехах, мыслях и желаниях. И он будет посылать тебе испытания, одно за другим, чтобы привести к искуплению. Ты не знаешь, что произошло с Эммой, но она знает — и она выбрала что-то, что привело её к нам. В этом был смысл. Странный, извращенный и на грани абсурда, особенно для Алекс, но был. — Я просто не хочу, чтобы с ней что-то случилось, — севшим голосом отозвалась девушка. — Искупление не должно выглядеть как… — Джону сложно дается правильный путь, Алекс. Как тебе и всем нам. После всего остального мы в первую очередь — люди. Но когда умножается грех, преизобилует и благодать. Дальше дело за малым — принять этот дар или отказаться от него. Бэйкер не чувствовала этой силы в себе: ни для праведности, ни для искупления. Эта мысль, а так же искренняя вера Джозефа в неё сделали Алекс слабой в собственных глазах. Перед поездкой она взяла со склада Блажь: эдемщик, отвечавший за выдачу, прямо перед ней откупорил новую бочку, поэтому сомнений в составе или пропорциях быть не должно. Алекс всё еще разбавляла её водой, но теперь ровно пополам, и после утренней порции почувствовала, что мир остался точно таким же. Мысль, что эта чертова вещь вызывает привыкание, заставила её практически впасть в отчаянье. Когда машина свернула на дорогу, ведущую прямиком к Фоллс Энду, уже было совсем светло. Бэйкер даже успела задремать, и от этого полусна её отвлекало радио и редкие разговоры сопровождающих. Алекс зачем-то считала время до утренней проповеди и момента, когда Джозеф поговорит с Эммой. — Умеешь водить? — неожиданно спросил Рэймонд, и Бэйкер не сразу поняла, что обращаются к ней. — Хочешь попробовать? — А можно? — Почему нет? Максимум собьешь пару оленей или скунса какого. Джейкоб только спасибо скажет, — сказал Клэнси. После очередного блокпоста они съехали на обочину, и мужчина открыл водительскую дверь. Алекс даже не рассчитывала, что сдаст на права, но если руки вспомнят, то она получит отличный шанс на побег. Не сейчас, но в перспективе, если будет уметь выезжать с парковки, быстро рассчитывать время торможения и обминать препятствия в виде таких вот оцеплений, то процент успеха резко взлетит. Уже было около девяти утра, а асфальт начал плавиться — такая вот она была, дикая Монтана, летом штат погибал в адской жаре, а к зиме уже стоило запасаться ушанками и водкой. На юг в долину вела всего одна дорога, поэтому никаких неприятностей кроме очень редких встречных машин не было. Алекс обратила внимание, что ни одна из них не была церковной, а еще по пути перестали попадаться посты «Врат Эдема». Девушка подумала, что это может быть связано с Фэйргрейвами, чье имя до сих пор что-то значило. Это, по крайней мере, вызывало уважение. — Дальше по дороге нет ни одной заставы? — спросила она, поглядывая краем глаза в зеркало заднего вида. — Мы ж сюда не просто так ездим, — Рэймонд сверился сначала с дорожным указателем, а затем с картой. — Здесь поворачивай. Значит, дорога на юг не была под наблюдением — она могла сесть в какую-нибудь не привлекающую внимания церковную машину и спокойно проехать несколько блокпостов. Алекс задумалась и сжала руль так, что костяшки пальцев побелели. Об этом нельзя было думать поверхностно, как бы ни хотелось спешить. Мысли о Джоне и о татуировке заставили думать и двигаться быстрее, но любой риск мог стать первым и последним. Алекс остановила машину неподалеку от заколоченного одноэтажного трейлера и почти сразу же заглушила мотор: из придорожного магазина, ради которого они приехали, лились незатейливые кантри мотивы, но девушка сразу дала себе установку, что не станет обманываться. Джон наверняка пытался поговорить с человеком, который держал эту забегаловку, поэтому она была здесь; мясо, которое не жалко бросить под ноги загнанной в угол собаке. Эта мысль снова накрыла волной злости, но Алекс насилу себя успокоила. Рэймонд заметил её смятение и сказал: — Мы будем прямо здесь, — он говорил то же самое и раньше, но теперь Бэйкер знала, что там её ждет вооруженный продавец, который с радостью покажет, как велик у него калибр, если Алекс ляпнет что-то не то. — Там дальше по пути ферма есть, завтра будет попроще, — сказал Клэнси, но это ни капли не успокаивало. Алекс не была уверена, что будет какое-то «завтра» для неё и церкви в одной связке. — Просто думаю, о чем с ним разговаривать, — неестественно спокойно выговорила девушка, барабаня пальцами по коленкам. Община даже выдала ей деньги — Алекс уже и забыла за этот месяц их ценность, поэтому долго разглядывала смятые долларовые купюры, будто видела в последний раз. Клэнси потянулся на заднем сиденье и зевнул: — Главное, не провоцируй его. Люди, которые слушают такое дерьмо, явно с рождения психованные, — девушка насилу улыбнулась, чувствуя накатывающее волнение. — У нас есть пушки, но практически пустые, поэтому давай без самодеятельности и цирка, ладно? Если этот человек застрелит Алекс прямо посреди магазина, расплескав мозги по банкам с тушенкой — это будет самодеятельность или цирк? Бэйкер нервно хмыкнула и вылезла из машины. Они даже специально не взяли церковную — Джон предупреждал, что чем дальше в долину, тем агрессивнее народ, но тогда девушка и не думала, что эта агрессия может оказаться огневой. — Можно взять ключи? — спросила она, склоняясь над машиной, и сидящий внутри Рэймонд вскинул брови. — Пригодится для легенды. Мужчина кивнул: Алекс не увидела у него в глазах подозрения, только какой-то искренний интерес; церковник явно боролся с желанием узнать об этом побольше, но истории Бэйкер они никогда не обсуждали, разве что в шутку. Девушка потянулась за ключами, и Клэнси добавил: — Захвати тогда сигарет. — Джон разве разрешает вам курить? — Ему об этом знать необязательно, — не было скрытой угрозы, но Алекс сразу поняла, что ей надо прикусить язык, поэтому захлопнула двери и молча направилась в обход заброшенного дома к магазину. Она какое-то время звенела ключами с брелоком в руке, настраивая себя на нужный лад, но затем ускорилась перед самым стеклом и почти влетела внутрь, тревожа дверной колокольчик. — Картой можно расплатиться? — Алекс в два шага минула прилавок, из-за которого выглянул потревоженный продавец, а затем направилась вглубь магазина. Глаза сразу безошибочно нашли на нижних полках какие-то бичи и энергетики, услужливо выставленные поближе к выходу. — Только нал, — ответил мужчина, даже не удосужившись подняться. Алекс спиной чувствовала, что тот разглядывает её, явно желая проявить известное сельское любопытство. Девушке снова пришлось напомнить себе об оружии. — Да насрать, — она склонилась над полками, сгребая несколько упаковок лапши. Подумав, прихватила еще энергетический батончик и пару жвачек — всё-таки она это заслужила. Она отмечала пути побега как само собой разумеющееся: была запасная дверь, ведущая то ли на улицу, где сотрудники могли курить, то ли в подсобку, где занимались точно тем же. И еще лестница наверх — двухэтажное здание, на первом магазин, на втором жилая зона, ничего необычного. Когда Бэйкер сгрузила всё на кассу, то продавец обвел кучу глазами — это был типичный набор для дорожного приключения, в котором поют идиотские песни про «пять сотен миль»* и считают сбитых собак наперегонки. Чтобы подтвердить немую догадку, Алекс полезла в карман за деньгами, невзначай звеня автомобильными ключами. — Путешествуете? — спросил мужчина, стараясь особо не наседать на неё. Это снова было нечестно — Бэйкер знала гораздо больше, чем должна была. Пол Граймс был старше её минимум раза в два, не толстый, но весьма тучный, в засаленной кепке с лого местной бейсбольной команды. — Съебываю, — лаконично отозвалась девушка, наблюдая за тем, как тот пробивает её покупки. Она обратила внимание на алкогольный ряд, выставленный за его спиной, и кивнула туда. — Сиды отобрали у нас бар. Пол нахмурился, отрываясь от своей работы: Джон приезжал сюда однажды и просил, возможно, даже требовал. Если этого не хватило, чтобы упасть на измену, то её слов точно будет достаточно. Совсем недавно на востоке закрыли единственную нормальную пивоварню, поэтому выручка должна была заметно упасть. Остались только какие-то слишком дорогие импортные банки, к которым местный завсегдатай даже побрезгует прикасаться. — Это который? — спросил Пол. Алекс скривилась. — Мы даже названия не успели придумать. За рекой. И ведь ничего предъявить не могу — сестричка просто накапала моему партнеру какой-то Блажи за уши, и тот в обход меня переписал бар, прикинь? — Херня, — согласился Граймс, складывая покупки в пакет. — Может, какая помощь нужна? Это было обычное местное участие: как скупой вежливо предлагает тебе помощь в надежде, что ты откажешься. Поэтому Алекс отмахнулась. — Если не продаете стволы, то никакая, — сказала она. — Однажды ко мне ворвутся вооруженные сектанты, и я предпочитаю быть отсюда как можно дальше. И вам советую. — Пока в долине остается хоть один Фэйргрейв, нам нечего бояться, — почти уверенно ответил Пол. Появление Алекс его встревожило, но недостаточно. — Позавчера еще какой-то парень приезжал с камерой и спрашивал про секту, так что нужно подождать, и нац. гвардия их быстро прищучит. Устроим им второй «Маунт Кармел». Бэйкер почувствовала, как громко и тяжело ухнуло у неё сердце. Она едва смогла сохранить каменное лицо. — Он хочет помочь? — осторожно спросила она неожиданно охрипшим голосом. Это можно было воспринять за неожиданный подарок Бога извне, если бы Монтана не была слепой зоной в его всевидящих глазах. Бэйкер провела здесь уже больше месяца — неужели кто-то спохватился и решил разведать обстановку? Может, этот план побега тоже стоит выбросить в мусорную корзину? — Сказал, что вызовет копов, — Пол закончил пробивать её покупки и взглянул на цифры. — Сорок два бача. Алекс протянула ему приготовленные деньги, стараясь не выдать нервный тремор. Она не держала их в руках будто целую вечность, и это её испугало: стоит вернуться домой, она уже не будет прежней Алекс из Техаса, а кем-то, кого выточили из неё Сиды. — Сигареты есть? — Граймс поднял на неё глаза. — Не принципиально, просто нервы убить. — Документы? Алекс подавилась смешком. — Серьезно? Пол лишь пожал плечами: девушка демонстративно похлопала себя по карманам, а затем состроила самое настоящее разочарование вперемешку со злостью. — Эдемщики отобрали, вот же… — это была лишь наполовину неправда, поэтому слова дались чрезвычайно легко. Граймс решил не входить в её положение, поэтому просто отсчитал сдачу. Алекс смиренно дожидалась его, барабаня по столешнице пальцами — в её родной техасской провинции продавцы именно тут держали огнестрел, и она попыталась уловить реакцию Пола на этот жест. — С алкоголем тоже плохи дела? — ненавязчиво поинтересовалась девушка, снова переводя глаза на облысевший пивной ряд. — С Джоном лучше не шутить, так что… — Я не говорил, что мне угрожает Джон. — Он же держит долину, разве нет? — Алекс увидела в глазах Граймса какое-то слишком явное подозрение. Живя в таком месте как Хоуп, нельзя развешивать уши, а он явно повидал многое. Бэйкер могла только догадываться, чем закончился их разговор с младшим Сидом, поэтому вдруг хлопнула по прилавку. — Кроссворды забыла, — Бэйкер вернулась к стеллажам в глубине магазина и крутанула стойку с прессой. Она теперь видела Граймса только в отражении, поэтому сделала вид, что напряженно выбирает товар. — Я знала эту пару из «Санрайз», Чандру и Майка, у которых тоже была беда с бизнесом. Это тоже было ложью только отчасти: Алекс ездила на их ферму несколько дней назад и лично договаривалась. Это оказалось куда проще, чем Джон расписывал, и в итоге они сменили арендодателя добровольно. — Они мне говорили, что эдемщики что-то вынюхивали рядом с их землями, — девушка взяла в руки какой-то журнал и стала бесцельно его просматривать. Она могла видеть Пола через отражение, а он её — сквозь зеркало в конце ряда полок. — Затем просто прервали им снабжение и не оставили иного выбора. Я не связывалась с ними уже пару дней, а телефон никто не берет. Это была почти неправда: Большого Майка и его жену никто не похищал, они добровольно уехали жить на остров поближе к Отцу, но Граймсу об этом знать было необязательно. Он просто должен был понять, что Фэйгрейвы в лице одной Мэри Мэй его не спасут. Алекс должна была посадить зернышко сомнений в его голову под засаленной кепкой, но вместо этого хотела напоследок хоть что-нибудь сделать правильно. «Не сражайся, беги, беги, иначе тебя ждет банкротство и скотское клеймо на коже», — хотела кричать она, но вместо этого могла лишь листать дрожащими руками бесполезный журнал, пахнущий свежей типографией. Алекс еще раз бросила взгляд в сторону задней двери, прежде чем услышала голос продавца из другого конца магазина: — Алекс, ты мне напомнила, — сказал он, и девушка взглянула на него сквозь отражение, — об одной городской девице, которая ездит по округе и что-то вынюхивает. — Я похожа на городскую девицу? — Алекс парировала почти мгновенно, но внутри похолодела, когда поняла, что не называла своего имени. Возможно, решение сменить платье на джинсы было верным. Пройдет минут десять, прежде чем Рэймонд и Клэнси спохватятся, а Алекс к тому времени будет уже далеко — она не пойдет по дороге и будет бежать до тех пор, пока не найдет помощь. Сквозь витринное стекло она увидела, как рука Граймса тянется под прилавок — прошла ровно секунда, и сердце успело провалиться куда-то вниз. Алекс вовремя пригнулась, и дробь пролетела над ней, врезавшись в идеально выстроенную пирамиду из банок. Вся эта груда полетела вниз, и девушка шарахнулась в сторону, задевая носком газетный стеллаж. Ружье выстрелило еще раз, отмечая кучей мелких дыр дощатый пол. У него была двустволка — Алекс в два огромных шага достигла запасной двери, но та оказалась закрытой. Граймс уже откинул ствол и пытался дрожащими руками перезарядить оружие. У обычного человека на это уходило всего несколько секунд, поэтому Бэйкер приняла единственно верное решение и бросилась к лестнице на второй этаж. Очередной взрыв дроби настиг почти в самом её конце, и она опять услышала колокольчик. — Бросай пушку! — это был голос Клэнси. Алекс пыталась успокоить сбившееся дыхание и замерла, дожидаясь следующих слов. — Если хоть шевельнешься, Богом клянусь, что разбросаю тебя тут и там. — Алекс, цела? — она услышала глухой стук, с каким оружие падает на пол, поэтому сдавленно кивнула и спустя секунду поняла, что собеседники её не видят. — Порядок. Она попыталась по привычке нащупать в заднем кармане флягу с Блажью и вспомнила, что оставила её в машине. Джейкоб был сраным пророком, похлеще, чем его брат, и эта мысль заставила девушку нервно усмехнуться. — И не стыдно тебе в женщин стрелять? — с укоризной спросил Рэймонд, и Алекс увидела их обоих, когда спустилась с лестницы обратно. Дробь прорешетила деревянные ступени, и мысль на краю сознания о том, что на этом месте могла оказаться она сама, заставила содрогнуться от страха и отвращения. — Есть разница между женщиной и такой, как она, — Граймс все еще был у Клэнси на прицеле, поэтому в последний момент сдержался от слов похуже. — По-моему, нашему другу нужно очищение, причем прямо сейчас, — заметил Рэймонд, складывая руки на груди. Он не просто так носил черное — из уст когда-то бывшего священника это всё звучало донельзя неправильно и жестоко. — Алекс, набери нам воды. — Разве… — Об этом ему тоже знать не обязательно. — Неисправимых грешников нужно наказывать, — добавил Клэнси. — Не страшно, если один вдруг захлебнется. Когда Бэйкер спустилась обратно вместе с каким-то железным тазом, эдемщики уже выволокли Пола Граймса на улицу. Девушка осторожно переступила разбитые банки, месиво из мокрых газет и дроби, прежде чем выйти за ними. Продавцу связали руки стяжкой и поставили на колени прямо в песок перед палящим солнцем — Рэймонд взял таз и, расплескивая воду, небрежно поставил рядом. Алекс остановилась у входа, неловко заламывая руки: ей казалось, что если она начнет анализировать происходящее, то сойдет с ума или разрыдается, поэтому просто училась заново дышать и разглядывала связанного Граймса в окружении Верных. У него было разбито лицо — Бэйкер не слышала ни звука, пока набирала воду, но теперь поняла, что за эти несколько минут многое успело произойти. — Вот, — Клэнси отвлек её от мыслей, указывая на хлам, сваленный у входа. — Краска. Тебя подсадить? Алекс не сразу поняла, что от неё требуется: она не хотела становиться такой, но и возразить тоже не могла. Рассказывать Джозефу, что какая-то девочка нуждается в помощи — это одно, а стучать на людей, с которыми тебе придется провести какое-то время наедине бок о бок — совершенно другое. Ей было интересно, всего на мгновение, когда она увидела надпись, перечеркивающую указатель на въезде в округ: кто мог сотворить такое? Люди, оставившие в божьем храме разруху и свой гнев, расплескав его кровью и отработанными гильзами, просто не могли быть верующими, они были тварями, мразями. Алекс не находила другого слова. Опираясь на подставленные руки, она взобралась на плоскую крышу магазина, цепляясь за пыльную вывеску. Клэнси подал ей банку с краской и магазинную кисть, еще даже с этикеткой. Отсюда весь мир казался слишком маленьким: словно его можно было разглядеть в ушко иголки и осознать, насколько отвратительно жалкими становились эти люди. Если кто-то уцепится за выступ и заберется чуть выше, увидит и её, отвратительно жалкую. А еще выше, быть может, был Бог, у которого тоже имелось собственное мнение. Рэймонд в своей черной рубашке и джинсах не казался слугой, а всего лишь жалкой пародией на него. Они с пастором Джеромом носили одну одежду, но тот спрятал гнев и гордыню за белым воротником и был полностью ведом Его рукой. Рэймонд был ведом только рукой Отца, вот что отличало их друг от друга. Алекс не хотела быть ни ведомой, ни ведущей — но выход из игры был только один. И она его проебала. Вот только что. Клэнси открыл книгу и что-то спросил, пока Рэймонд держал продавца за шею совсем низко над водой. Это не было крещение, а просто насилие, как тогда, с Эммой. Когда Алекс пустили пулю под ноги или когда, прикрываясь семьей, просили делать ужасные вещи. Рэймонд почти вдавил Граймса в воду, и тот мог только беспомощно шевелить связанными за спиной руками — Бэйкер почти ощутила его боль и отчаянье, задерживая дыхание одновременно с ним. Его держали дольше, чем она продержалась, а когда позволили сделать вдох, Клэнси снова что-то спросил. У Алекс был шанс взглянуть на это с иной стороны, и она смотрела, до боли в пальцах сжимая кисть. У Бога для каждого был уготован свой путь: Алекс сделала однажды выбор, который привел её сюда. Теперь Бог протягивал ей подарок, и она могла принять его или отказаться. Подарки не всегда бывают приятными. — Чревоугодие! — Клэнси это уже кричал, когда Рэймонд в пятый раз достал захлебывающегося продавца из воды. Рука бывшего пастора сразу ослабела, и он отпустил Пола, позволив ему упасть мокрой головой на грязный песок вместо воды. Церковник повернулся к Алекс, но слов не требовалось — она подцепила ногтями крышку банки и слилась воедино с черным цветом, кистью и недавно выбеленной стеной. Когда она закончила, метку уже вырезали — ножом, без татуировки. Бэйкер пыталась игнорировать громкую ругань, но вскоре просьбы сменились истошными воплями и затихающим хрипом. — Помочь спуститься? — Клэнси протянул ей руки — бурые от крови и старых шрамов. Алекс хотела отказаться, но вместо этого лишь растерянно кивнула, свешивая ноги с шиферной крыши. Пол Граймс лежал на песке без движения, рядом с тазом и розовой водой в нем. Рэймонд молча вытирал руки грязной рубашкой, проследив за взглядом Бэйкер. Она вытерла собственные ладони о джинсы, чувствуя, что потеет — то ли от жары, то ли от осознания происходящего. — Нужно обыскать магазин и увезти всё необходимое, — сказал Рэймонд. Клэнси взял девушку за плечо и двинул в сторону дома. — Попрошу прислать нам грузовик. Алекс, глянь, что там есть полезного. Она думала, что подобным будет заниматься только в случае зомби-апокалипсиса, когда не останется иного выбора. Когда адреналиновый угар смешается со страхом за свою жизнь, когда толпы мертвецов будут ломиться внутрь сквозь стеклянные витрины, но всегда можно обмазаться их кровью и просто пройти мимо, главное, чтоб не было дождя. Но всё оказалось иначе — бесчеловечно истерзанный человек валялся на земле, корчась от боли, и отчасти это была её вина. Колокольчик в третий раз заботливо предупредил о гостях, но теперь это даже воспринималось иначе. Алекс остановилась в проходе, пытаясь уничтожить мысли на корню, но тщетно. Она вытерла неожиданно появившиеся горячие слезы, наверняка размазывая по лицу и краску тоже. Возможно, стоило немного подождать — если Граймс не врал, кто-то извне приехал в Хоуп, чтобы записать происходящее и помочь. Алекс только сейчас начала понимать, что всё вернется: постель, ставшая за месяц такой родной, очередной разговор с Джозефом и предложенная чашка кофе. Взгляд Эммы, которая чувствовала себя преданной, Джон, её собственная исповедь. Бэйкер долго разглядывала настольный стенд с безделушками и подцепила пальцами четки из неровных красно-черных бусин. Джон останется более чем доволен итогами этой поездки: церковь не имела права нападать, но всегда могла защищать своих, этим они и прикрывались. Даже когда всё идет не по плану — Джон выигрывает. Алекс только сейчас поняла, зачем нужна эта работа. Когда они вернулись на остров, солнце только едва коснулось горизонта, окрасило небо розовой водой и теперь слабо мерцало за деревьями, редкими домами и вышками. Бэйкер чувствовала себя морально вымотанной, поэтому всё, чего хотела — помыться и скорее лечь спать, миновав даже вечернюю службу. Но когда они приехали, все уже собирались на ужин: на первом этаже сновали люди, и Алекс скорее по привычке попыталась найти глазами знакомые лица. Эммы не было. Девушка остановилась у двери на кухню и прислонилась плечом к косяку: с недавних пор Сару переставили на кухню с сортировки, и они стали видеться совсем редко. — Не видели Эмму? — Алекс обращалась к Холли: сейчас на её фоне Бэйкер чувствовала себя ужасно грязной и никчемной, поэтому поежилась под внимательным взглядом. — Её сегодня увезли на реку, — Алекс с заминкой кивнула, словно с трудом выгоняя себя из какого-то транса. — Ты случайно не имеешь к этому отношения? У Холли была ужасно знакомая привычка щурить глаза — эти стальные льдинки словно стремились впиваться тебе под кожу и насильно выгонять правду, но Алекс давно научилась не отвечать на подобные провокации. — Нет, — голос получился сухим и безжизненным, словно это чужое безликое лицо намертво приклеилось, и теперь его нельзя было содрать даже собственными руками. — Мы на днях общались, просто любопытствую. — Она выглядела потерянной, — с запинкой сообщила Холли, отвлекаясь от готовки, — словно под… Девушка с трудом подавила страдальческий вздох. Блажь была всяко лучше смерти — если бы не она, Алекс вряд ли пережила всё, что жизнь ежедневно ей подкидывала. — У неё вчера была исповедь, — ровным тоном отозвалась Бэйкер. — Может быть, дело в этом. До сегодняшнего дня у неё прекрасно получилось вкладывать зернышки сомнений в головы собеседников — выйти из роли в этот раз оказалось сложнее, чем в предыдущий. Холли замолчала и отвернулась, явно переваривая новую мысль, но когда Алекс хотела уйти, вдруг сказала: — Кстати, насчет Блажи, — пришла очередь Бэйкер щуриться, — какой-то новичок со склада — тот, со смешной прической — её разбавлял, а когда Джон узнал… — За это наказывают? — вопрос был глупым, учитывая то, каким трудом давалось выращивание цветов. Алекс почувствовала облегчение от того, что дело было не в её зависимости. — Скажем так, ему повезло, что об этом не узнала Фэйт, — уклончиво отозвалась Холли, и Бэйкер вскинула брови. Она еще ни разу не видела приемную сестру Сидов в каком-то подобии ярости — было легкое раздражение, когда Алекс не соглашалась с её идеями, но затем Фэйт то ли прятала его за улыбкой, то ли просто смирялась. С ней было невозможно спорить или ссориться, потому что она упрямо гасила конфликт на корню, а затем не желала к нему возвращаться. До вчерашнего дня она считала, что и Джон, который прямо посоветовал с ним не ссориться, способен на адекватное принятие ситуации, но затем увидела Эмму и поняла, как ошибалась в своих однобоких суждениях. Люди с двойным дном должны видеть и знать наперед, но Алекс оказалась слишком озабочена собой, чтобы наблюдать за миром, и теперь винила себя. Возможно, и Фэйт демонстративно показывала Бэйкер лишь одну грань себя. Алекс не могла её судить, потому что поступала точно так же. Следующий день девушка провела в одиночестве: ей не приходилось отчитываться перед Джоном, так как её спутники делали это за неё, поэтому смогла посвятить несколько часов себе. Алекс опасалась, что эти «самодеятельность и цирк» выйдут ей боком, но затем Рэймонд сделал очередную отметку на карте, дальше на юг, чем в прошлый раз. — Если всё пройдет хорошо, то мы сможем занять Фоллс Энд, — сообщил он, пока Алекс разглядывала дорогу. — В конце концов, столпы, на которых держится местное население, подмоются и разрушатся, нужно только проявить немного усердия. Бэйкер могла по пальцам пересчитать эти столпы — единственная живая Фэйргрейв и пастор Джером. Она видела всего ничего, но ей казалось, будто маленький город с десятком домов, выстроенных вокруг дороги, это не такое уж и большое препятствие. — Когда выезжаем? — только и спросила она, даже не удосужившись задавать вопросы. К этому времени придется продумать план посерьезнее, чем спонтанный поиск второй двери. — Нам нужно подготовиться, так что не раньше понедельника, — сказал мужчина. — Джон попросил, чтобы мы взяли больше людей и оружия, на всякий случай. — Из-за Пола Граймса? — Не только, — Алекс удивилась этому ответу. — Уильямс говорил, что ты знаешь Джеффриса. — Немного, — кивнула девушка, не совсем понимая, к чему он клонит. — Потому что у него дома есть дробовик? — Если бы только дробовик. Ночь погони медленно, но вымывалась из памяти, и теперь Алекс могла вспомнить только какие-то обрывки: свист пули, предрассветное небо и луч фонаря, рыскающий, словно всевидящее око. На краю памяти колебался выстрел, который она услышала, уже будучи внизу обрыва — он не должен был оказаться просто её воспаленной фантазией, но пастор Джером всё равно был жив. Крепнущая паранойя подсказала, что Джон вовсе не задавался целью защитить их вылазку и её в частности, а не дать ей совершить нечто глупое. В этот раз они были еще дальше, чем раньше — Алекс не давала поводов в себе сомневаться, но теперь закусила губу, разглядывая карту. — И кто едет? — Как обычно, мы втроем, и еще пару человек с кряжа подтянутся. Если нет, то возьмем новичков, — Рэймонд отстранился от стола с картой. — Я буду держать тебя в курсе. Дрю тоже когда-то был новичком — Алекс еще помнила его широкую улыбку в баре и то, как сестра посмотрела на парня, взъерошив волосы. Это всё было так далеко, что переставало быть настоящим. Будто Алекс прочитала какую-то незапоминающуюся книгу и теперь отчаянно пыталась соединить обрывки страниц в своей голове. Может, дело было в Блажи. У неё было несколько дней в запасе, чтобы продумать новую легенду, понять, какой они выберут маршрут и что ей придется сказать, оставшись наедине с очередным незнакомцем. Было уже поздно — Алекс задержалась в пустой церкви и просто сидела на одной из лавок, медленно перебирая в руках четки. Она вытягивала двухцветную бусину и поливала грязью прорезанную звезду, которая зияла в задней стене старой раной. Вытягивала другую и ругалась уже на себя, затем тратила несколько следующих, чтобы пристыдить Сидов. Этот медленный анализ становился чем-то вроде традиции, как посещение церкви после вечерней проповеди. Когда она вышла наружу, уже было совсем темно — поселение освещали только строительные фонари и постоянно мерцающие лампы у входов в дома; Алекс двинулась на свет, прислушиваясь к тишине. Она обошла почти весь остров, пока не услышала голоса со стороны складов — с приездом Джейкоба попасть внутрь огороженной территории можно было только с его разрешения, но ворота оказались незапертыми. Девушка заглянула внутрь, различая слабый огненный отсвет на одном из жестяных ангаров, где хранили оружие и припасы. Его плотно окружили люди — Алекс привыкла, что к этому времени почти все расходятся по домам и готовятся ко сну, поэтому сделала неуверенный шаг за ворота, мгновенно сливаясь с темнотой. Из гомона голосов было невозможно вычленить что-то одно, поэтому девушка подошла чуть ближе. Если бы она не знала этих людей, то сочла бы их сборище инсмаутовским кошмаром, но здесь не было ни воды, ни жертвоприношений. В нос забился удушающий запах Блажи и железа, точно такой же был на рассвете, рядом с распятым Верным. Это воспоминание заставило Алекс задержать дыхание, потому что она увидела, что над людьми возвышался точно такой же столб. Она почувствовала, что ей неоправданно повезло не оказаться там сейчас, но затем услышала голос и узнала, что он принадлежал Джону. — Он исповедался, — это тонуло среди множества других, но Алекс всё еще отчетливо слышала каждое слово, будто Сид чеканил их и вырезал сверху, — и признал свою вину. Отец никогда не желает зла своим детям, особенно тем, кто вверил ему свою жизнь, но когда они… — Отдайте его Судьям! — женский крик оказался громче остальных, и Бэйкер наконец-то нашла в себе силы отлепиться от дома, чтобы подойти ближе. Запах Блажи смешался с очень острым, но уже от краски: мрачные буквы на обшитой металлом стене почти не просматривались, но Алекс не нужно было знать написанное, чтобы понять смысл. — … вела гордыня, которая приказывала разрушать наш дом изнутри, — сказал Джон. — Он думал, что сможет… купить себе место подле Отца рядом с вами, а затем делать, что пожелает. Чем мы должны ответить на это предательство, братья и сестры? Алекс не разбирала слов, так как почти глохла в этом водовороте криков и ругани, но, как и с надписью, ей не нужно было знать, чтобы понимать. Она вздрогнула, когда услышала мучительно неприятный крик — он протянулся почти на несколько метров за кольцо людей и утонул в их ликовании. Кто-то посторонился, и Бэйкер увидела то, что происходило у столба с привязанным к нему человеком — как живот под лезвием ножа расходится в стороны и что-то омерзительное слизкое теряло форму, превращаясь в груду мяса. Рубашка Джона была вся в крови, как руки и земля под его ногами, мокрая и грязная. Круг людей сомкнулся, и Алекс едва сдержала рвоту, пытаясь убедить себя в том, что этот кадр, отпечатавшийся в глазах и мозгу, не был правдой. Она спрашивала себя, почему продолжает стоять и смотреть, ловя каждый просвет: из яркого пламени ламп вырывались руки, на которых знакомые татуировки сплетались воедино с кровью и тянули изнутри целую связку кишок. Алекс не слышала крика, только видела, как человек превращается в груду тряпья, словно прохудившаяся кукла, и как он обмякает, захлебнувшись молитвами. Кто-то продолжал просить, чтобы тело отдали волкам, другие настаивали заполнить полость живота цветами, и Бэйкер не понимала, откуда в обычных людях столько ненависти. В перестрелке на острове она не теряла никого, а кто-то лишился друзей или родных — но разве это должно было порождать столько гнева? Убеждения Джозефа о вечном круговороте насилия шли вразрез с тем, что делал его брат: Алекс ошибалась в этом месте. Стоило ей смириться и принять правила, появлялись новые, а жестокость множилась, и её становилось больше, чем благодати. Она узнала этого человека, когда Сид отступил на шаг: Холли сказала, что у новичка была смешная прическа, но теперь Алекс не видела ничего, кроме разбитой головы и месива из волос и крови, которая заливала лицо и тонула в черных глазницах. Это была неоправданная жестокость. Снова. Он разбавлял Блажь: в этом не было ничего страшного на первый взгляд, только какое-то пренебрежение правилами, быть может, даже из-за незнания. Алекс восприняла бы это менее болезненно, если бы не прониклась идеей того, что ничего не происходило просто так. Она должна была это увидеть и понять, что если попробует пойти наперекор церкви, то тоже займет свое место. Бэйкер молча наблюдала за тем, как Джону подают ящик с цветами, и как он опускает руки в него. Внутри не осталось ничего кроме отвращения и страха, но что-то всё равно удерживало её на месте. Если Бог хотел, чтобы она это видела, то она будет смотреть. А когда выберется, расскажет об этом другим и заставит видеть её глазами. Из толпы кто-то крикнул о знаменитом Левитовском возмездии, и Джон усмехнулся и слегка отступил в сторону, чтобы раздвинуть свободной рукой сломанные ребра — человек перед ним даже не был настоящим, будто кто-то вылепил его из грязи и пытался воззвать к совести. Алекс любила белые цветы: их всегда оставлял в церкви пастор, когда просил поговорить с ним или рассказать, что произошло в школе. Его все любили, и женщина, привозившая розы со своей фермы на продажу, всегда оставляла отцу большой и красивый букет, какие Бэйкер могла видеть только на картинках. Цветы заливались розовой кровью и превращались в перья, которыми набивают старую подушку — именно это она видела, не имея сил отвести глаз. Человек давно умолк, но это продолжалось, пока не кончились цветы. Алекс хотела бы иметь возможность что-то сделать. Она дождалась, пока люди не начнут расходиться. Первым ушел Джон, и она видела, как тот исчезает в воротах, ведущих к поселению. Он не посмел извратить писание, поэтому виновного просто привязали к столбу — несколько витков бечёвки оборачивали шею, чтобы голова смотрела ровно, еще несколько держали под грудью, фиксировали бедра и ноги. Это всё полностью обездвиживало, но позволяло попытаться побороться за свою жизнь. Словно охота, на которой ты сам мог выбрать свою роль. На шею парню, имени которого Бэйкер даже не знала, привязали табличку, что было красноречивее всяких знакомств. Он был еще жив, когда Алекс осмелилась подойти: внутри не осталось ничего из того, что делало человека живым, только розовые цветы, собиравшие душный запах крови и насыщая в ответ своим опьянением. Девушка вспомнила, что несколько дней назад на острове поймали еще одного человека с оружием — тогда ей даже не пришло в голову поинтересоваться его участью. Сейчас она поняла, что это бессмысленно. Единственное, что она могла сделать, так это поджать губы и сглотнуть подступающую вязкую слюну. Джозеф не обещал, что Эмма будет жить — он обещал это её неродившемуся ребенку, а у грешников свой путь. Нужно ли было позволять кому-то рождаться в подобном мире? Алекс несколько очень долгих минут стояла рядом в свете этой горячей лампы, пытаясь дождаться какого-то знака: когда вдруг залает собака или она услышит голоса возвращающихся людей, но вокруг была тишина. Пленник пытался дышать — Бэйкер не могла видеть, но ему оставили легкие, он был без сознания, и с каждым таким движением цветы внутри него шевелились, будто распарывали изнутри душу и пытались объяснить, что дальше ждет иной мир. Алекс не верила в это, но надеялась, что этот сон принесет парню не кошмар, но жизнь, в которой он был кем-то другим. Она ждала слишком долго, пока не поняла, что помощи не будет: пальцы не слушались, когда Бэйкер пыталась взяться за нож, глубоко врезавшийся в дерево. Липкая кровь осталась на пальцах, но Алекс смогла вытащить острие и разрезала веревку, которая мешала парню дышать. На горле даже не осталось отметин, только какой-то серый след, будто на покойнике — девушке пришлось придержать пленника за плечо, чтобы разрезать остальное. Она нашла повешенную девочку мертвой: возможно, тогда Алекс смогла бы успеть, если бы не искала нож, а разорвала простынь так или подхватила ребенка под руки, вытягивая из петли. Вонь была настоящей — Алекс пыталась избавиться от этого запаха, хотя никто кроме неё не ощущал этого прелого смрада. — Что ты делаешь? — этот голос настиг Бэйкер, когда она освобождала горло девочки из плена удавки, даже не зная, что она уже была мертва. Но сейчас это спрашивал Джон. Алекс обернулась на звук, чувствуя, насколько сложно даются мысли. — Ты разве не видишь? — слова выходили из горячего рта, словно кучей старых листьев, смешавшись с запахом крови и смерти. — Исправляю ошибки. — Мои? — Разве это важно? — Джон стоял от неё в нескольких шагах, далеко за кругом света, и вытирал руки тряпкой. Алекс пыталась рассредоточить внимание, но снова останавливалась на этих пятнах и бурой рубашке. — Он уже отплатил за то, что сделал, дай ему спокойно умереть. — Ты здесь ничего не решаешь, — напомнил Джон, сделав шаг вперед: совсем крохотный, но Алекс заметила. — Он отплатит, когда я скажу. Бэйкер пыталась не связывать это с тем, что пережила: Ремедиос была не при чем, и этот парень, которого она держала за плечо, тоже. Она должна была быть честной хотя бы с собой: как кто-то прикладывает раскаленную кочергу к отрубленной конечности, так и она выжгла обычное сочувствие, потому что иначе умерла бы сама. Алекс думала, что хочет помочь хоть кому-то, но вместо этого помогала только себе. Джон словно прочитал это в её мыслях — хватило одного жеста и следующей разрезанной веревки, чтобы он снова заговорил: — Ты открытая книга, Алекс, — медленно сказал Джон. — Мне даже не нужна исповедь, чтобы понять, что тебя ведет. Когда Эмма была близка к греху, и только Бэйкер могла помочь, она сделала это не ради неё. Она помогла, потому что сама не смогла бы с этим жить. Алекс осознала это, когда отпустила плечо парня, и цветы, ничем более не сдерживаемые, стали падать из распоротого живота, цеплялись за голые ребра, и девушка перестала понимать, где настоящее, а где Блажь. Она сделала шаг одновременно с Джоном, выходя из-под лампы: Алекс боялась упереться спиной в стену и почувствовать себя как Эмма той ночью, загнанной и слабой. Она вспомнила про нож в руке и сжала, чувствуя липкий и влажный страх. Сид хотел сказать что-то еще, но Алекс уже была за дверью склада, утопленного в темноту: больно ударилась коленом о железный ящик, но не упала. Девушка была здесь всего один раз вместе с Дрю, поэтому не сразу нашла лестницу, спрятанную в отсутствии света. Уже будучи наверху, она услышала шаги и скользнула мимо ящиков и пыльных полок. Сердце вырывалось из груди, и Бэйкер не успевала приходить в себя — она до крови сжала обожженную руку, чтобы вернуть немного самообладания. — Не заставляй меня делать это, — Джон остановился перед выходом, и его голос отпечатался от металлических стен, оставляя их наедине друг с другом. — Ты славная девушка, Алекс, и ты еще можешь поступить правильно. Каждый подобный поступок сужал просвет между жизнью там, где не было боли, но Бог в отличие от Джона не мог причинить ей самую ужасную боль, напоить страхом и отчаяньем, потому что бежать было некуда и прятаться было негде. Должно быть, именно так он разговаривал с Эммой — она почувствовала, что колени слабеют, а легкие превращаются в битое стекло и разрывают изнутри на части. Лестница заскрипела, и Джон стал медленно подниматься. Алекс не видела его, но отчетливо слышала каждый сделанный шаг и, попадая в этот звук, двигалась тоже. — Я знаю, что такое гордыня, Алекс, и знаю очень хорошо, — пыльная полка нависла прямо перед глазами. Она боялась пошевелиться и прислушивалась к размеренным осторожным шагам. Половица скрипнула прямо за спиной, и девушка закрыла глаза, пытаясь выровнять дыхание. Шаги прекратились, но паутина щекотала глаза, щеки, нос, и сердце начало трепетать. Джон мог бы услышать это, если бы замолчал хоть на секунду. — В тебе так много пороков, что их даже не нужно обнажать, просто признать, и я готов выслушать. Он был готов выслушать, но никто не спрашивал, хотела ли Алекс рассказывать. В этом была разница между нормальными людьми и такими как он. Их страшное уединение и внешний мир разделяли жалкие метры до выхода: должно быть, именно так чувствовали себя жертвы насилия, когда верили до последнего в свою неуязвимость и молились. Должно быть, выпотрошенный снаружи парень думал так же. Бэйкер попыталась нащупать бусины через карман джинсов и хотя бы представить, что она пересчитывает их. Джон замолчал, она не слышала больше его шагов, и ничего не могло напугать её сильнее. Каждая секунда бездействия приближала её к исповеди, поэтому Алекс, держа перед собой нож, двинулась в сторону лестницы. Она шла между ящиков и столов в абсолютной тишине, словно что-то благоволило ей: Бэйкер слышала только горячую кровь в висках и собственное сбившееся дыхание, и ей казалось, будто Джон тоже слышит это. Алекс видела этот маленький просвет между створками двери. Так оставляют приманку хищники и подлые люди, поэтому она знала, что Джон будет там, пусть она его и не замечала пока. Нож ударился о руку одновременно со скрипом половицы, и они оба замерли почти в полной темноте. — Ты думаешь, что ты чем-то лучше него? — Джон покачал головой, они были слишком близко друг к другу, и Алекс могла видеть, как блики качаются внутри его глаз, как её утягивает, могла увидеть в посеребрённом отражении свой страх и отчаянье. — Мы уже говорили об этом, разве нет? Алекс была ничем не лучше этой набитой цветами куклы, и она поняла свое место, когда Джон взглянул на неё снова. Улыбка только распаляла её колотящееся сердце. Она хотела уйти, сейчас, немедленно, как можно дальше, но сзади был только стол и безлунная глубокая ночь. — Я исповедаюсь, — это говорила не Алекс, а что-то отвратительно-жалкое внутри. — Давай поговорим. Она увидела, как Джон улыбается: почти искренне и тепло, но в глазах было отражение внешнего мира и ненависть, которой она не знала ранее. Или просто не желала видеть. Он всё еще оставался красивым — Алекс помнила их первую встречу и то, как задавалась вопросом, почему продолжает слушать. Если Сид даст ей шанс, то она вспомнит что-то из того, о чём можно рассказывать, и они поговорят. — Ты уже потеряла эту возможность. Джон надавил на запястье, и Алекс почувствовала острую судорогу: нож выпал из пальцев прямо в руку Сида. Она чувствовала мягкий запах одеколона, кожи и стали, и эта гамма отражалась в её подкосившихся ногах, душила за горло и заставляла бояться. Слова застряли где-то внутри, но Джон предугадал её желание. — Осталось только вытащить твою гордыню наружу, и я помогу. Как помог тебе, ему, всем нам. Алекс вспомнила изуродованное тело, которое ждало их снаружи: вспоротая кожа и слой жира под ней, выдавленные глаза и копна смешных волос, спутанная из-за крови и грязи. Это не была помощь, она хотела сказать это вслух, но смогла только вдохнуть немного воздуха — запах одеколона смешался с кровью на рубашке Джона, и это всё выворачивало наизнанку. Он приблизился к ней почти вплотную, продолжая удерживать за запястье: — Тебе просто нужно сказать. Всего. Одно. Слово. «Да». «Да. Я грешна». «Да. Я хочу раскаяться». «Да, помоги мне обнажить этот грех». Это он почти шептал, и каждое такое слово отпечатывалось на её губах в надежде скользнуть внутрь, оттолкнуться от языка и создать эхо. Примирение с собой не должно быть сухой имитацией, говорил Джон. Алекс каждой клеточкой себя чувствовала, как он напряжен: Сид выжидал её реакцию, и нож, направленный острием прямо в локоть, будет гораздо быстрее первой мысли. Они оба молчали, будто разочарованные друг в друге. — Ты говорил что-то подобное Эмме? — спросила Алекс. Это был не тот ответ, которого он ждал: рука схватила её за затылок и потянула кругом за волосы, разворачивая животом к столу. — От твоей самонадеянности можно избавиться лишь… с помощью… очищения, — Джон прервал свою речь, но лишь для того, чтобы вжать Алекс в стол и утихомирить. Она не смогла издать ни звука, парализованная страхом, лишь беспомощно забила руками по деревянной поверхности, пытаясь отыскать опору. Под кожу ладоней полезли опилки, мелкая труха и занозы, на мгновение ослепившие все вокруг резкой болью. Сид склонился над ней так низко, что девушка могла чувствовать его превосходство, гордость за себя и силу. Унижение сжало горло горячими слезами. Нога сразу уперлась в колени, уничтожая на корню последние попытки выбраться, и Алекс поняла, что не владеет собой. Она была знакома с этим чувством, как Джон, по его словам, с гордыней и другими её грехами. Отчаянье было похоже на изжогу: так же расходилось внутри по пищеводу и гортани, вызывало слёзы и затем — смирение. Ждать, пока всё закончится. — Тебе не нужно ничего делать. Просто скажи. Да, — голос звучал совсем тихо, словно пробирался Алекс за спину, втаптывал в грязь, заставлял давиться этой чернотой. Если она не ответит, всегда найдется человек, способный потянуть за нить и подчинить себе, заставить смиряться. Алекс знала это слишком хорошо. — Пожалуйста, не… — хрип, выжатый из сдавленных легких, был таким жалким, что Джон усмехнулся. Алекс боялась представить, что ему может нравиться это. Смешок она почувствовала всей кожей, от шеи до кончиков пальцев, и сильная рука легла локтем между лопаток, вжимая тело в деревянный стол. Плечо снова болезненно хрустнуло, высвобождая разом старую забывшуюся боль. Ткань пропустила острые зубья опилок, но Алекс больше не смогла издать ни звука; сердце колотилось об ребра так сильно, что это заглушало другие чувства. Она не понимала, что должна сказать или сделать, чтобы это прекратить. Джон наклонился над ней еще ниже, почти соприкасаясь грудью с её спиной. Алекс попыталась освободиться, но тщетно — горячее дыхание, от которого по всему телу разливалась дрожь, сказало у самого уха: — Тогда позволь мне помочь тебе. Предплечье обожгло холодной болью, и горячая кровь полилась из глубокой раны наружу, заполняя собой все чувства. Алекс закричала и попыталась колотить ногами, пыталась сжать пальцы, чтобы перетерпеть это мучение, но была лишь окончательно вжата в стол. — Лучший дар… тот, который… ты можешь отдать, потеряв что-то сама, — Джон говорил медленно, прерываясь на паузы, в которых Бэйкер орала и билась. Ему приходилось то и дело прерывать свою речь, чтобы быть услышанным, но Алекс не хотела понимать ни слова. Кожа исходилась полосами снова и снова, заливала столешницу багровыми пятнами, и девушка рыдала, пытаясь сохранить остатки гордости. Ногти один за другим соскальзывали, утопали в древесине и заливались кровью, но она не могла думать ни о чем другом. Это было из-за Граймса и Эммы — теперь кто-то решил, что за свое бездействие она должна платить. Алекс уже не чувствовала боли — рука болела вся, от пальцев до лопаток. Она лишь вздрагивала, когда очередная рана прорезала кожу, но уже молчала, охрипшая от криков. Никто не придет, она это уже поняла, а боль — всеобъемлющая и всепоглощающая — была рядом, заливала каждую клеточку тела мелкой судорогой. Джон вдруг отпустил её руку, и Алекс поняла, что пытка закончилась. Ноги от неудобной позы свело холодной слабостью, и колени подкосились, когда лезвие вывело последнюю букву. Рука Сида удержала её на месте, иначе Бэйкер сползла бы со стола, не в силах больше управлять своим телом. Спокойный стук сердца возвращался с каждой секундой тишины, и Алекс уткнулась лбом в деревянный стол, пытаясь сосредоточиться на любой другой боли, чтобы не заплакать от унижения. У неё не было ни мысли об искуплении или радости от того, что она с гордостью может носить свой грех — всё, чего она хотела, это сделать Джону так же больно, как он ей. Растоптать его гордость, вжать в стол, заставить кричать и просить остановиться. Что это за мир, в котором она не может получить возмездие?.. Мысль об этом заставила сжать руки в кулаки и впиться оставшимися ногтями в плоть так сильно, чтобы появилась еще одна вспышка боли. — Ты прекрасна в признании своего греха, — когда Джон обвел пальцами вспухшую кровоточащую рану, Алекс рефлекторно дернулась на месте из страха, что пытка продолжится. Другой такой она не выдержит. Она будет рыдать и признается во всем, о чем её просят, сделает все, чего он хочет, лишь бы это все закончилось. — Это твой первый шаг на пути к искуплению. Врата Эдема откроются, и я буду рядом, чтобы помочь тебе пройти сквозь них. Эдема не было. Чего-то большего тоже. Никогда. Ничего, что могло бы позволить произойти подобному: гнев будет расти и заражать собой, но Алекс не Джозеф, и она не сможет остановить этот бесконечный поток, потому что такие как Джон не позволят этому случиться. Бэйкер уже не понимала ни слова и не хотела слушать этот больной бред. Она хотела домой, хотела смыть с себя этот позор или проснуться от страшного сна, хотела быть не здесь, хотела разрыдаться. Хотела, чтобы пришел Джозеф и прекратил это. Джон уже едва держал её — место, где локоть упирался ей в лопатку, горело, но не так сильно. Она могла это пережить. Она справится. — Ты ведь и сама знаешь, что безболезненного искупления не бывает, — в голосе Сида появилась какая-то теплота, или Алекс так хотела в это верить. Он будто пытался успокоить её и приласкать, чтобы всё ушло. Его холодная ладонь прижалась к синяку на спине, снимая крохи боли. — Отец пытается помочь побороть страсти, но ты все противишься… И как ты отвечаешь на его дар? Неблагодарностью. Порочными мыслями. Похотью. Последнее он отчеканил с яростью, и Алекс поняла, что он ненавидит её до глубины души, что он был бы рад её страданиям и смерти. Ему не нужно её искупление, не было никакой подоплёки и Джона, которому тяжело дается правильный путь, была только необоснованная жестокость. Теперь она поняла всю ценность того случайно брошенного взгляда, когда просила у Верных разрешения поговорить с Джозефом, когда отчаянно нуждалась в помощи, а он был единственным, кто понял бы. Джон положил ей руку на ворот майки и потянул на себя: недостаточно для того, чтобы порвать одежду, но в самый раз, чтобы Алекс всхлипнула и безвольно потянулась навстречу, чувствуя, как сложно становится дышать. — Ты только берешь и берешь… Я тоже когда-то был таким, но Джозеф показал мне, что может быть иначе, — Алекс больше в это не верила, но не могла заткнуть уши. — Это легко обнажить, вынуть наружу и отвратить. От осознания этой фразы она беспомощно затрепыхалась, но в ответ получила лишь грубый толчок обратно. Ткань майки рванулась под этим движением, но у девушки больше не было сил пытаться это осознать. Пальцы Джона прочертили дорожку по каждому позвонку до самой поясницы и придавили ладонью вниз так, чтобы Бэйкер животом упиралась в стол. Знакомая острая боль под левой лопаткой заставила её взвыть с новой силой, но Бэйкер заранее знала, что это бесполезно. Горячая кровь разлилась снова, по ребрам, спине, ягодицам, она была везде, и вспышки в ослепших от шока глазах повторяли очертания алых пятен. Всё тело снова скрутило тошнотой, и Алекс показалось, что она куда-то проваливается. Холодная безмятежность потянула её к себе, и она захрипела, как могла, дергаясь в руках Сида: — Да! ДА, пожалуйста, да! — Боль никуда не делась. Она горячим, пульсирующим полотном застилала всю спину, но и больше её не становилось. Должно быть, именно так себя чувствуют жертвы, когда понимают, что помощи ждать неоткуда, что всё давным-давно решено за них и точно не Богом. Теперь она не понимала, как могла поверить во что-то подобное. Джон вдруг остановился, будто не ожидал этого: если он потребует, она скажет это еще раз, скажет что угодно, только бы всё закончилось. Она научится играть и по этим правилам. Мужчина провел пальцами по изгибу её талии, по обнаженной коже, где не осталось места насилию, и Алекс подавилась собственной слюной от этого невыносимого ожидания. — Молодец, — Джон склонился над ней и убрал липкую от пота прядь волос, упавшую на лицо. — Хорошая девочка. Лезвие разрезало кожу еще одной вертикальной полосой так неожиданно быстро, что Алекс не успела к этому подготовиться — у неё драло горло, легкие задыхались в попытках втянуть воздух, а сердце, казалось, вколачивалось в доски и наполнялось занозами, но она продолжала хрипеть, хотя и понимала, как это бессмысленно. — Довольно, — голос был тихий, но только он заставил руку Джона дрогнуть и остановиться. Они оба его узнали. Когда растет грех… появляется благодать? Алекс уже не понимала, что происходит, не видела ничего, кроме крови, от которой к горлу подкатывала тошнота, а желудок выворачивало судорогой. Главное, что это прекратилось, остальное она могла пережить. — Грех застилает тебе глаза, Джон, — он видел только его силуэт и свет, слепящий глаза с улицы. Он отпустил её, и девушка, не имея опоры, безвольно сползла на грязный пол. Джозеф сделал шаг внутрь, вырисовывая в темноте рубашку и это невыносимое осуждение. — Я ожидал лучшего от тебя. Джон ощутил, как его самого выворачивает наизнанку каждое слово. — Я не… — Джозеф остановил его движением руки, и он подчинился, с трудом сглатывая. — Ты понесешь наказание, как любой из Его детей, — Бэйкер лежала под его ногами без движения, и свежие раны были неразличимы на спине, полностью залитой кровью. — Алекс, вставай. Джозеф не требовал, а почти просил, протягивая ей руку; помог подняться, когда она оступилась и здоровой рукой попыталась подтянуть разорванный край одежды. — Твоя рубашка, Джон. — Что? — тот поднял удивленный взгляд, но Джозеф не ждал от него пререканий. Джону слишком хорошо был знаком этот спокойный тон, который резал без ножа и повторял слова о разочаровании. Снова и снова. — Это меньшее, что ты можешь сделать для неё сейчас. Алекс почти не чувствовала рук, когда пыталась прижаться к Джозефу и найти защиту хотя бы в нём. Джон едва подавил в себе раздражение, когда потянулся расстегнуть пуговицы. Когда он снова прикоснулся к Алекс, накидывая одежду ей на плечи, та ощутимо вздрогнула, словно от удара. Джон ощутил это физическое отвращение — поэтому на шаг отступил, переводя глаза на Джозефа. Тот промолчал и видимо ждал от него извинений: эта тишина длилась всего несколько секунд, прежде чем Отец вышел наружу, оставляя Джона в темноте и одиночестве. — Мне очень жаль, — Джозеф сказал это, когда они оказались далеко от складских территорий, и мир стал постепенно обретать цвета. Алекс не могла отказаться от предложенной руки, но промолчала в ответ, зная, что любое слово повлечет за собой нечто неконтролируемое и болезненное. Джозеф не должен был извиняться за то, на что не мог повлиять. Алекс попыталась одной рукой свести вместе края рубашки и застегнуть, но затем представила, как Джон надевал её утром, или как был в ней, когда выворачивал наизнанку живого человека, и её снова затрясло. Джозеф не стал настаивать на продолжении разговора и молча помог справиться с пуговицами, пока Алекс давилась своим неконтролируемым гневом и кусала до крови губы, чтобы хоть как-то удержать себя во внешнем мире. Они молчали до самого дома, пока не оказались в темной столовой, и Сид не зажег настольную лампу. Спина была в огне — шок прошел, и теперь Бэйкер чувствовала, как кожу прорезает лезвие ножа, как сложно шевелить заново вывихнутой рукой и как колени слабеют, стоит подумать, что это не было её вымыслом. Она ухватилась рукой за столешницу, когда к горлу снова подкатила тошнота. — Я могу оставить тебя одну? — Алекс не сразу поняла, что Джозеф смотрел на неё всё это время. — Схожу за врачом. Она кивнула: когда Сид ушел, девушка, едва переставляя ноги, добралась до кухни, а затем и до аптечки. Каждое движение становилось выверенным до автоматизма даже в полной темноте, но затем Алекс поняла, что баночка с Блажью пуста. И была пуста уже несколько дней, Бэйкер просто хотела верить, что это не так. Она вернулась как раз к тому моменту, когда услышала шаги на лестнице, поэтому с тяжелым скрипом подвинула стул и села, стараясь не сгибать спину. Рубашка Джона казалась ей безразмерной: Алекс хотела поднять рукав, чтобы освободить пальцы, но вывихнутой рукой смогла только зацепить воздух. Стало тяжело дышать, когда она поняла, что привыкла к запаху, исходящему от этой одежды, но закричать или ударить себя помешали спустившиеся Джозеф с темнокожей женщиной. Алекс молча наблюдала за тем, как Аманда кладет свою сумку перед ней на стол и обходит, не говоря ни слова. Джозеф, должно быть, уже рассказал, поэтому она не выглядела удивленной, скорее, уставшей. Бэйкер отвернулась, чтобы не увидеть в её глазах ненавистное сочувствие: женщина переехала сюда после перестрелки, когда понадобилась помощь, а до этого жила где-то за рекой. Алекс пыталась развлекать себя этими мыслями, пока Аманда отодвигала соседний стул. — Снимешь рубашку? — предложила она, и Бэйкер здоровой рукой потянулась расстегнуть пуговицы. — Мне уйти? — спросил Джозеф, и Алекс подавилась своими словами, когда вспомнила, чем ей в прошлый раз обошлась подобная близость. Она боялась, что Джозеф бросит её, но вслух заявить об этом не смогла: ему, должно быть, было неприятно смотреть на эти уродливые шрамы. За неё ответила Аманда. — Да, пожалуйста. Джозеф вдруг опустился перед Бэйкер на колени и дотронулся до её руки, будто боялся причинить еще больше боли. Она не смогла посмотреть ему в глаза, только вздрогнула и прикусила до крови внутреннюю сторону щеки. — Аманда позаботится о тебе, — Отец переложил руку ей на колено и пальцами осторожно огладил по форме коленной чашечки, которая вырисовывалась из-за худобы даже через джинсы. — Если захочешь, мы поговорим об этом завтра. Джозеф несколько секунд молчал, дожидаясь хоть какого-нибудь ответа, и Алекс снова кивнула: она больше не хотела разговаривать и едва подавила стремление себя жалеть. Начинать снова из глубокой ямы она не могла. Когда Сид ушел, она расстегнула рубашку до конца, и Аманда помогла её снять: в некоторых местах ткань уже приходилось отдирать с трудом, но женщина промолчала, стоило Алекс снять затем свою майку. Она до последнего ждала каких-то причитаний или бесполезного сожаления, но ничего не было. Они вдвоем просидели в молчании около часа: сначала врач смывала кровь, затем обрабатывала порезы, чтобы понять, насколько они глубокие. Алекс приняла решение отказаться от гнева и вычистила его, словно грязный кафель зубной щеткой. Внутри не осталось ничего, но она всё еще может вложить внутрь холодную ярость, чтобы снова здраво мыслить. До этого было далеко, потому что Аманда поинтересовалась её мнением. — Я могу зашить раны, но в этом нет необходимости. — Не нужно. — Тогда я дам тебе мазь, будешь обрабатывать. Алекс хотела взять жесткую мочалку и тереть кожу в тех местах, где Джон посмел до неё дотронуться: вычищать, словно гнев, скрести до крови и мяса, пока не останется ничего, кроме боли и ненависти. Хруст, с которым кость встала на место, защипал в глазах и вернул Бэйкер к реальным мыслям, поэтому, чтобы не задерживать Аманду, с занозами она справилась сама. Порезы не кровоточили, поэтому врач предложила не бинтовать: только посоветовала спать на животе и несколько дней не мочить спину и руку. Алекс должна была почувствовать раздражение от того, что женщина относится к этому с таким хладнокровием, хотя одновременно понимала, что благодарна именно за это. Вслух она этого не сказала, только поднялась наверх и легла, бросив грязную рубашку в угол кровати. Алекс не нашла в себе сил встать: ни к утренней проповеди, ни к вечерней. Живот скрутило так туго, что любая мысль напоминала о голых огрызках ребер среди белых цветов, о причиненной боли и еще о чём-то болезненном, что упрямо рвалось наружу. Когда Сара пришла вечером в спальню, Бэйкер не спала. — Что произошло? — Алекс было бы легче, будь это обычное любопытство, но она сама знала, что это не так. Бессонная ночь далась сложнее, чем предыдущие, и Бэйкер снова закрыла глаза, пытаясь уйти из реальной боли куда-то еще. — Не видно? — сквозь подушку это звучало донельзя жалко и грубо. Алекс ненавидела спать на животе, потому что отчетливо чувствовала сквозь ткань и кожу как бьется сердце, и как эта пульсация мешает сосредоточиться на сне. Днем она сделала попытку перевернуться и теперь жалела: еще раз этой боли она бы не вынесла. — Тебе… тебе чем-то помочь? — Бэйкер чувствовала, что Сара продолжает разглядывать свежие шрамы, не в силах отвести взгляд. Она и сама вряд ли смогла бы, стараясь запечатлеть у себя внутри эту чужую беду. Сара не была похожа на сплетницу, но если кто-то поинтересуется, то она будет обязана ответить. — Блажь, — коротко ответила Алекс, безуспешно прочищая горло. Алекс было не стыдно признаться, что она не справляется. Когда Сара принесла требуемое и разбавила водой, Бэйкер наконец-то смогла вырубиться на несколько часов: она пребывала где-то между зеленым сном и явью до глубокой ночи, а когда очнулась, выпила еще; Сара не спала и видела, но ничего не сказала. Она помогла заново обработать спину и руку, когда та попросила, но в остальном молчала. Алекс хотела услышать хоть что-нибудь: насколько уродливо выглядит сейчас её тело, на какие слухи сподобилась община или считает ли Сара поступок Джона неправильным. Алекс вернула себе холодный расчет на удивление быстро: если рейд в понедельник никто не отменял, то у неё все еще был шанс, дело оставалось за планом. Бэйкер помнила о предложении Джозефа поговорить, и только поэтому притворилась спящей, когда Сара собиралась на утреннюю службу. Алекс понимала, что вечно лежать и прятаться здесь от всех, самой себя и зеркала не выйдет, но из последних сил держалась за этот крохотный шанс, чтобы не возвращаться к реальности. Единственной ниточкой с внешним миром для неё стало приоткрытое окно, холодившее кожу. Среди уличных звуков она иногда различала чьи-то голоса, но затем всё равно проваливалась в сон. Ближе к вечеру в дверь постучали: Алекс хотела поднять руку, чтобы накинуть сверху простыню, но так и осталась лежать, как пришла — в залитых кровью джинсах и кроссовках. — Можно зайти? Это был голос Джозефа. Сердце больно ударилось о ребра и отпечаталось на простынях, но девушка всё равно не ответила. Тогда он вошел сам и закрыл дверь. Алекс сквозь кожу считала каждый удар сердца, но не думала, что сможет сейчас объективно оценить ситуацию и ответить, чтобы этим остались довольны оба. — Я поговорил с Джоном о тебе, — Бэйкер вслушивалась в каждое слово, но всё равно не понимала причину этого визита. Она почувствовала, как продавливается край матраса и едва удержалась от того, чтобы не вздрогнуть. — Он очень сожалеет и просит дать ему второй шанс. Так обычно просят за людей, которые сказали что-то не то или попались на измене. Никак не за тех, которые… Алекс тяжело сглотнула, и ей пришлось скривиться, чтобы удержать обиду внутри. — Мы все надеемся, что, — Джозеф сделал паузу, и девушка задержала на секунду дыхание, пытаясь уловить перемену в голосе, — в твоем сердце найдется место прощению. Это наша ошибка, и мы исправим её, но если ты не сделаешь шаг нам навстречу, то мы окажемся в тупике. Это была первая здравая мысль за несколько дней: Алекс может сколько угодно прятаться наверху и пережевывать происходящее, а может дать себе пощечину и принять новые правила. Иначе окажется в тупике. Она почувствовала, как кожа покрывается мурашками, когда Джозеф протянул руку и пальцами дотронулся до изрезанной спины. Это было гадкое чувство, словно кто-то видит давно спрятанный грязный секрет или уличает в моральном уродстве. В глазах от этой мысли стало неприятно мокро, и Алекс едва сдержалась от слёз. Она чувствовала, как они катятся по переносице и затем высыхают, но нашла в себе силы на молчание. — Когда ты будешь готова и найдешь силы на то, чтобы спуститься и продолжить жить, — сказал Сид, прежде чем склониться над ней, — я подам тебе руку. Алекс не нуждалась в руке — она хотела получить своё возмездие.